CC BY
42
УДК 821.161.1:801.73
А. Н. Безруков
РУССКАЯ ПОСТМОДЕРНИСТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА В КОРПУСНОЙ МАТРИЦЕ ФРЕЙМОВ И КОНЦЕПТОВ
Башкирский государственный университет, Бирский филиал, г. Бирск, Россия
Аннотация. Статья посвящена анализу русского литературного постмодернизма. Целью работы является установление приемов художественного изображения, которые формируют смысловой объем рассказа Т. Н. Толстой «Женский день». Методологической базой исследования выбраны структурный, когнитивный, рецептивный подходы, что не противоречит актуальным принципам оценки художественных текстов. Специфика постмодернистского письма заключается в суггестии концептов, фреймовых и ментальных схем, которая далее определяет парадигму читательских суждений и рецепций. В статье отмечается, что художественная модель рассказа создается в границах культурно-исторической матрицы языка. Работа конкретизирует приметы русского постмодернизма, а также ориентирует на новые грани изучения данного литературного направления.
Ключевые слова: русский постмодернизм, художественный дискурс, текст, концепт, фрейм, автор, читатель, смысл, Татьяна Толстая, язык, идиостиль.
Актуальность исследуемой проблемы. Актуальность анализа постмодернистских текстов в условиях современной научной динамики объясняется возможной объективацией русской ментальной истины и постмодернистского сознания, дополнением и конкретизацией полипозиционной расшифровки мышления современного человека. Малая проза Т. Н. Толстой органично включает в свой арсенал большинство тенденций развития современной «классической» литературы, следовательно, анализ поэтики ее расска-зовых форм в статье дает возможность целостно представить динамику развития русского постмодернизма и общего вектора становления художественного сознания как писателя-экспериментатора, так и нового читателя.
Материал и методика исследований. Материалом работы является блок ставших классическими постмодернистских текстов (Вен. Ерофеев, В. Сорокин, В. Пелевин), точечно проанализирован рассказ Т. Толстой «Женский день» в корпусной матрице фреймов и концептов. Современная методология анализа художественного текста связана с синерге-тическим, культурфилософским, концептуальным, логико-различительным подходами, что в целом созвучно рецептивной оценке произведения. Знаково-перспективным, на наш взгляд, является метод выявления когнитивных, герменевтических связей наличного объекта с культурным полем, определение примет эстетической парадигмы в частной художественной модели. Такой вариант рецепции позволяет наиболее четко и концептуально проанализировать и выявить процедуру рождения множественного смысла с подачи менталь-
© Безруков А. Н., 2017
Безруков Андрей Николаевич - кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии Башкирского государственного университета, Бирский филиал, г. Бирск, Россия; e-mail: in_text@mail.ru
Статья поступила в редакцию 16.04.2017
ных схем, его редупликацию в культурно-исторической проекции парадигмальных, синер-гетических трансформаций. Данная методологическая база достаточно актуальна, нова и современна, она не противоречит общему вектору работы.
Результаты исследований и их обсуждение. Современная русская постмодернистская литература в ряде фундаментальных классических исследований [10], [12], [13], [14], [17], [19], [24] характеризуется как достаточно сложная, многогранная и противоречивая. Ее суть заключается, на наш взгляд, в плюралистической объективации современного мира, актуальной, реальной действительности с выходом к принципу трансформации границ отечественного эстетического наследия, вариаций на тему зарубежной классики.
На наш взгляд, постмодернистский текст прежде всего трансформирует варианты уже классических произведений, «оборачиваясь интертекстом, (он) претендует не только на подобие, но на полное, по крайней мере структурное, тождество мироустройству. Си-мулятивное отображение действительности дает возможность и автору, и читателю не только объективировать наличный мир, но и риторически, интенционально подчеркнуть его вариантный онтологический статус» [14, с. 16]. Текст диалогически, как уже манифестировано, призывает читателя к определенному сотворчеству, расширяет смысловые рубежи наличного знакового, собственно графического полотна, погружает в исторический контекст, аллюзийно и реминисцентно ориентирует на классическую эстетико-литературную традицию, пазлово складывает элементы культурно-исторических эпох.
Исходя из этого, можно предположить, что художественный текст не может быть зациклен буквально только лишь на себе, он стремительно преодолевает связь с верифицированным знаком, налично сбивает общие художественные ориентиры имманентного смысла, потаенного в нем самом. Следовательно, интенцией рождения эффекта дисперсии сокрытого смысла [3] в постмодернистском тексте служит как сам естественный (наличный) язык [5], [7], так и идиостиль (коннотация сознания), интерпретируемый и понимаемый читателем/реципиентом.
Литературные тексты с методологической структурно-семиотической подачи классика структурализма Ролана Барта теряют специфическую индивидуальность, язык, по его мнению, есть «неразделенная собственность всех людей» [2, с. 55]. Р. Барт пытается регламентировать точку зрения на то, что буквальный смысл недостижим никогда, он как бы и не может быть определен финальной точкой. Таким образом, текст - буквальный, наличный, знаковый состав - становится открытым читателю/реципиенту для сгущения смысловых интенций, неопределенных, но важных интенциональных задач. Как отмечал Р. Барт, «язык для писателя это всего лишь человеческий (социальный. - А. Н. Безруков) горизонт» [2, с. 55], горизонт эстетических желаний, онтологических верификаций, выбранных ориентиров. Номинация авторской фразы рождает перспективный путь следования к постижению истинности наличного бытия, контуры которого перспективно видоизменяются с течением культурно-исторического времени, ситуации приобщения и дисгармоничности читательских интерпретаций. Реципиент не только улавливает авторский апофеоз уже сказанного, он обозначает для себя невысказанное, так как литературная «наличка» определяет последнее буквальной самоцелью творческого.
Постмодернизм условно может быть дифференцирован на подвиды, ветви или раскадрован типологически. Хронологически выявляются три основные волны развития русского постмодернизма Г. Л. Нефагиной [17], И. С. Скоропановой [19], М. Н. Липовец-ким [13], [14], хотя эта культурно-историческая проекция является все еще дискуссионной. Ряд принципов совмещает общий ход развития и становления трех магистралей по-
стмодерна. Смешение жанровых конструктов и сюжетно-фабульных рядов, гибридизация языка, принцип композиционной ризомы - вот далеко не полный перечень того, что подчеркивает мысль об идеологически процессуальной поэтике художественных текстов новой эпохи. Сближает постмодернистские тексты то, что авторы (писатели) находятся в ситуации индивидуального выбора, они формируют идиостилевую версию палимпсест-ного письма, в нашем случае как вариант - это авангардная эстетика Т. Толстой. Но не столько для себя создается проекция игры, демонстрация новой художественной манеры, сколько для объективной подачи, определения и верификации аксиологических ориентиров, манифестированных реципиенту, читателю. Для последнего же основным, ведущим становится игра в наличные знаки, корпусные схемы, фреймовые образования, концептологиче-ское погружение в существующую реальность; принятие своей менталыюсги, расширение спектра чувств, колористическая прорисовка деталей как прошлого, так и настоящего.
Для русского постмодернизма характерны [9] как общекультурная универсальность, так и манифестация индивидуального (вариант: надындивидуального), переосмысленного. Читательский пиетет в данном случае альтернативен, но не противоречит истинности самого знака, фрейма и концепта. Примером этого могут служить тексты Вен. Ерофеева, В. Ерофеева, С. Соколова, Д. Пригова, В. Пелевина, В. Сорокина, Т. Толстой. Познавательный статус современной действительности зациклен на сферической взаимозаменяемости концептов, ментальных сфер, систем коннотативного толка, их пространственно-реверсивном декодировании. Манифестацией этого процесса и становится концепт как более частное видообразование, который в данном случае также является центральным понятием когнитивных исследований [11], [20], [21], методология которых достаточно функциональна и актуальна для данной работы.
Бифуркация концептов позволяет преодолеть буквальную точечность взгляда и выйти к новым горизонтам читательских ожиданий, так как концепт - это «глобальная единица мыслительной деятельности, квант структурированного знания» [1, с. 7]; «многомерное смысловое образование» [11, с. 91]. Мышление/сознание в формате концепта, на наш взгляд, являет собой раннюю естественно-логическую стадию оформления художественного образа, эстетического объекта.
Образ как авторская художественная мысль есть кодическая единица текста, знаковое образование, номинативно реализованное в слове: «и слово, и его значения, и концепты этих значений существуют не сами по себе в некоей независимой невесомости, а в определенной человеческой „идеосфере"» [15, с. 4]. Совмещаясь друг с другом, концепты образуют матрицу ментальных, фреймовых систем, что по своей онтологической природе близко самому сознанию. Фактором совмещения могут быть смежные литературные поля - сюжет, мотив, фабула, сам язык, поэтический конгломерат приемов, героика, эстетический пафос. Эстетический максимум может быть достигнут в ходе письма-чтения, этот процесс и рождает концептосферу: субъективную, объективную, историческую, онтологическую... организующую пространство наличной действительности, аксиологический конгломерат рецепции. Модусом расшифровки такого варианта текста становится постоянный возврат к нему, медленное, вслед за автором, воссоздание и объективация фреймовых лакун.
В текстах писателей-постмодернистов происходят переоценка, переосмысление культур, философских ценностей, литературных стереотипов, авторских идиом, эстетических блоков, уже имеющих авторитетно центральное положение. В практике постмодернизма главным для скриптора становится не только описательный факт раскрытия и обозначения
того или иного характера, явления, события, лица, но и сознательная (как вариант: бессознательная) дешифровка истины - онтологической, не поддающейся однозначной трактовке.
Магистралью наррации постмодернистского текста является репрезентация новой гипотезы, нового варианта обозначения и претворения бытийности, новый способ прочтения истории, новое декодирование презентационного события, манифестированная условность изображения, мыслимо-симулятивный диалог с реальностью. Следует признать, что данный плюрализм черт и особенностей наблюдается как в европейском, что значительно раньше получает свою разверстку, так и в русском литературном постмодернизме.
Изображение героя художественного текста, реализация сюжета в постмодернизме происходят в большей степени посредством определенной комбинации культурных, общеэстетических кодов, концептов и фреймовых, ментальных схем, следовательно, «де-центрирование способно достигать степени аннигиляции субъекта, что позволяет показать „глубинного человека"» [19, с. 182]. Современный подготовленный читатель, погруженный в наличное текстовое пространство, не следит за буквальным развитием действия, он улавливает смысловые (имманентные) импульсы, генеративные потоки. Имманентная симуляция всего, как наличного, так и подразумеваемого, раздражает мыслительные рецепторы читателя/реципиента, заставляя формировать условный образ мира, действительности, позиционности наличного. Следовательно, главным событием постмодернистского текста становится не разрешение классической художественной коллизии и не экзистенциальное переживание факта, но эмоция героя, имеющая когерентный характер относительно читателя, интерпретатора, реципиента. Смысловой фазой разверстки текста становятся не только реинкарнация, восстановление уже понятого, но и желание угадать мыслимое, буквально несказанное. Текст в условиях постмодернистской поэтики вбирает корпусность культурно-эстетической матрицы, редуплицирует не только уже имеющиеся смыслы, но и потенциально подразумеваемые, мыслимые коннотации.
Постмодернистская художественная форма по своему статусу обладает преимущественной программой реализации матричного единства культурных, общеэстетических и языковых граней.
Язык симулятивной игры в поэтике искусства конца XX в. традиционно имеет две магистрали своего развития - содержательную и формальную. Множественная взаимозависимость указанных типов выбивается к наличествующей, имманентной, так называемой внутренней форме языка/знака, суть которой заключается в аккумулировании в знаке смыслового потенциального запаса, получившего полноценную разверстку в ходе социально-исторического онтогенеза. Следовательно, в литературе постмодернизма язык становится общесвязующей доминантой как автора, так и читателя, как скриптора, так и реципиента.
Смешение авторских, индивидуальных дискурсов редуплицирует, удваивает не только текстовое полотно, но и коннотативный базис наличной структуры. Постмодернистский текст должен быть прочитан как минимум несколько раз (порой даже и более) для достижения эффекта двойственности мысли, ибо читательское восприятие меняется от первой читки к последующей. Понять мысль автора можно только при постоянном возвращении к уже сказанному и прочитанному, «рецепция художественного текста уже выходит за грани собственно наличной структуры, следовательно, приобретает комбинаторную проекцию кольца» [8, с. 17]. Автор, играя культурологическими, литературными, эстетическими знаками, кодами, концептами, решает задачу умножения читательских трактовок, селекции ризомы смысла. Расширяя текст, писатель приближается к онтологической неразрешимости. Вероятно, это и становится доминантой постмодернистского письма.
Критерием исследовательской оценки, читательского анализа постмодернистского текста являются фигуральность лексики, логика наррации, авторская манера, стиль, верифицированная схема претворения смысла, монолит фразы, субъектно-объектная организация, композиционная рамка наличной структуры, а также сферическая полнота и когнитивное решение проблемы. Данный перечень постмодернистских приемов несколько отличается от традиционного набора. Иерархия обозначенных форм в большинстве случаев несколько неупорядоченна, наличествует так называемый «вариантный подход прочтения» (Ф. Шлейермахер, В. Изер, Х.-Р. Яусс, Г.-Г. Гадамер). В данном случае «текст становится не столько выражением индивидуально-авторского самосознания (субъективная грань), сколько структурированной рецепцией уже обозначенного смысла (объективация означающих)» [6, с. 20]. Выявить, как реализуется спектр текстовой целости, практически невозможно, но предопределить, наметить горизонт чтения-рецепции, несомненно, является возможным и, на наш взгляд, самым герменевтически правильным.
Раскрытие комбинаций текстовых смысловых координат приближает читателя/реципиента к конкретизации истины. Языковая ситуация подводит к тому, что «слово в этих условиях выходит за пределы языка, сливается с мыслью и действием» [23, с. 195]. Следовательно, формируется сферическая модель связанности концептов, имеющая свои индивидуальные приметы и черты. Блок текста начинает приращивать не только то, что уже высказано, мыслится, но и то, что еще только подразумевается.
Определяя институцию концептосферы, Д. С. Лихачев, В. И. Карасик, Ю. М. Лот-ман, Г. Г. Слышкин отмечают, что в составе культурного концепта можно выделить ценностный (аксиологический), образный (метафорический) и понятийный (фактуальный) компоненты. Именно «фактуальный компонент концепта хранится в сознании в вербальной форме. Образный же компонент невербален и поддается лишь описанию и интерпретации» [1, с. 13]. Когниция контекста/текста, «на фоне которого определяется языковое значение, является внешней по отношению к системе языка» [1, с. 29], коннотацию можно редуплицировать выходом в пространство культурных, идеологических структур, формул сопричастия. Следовательно, при интерпретации постмодернистской художественной формы необходимо также обратить внимание на дескрипцию ситуации (идентификацию ментальных систем), определение термального характера концепта (этническую принадлежность), экспликацию концептосферы (конкретизацию связей) и ее структурирование (дифференциацию элементов), манифестацию ядерной и приядерной зон и де-центристского слоя, снижение ситуативных функций до общеконцептуальных (статус мирового контекста), иерархию функций во временной парадигме (роль и значение), конкретизацию цельного вида концептосферы с выходом к потенциальным смысловым рубежам. Многоуровневый процесс текстовой рецепции связан с тем, что «релятивный принцип в поэтике постмодернизма не только выходит на первый план, но и приобретает аффектированную демонстративность» [14, с. 25]. Собственно русский ментальный модус нивелируется в буквальном тексте, он видоизменяется, становится единым и одновременно с этим приобретает признаки как западноевропейского, так и восточноазиат-ского векторов. Постмодерн в России не собственно концептуальной формы, он есть смешение уже когда-то сказанного и зафиксированного. Тексты Вен. Ерофеева, В. Ерофеева, С. Соколова, В. Сорокина, Т. Толстой складывают единый палимпсест культуры.
Героиня рассказовой формы писательницы Т. Толстой «Женский день» - девочка по имени Таня, советская школьница, которая переживает на первый взгляд торжествен-
ное «событие праздника» - 8 Марта. К. Г. Юнг писал, что «ребенок - это потенциальное будущее; медиатор, носитель исцеления, т. е. делатель целого» [25, с. 95]. Собственно, это и происходит в тексте, образ соединяет в сознании разнополюсные, разновариантные, разновеликие дефиниции истории, бытия, онтологии и вечности. Реалии, в которые попадает Таня (ребенок, дитя, «мне семь лет»), удваивают ее «личностное Я», она взрослеет, принимает/понимает настоящее. Происходит выход в мир сознательной установки на признание («я страдаю») таких структур, как «я - другие/другой», «трансцендентное имманентное»: «я быстро и коротко плачу... вытираю лицо... шагаю в кошачью тьму парадной» [22, с. 280]. Героиня не только образ-подобие, она - симулякр-рецептор, именно ей суждено в тексте рассказа преодолеть художественность бытия, смириться / высказать оппозицию уже существующему.
В тексте рассказа Т. Толстой «Женский день» происходят рождение, реинкарнация советского мифа, идеологически верного, но какого-то неправильного, стилистически нечеткого, оппозиционного наличному человеческому бытию. Заголовочный комплекс ориентирует читателя на код международного праздника, который «у нас дома... презирали: считали государственным». Женский день есть формульная ситуация, подобие чего-то высокого (но это не так), именно она и становится для автора, а далее и для читателя, способом представления мысли о налично своем и демонстративно чужом, частном и общем, хорошем и не очень, вековечном и наносном, глубинном и плоскостно-стандартном.
Уже заголовок текста выполняет оценочную и моделирующую роль: за счет его формируются время, координаты пространства, реинкарнируется память, догматически верифицируется ритуал, происходит озвучивание объема, начинается игра, произносится загадка, определяется буквальное, номинативное. Ситуация, воспроизводимая Т. Толстой, все же нормативна именно для реалий советского времени/пространства, ибо в читательском сознании срабатывают общекультурные концепты/фреймы, советские штампы/клише, языковые формулы, фразы, песенно-мотивный состав, воссоздается подражательный эффект праздника-манифестации.
«Женский день» Т. Толстой симулятивно задает стандарт советского времени, стандарт крайностей, столь неприятных человеку. Значимые концепты, представленные в словоформах дом, школа, государство, претворяют пространственные координаты, налично складывают предметный мир. Внутренний мир выведен другими понятиями. Это, по автору да и читателю, - любовь, свобода, спокойствие, человек, я, истина, память. Пространство рассказа также озвучивается, это некая фоника текста: «уроки пения», «праздник азбуки», «звук "Р"», «музыка и пение из громкоговорителей», «ангельский хор». Звуковое претворение, на наш взгляд, также координирует и наличное время: бытие героини и потенциального читателя. Все в рассказе Т. Толстой цельно сбивается в поток реальной, невымышленной художественной жизни, читатель не замечает ее условности или свыкается с ней и приращивает ее для себя.
Преодолевая наличные границы, главный образ-персонаж осуществляет движение не только в эстетическом, но и в пространстве уже устоявшихся истин, что концептуально оформлено писательницей. Уровень кода, знака, а также и смысла определим графикой восьмерки, кругом, карточкой, языком, формулой, фреймовой схемой ментальное™. Языковая ткань художественной «налички» максимально открыта контурным агитационным советским стандартам: «Желаем успехов в труде!», «Сам погибай, а товарища выручай!», «Тут кот, а там?», «Желаю счастья в личной жизни!», «Твоя дочь Таня». Введение в оборот данных формул не только обозначает позицию автора, но и конкретизирует событийный пласт. Устраняет индивидуальный, субъективный пафос и числовой, графиче-
ский концепт «восемь» - 8. Первично он воспринимается внешне: «у нас дома Восьмое марта» [22, с. 275], далее в динамике смысловой разверстки следует его циклизация.
Комбинаторика универсальных концептов сферически смыкается в концепт дома: «я подхожу к дому...» [22, с. 280], следует напомнить, что именно с него и начинался текст: «у нас дома...» [22, с. 275]. Таким образом, происходит взаимоварьирование концептов - ядерный, периферийный фон - и, как следствие, реализация функционального потенциала системы. Концепты в данном случае соорганизуют некую метафизику жизни. Следует отметить, что цикл для постмодернизма есть возможный возврат (реверс) к кристаллизованному, небуквальный намек на что-либо, оценочная процедура, верификация действенного. В данном случае это и жизнь, границы и рубежи которой не получится разрушить чьей-то силой мысли, и воля преодоления, и обреченность, и манифест отчаянию.
Смысловая объемность рассказа Т. Толстой «Женский день» формируется явными (буквальными) и скрытыми (латентными) приемами интертекстуальности [4]. Формально это, конечно же, аллюзия, реминисценция, намек, цитация, пастиш, парафраза. Знаково-языковая игра дает возможность начально автору, далее читателю самостоятельно расширить границы воображаемого, мыслимого, условного. Текстовая форма рассказа - это лишь повод для игры с потенциальным читателем. Реципиент, угадывая кодовые знаки-приметы, соглашается на ведение подобной игры и как данность создает иной миф, который в последующем должен будет сам принять и оценить. В данном случае действенен ракурс сотворчества, активный для постмодернизма, порой выступающий самоцелью в авторской оценке. Следует также обозначить, на наш взгляд, важную составляющую текста Т. Толстой - структурно-динамическую специфику. Функциональная палитра концептов «Женского дня» следующая: эйдологическое претворение, манипуляция знаками, игра в реальность, медиальная коррекция, гетерогенность, эстетика бытования, бинарность мира, комбинаторный коллаж точек зрения.
Следовательно, в цепом полифункциональность текста влияет на смысловую дисперсию, подобие реальности, действенный характер бытия живого, так как «истинное становление есть синтез перехода и неподвижности» [18, с. 130-141]. Это перспективно обозначается и воплощается писательницей. Иерархия божественного порядка («теплое, домашнее, хорошее и уютное. ..» [22, с. 275]), порядка вечности («только запах - райский, желтый, южный» [22, с. 280]) нарушается вмешательством в прогрессивное течение темных фигур, масок, тел: «толстая тетка, завуч, - не человек, а слипшиеся комья, - всегда одетая в один и тот же приличный синий чехол...»[22, с. 276]. Оппозиция свое—чужое концептуально кодируется в тексте.
Пространство рассказа у Т. Толстой оформляется схемой взаимозависимости магистральных концептов «дом - школа - государство - мир». Наличные грани модели начало — конец рассказа связаны с имманентным восприятием реалий, внутренние («школа - государство») - с трансцендентальными, хотя соразмерными бытию, вековечными и непреходящими являются именно внешние, небуквальные пределы. Вероятно, такой путь автору и читателю диктует советский идеологический миф, а также наличная действительность.
Образный ряд, сюжетный ход рассказа нивелируют авторскую индивидуальность, которая так необходима человеку в целом, травят ее «красной мастикой», уничтожают внешне, душат тактильно («потная лапка, усыпанная бородавками»). Это на первый взгляд является нормальным, метафизически - иначе. В концептосфере «Женского дня» доминантами жизни видится практически все, «чем более физиологичным является символ, тем он коллективней и универсальней, тем он "вещественней"» [25, с. 105]. Мышление читателя декодирует концепты мозаикой кодов и аллегорий, условностью кальки, моделью разграничений добра и зла. Кон-цептосфера, например, как и художественная символика, процессуальна, нестабильна, она «вы-
ступает конденсатором всех принципов знаковое™ и одновременно выводит за пределы» [16, с. 249]. Авторский художественный дискурс помимо культурно-исторической «налички» определяет тональность жизненной логики, акцентирует внимание на сложных, но понятных и доступных фреймовых схемах. Для писательницы переход от стагнации к действию, от действия к онтологии скрыт под маской эстетического, редуплицированного, ментального.
Авторское слово, организуя наличную ткань текста, в процессе деяния/чтения трансформируется в ткань живую, способную к приращению смыслов, коннотативных аггенков, выявлению читателем ряда жизненно необходимых ценностей. Героиня рассказа также есть образ-концепт, фиксирующий эмоционально-чувственный предел допустимости жизни. Как для Тани, так и для реципиента важна память о прошлом, память о себе, ибо это дает возможность жить дальше, сосуществуя с мыслью о человечности, о предназначении мира, человека в окружении других. В. И. Карасик отмечает, что совокупность концептов следует рассматривать как ценностную картину миропорядка [11, с. 107]. Аксиологический статус в «Женском дне» соответственно срабатывает на уровне и лексики, и эстетического целого, и на стадии реализации сюжета, и на грани воплощения (манифестации) смыслового кода. «Понятие концептосферы важно тем, что оно помогает понять, почему язык является не просто способом обращения, но неким концентратом культуры» [15, с. 9]. Таким образом, рассказ Т. Толстой «Женский день» есть не что иное, как корпусный конгломерат, точечно сбивающий в себе практически весь состав советских мифологических, номинативно фреймовых, настоящих/ирреальных, художественно-эстетических ориентиров. Читатель, попадая в иллюзию рассказа, ретранслирует для себя версию стороннего созерцания советской «налички», знаково, что она с течением времени есть ностальгия, память, вариативный протест, грустный слепок, буквальная история, ускользающее время, что-то свое, правда жизни.
Резюме. В результате было установлено, что специфика русского постмодернизма заключается в том, что он не дистанцируется от классической номинативной догматики, хотя трансформация неизменно есть, но дает возможность раскрыть читательский потенциал. Рассказ Т. Толстой «Женский день» представляет собой фреймовый набор ментальных схем, который складывается в мозаику зависимостей, некую матрицу оценок, суждений, что диалогически плюралистично. Модель рассказа расширяет читательскую рецепцию, что подтверждает общую специфику новой эстетики и поэтики.
Постмодернисты воссоздают свободу в организации человеческого мышления, допускают неисчерпаемость читательских реакций. Автор, герой, а далее реципиент посредством образного мира, мира условности обретают бесконечную проекцию движения к сущностной истине. Таким образом, творчество Т. Толстой, а также Вен. Ерофеева, В. Сорокина, В. Пелевина представляется корпусной матрицей литературных фреймов и эстетических концептов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Антология концептов : в 2 т. Т. 1 / под ред. В. И. Карасика, И. А. Стернина. - Волгоград : Парадигма, 2005. - 352 с.
2. Барт Р. Нулевая степень письма / пер. с фр. - М. : Академический проект, 2008. - 413 с.
3. Безруков А. Н. «Благая весть» Вен. Ерофеева: поэтика текста, рецепция формы // Вестник Димит-ровградского инженерно-технологического института. - 2015. - № 2(7). - С. 112-117.
4. Безруков А. Н. Конвергенция интертекстуальных отношений в условиях постмодернистского письма // Дергачевские чтения - 2014. Русская литература: типы художественного сознания и диалог культурно-национальных традиций : материалы XI Всероссийской конф. - Екатеринбург, 2015. - С. 60-64.
5. Безруков А. Н. Миромоделирование и декодирование реальности в прозе постмодернизма // Вестник Димитровградского инженерно-технологического института. - 2016. - № 2(10). — С. 96-104.
6. Безруков А. Н. Принципы античной драмы в условиях постмодернистской поэтики // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - 2016. — № 4(58), ч. 3. - С. 20-22.
7. Безруков А. Н. Философская эстетика постмодернизма: деконструкция стиля и языка // Филологические науки. Вопросы теории и практики.-2016. —№ 11(65), ч. 3. - С. 14—16.
8. Безруков А. Н. Эпистемологический статус дискурса в контексте современной культурной парадигмы // Никоновские чтения : эл. сб. науч. ст. : в 2 т. Т. 1 : Актуальные вопросы культурологии и искусствоведения / под ред. М. С. Уколовой, А. В. Никитиной, А. Ю. Николаевой. - Чебоксары, 2016. - С. 16-22.
9. Безруков А. Н., Безрукова Р. А. К вопросу о новой модели русской литературы конца XX века // Родная словесность в современном культурном и образовательном пространстве: сб. науч. тр. - Тверь, 2013. -С. 105-110.
10. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М.: Интрада, 1996. - 252 с.
11. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. - Волгоград : Перемена, 2002. - 331 с.
12. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература : в 2 т. Т. 2 : 1950-1990. - М. : Академия, 2003. - 686 с.
13. Липовецкий М. Н. Паралогии: Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов. - М.: Новое литературное обозрение, 2008. - 848 с.
14. Липовецкий М. Н. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. - Екатеринбург : Урал, гос. пед. ун-т, 1997.-317 с.
15. Лихачев Д. С. Концептосфера русского языка // Известия Академии наук. Серия литературы и языка. - 1993. -№ 1,т. 52.-С. 3-9.
16. Лотман Ю. М. Семиосфера. - СПб.: Искусство - СПб., 2001. - 704 с.
17. Нефагина Г. Л. Русская проза конца XX века. - М.: Флинта ; Наука, 2005. - 320 с.
18. ПлеснерХ. Ступени органического и человек. Введение в философскую антропологию / пер. с нем. -М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. - 368 с.
19. Скоропанова И. С. Русская постмодернистская литература: новая философия, новый язык. - СПб. : Невский простор, 2001. - 416 с.
20. Скребцова Т. Г. Когнитивная лингвистика : курс лекций. - СПб. : Филологический факультет СПбГУ, 2011.-256 с.
21. Степанов Ю. С. Концепты. Тонкая пленка цивилизации. - М.: Языки славянских культур, 2007. - 248 с.
22. Толстая Т.Н. Не кысь. - М.: Эксмо, 2004. - 608 с.
23. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. Избранное. -М.: Прогресс; Культура, 1995. - 624 с.
24. Эпштейн М. Н. Постмодерн в России. Литература и теория. - М.: Издание Р. Элинина, 2000. - 368 с.
25. Юнг К. Г. Структура психики и архетипы. -М.: Академический проект, 2007. - 303 с.
UDC 821.161.1:801.73
А. N. Bezrukov
RUSSIAN POSTMODERN LITERATURE IN THE CORPUS-BASED MATRIX
OF FRAMES AND CONCEPTS
Birsk Branch of the Bashkir State University, Birsk Russia
Abstract The study focuses on the analysis of the Russian postmodernism. The aim of this work is the establishment of artistic image techniques which make up the semantics of the story by T. Tolstaya «Women's day». Structural, cognitive, receptive approaches are the methodological basis of the research. The specificity of the postmodern text is the suggestion of the concepts, frame and mental schemes. This
©BezrukovA.N., 2017
Bezrukov, Andrey Nikolaevich - Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of Philology, Birsk Branch of the Bashkir State University, Birsk, Russia; e-mail: in_text@mail.ru
The article was contributed on April 16, 2017
suggestion forms the paradigm of the reader's judgment. The postmodern model of «Women's day» is created within the boundaries of cultural and historical matrix of the language. The work complements the analysis of the Russian postmodernism and focuses on the prospect of studying the new aspects of this trend.
Keywords: Russian postmodernism, literary discourse, text, concept, frame, author, reader, meaning, Tatyana Tolstaya, language, author's style.
REFERENCES
1 .Antologija konceptov: v 21. T. 1 / pod red. V. I. Karasika, I. A. Sternina. - Volgograd: Paradigma, 2005.
- 352 s.
2. Bart R. Nulevaja stepen1 pistaa / per. s fr. - M.: Akademicheskij proekt, 2008. - 413 s.
3. Bezrukov A. N. «Blagaja vest'» Ven. Erofeeva: pojetika teksta, recepcija formy // Vestnik Dimit-rovgradskogo inzhenemo-tehnologicheskogo instituía. -2015. -№2(7). - S. 112-117.
4. Bezrukov A. N. Konvergencija intertekstual'nyh otnoshenij v uslovijah postmodernistskogo pistaa // Der-gachevskie chtenija - 2014. Russkaja literatura: tipy hudozhestvennogo soznanija i dialog kul'turno-nacional'nyh tradicij : materialy XI Vserossijskoj konf. - Ekaterinburg, 2015. - S. 60-64.
5. Bezrukov A. N. Miromodelirovanie i dekodirovanie reaTnosti v proze postmodernizma // Vestnik Dimi-trovgradskogo inzhenerno-tehnologicheskogo instituta. -2016. -№ 2(10). - S. 96-104.
6. Bezrukov A. N. Principy antichnoj dramy v uslovijah postmodernistskoj pojetiki // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. - 2016. - № 4(58), ch. 3 - S. 20-22.
7. Bezrukov A. N. Filosofskaja jestetika postmodernizma: dekonstrukcija stilja i jazyka // Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki. - 2016. - № 11(65), ch. 3 - S. 14-16.
8. Bezrukov A. N. Jepistemologicheskij status diskursa v kontekste sovremennoj kul'turnoj paradigmy // Nik-onovskie chtenija : jel. sb. nauch. st. : v 2 t. T. 1 : Aktual'nye voprosy kul'turologii i iskusstvovedenija / pod red. M. S. Ukolovoj, A. V. Nikitinoj, A. Ju. Nikolaevoj. - Cheboksary, 2016. - S. 16-22.
9. Bezrukov A. N., Bezrukova R. A. K voprosu o novoj modeli russkoj literatury konca XX veka // Rodnaja slovesnost' v sovremennom kuTturnom i obrazovatel'nom prostranstve : sb. nauch. tr. - Tver', 2013. - S. 105-110.
10. Win I. P. Poststrukturalizm. Dekonstruktivizm. Postmodernizm. - M.: Intrada, 1996. - 252 s.
11. Karasik V. I. Jazykovoj krug: lichnost', koncepty, diskurs. - Volgograd: Peremena, 2002.-331 s.
12. Lejderman N. L., Lipoveckij M. N. Sovremennaja russkaja literatura : v 2 t. T. 2 : 1950-1990. - M. : Akademija, 2003. - 686 s.
13. Lipoveckij M. N. Paralogii: Transformacii (post)modernistskogo diskursa v russkoj kul'ture 1920-2000-h godov. - M.: Novoe literaturnoe obozrenie, 2008. - 848 s.
14. Lipoveckij M. N. Russkij postmodernizm. Ocherki istoricheskoj pojetiki. - Ekaterinburg : Ural. gos. ped. un-t, 1997.-317 s.
15. Lihachev D. S. Konceptosfera russkogo jazyka // Izvestija Akademii nauk. Serija literatury i jazyka.-1993.-№ l,t. 52.-S. 3-9.
16. Lotman Ju. M. Semiosfera. - SPb.: Iskusstvo - SPb., 2001. - 704 s.
17. Nefagina G. L. Russkaja proza konca HH veka. - M.: Flinta; Nauka, 2005. - 320 s.
18. Plesner H. Stupeni organicheskogo i chelovek. Vvedenie v filosofskuju antropologiju / per. s nem. - M. : Rossijskaja politicheskaja jenciklopedija (ROSSPJeN), 2004. - 368 s.
19. Skoropanova I. S. Russkaja postmodernistskaja literatura: novaja filosofija, novyj jazyk. - SPb. : Nevskij prostor, 2001.-416 s.
20. Skrebcova T. G. Kognitivnaja lingvistika : kurs lekcij. - SPb. : Filologicheskij fakultet SPbGU, 2011. -
256 s.
21. Stepanov Ju. S. Koncepty. Tonkaja plenka civilizacii. - M.: Jazyki slavjanskih kul'tur, 2007. - 248 s.
22. Tolstaja T. N. Ne kys'. - M.: Jeksmo, 2004. - 608 s.
23. Toporov V. N. Mif. Ritual. Simvol. Obraz: Issledovanija v oblasti mifopojeticheskogo. Izbrannoe. - M. : Progress ; Kultura, 1995. - 624 s.
24. Jepshtejn M. N. Postmodern v Rossii. Literatura i teorija. - M.: Izdanie R Jelinina, 2000. - 368 s.
25. Jung K. G. Struktura psihiki i arhetipy. - M.: Akademicheskij proekt, 2007. - 303 s.
