CC BY
55
Филологические науки
УДК 316.7
Ахметова Галия Дуфаровна Gallia Ahmetova
РОССИЙСКИЕ ДЖУНГЛИ: ЕСТЬ ЛИ ПУТЬ К СВЕТУ? (ЮРИЙ БУЙДА. КНИГА «ЖУНГЛИ»)
RUSSIAN JUNGLE: WHETHER THERE IS A WAY TO LIGHT? (YURY BUYDA. BOOK «ZHUNGLI»)
Анализируется книга Ю. Буйды «Жунгли», на материале которой раскрываются противоречия современной жизни в России. С одной стороны, это темнота, с другой, — стремление к свету
Ключевые слова: джунгли, свет, Россия, традиции, живое слово
Y. Buyda's book «Zhungli» which reveals material contradictions of modern life in Russia is analyzed. On the one hand, it is darkness, on the other hand, — aspiration to light
Key words: jungle, light, Russia, traditions, living word
Жунгли» — это не роман, не сборник рассказов и повестей. «Жунгли» — это книга. И, как и положено, среди частей этой книги есть «Закон Жунглей». Противоречивость книги обусловлена несомненной противоречивостью самой жизни. Формально, графически противоречивость выражается странным написанием названия, отражающим просторечное произношение.
Автор, чуткий к языку, употребляет странные, на первый взгляд, слова, но обладающие, по мнению героев книги, настоящим смыслом. Язык, живое слово — вот главное достояние любого народа: «Верочка страстно ненавидела этот дом, ревновала Ивана к матери, легко затевала сцены, без которых, кажется, и жизнь ей была не жизнь. «Кста», — презрительно отозвалась однажды о ней Лета Александровна. Что означало это междометие — «кста» — она, впрочем, и сама не знала. Набор звуков. Взрыв сухих согласных, разрешающийся бескостной гласной мякотью. Другими ругательствами она не пользовалась.
— Единственное, что мы создали подлинно своего, это язык, — заметила она как-то с усмешкой. — Все остальное — колесо, кирпич или там телеграф — могли создать и немцы. Если мы чем-то миру интересны, то лишь своим языком».
Есть ли здесь аллюзия к современному графическому (и, возможно, устному) сокращению «кста» (т.е. «кстати»), сложно сказать. Но наталкивает на эти мысли. Приведем примеры из Интернета: «Кста, новогодняя я»; «Кста, в названии темы как минимум две ошибки»; «Кста, кто знает, что белые пятна на фото?»; «Кста, забыла написать» и др.
Подобным образом используется сокращение «нра» — от «нравиться»: «Мне это больше нра»; «Это не пиар, мне правда нра»; «Мне это не нра»; «А мне нра это слово»; «Раньше мне нра».
Очевидно, подобные сокращения появились в результате интенсивной ЯМЯ-переписки, когда приходится отвечать быстро и — по возможности — экономно. Может быть, имя собственное Баба Жа,
встречающееся в книге, — тоже является сокращением (Жаба — Жа)? Как и следующее имя: «Дети же звали ее бабушкой Агатой, Ба Агатой, Багатой».
Содержательная противоречивость поддерживается неоднозначностью выражения «Закон джунглей», уходящего корнями, видимо, в «Книгу джунглей» Р. Кип-
/"Ч о о
линга. С одной стороны, «закон джунглей» означает — «каждый сам за себя», «всё для себя», «убей — или будешь убит», «выживание самого сильного». И это наиболее распространенное значение. Но с другой стороны, известное выражение у Р. Киплинга означало свод своеобразных законов, которым подчиняются животные в Индии: «Джунглей Заветы вечны, нетленны, точно небесная твердь. / Счастье законопослушному Волку, доля ослушника — Смерть!» Как это часто бывает, значение расширилось, приобрело социальный характер и даже стало использоваться в правовой литературе. Иногда выражение употребляют по отношению к жестоким законам улицы.
Наверное, в книге «Жунгли» есть и гоголевские мотивы — но они еще страшнее, еще противоречивее, чем у Н.В. Гоголя. Может быть, Г. Садулаев в повести «Я — чеченец!» обращается к традициям Н.В. Гоголя более явно: «Или думали, что это не про нас, это не с нами? Ответьте, по ком звонит колокол? Ну? По ком звонит колокол??? А колокол не звонит. Даже колокольчики — тренькают, бубенцы на хомуте тройки. Куда мчишься, тройка? Семерка, туз. Никуда уже ты не мчишься, катаешь новых тузов с их бубновыми дамами в дорогих мехах, с их шестерками, по Невскому проспекту, по Дворцовой площади. Подайте лошадкам на корм! Подайте лошадкам тройки, да на пропой возничему, вот и вся Русь, вот и вся». Но в книге «Жунгли» — тот же мотив. Куда мчится карлик Карл, безобидный дурачок, лохматое чудовище, которых не обижали на Руси? «<...> и только Бог ведал, куда оно мчалось и где, не дай Бог, остановится. <...> Господи, куда? куда же он мчался? к какой такой цели, к какому такому идеалу, которого никто, конечно же, не мог разглядеть в глазах безумца, не
дававшего ответа, потому что он просто не мог дать ответа?»
Гоголевские традиции усматриваются и в употреблении слова «даже»: «<...> то и слова Бздо повторял все заковыристые: карфагеняне, перформанс или даже коридор (тогда как почти все нормальные люди говорили «колидор»)». Гоголевский юмор проецируется, например, и в прозе А. Ре-кемчука: «Некоторые двери приоткрыты, некоторые даже распахнуты настежь» (повесть «Время летних отпусков»). Известно употребление слова «даже» Н. В. Гоголем в комических целях. Приведем известные примеры из «Мертвых душ»: «Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки <...>»; «Прочие тоже были более или менее, люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские Ведомости», кто даже и совсем ничего не читал <...>».
В книге «Жунгли» отражена противоречивость: вдали от больших городов, в непроходимых жунглях, — живут люди. И они, как все на свете люди, могут одновременно привлекать и отталкивать, потому в них проявляется как низкое начало, так и светлое: «<...> и уже даже страшно было останавливаться, потому что, вознесенные на вершины сердца, люди боялись обрушиться в бездны дьявольские, где ждали их мрак, смрад и смерть.»; «Три ложки до рая, три ложки до геенны огненной». Не случайно в книге так много ненормальных, юродивых, карликов, шутов. Они могут позволить себе говорить то, что обычный человек не скажет, не решится: «У мира есть красота, — нравоучительно замечал Шут Ньютон, подворачивая штаны почти до колен, — но красоте мир не нужен»; « — И мы висим, еще как висим, еще как. — Старуха прикрыла глаза. — Над бездной лютой висим, над ужасной, и если б не душа, полетели бы мы все, человеки, в пасть.»
Жунгли — это «поселок за кольцевой автодорогой, входивший в состав Москвы <.>». Здесь живут старики, алкоголики, инвалиды, нелегалы. И живет мальчик с крыльями на спине — с уродливыми отростками, из-за чего он был похож на насекомое.
Появляется в книге и образ мусорных хрущевских джунглей.
Печальная песенка, которую поет Гальперия, наверное, ничего особенного не выражает, но опять приходит на память соответствие — теперь с романом «Щастье», автором которого является Фигль-Мигль: «Кегли, джунгли, фигли-мигли... Кегли, джунгли, фигли-мигли.» <...> — А про какие такие джунгли ты во сне бормочешь?
- Джунгли? А, джунгли. Кегли-джунгли, фигли-мигли. — Она рассмеялась. — Это стишок такой. шутка. Привязался — не отвязаться.».
Подобное противоречие, подобное взаимодействие светлого и темного, добра и зла — наверное, основной стержень литературы, в том числе и современной. В. Галак-тионова в романе «Спящие от печали» тоже пишет о подобном: «И снова не понимает юная Нюрочка, отчего и как это происходит — что жизнь, дремлющая веками в небытии, вдруг начинает пробиваться к свету в столь неурочный миг».
Низкий, жестокий быт, просторечное произношение, страшный порою внешний вид героев, странные имена — это с одной стороны. А с другой — свет, стремление к светлому, надежда увидеть свет. Вот, пожалуй, две линии книги — такие разные, но пытающиеся воссоединиться.
Обратимся к первой линии — стилистически сниженной. Не будем говорить о грубых, ругательных словах и приводить их примеры. Они стали почти уже традиционным словесным рядом.
Стилистически сниженная линия проявляется, например, в выборе имен собственных: старик по прозвищу Енерал. С образом Енерала связана невольная ( скорее всего!) языковая игра: «- Завидую. — Енерал нахлобучил кепку. — Пора и чай знать». В то же время этот пример также наводит на мысль о потере слова «честь», о незнании этого слова, исчезнувшего из жизни городских джунглей.
Другую героиню зовут Круглая Дуня — вполне возможно предположить аллюзию к выражению «круглая дура».
Еще одного персонажа книги зовут
Штоп. Можно и не объяснять написание имени собственного, все очень понятно, как в детских стишках Б. Заходера «Кавот и Камут»:
Мне с постели вставать неохота: Я боюсь наступить на Кавота, -
У меня под кроватью живет Симпатичнейший в мире Кавот.
И еще с ним такая забота: Накормить невозможно Кавота, Так как каждый кусок почему-то Попадает в желудок Камута.
В книге «Жунгли» написано об этом старике, который любит зажигать спички и смотреть, как догорает огонь до самых ногтей — он любил смотреть на огонь часами: «На суде от него все пытались добиться ответа на простой вопрос — почему, зачем, с каким умыслом он это сделал, но он только и отвечал: «Ну штоп, значит, штоп.» «Штоп посмотреть, что из этого выйдет?» — не выдержал судья. «Ну, — с улыбкой ответил подсудимый, — просто, значит, штоп это самое». Так его и прозвали — Штоп».
Имя Климс в лексическом плане довольно бессмысленно, но его звучание становится значимым для маленького мальчика: «Ему было пять лет, когда отец ушел из семьи. Напоследок он избил жену, а сына запер в кладовке: «Сиди тихо, а если высунешься, тут тебя будет ждать климс». Слово «климс» прозвучало страшнее, чем «волк» или «смерть», и мальчик сидел в темной кладовке несколько часов, пока его не вызволила мать. За эти несколько часов «климс» стал людоедом, черной рукой и милиционером. Он жил в темноте и таился за каждым углом, за каждой закрытой дверью. «Климс» был огромным, как отец, и всемогущим, как отец, от него нельзя было спрятаться, он был всюду. «Климс-климс-климс», — то и дело принимался бормотать мальчик, заклиная чудовище».
Для русского языка характерно стилистическое значение фонетических средств. Возможно, в какой-то мере это субъективно, но положительная или отрицательная оценка звуков существует. И если слово
«климс» имеет отрицательную стилистическую окраску, то, например, слово «плим» из стихотворения И. Токмаковой вполне веселое и радостное:
Ложка — это ложка,
Ложкой суп едят. Кошка — это кошка, У кошки семь котят.
Тряпка — это тряпка, Тряпкой вытру стол. Шапка — это шапка, Оделся и пошел.
А я придумал слово, Смешное слово — плим. И повторяю снова: Плим, плим, плим!
Вот прыгает и скачет Плим, плим, плим! И ничего не значит Плим, плим, плим.
Виртуальное произношение, отразившееся в названии книги, проходит через повествование и способствует реализации стилистически сниженной линии: «— Мое день рожденье, — объявил старик».
Городские джунгли характеризуются своим городским диалектом: «А когда отут-бил ( по Лизиному выражению), рассказал о забавном случае». Глагол «Отудобеть (отудобить), отудбить (отутбить)» в современных словарях не зафиксирован, встречается во Владимирской области, Среднем Поволжье, означает «вернуться к нормальному состоянию; прийти в себя; оправиться; выздороветь». Приведем живые примеры из Интернета: «Урра, товарисчи, я отудобила и отсюдобила! 4 дня валялась болезная, а вот сегодня встала и пошла!»; «Ну вот я и дома! Немного отудоблю и отчёт напишу». В словаре В.И. Даля глагол «оту-добеть» означает «ожить, отогреться, отойти; очнуться, опомниться; прийти в себя».
Как чаще всего бывает в жизни, — сниженная стилистическая линия ( как и всякое зло) представлена шире и разнообразнее, чем высокая, светлая (добро всегда
менее вызывающее, не слишком заметное). Герой с именем Климс стремится к свету: «Иногда он жалел о том, что в душе человеческой нельзя зажечь огонь, чтобы осветить все углы и закоулки и выжечь тьму. Жалел об этом и боялся этого. <.> Климс не мог тронуться с места. Он почувствовал себя вдруг одиноким, преданным и омерзительным, как Иисус Христос, он задыхался, и хотелось ему сейчас только одного — света, света, черт возьми, света, а больше ничего ему не хотелось, ничего.» И образ света потом будет появляться в книге, усиливая и продолжая светлую линию повествования. Например, Анечка из рассказа «Отчет Анны Бодо» стремится к свету странным образом — погружая голову в аквариум с водой. Так ее научил знакомый — Эдик. Он говорит, что когда особенно плохо на душе, надо сделать это — погрузить голову в аквариум и увидеть свет. Да еще соседская старуха говорила с ней о тяжелой жизни: «- Очень уж одиноко на свете, — вздыхала старуха. — И бесчеловечно, особенно по ночам». И вот она попробовала, потому что вся ее жизнь сводилась к тому, чтобы считать шаги. Перед сном она записывала в тетрадку количество шагов, пройденных за день. Анечка думала, «что жить и считать шаги — это одно и то же». Свет она увидела впервые: «Открыв в воде глаза, она вдруг испугалась: вокруг был свет — много яркого света, такого невыносимого света, что Анечка испугалась, словно увидела вдруг что-то чудовищно постыдное, скрывающееся в самой заветной глубине жизни»; «Когда никто не видел, она опускала голову в аквариум и открывала глаза, чтобы снова увидеть тот свет»; «Она лежала поверх одеяла и смотрела на аквариум, в котором плавал свет уличного фонаря».
Стремление к свету называют врожденным человеческим чувством. В стихотворении М. Горького ярко звучит мысль о вечной попытке соединить две линии — темную и светлую:
Не браните вы музу мою, Я другой и не знал, и не знаю, Не минувшему песнь я слагаю, А грядущему гимны пою.
В незатейливой песне моей Я пою о стремлении к свету, Отнеситесь по-дружески к ней И ко мне, самоучке-поэту.
Пусть порой моя песнь прозвучит
Тихой грустью, тоскою глубокой;
Может быть, вашу душу смягчит Стон и ропот души одинокой.
Не встречайте же музу мою Невнимательно и безучастно;
В этой жизни, больной и несчастной, Я грядущему гимны пою.
Стремление к свету связано с поисками смысла жизни. Анечка считает шаги. Дора считает ложки: «Когда сын как-то спьяну спросил: «Зачем ты живешь, маман?» — Дора ответила не раздумывая: «Должен же кто-то ложки считать. <.> — Люди приходят и уходят, а ложки остаются, — ответила Дора. — Это все, что я поняла в этой чертовой жизни: люди уходят, а ложки остаются».
Поиски смысла жизни связаны с поисками нового языка, нового способа выражения вечных мыслей, вечных слов: «— Жизнь — лишь тень поэзии, — откликнулась тень Фили, — и кому придет в голову сравнивать высокое любляю с немощным люблю? Только не мне. Сола.»
Поиски смысла жизни, поиски счастья — это вечные неразрешимые вопросы. И счастье оказывается в чудесных ботинках (рассказ «Карлик Карл»): «Ботинки! Это была мечта. Это был некий рай — стоило решиться и руку протянуть, но в том-то, наверное, и русское счастье, чтобы отказать себе в нем и руку не протягивать!»; «- Посмотри, во что он их превратил, — сказала его мать Мария. — Вот тебе и счастье.
— Счастье. — Бебе пыхнула сигарой, скрученной из палой листвы. — А что счастье? От счастья толстеют».
Герои книги переходят из одного рассказа в другой. В рассказе «Михель» вновь появляется старик Штоп, который любил зажигать спички и часами смотреть, как они гаснут одна за другой, как огонь подбирается к самым ногтям. В рассказе «Михель» детдомовский завхоз Иван Матвеевич
Михалев (Михель) зажигает огонь для детдомовского мальчика Миши Мезенцева (Мизинчика). Стремление к свету становится основой небольшого рассказа, наполненного несчастными людьми, страшными событиями, и потому даже в описании огня и света появляется темная линия повествования: «Спичка догорала и скорчивалась черным кривым трупиком, а пламя в бутылке продолжало трепетать, освещая слабым светом комнату. <.> Мизинчик погружался в это волшебное мерцающее сияние, млел, грезил, засыпал».
Каждому ли человеку дается Свет? Искра Божия? Пусть слабая, пусть неяркая
— будто и не свет это вовсе, нет, не свет, а едва видимые отблески чужого пламени, чужого свечения. Ищут путь свой Божии люди. Ищут каждый из них свою дорогу, свою тропинку. Всем подарил Бог судьбу. Все обретут ее. В этом — высшая справедливость. Остается ли светлая Душа после смерти человека?
Можно говорить об этом высокими светлыми словами. Но в жизни всегда так сложно увидеть, где свет, где тьма, где Добро, где Зло.
Приведем больший фрагмент рассказа с размышлениями Михеля: «- Видал, сколько там света, — сказал однажды Иван Матвеевич, от которого попахивало водкой.
— Страшное дело, сколько света. Но ты не бойся, Миша. В человеке тоже есть свет. Ты вот опусти кожу на глаза и сам увидишь, сколько в тебе света. Никакая тьма этому свету не страшна. Вот интересно, где он там, в человеке, прячется, этот свет. Я спрашивал нашего доктора, а он говорит, что это эффекты. Какие ж это эффекты, если это самый настоящий свет. В мозгу его нет, в желудке нет, в печени тоже нет — так где ж он там, а? То-то, Миша. Никто не знает. Даже попы не знают. Попы говорят: душа. А где она — не знают. Не знают! Человек — вещество твердое, а свет — вещество непонятное, его руками не потрогаешь. Он как кровь или моча: бродит себе по организму и бродит. и ведь даже когда мертв человек, свет никуда не девается. — Иван Матвеевич понизил голос. — Ты понимаешь? Я
специально проверял. Зайдешь в камеру, где человек сидел, а там свет. Человека уже нет, а свет есть. Я ведь сам его только что застрелил, Миша. Боже ж ты мой, и точно знаю, что его больше нет, и знаю, что никакой души у этого гада никогда не было, он убийца и людоед, он маленького мальчика убил и съел. А свет есть. Может, это не его свет, а? Может, этот свет от человека не зависит? Как имя, например. Или как кровь. Не знаю. А свет — свет я сам видел, своими, Боже ж ты мой, глазами. Доктор говорит: это нервы. Нервы нервами, но свет-то — свет-то есть, Миша.
ГТ1 ГТ1 О ^ О
1ы мне верь. Такой слабенький, чуть-чуточный, то ли синенький, то ли совсем бе-
о 1Т1* Т"1 *-*
ленький. Жалкий такой. Боже ж ты мой, такой жалкий. Вот-вот погаснет, а не гаснет. Не гаснет, Миша. Человека нет, а свет есть.»
Рассказ, в котором совершаются убийства, в котором живут такие разные люди, заканчивается словами о свете: «Этот беспощадный, этот мучительный свет, этот свет любви, о, этот свет.»
Между двумя стилистическими линиями находятся устаревшие слова, имеющие разговорно-сниженную окраску: «<.> хлопоты пропали впусте». Слово «впусте» означает «попусту», «без толку». Сюда же отнесем языковую игру, часто основанную на народной этимологии: «- Зиф! — крикнула Лиза в столовую. — Это ты брал шумовку?
Высокий мальчик лет двенадцати-три-надцати с плоским красивым лицом развел руками:
- Шумовку? Которая шумит?
- Которой мешают.
- Кому мешают?»
Языковая игра, связанная с фразеологизмами, не так часто встречается в современной прозе, в частности, употребление устойчивого сочетания в прямом значении: «<.> а потом пыталась сгореть от стыда во дворе: лила на голову спирт, чиркала спичкой <.>»; «Он не чуял под собой ни ног, ни ботинок <.>»; «<.> и мужики не осмелились поднять на нее ногу». Наверное, к этим же явлениям можно отнести выражение «красивые и страшные глаза», являющееся
неточным «отражением» сочетания «страшно красивые». Языковая игра проявляется в намеренно неправильном употреблении некоторых слов, что приводит к комическому эффекту: «Свинина Ивановна была женщиной вопиющей — рослой, с эпической грудью, широким лицом и великим носом. Она носила грозно шуршащие юбки, высокие каблуки и всегда была вся в чем-то черном, алом, бордовом с чем-нибудь золотым или темно-серебряным».
Но и эти процессы разноречивые. Например, такой языковой процесс, как «уход в метафору» выявляет низкие, страшные метафорические образы: «Крысоед стал для него метафорой русской жизни — тем более страшной, что это была и его жизнь»; «Приземистые кирпичные дома с окнами, слезившимися черной мглой, по-прежнему производили гнетущее впечатление».
Наряду с низкими метафорами есть и ставшие обычными антропоцентрические: «Тогда Муза будет принадлежать ему, Леве, принадлежать целиком — с длинными извилистыми ногами, маленькой грудью и пухлыми глупыми губами». Лева пишет прозу: «<.> стал писать дальше: «У нее были огромные глаза, дивная кожа, обворожительные пальчики и ломкие детские ножки.» Он зачеркнул «ломкие», написал «извилистые». В конце концов инопланетянка с извилистыми ногами умрет в страшных мучениях».
У Захара Прилепина встречается выражение «плавные ноги».
Метафор не слишком много в книге, которая и без того заполнена символами: «<.> выкинула провонявшую несчастьем и одиночеством мебель <.>»; «<.> надкушенный бутерброд с прослезившимся сыром <.>».
В словообразовании отмечаются окказионализмы: «Вот и сейчас в доме «дачни-чали» дети из Карабаха и Чечни»; «Издали казалось, что это был не человек, а некое трехзмеее существо».
Грамматические сдвиги, отразившиеся в несочетаемости друг с другом компонентов синтаксической конструкции, становятся нормой: «Муза на квадроцикле, Ан-
тон — косая сажень в плечах, седой ежик, длинные мощные ноги — на ослике, мать по грудь в бассейне с голубой водой.». Подобные конструкции встречаются у Захара Прилепина: «Пять человек, в дверь только бочком, плечи, большие руки и тяжелое спокойствие на лицах» (роман в рассказах «Грех»). Встречаются такие сдвиги и в прозе А. Рекемчука, что свидетельствует о традиции, с одной стороны, — а с другой, — о закономерности развития языка: «А платье на ней было шелковое, голубое, оборки понизу» (роман «Скудный Материк»).
Для синтаксиса книги «Жунгли» характерны также и длинные синтаксические конструкции, отличающиеся высоким стилем, который поддерживается ритмом.
Традиционные грамматические сдвиги ( окказиональное употребление наречия) редко встречаются в книге: «Из конуры холодно пахло псиной». Редко встречается и невыделенная прямая речь, также ставшая традиционной в современной прозе: «<.> туда, только туда, куда ж еще, бормотала, выкрикивала Варвара, припуская и наддавая <.>».
Постмодернистский, почти дословный повтор встречается только один раз: «Он глубоко и размеренно дышал, слегка приседая при каждом шаге. Сердце его билось ровно и редко, как у лягушки во льду». — «Он скользил по кабелю, приседая при каждом шаге, и тренированное его сердце билось ровно и редко, как у лягушки во льду».
Окказиональными, неинтертекстуаль-ными можно назвать сравнения: «Он холодно посмотрел на мужчину, присевшего перед ним на корточки, словно это был не человек, а существительное среднего рода или какая-нибудь Швеция». Есть ли тут тонкая аллюзия к разным прочим шведам В. Маяковского? По крайней мере, мысль о такой аллюзии появляется. Есть ли тут аллюзия к фильму «Свадьба», поставлен-
ному по водевилю А.П. Чехова? Современный писатель Эрнест Стефанович пишет: «Зачем же оставаться, если всё и попрощались? Почти, как у А. П. Чехова — позвольте вам выйти вон... Я не субъект какой-нибудь Баб-эль-Мандебский, я одушевленное имя существительное и у меня в душе свой жанр есть. У меня — далеко не все, потому — заседание продолжается. Или где?»
Приведем еще примеры сравнений: «<.> Климс говорил с трудом, словно рот у него был полон клея <.>».
Что же такое Жунгли? Может быть, современная Россия? Всегда русский народ искал счастье, искал судьбу. Всегда любил свою Родину и уходил за пределы ее в поисках лучшей доли. Противоречивость, переплетение темного и светлого, добра и зла, любви и ненависти — вот основа жизни, в этом основа книги: «Одни слова он любил, например, «голубчик» или «лесопилка», а других как будто побаивался — лицо его гасло, когда он слышал слова «трактор», «ризеншнауцер» или «Русь».
Современный человек боится искренности, прячет ее за непристойными словами, за страшными историями, за нелепыми именами: «В этом порыве смешалось невысказанное — одиночество, тоска, стыд, унижение, мечта, беззащитность, и карлик Жорж оторопел перед обжигающей, почти непристойной, почти позорной искренностью». Современный человек уверяет других, что никому не нужны патриотизм, верность, память. А. Рекемчук еще в восьмидесятые годы в повести «Железное поле» написал: «Но, вместе с тем, по нынешним понятиям, искренность смешна».
Да к тому же — на свете гораздо больше самых обычных людей, а мы порой требуем от них слишком много.
Но Свет, который непременно ожидает человека в пути, — этот Свет существует. И все это знают.
Литература
1. Буйда Ю.В. Жунгли. М.: Эксмо, 2010. 384 с.
Коротко об авторе_
Ахметова Г.Д., д-р филол. наук, профессор, кафедра русского языка как иностранного, Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет им. Н.Г. Чернышевского (ЗабГГПУ) [email protected]
Научные интересы: литературоведение, текстология
_ Briefly about the author
G. Ahmetova, Doctor of Philosophical Sciences, professor, Russian language as foreign department Zabai-kalsky State Humanitarian Pedagogical University named after N.G. Chernyshevsky
Scientific interests: literary criticism, textology
