CC BY
45
Татьяна Млечко
(Кишинев, Молдова)
РУССКАЯ ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ ИЗМЕРЕНИИ НОВОЙ ДИАСПОРЫ
»/Тг1 «новом ближнем» Русском ми-Цч ре произошли изменения, ко-*—торые преобразили не только коммуникативное и социокультурное пространство, но и языковую личность (ЯЛ), оказавшуюся на перекрестке как минимум двух лингвокультурных миров, на вызовы и притяжения которых ей выпало органично и/или вынуждено реагировать. Это связано с требованиями социализации, которыми диктуются перемены вплоть до пересмотра идентичностей, в том числе идентичности
ЯЗЫКОВОЙ.
Статистика и количественные социолингвистические исследования располагают солидной базой данных, отражающих трансформацию социокультурных показателей русскоязычного населения стран СНГ. Их динамика очевидна и весьма показательна. В направлении редуцирования русскоязычия, хотя и в разной степени в каждом из государств экс-Союза, изменились языковая политика, языковое законодательство, требования, мотивы и условия языковой социализации, предопределившие количество и набор языков в обиходе государства и индивида, перечень и место языков в системе образования, языковые пропорции в культурно-информационном поле, языковая компетенция участников коммуникации, интенсивность языковых контактов с аутентичной русскоязычной средой.
Наше исследование базируется на материалах по Республике Молдова, где традиционно проживают представители различных этносов — украинцы, русские, болгары, гагаузы, евреи, цыгане и др. Их доля в составе населения за период между двумя последними переписями
ь— Русская языковая личность в социокультурном измерении новой диаспоры
1989 и 2004 годов уменьшилась с 35 до 20 %. Русский язык продолжает оставаться де-юре и де-факто языком межнационального общения, он в полной мере доступен — на всей вертикали образования, в СМИ, культуре — для разнонационального русскоязычного сообщества, однако заметно уходит из обихода молдаван, особенно румыноориентированной молодежи, из официальных и публичных сфер коммуникации в Молдавии [8]. Для поддержания русскоязычным населением своего традиционно высокого образовательного, культурного и социального статуса неизбежна языковая интеграция в доминирующий лингвокультурный контекст, что не требует отказа от своей русскости, но меняет ЯЛ.
В рамках таким образом изменившегося контекста нами через языковую личность рассматривается качественная сторона процесса трансформаций в ближнем зарубежье: состояние языка [6], актуальные проблемы самоидентификации русофонов нового поколения [13; 14], типовые характеристики русской языковой личности в лингвокультурном контексте страны проживания [11].
Несмотря на довольно интенсивное, начиная с 80-х годов ХХ века, изучение всевозможных типов ЯЛ, в центре нашего исследования находится новый объект — русская языковая личность (РЯЛ), только сформировавшаяся в пространстве новой диаспоры ближнего зарубежья и обретающая по истечении двух десятилетий свою все более отчетливую специфику.
Энциклопедический словарь-справочник «Культура русской речи» демонстрирует разнообразие дефиниций ЯЛ: «Языковая личность — носитель того или иного языка, охарактеризованный на основе анализа произведенных им текстов: 1) как индивидуум и автор этих текстов со своим характером, интересами, социальными и психологическими предпочтениями и установками; б) как типовой представитель данной языковой общности и более узкого входящего в нее речевого коллектива, совокупный или усредненный носитель данного языка; в) как представитель вида homo sapiens (человек разумный), неотъемлемым свойством которого является использование знаковых систем и прежде всего естественного языка» [5, с. 104].
Нами термин используется во втором значении, то есть ЯЛ как некое типовое обобщение, абстрактный представитель языкового сообщества, что широко изучается с позиций лингвокультурологии, социолингвистики, коммуникативной лингвистики, лингвистики текста и др.
Поскольку ЯЛ есть в том числе продукт и отражение речевой практики социума, то важно упомянуть, что русская речевая практика в го-
Т. Млечко ---------------------------------------------ь
сударствах ближнего зарубежья отмечена некоторой региональной спецификой и представляет собой новую ипостась феномена, который принято называть русский язык зарубежья. Анализ фактов, представленных в исследованиях и иных источниках информации, показал, что своеобразие речевой практики на русском языке в государствах СНГ и Балтии предопределено рядом однотипных причин с вытекающими из них следствиями, которые можно представить достаточно коротким перечнем:
— появление новых специфических реалий в самой действительности, в обиходе жителей каждой из стран и соответствующих им номинаций;
— различия в номинации того общего, что было привнесено новым временем (органы власти и должности), и подходах к перенаимено-ванию старого (топонимы, урбанонимы);
— билингвизм, доминирование и значительно усилившееся влияние конкретной инонациональной лингвокультурной среды на русскую речевую практику (русифицированные заимствования);
— дистанцирование от России и ограниченность непосредственного общения с ее исконными представителями в силу опосредованных контактов, отсутствия мигрантов из России (качественная редукция русскоязычной коммуникации);
— и, что особенно важно, реакции и перемены самой РЯЛ (отношение, рецептивность/резистентность к лингвокультурной экспансии).
Прежде чем сконцентрировать внимание на последнем пункте этого перечня, необходимо сделать обобщающий вывод относительно квалификации констатируемого состояния языка в новом зарубежье. Это необходимо, поскольку известны попытки поспешно присвоить явлению статус национального варианта русского языка, что, на наш взгляд, необоснованно и необъективно, поскольку искажает реальное соотношение центробежных и центростремительных сил в ближнем зарубежье, определяющее единство русского языка как системы [1; 15]. Нами на протяжении постсоветского периода осуществляется мониторинг состояния русскоязычного пространства. Данные по Молдавии демонстрируют соответствующую региональную специфику узуса, но ни ее общий объем, ни индивидуальные репрезентации не являются частотными и не составляют сколько-нибудь значительной доли в дискурсе. Следовательно, логично говорить о региональной специфике узуса, но не о национальном варианте русского языка [7; 10].
Следует подчеркнуть, что объем изменений в речевой практике носителей языка в условиях зарубежья в целом больше по своим размерам, чем в среднем у отдельной ЯЛ, что говорит о разнице феноме-
ь— Русская языковая личность в социокультурном измерении новой диаспоры
нов. Изменения в состоянии языковой среды не автоматически влияют на ЯЛ, поэтому важно не экстраполировать их в целом на характеристики ЯЛ.
Однако в связи с ЯЛ мы можем говорить о специфике когнитивного пространства. Регионально маркированная совокупность «языковых особенностей» является приметой наличия в этом пространстве совокупности общих знаний и представлений у той части русского лингвокультурного сообщества, которая объединена проживанием в конкретном инонациональном социуме, принадлежностью к диаспоре. Таким образом, структура знания русской языковой личности вне России характеризуется обязательным наличием дополнительного компонента в его составе: помимо индивидуальных, социальных (групповых), национальных и универсальных знаний и представлений присутствуют еще и определенные инонациональные. Более всего здесь с определенной долей условности мог бы быть уместен термин диаспоральное когнитивное пространство (ДКП).
Основная характеристика такого ДКБ как сегмента ИКП — это погруженность в иной лингвокультурный контекст, где на него воздействует сила притяжения иной когнитивной базы (КБ2), что также несколько ослабляет мощность влияния исконной когнитивной базы (КБ1). Происходит компрессия («своего») и декомпрессия (за счет «чужого») тезауруса ЯЛ, что засвидетельствовано, с одной стороны, проявлением когнитивной лакунарности, которая является следствием дистанцированности от исконной КБ1, с другой — заимствованиями как результатом постоянного пребывания в зоне притяжения КБ2. Лингвистические замеры и количественные показатели по 100 рес-пондентам-РЯЛ дают различные пределы трансформации ИКП. Приведем несколько примеров того, каким образом это специфицирует речь РЯЛ в Молдове.
1. Органичная ментальная связь с когнитивной базой социума проявляется в случаях, когда все сформулировано абсолютно по-русски, но содержание и коннотации понятны только местным: Пушкинская горка; апрельские погромы; война на Днестре и т. д. [9].
2. Притяжение когнитивной базы иного лингвокультурного мира выражается вербально через использование типичного набора номенклатурных и этнических заимствований, хотя и русифицированных по единым моделям системы русского языка: в кушме и постолах; дать за поману; Храм села; примар муниципия [6].
3. Использование несклоняемых онимов в молдавской произносительной версии: Бэлць, Раду, страда Хынчешть, Збироая, Орхеюл Векь и т. п.
Т. Млечко ---------------------------------------------ь
4. Превалирование молдавских естественных знаний природоведческого и обиходно-бытового характера, которые не всегда черпаются из учебника. Так, для молдавских русских ясно, что такое айва или каш, но нет четкого представления, например, о таких типичных для России ягодах, как брусника, черника, клюква.
5. Наличие лакун в понимании базовых единиц системы русских прецедентных феноменов (Сусанин, Васнецов, Золотое кольцо России и т. п.) и редуцированное использование прецедентных текстов.
В отношении характеристик ЯЛ особенно важно отметить последнее. Это связано с тем, что речь не о простом присвоении языка как кодовой системы знаков, состоящей из лексических единиц, вербально-грамматической сети и стереотипных сочетаний (паттернов), то есть не о нулевом уровне, который принимается как данность, а о формировании лингвокогнитивного (тезаурусного) уровня, с которого «собственно языковая личность начинается» [4, с. 53]
Нами выявлен и подробно представлен в других работах перечень характеристик ЯЛ, которые предопределены наличием инонационального сегмента в структуре ее ИКП [12]. Его величина и степень «отрыва» ЯЛ от КБ1 и «сдвига» в сторону КБ2 различна. Координаты ее нахождения на оси КБ1 — КБ2 и ориентиры на перспективу не в последнюю очередь просматриваются через вербальную репрезентацию опрошенными своей русскости. Не детализируя, приведем идентификационные формулировки респондентов постсоветского поколения. Они относят себя к русскому этносу, к русскоязычным в иноязычном окружении, к русскому лингвистическому меньшинству в государстве проживания, к молдавским русским, к алолингвам (инофонам), русолингвам (русофонам), к российской диаспоре, к российским соотечественникам, к русскому миру вообще (без привязки к стране).
При очевидной неоднозначности формулировок самоопределения прочность связи с КБ1 очевидна и, по нашим выводам, тем выше, чем активнее, насыщеннее и полноценнее изначальное приобщение ЯЛ к исконной КБ в период ее становления, формирования тезауруса. Это одна из базовых установок для качественного репродуцирования новой русской диаспоры, чтобы ныне ясельное «поколение не превращалось в массу без определенных свойств, в кочевую цивилизацию, которую будет использовать любой глупец, обещая нигилистам новую идентичность» [2, с. 6].
Итак, носитель русского языка в новом зарубежье — феномен, практически не изученный специально. Через языковые биографии [13; 14] и речевые репрезентации представителей новой русской диаспоры в Молдове нами выявляются характерные черты этого нового
типа языковой личности, сложившегося в изменившемся геополитическом и социокультурном контексте и являющегося источником информации о нем.
Список литературы
1. Георусистика. Первое приближение : сб. науч. ст. / под ред. А. Н. Рудакова. Симферополь, 2010.
2. Барр Д. Г. Дом разбитых зеркал. Минск, 2011.
3. Иконникова С. Н. Биография как социокультурное измерение истории // Культурологический журнал. 2011. № 4 (6). URL: http://www.joumal.ru/rus/ journals/100.html&j_id=8 (дата обращения: 10.05.2012).
4. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 2010.
5. Культура русской речи : энциклопедический словарь-справочник. М., 2003.
6. Млечко Т. П. Русский язык как социокультурная переменная // Филология. Русский язык. Образование : сб. ст. СПб., 2006.
7. Млечко Т. П. Моноцентричен ли русский язык в разнонациональных ареалах? // Мнемозинон: Язык и культура в мире русофонии. М., 2009.
8. Млечко Т. П. Пространство русского языка в Молдове (20 лет Закону о функционировании языков на территории Республики Молдова) // Сб. докладов Международной конференции «Русский язык в коммуникативном пространстве Содружества Независимых Государств». М., 2010.
9. Млечко Т. П. Пушкинская горка на русском поле (Русская языковая личность в пространстве современной диаспоры) // Президиум МАПРЯЛ 2007— 2010. СПб., 2011.
10. Млечко Т. П. Русский язык вне России: академическая норма и региональная специфика // Материалы XII Конгресса МАПРЯЛ «Русский язык и литература во времени и пространстве». Шанхай, 2011. Т. 1.
11. Млечко Т. П. Русская языковая личность в новой диаспоре // Там же.
12. Млечко Т. П. Индивидуальное когнитивное пространство русской языковой личности в новом зарубежье // Русский язык за рубежом. 2012. № 1.
13. Mletschko Т. Die Sprachgetzgebung im Zeitraum 1989 — 2005. Ein Uberblick // Sprachliche Individuation in mehrsprachigen Fteciionen Osteuropas. Leipzig, 2007.
14. Mletschko Т. Die Sprachgetzgebung im Zeitraum 1989 — 2005. Ein Uberblick // Eine andere Sprache ist eine neue soziale Perspektive / Sprachlicheldentitat der russischsprachigen Bevolkerung. Sprachliche Individuation in mehrsprachigen Fteciionen Osteuropas. Leipzig, 2007.
15. Slavica Helsingiensia 40. Instrumentarium of Linguistics Sociolinguistic Approaches to Non-Standard Russian. Helsinki, 2010. URL: http://www.helsinki.fi/ slavicahelsingiensia/preview/sh40/pdf/index.htm (дата обращения: 06.05.2012).
