CC BY
217
УДК 947.083.76
РОССИЙСКАЯ НАЦИОНАЛЬНО-ЛИБЕРАЛЬНАЯ ПУБЛИЦИСТИКА ПЕРИОДА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ О СУЩНОСТИ ГЕРМАНСКОГО МИЛИТАРИЗМА
Л.О. Горбачева
Статья посвящена анализу российской национально-либеральной публицистики периода Первой мировой войны с целью определить, в чем видели истоки и как трактовали внутреннюю сущность германского милитаризма виднейшие российские философы-публицисты. Ключевая задача заключается в попытке установить, какую связь они усматривали между германским милитаризмом, достигшим высшей стадии своего развития в начале ХХ в. и породившим Первую мировую войну, и всей предшествующей германской культурой, одним из наиболее ярких проявлений которой они считали философию Канта. Несмотря на умеренность позиции отдельных публицистов, их голос не мог заглушить общий антигерманский пафос, характерный для национально-либеральной публицистики рассматриваемого периода, что оказало определенное влияние на формирование образа врага в лице немцев в российском массовом сознании в годы Первой мировой войны. Статья написана, прежде всего, по материалам журнала «Русская мысль», ставшего в тот период центром философско-публицистической дискуссии о войне, патриотизме, «германизме» и «славянстве», германском милитаризме.
Ключевые слова: Первая мировая война, национально-либеральная публицистика, германизм, германский милитаризм, германская культура, национализм, феноменализм Канта.
В советской историографии изучение менталитета находилось под негласным запретом, и потому проблемы этнических представлений и стереотипов не привлекали внимания исследователей. Но в последние два десятилетия интерес к данной проблематике заметно усилился. Период Первой мировой войны предоставляет весьма богатый материал для реконструкции образа «чужого» и особенностей и механизмов его формирования, в данном случае речь идет об образе врага в лице немцев в российском массовом сознании. Национально-либеральную публицистику периода Первой мировой войны вполне можно расценивать как один из каналов пропаганды, и следовательно, один из механизмов формирования образа врага, поскольку она характеризуется отходом на второй план аналитической функции и ангажированностью в поддержку военных действий правительства с целью их идеологического оправдания и обоснования.
Главной целью написания данной статьи является попытка установить, какую связь усматривали российские философы-публицисты между германским милитаризмом, породившим, по их мнению, Первую мировую войну, и всей предшествующей германской культурой. Непосредственно данная тема в исторической науке не получила должного освещения, но обращение к определенным ее аспектам можно найти в статье Н.Плотникова и М.Колерова «"Победить в себе внутреннего немца". Русская национальнолиберальная философия войны», вошедшей в первый том трехтомного совместного проекта российских и немецких ученых «Россия и Германия в ХХ веке» [1]. Тему, связанную с образом Германии в российской национально-либеральной публицистике в годы Первой мировой войны, затрагивает С.В.Оболенская в монографии «Германия и немцы глазами русских (XIX век)», одна из глав которой выходит за пределы заявленных хронологических рамок и посвящена особенностями восприятия Германии и немцев российским обществом в период Первой мировой войны [2]. На определенные характерные черты и особенности германизма обращает внимание О.В. Рябов в статье «Поляки и русские в идентификационных стратегиях российской пропаганды Первой мировой войны» [3]. Поскольку настоящая статья написана в основном по материалам журнала «Русская мысль», определенный интерес для нас представляет монография А.А Гапоненкова «Журнал "Русская мысль" 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст» [4]. Рассматриваемая проблематика нашла также некоторое отражение в статье А.А.Скворцова «Этические проблемы войны в русской религиозной философии ХХ в.», диссертациях Д.Е.Цыкалова «Проблема "Россия и Запад" в отечественной публицистике периода Первой мировой войны: июль 1914 - февраль 1917 г.» и А.В. Милованова «Первая мировая война в восприятии российских религиозных мыслителей (1914 - февраль 1917 г.)» [5; 6; 7].
Центром философско-публицистической дискуссии о войне и патриотизме стал издававшийся в Москве и Петербурге литературно-философский журнал «Русская мысль», одним из издателей которого после смерти в конце 1906 г. бессменного фактического редактора В.А.Гольцева стал экономист, философ и либеральный критик П.Б.Струве [4, с.19] . Смена руководства журнала в конце 1906 г. ознаменовала решительный перелом в его направленности, которая прежде отличалась эклектизмом. Струве считал приоритетным отдел публицистики, привлекая известных литераторов, философов и политиков для работы в издании. С приходом новых авторов журнал приобрел статус интеллектуального лидера русской
либеральной журналистики, став органом религиозной общественности и либеральной оппозиции, в философском отношении ориентируясь на идеализм и богоискательство.
В номере «Русской мысли», вышедшем сразу после начала Первой мировой войны, было заявлено, в частности: «Мы будем стремиться в содержании журнала отражать преимущественно то, что поглощает теперь помыслы и внимание всех - великую европейскую войну, давая материал, с разных сторон освещающий переживаемый человечеством кризис» [8, с.1]. С началом войны «Русская мысль» продолжала вести свою редакционную политику в прежнем русле, одновременно заняв позицию полной поддержки действий русских войск. Помимо задачи поиска смысла войны, обязательной для интеллектуалов, в центре дискурса стояла проблема наличия или отсутствия родства между германским милитаризмом и немецкой культурой. Этот вопрос стал одним из важнейших составляющих элементов дискуссии об определении места России по отношению к западной цивилизации и нашел отражение в статьях и выступлениях ряда видных философов и публицистов, являвшихся сотрудниками «Русской мысли».
Для начала остановимся на взглядах активно сотрудничавшего с «Русской мыслью» В.Ф.Эрна, одного из организаторов Религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева. Проблема антагонизма Востока и Запада занимала видное место в его творчестве, а разразившаяся Первая мировая война придала особую остроту размышлениям Эрна на эту тему. Откликом Эрна на начало войны явились его многочисленные статьи, собранные в сборнике «Меч и крест. Статьи о современных событиях», а также брошюра с выразительным названием «Время славянофильствует. Война, Германия, Европа и Россия» [9; 10]. Критика русским философом Западной Европы в целом теперь ограничивается в основном критикой духовных и культурных основ Германии. Своей кульминации эта критика достигла в докладе Эрна «От Канта к Круппу», с которым он выступил на публичном заседании Религиозно-философского общества памяти Вл.Соловьева 6 октября 1914 г. С.В.Оболенская обращает внимание на то, что утвердившееся еще во время Франко-прусской войны представление о внезапном превращении Германии поэтов и философов в Германию фабрикантов и солдат нашло отражение уже в красноречивом заглавии этого доклада [2, с.166]. Но следует подчеркнуть, что раньше речь шла о трансформации Германии одухотворенной в Германию милитаристическую, произошедшей в одночасье и неожиданно, тогда как Эрн считает такую трансформацию вполне закономерной, отказываясь рассматривать эти два проявления германского духа как антиподы друг друга. Эрн утверждает, что не следует разводить в разные стороны германскую культуру и германский милитаризм, и указывает на сущностное родство между ними [11, с.309] . По его мнению, глубинное самоопределение немецкой нации находит в орудиях Круппа свое самое крайне и грозное воплощение. Предтечей германского милитаризма Эрн считает Канта, а универсальной движущей силой немецкой истории - его «феноменализм» и пишет о «философичности орудий Круппа». Перенимая распространенную во второй половине XIX в. в самой Германии интерпретацию философии Канта как учения, отрицающего «объективно сущее» и сводящего последнее к «субъективным явлениям», создаваемым деятельностью человеческого рассудка, Эрн приходит к своему центральному тезису, что феноменализм Канта, как и пушки Круппа, служат одной и той же цели: уничтожению Сущего Субъектом, присваивающим себе право на мировое господство [11 , с.311]. Эрн связывает этого субъекта исключительно с «германизмом». Старый и живой Бог немцев «умер» задолго до известного высказывания Ницше. Богоубийство совершилось в глубинах немецкого духа, что впоследствии проявилось в стремлении к насильственному военному захвату всего мира, мировой гегемонии, политическому господству. Теоретическое богоубийство неизбежно приводит к стремлению к владычеству на земле, к торжеству германского духа в мире. Мораль сводится на нет, категорический императив Канта бессилен, поэтому переход к милитаризму вполне закономерен. [11, с.312].
С.Н.Булгаков, хотя и разделял тезис Эрна о феноменализме немецкой культуры, пытался выработать более взвешенную версию некой глобальной философии истории, рассматривающей войну как проявление кризиса всей европейской цивилизации. Но вряд ли его идеи можно считать более умеренными - неслучайно современники относили Булгакова наряду с Эрном, Ивановым и Розановым к наиболее радикальным представителям антигерманизма [12, с.117; 13, с.594]. По мнению Булгакова, европейская культура - законченная форма «мещанства», но именно Германия представляет собой его высшее воплощение [14, с.150]. Причины Булгаков истолковывает в церковно-историческом смысле, находя их в немецком протестантизме. В своей военной публицистике Булгаков изображает Реформацию как «очеловечивание христианства», его упрощение и приведение к уровню чисто человеческих потребностей и вкусов. Протестантизм - религия «человекобожия», в которой проявляется стремление замкнуть человека в его собственном человеческом мире, оторвать его от религиозного, молитвенного и благодатного общения с Божеством [1, с.35].
Изобретенный Булгаковым «дух посредственности» и «мещанства» сам по себе еще не содержит никакого объяснения германского милитаризма. Булгаков пытается связать его с причинами мировой
войны, для этого он вынужден прибегнуть к приписыванию «германству» душевной установки «хлыстовства». [15, с.237]. Другая гипотеза Булгакова объясняет «дух германского милитаризма» натиском «внехристианской стихии германского духа», которая осознала себя в германской мифологии, а в творческом самосознаии Р.Вагнера запечатлелась в мифах «Кольца Нибелунгов». Впрочем, эта «германская воинственность» с трудом может быть соединена с тезисом о «филистерском ощущении жизни» [14, с.151]. Пробелы в аргументации заполняются у Булгакова интуицией.
В статье «Русские думы» Булгаков дает еще одну характеристику немецкому духу - по его мнению, он является наиболее полным воплощением футуризма, присущего всей современной европейской культуре, немцы - наиболее яркие представители этого духовного типа [16, с.306]. Первая мировая война, «руками германцев кощунственно посягающая на священные памятники и провозглашающая культ силы», является закономерным порождением этого футуристического духа [16, с.306].
Славянофильский антигерманизм Булгакова вызвал весьма критическую реакцию других философов, сотрудничавших с «Русской мыслью». Интересна в связи с этим позиция Н.А.Бердяева. Он требует различать национальную определенность культуры и ее значимый смысл. В схемах Эрна и Булгакова как раз и присутствует такое отождествление смысла культуры с негативной оценкой ее национальной принадлежности, которое руководствуется умозаключением, что немецкая философия -ложная, потому, что она - немецкая. Бердяев указывает на опасность такого софизма, который может привести к полному упразднению философии [1, с.39] .
В статье «Религия германизма» из сборника «Судьба России», составленного из написанных до революции статей о войне и напечатанного в 1918 г., Бердяев устанавливает некий характерный «национальный тип», как это делала современная ему «этническая психология», и идет дальше - прямо говорит о «душе германства» и соответствующей ей «религии». Таким образом, нация мифологизируется в реальную личность, наделенную индивидуально-психологическими атрибутами - волей, мышлением, чувствами [17, с.367].
По Бердяеву, германец отвергает мир как что-то догматически навязанное и критически не проверенное. Он стремится воссоздать новый мир из глубин своего духа, воли и чувств. Но Бердяев считает вряд ли уместным это проявление германского духа обозначать понятием «феноменализм». Это скорее онтологизм, причем волюнтаристической направленности. Стремление немцев дисциплинировать окружающий их хаос, придать ему упорядоченность и организованность и порождает у них непомерные притязания и претензии на господство. Отсюда берет корни органическое культуртрегерство немцев. Это свидетельствует об огромной внутренней энергии, силе духа и воле немцев и в то же время объясняет истоки их воинственности, их милитаристского сознания.
Бердяев по сути эксплуатирует стойкие бытовые стереотипы восприятия Германии. «Сущностной» характеристикой немцев оказывается их «волюнтаризм» и господство «упорядочивающей воли» и в итоге фактически перенимает славянофильскую критику немцев, и от его пафоса истины и справедливости по отношению к противнику не остается и следа [17, с.369].
И.Н. Белобородова отмечает тот факт, что в публицистике периода войны, как и в российской пропаганде в целом, особое распространение получил штамп по отношению к немцам - «люди-машины», «люди-орудия» [18, с.99]. Статьи Бердяева не стали исключением в этом отношении [19, с.422]. Как утверждает Бердяев, нельзя отрицать тот факт, что германская культура на протяжении веков была пронизана присутствием духа. Но в то же время Германия пришла к самым совершенным образцам механизации и машинизации. Сами же немцы превратились в рабов этой германской машины, выброшенной, как подчеркивает Бердяев, из самых недр германского духа. Таким образом, мы снова возвращаемся к тезису о генетической связи германского милитаризма и германской культуры.
С.Л.Франк в рамках философско-политической дискуссии начала войны принадлежит к числу тех философов, кто стремился подчеркнуто и предельно дистанцироваться от националистической ограниченности антигерманской метафизики. В работе «О поисках смысла войны» С.Л.Франк называет теорию Эрна и Булгакова ложной. Всякое оправдание войны, смысл которого сводится к разделению противоборствующих сторон на носителей абсолютного зла и абсолютного блага, заранее должно быть признано неверным [20, с.407]. Поэтому С. Франка не удовлетворяет «славянофильская концепция войны» С. Булгакова и В. Эрна. Франк критикует идею Эрна о философии Канта как духовного первоисточника того зла, воплощением которого явились орудия Круппа. Содержащаяся здесь малая доля истины, которую все же признает Франк, была искажена Эрном и возведена в ранг обобщенной философской концепции [20, с.438].
Весьма любопытным представляется замечание Франка о том, что Эрн впоследствии несколько скорректировал свою позицию о степени родства германской культуры и германского милитаризма. Франк, в частности, обращает внимание на то, что в публичной лекции, прочитанной в Петрограде 25 ноября 1914
г., Эрн наряду с основным течением «германской идеи» выделил иное направление, указав в качестве его представителей Гете и Новалиса. Этот тезис, по мнению Франка, означает радикальный пересмотр всей концепции Эрна, поскольку допускает, что германская культура не ограничивается только одним идейным течением, и немцы, наряду с представителями других народов, внесли огромный вклад в формирование общечеловеческого духа и его святынь, которые теперь оказались под угрозой. [20, с.410]. Но как мы видим, даже этот пересмотр Эрном своей концепции не оправдывает Канта и его философию, не снимает с нее ярлыка предтечи и провозвестника германского милитаризма, и такое смягчение позиции Эрна, освобождение ее от прежней категоричности, все равно не делает ее близкой Франку.
Основную линию своего понимания Германии Франк резюмировал в одной мемуарной характеристике: «В противоположность ходячим тогда обличениям Германии, я указывал на начало действенности, как на определяющий мотив немецкого духа, и на национальную укорененность кантовской идеи «категорического императива», как чувства долга, преодолевающего человеческую слабость» [21, с.254]. Смысл этого тезиса - в первую очередь, самокритический, возникший под впечатлением неудач русской армии и растущего безразличия русского общества к военному и политическому кризису. Он заключает в себе оценку общего умонастроения интеллигенции и противопоставляет ему солидарное выражение «моральной силы» немцев, их «чувства долга, отваги, хладнокровия перед лицом опасности, твердого упорства в достижении намеченной цели», независимо от содержания последней [21, с.254].
Для публицистики Франка характерно частое употребление понятия «нравственный». Это не следует понимать как признание особой моральной правоты германской позиции в войне. Очевидно, что «нравственность» понимается здесь Франком в формальном смысле «практической убежденности» или «сознания долга», которые характеризуются с точки зрения «силы» и «твердости» мотива, безразлично к его содержательному наполнению [22, с.403].
В конечном счете, его истолкование Германии по структуре мало чем отличается от рассуждений Эрна. Только националистической конструкции, объясняющей все немецкое зло феноменализмом Канта, противопоставляется здесь более взвешенная, признающая и положительные аспекты концепция, основной тезис которой: корнем немецкого национального характера понимается категорический императив Канта.
В философско-публицистической дискуссии о сущности германского милитаризма особое место занимает позиция П.Б.Струве. Анализируя причины войны, Струве выдвигает тезис, что наличие противоречий между государствами перед ее началом не являлось решающим фактором. Дипломатические усилия разных сторон были направлены на предотвращение войны. Война явилась результатом индивидуальных решений отдельных лиц, и, в частности, германского кайзера Вильгельма II при попытках реализации своей политической воли.
В противоположность большинству философских публицистов «Русской мысли», Струве отказывается видеть в событии войны реализацию некой общей схемы «германской души». Более того, при анализе мотивов политических решений он настаивает на том, что политика современной Германии представляет собой полный разрыв с традициями политической и философской мысли от наполеоновских войн до Бисмарка [23, с.6]. Струве отвергает «публицистический трафарет», основанный на убеждении, что «современная Германия есть та самая милитарная и милитаристическая Пруссия, которая объединила германские государства, что Вильгельм II - продолжатель политики Бисмарка, и что в этих традициях ключ к пониманию великой европейской войны 1914 г.». [24, с.172]
По мнению Струве, именно Германия Бисмарка, а не Германия Вильгельма, уходит своими корнями в германскую культуру и философию: «Идеализм германской философии, с ее духовным строем нашел свое воплощение в Германии Бисмарка наряду с реализмом прусской державы с ее военной дисциплиной. Но Германия Вильгельма II - совсем другое порождение. Это Германия буржуазии и буржуазной социал-демократии. Германия рафинированной культуры и откровенного культа богатства и экономической силы» [24, с.170]. Тем самым Струве утверждает, что на рубеже веков в германском обществе господствующее положение заняли иные, чем прежде, политические силы с их ценностными, идеологическими и психологическими установками, и в конечном счете именно в этом следует искать причины, приведшие к развязыванию Германией Первой мировой войны.
Таким образом, в период Первой мировой войны меняется отношение к Германии, к ее культуре и философии. Издаваемые в этот период книги, статьи в журналах, в газетах, публичные лекции на эту тему имели широкую аудиторию, часто писались на злобу дня, активно влияли на формирование общественного мнения и фактически выполняли функцию пропаганды. Русские философы-публицисты подвергли критике западноевропейскую цивилизацию и немецкую культуру как ее самое явное воплощение. Эта критика опиралась на идеи славянофилов, Ф.Достоевского, Н.Данилевского, Вл.Соловьева. Ответ на вопрос: «в чем смысл войны?» большинство философов видело, как правило, в духовно-культурных причинах, а не политических и социально-экономических. При этом позиции Эрна и Булгакова отличались особым
антигерманским пафосом, опиравшимся на утверждение, что германский милитаризм - детище всей германской культуры. Несмотря на то, что Бердяев критикует славянофилов, а вместе с ними Булгакова и Эрна за их субъективизм и тенденциозность, его позиция сводится к тому же основополагающему тезису. Различие между взглядами Н. Бердяева и В. Эрна состоит в том, что Эрн видел источник агрессивности германского духа в критической философии Канта, а Бердяев - в его практической философии, в его волюнтаризме.
Позиции Франка и Струве претендуют на больший объективизм и взвешенность выводов. Но Франк, который стремился дистанцироваться от схем и построений в рамках националистической идеологии и не придавать чрезмерного значения национальному фактору, в вопросе об идейных истоках германского милитаризма в конечном счете приходит к тому же заключению, к которому пришел Бердяев: корень германского милитаризма не в феноменализме Канта, а в его «категорическом императиве». Струве же не усматривает никакой преемственности между «Германией философов и поэтов» или даже Германией Бисмарка и современной ему политикой и общественным мнением в Германии, указывая, прежде всего, на сугубо политические, а не культурно-цивилизационные причины начала Первой мировой войны.
This article deals with analysis of national liberal publicism during World War I and is aimed at defining where the most prominent Russian philosophic publicists saw the origins of German militarism and how they interpreted its inner essence. The key challenge is an attempt to determine the connection they saw between German militarism, that have reached the highest stage of its development in the early 20th century and caused World War I, and the whole previous German culture, that had its most evident manifestations in Kant’s philosophy according to their point of view. Despite the fact that positions of some publicists were moderate, their voices could not muffle the general anti-German message characteristic of the national liberal publicism of the period considered, that had a definite influence on the formation of the enemy image in the person of the Germans in the Russian mass consciousness during World War I. This article is primarily based on the materials of the magazine "Russkaja Mysl" ("Russian Thought"), that became the center of philosophical and political debate about war, patriotism, "Germanism" and "Russianism", German militarism at that time.
The key words: World War I, the national liberal publicism, Germanism, German militarism, German culture, nationalism, Kant’s phenomenalism.
Список литературы
1. Плотников Н., Колеров М. «Победить в себе внутреннего немца». Русская национальнолиберальная философия войны // Россия и Германия в ХХ веке. Под ред. К.Аймермахера, Г.Бордюгова, А.Фольперт. Т.1. Обольщение властью. Русские и немцы в Первой и Второй мировых войнах. М.: АИРО-XXI, 2010.
2. Оболенская С.В. Германия и немцы глазами русских (XIX век). М., 2000.
3. Рябов О.В. Поляки и русские в идентификационных стратегиях российской пропаганды Первой мировой войны // Dusza polska i rosyjska. Spojrzenie wspolczesne, pod redakcja Andrzeja de Lazari i Romana Backera. Lodz: Ibidem, 2003. S. 191-208.
4. Гапоненков А.А. Журнал «Русская мысль» 1907-1918 гг. Редакционная программа, литературно-философский контекст. Издательство Саратовского университета, 2004.
5. Скворцов А.А. Этические проблемы войны в русской религиозной философии ХХ в. // Этическая мысль. Вып. 2. М.: ИФ РАН, 2001. С.216-229.
6. Цыкалов Д. Е. Проблема «Россия и Запад» в отечественной публицистике периода Первой мировой войны (июль 1914-февраль 1917 гг.): автореф. дис. ... канд. ист. наук. Волгоград, 2003.
7. Милованов А.В. Первая мировая война в восприятии российских религиозных мыслителей (1914 - февраль 1917 г.): Автореф. дис. ... канд. ист. наук. Саратов, 1999.
8. Русская мысль. 1914. № 8-9.
9. Эрн В.Ф. Меч и крест. Статьи о современных событиях. М.: Тип. т-ва И.Д. Сытина, 1915.
10. Эрн В.Ф. Время славянофильствует. Война, Германия, Европа и Россия. М., 1915.
11. Эрн В.Ф. От Канта к Круппу // Сочинения. М., 1991.
12. Бердяев Н.А. К спорам о германской философии // Русская мысль. М., 1915, № 1, Отд. 2.
13. Письмо Е.Н.Трубецкой М.К.Морозовой 5 сент. 1914 г. // «Взыскующие града». М., 1997.
14. Булгаков С.Н. Война и русское самосознание // Труды по социологии и теологии. М.: «Наука», 1999. Т.2.
15. Булгаков С.Н. Человечность против человекобожия. Историческое оправдание англорусского сближения // Труды по социологии и теологии. М.: «Наука», 1999. Т.2.
16. Булгаков С.Н. Русские думы // Русские философы о войне. Москва-Жуковский: «Кучково поле», 2005.
17. Бердяев Н.А. Религия германизма // Русская идея. Основные проблемы русской мысли
XIX и начала XX века. Судьба России. М.: ООО «Издательство В.Шевчук», 2000.
18. Белобородова И.Н. Этноним «немец» в России: культурно-политологический аспект // Общественные науки и современность. 2000. №2.
19. Бердяев Н.А. Дух и машина // Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века. Судьба России. М.: ООО «Издательство В.Шевчук», 2000.
20. Франк С.Л. О поисках смысла войны // Русские философы о войне. Москва-Жуковский: «Кучково поле», 2005.
21. Франк С.Л. Биография Струве. New York, 1956.
22. Франк С.Л. О духовной сущности Германии // Русские философы о войне. Москва-Жуковский: «Кучково поле», 2005.
23. Струве П.Б. Крушение дела Бисмарка // Русская мысль. 1915. № 4. Отд. 3.
24. Струве П.Б. Суд истории (2) // Русская мысль. 1914. № 10 Отд. 2.
Об авторе
Горбачева Л.О. - аспирант Санкт-Петербургского Института истории РАН, lars 134@rambler.ru
RUSSIAN NATIONAL LIBERAL PUBLISIZM ABOUT THE ESSENCE OF GERMAN MILITARISM DURING WORLD WAR I
L.Gorbacheva
