CC BY
60
УДК 316.346.32.-053.6:316.48 «19\20» (47+57) Викулов Александр Константинович
правозащитник, г. Новочеркасск тел.: (950) 848-74-34
РИСКИ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА РУБЕЖА ХХ-ХХ1 ВВ.: ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ДЕПРИВАЦИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП МОЛОДЕЖИ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИХ НОВОЙ РАДИКАЛИЗАЦИИ
Аннотация:
После десятилетия относительной социальной стабильности, пришедшей на смену 1990-х гг. -эпохи социальной аномии, сопровождавшейся девиантными формами реагирования разнообразных молодежных групп, имеющих генез относительной депривации, в современном российском социуме наметились тенденции новой дестабилизации, выраженные в новой протестной динамике. Понимание перспектив данных тенденций требует знания изменившегося социального рельефа современного российского общества, а также анализа через призму теорий коллективного поведения, существующих в мировой социологической науке.
Ключевые слова:
депривация, социальная аномия, дестабилизация, молодежные политизированные группы, социальные фильтры, социальный протест.
Vikulov Alexandr Konstantinovich
Civil rights advocate, Novocherkassk tel.: (950) 848-74-34
RISKS OF THE RUSSIAN SOCIETY AT THE TURN OF THE XX-XXI CENTURIES: RELATIVE DEPRIVATION OF RUSSIAN YOUTH SOCIAL GROUPS AND PROSPECT OF THEIR NEW RADICALIZATION
Summary:
After a decade of comparative social stability which changed the 1990th - the era of social anomie followed by deviation reaction forms of various youth groups with a genesis of relative deprivation, in the modern Russian society there outline tendencies of another destabilization evinced in the new protest dynamics. The comprehension of prospects of these tendencies requires awareness of the transformed social shape of the contemporary Russian society, as well as analysis from the perspective of collective behavior theories of the world sociological science.
Keywords:
deprivation, social anomie, destabilization, youth politicized groups, social filters, social protest.
Ныне, по истечении почти двадцатилетия с начала радикальной трансформации российского общества, мы имеем возможность рассмотреть - преодолело ли декларируемое в нашем информационном пространстве гражданское общество проблемы социальной аномии, стоявшие остро в 1990-х гг. ХХ в., которые сопровождались всплеском политической активности масс на фоне нарушения социального нормирования и дефицита морально-ценностных установок в общественной психике.
Эмиль Дюркгейм, впервые выдвинувший теорию социальной аномии, так характеризовал этап тотальной общественной дезорганизации, вызванный ею: когда «...прежняя иерархия нарушена, а новая не может сразу установиться. Для того, чтобы люди и вещи заняли в общественном сознании подобающие им место, нужен большой промежуток времени, пока социальные силы, предоставленные сами себе, не придут в состояние равновесия» [1]. Научные разработки выдающегося французского социолога как нельзя более верно подошли к тем событиям, свидетелями и участниками которых мы являлись на протяжении последнего десятилетия ХХ в. Остается задаться вопросом: какие ценности заняли подобающее место в общественном сознании, и пришли ли в равновесие растревоженные социальные силы? Не скрывается ли под внешним фасадом установившегося спокойствия первого десятилетия нового века, сменившего 1990-е, новый период социального хаоса и непредсказуемости?
Вспомним теорию коллективного поведения, разработанную социологами США как результат теоретического осмысления молодежных протестных движений 1960-х гг., и попытаемся экстраполировать ее на российские социально-политические реалии. На ее основных положениях (теории коллективного поведения и теории массового общества) базируется актуальная и по сей день теория относительной депривации социальных групп. Относительная депривация трактуется как острое субъективное переживание расхождения между культурными ожиданиями и социально детерминированными возможностями их удовлетворения. Данная трактовка коррелирует с одной из трактовок социальной аномии, предложенной американским социологом Р. Мертоном: «распад в культурной структуре, происходящий в особенности тогда, когда существует острое
расхождение между культурными нормами и целями, и социально структурированными возможностями членов групп действовать в соответствии с данными нормами культуры» [2].
Переходный период российского общества 1990-х гг., который можно охарактеризовать, по Р.А. Далю, как радикальный переход общества от так называемой авторитарной формы правления к формированию открытого гражданского общества, характеризовался трансформацией социально-ценностных ориентиров (и их субъективного отображения в массовой психологии) [3]. По нашему мнению, именно в данном периоде необходимо искать истоки современных социальных моделей, которые можно рассмотреть в свете вышеизложенных социологических теорий, толчком для активного развития которых в западной науке послужили события, называемые молодежной, или ценностной, революцией, являющие собой также, на наш взгляд, реакцию социума на переходный период западного общества от постиндустриального типа к информационному. По справедливому замечанию санкт-петербургского социолога Костюшева, «роль общественных движений в обществах переходного типа была весьма существенна... сами переходные общества... стали теоретической лабораторией для политических и социальных наук» [4]. По нашему мнению, основным полем деятельности в их изучении является творчески переосмысленный синтез целого ряда существующих в западной социологической науке теорий, объясняющих как причины коллективного поведения масс (выше мы упоминали теорию относительной депривации), так и расширенную и углубленную целым рядом последователей Э. Дюркгейма теорию социальной аномии. Здесь можно назвать таких авторов, как Р. МакИвер, Д. Рисман, Т. Парсонс, С. Тэрроу, Ч. Тилли, Н. Смелзер, Д. Девис, Р. Тернер, Л. Киллиан, Р. Мертон [5]. Последний отмечал важность для определения социальной аномии содержание культурной структуры общества как того, что «формирует ряд нормативных ценностей, регулирующих поведение, общее для членов определенного общества или группы» [6].
Российский социум конца прошлого века, подверженный дезинтеграции социальных норм, с преобладанием в молодежной среде девиантного типа реагирования на социальную аномию, проявляющегося в тотальной криминализированности всего общества и вовлеченностью в преступные субкультуры большого количества молодежи, поставил перед взрослеющим в этот сложный период новым поколением целый ряд социальных рисков. Перераспределение общественных благ на новой, капиталистической основе общественных отношений, накопление первичного капитала в руках частных лиц приводила к дезориентации многочисленных групп молодежи. Проявлялись социальные риски тем острее, чем более радикально трансформировалось общество, и позитивные сдвиги в его становлении, не успевая закрепиться, вновь подвергались институциональным деформациям, затрагивающим всю социальную структуру. Ведь, по метафоричному выражению Р. МакИвера, аномия есть «состояние ума, в котором человеческое восприятие социальной сплоченности. разрушено или фатально ослаблено» [7]. И это отсутствие социальной сплоченности пришлось сполна ощутить на себе формирующемуся поколению россиян в это сложное время.
Какие же ценностные установки должны были прийти на смену прежним в российском социуме? По нашему мнению, ценностные инновации данного периода сводились в основном к пролонгированию СМИ культурно-ценностных установок успешности и преуспевания, которые приводят к конкуренции, индивидуализму и отчуждению, проблеме, ставшей давно типичной на западе. Причем, как любая культурная инновация в переходном обществе (в котором в предшествующий период данные установки была задвинута на «задворки» базовых ценностных структур), она имела характер тотальный, ставящий цель достижения успеха, эквивалентного материальному, любой ценой, и для всех социальных групп и страт одинаково. Универсализация данной установки, без корреляции с базовой системой прежних ценностей, продолжающей удерживаться в сознании большого количества представителей разных страт (научная и культурная интеллигенция, люди аграрного сектора), не решила проблем социально-культурного нормирования, и одновременно породила новый виток институциональных деформаций, вызвавших острое социальное напряжение.
Итак, в описываемый период существовали все признаки, наличие которых позволяет говорить о факте существования относительной депривации социальных групп: социальная детерминированность, разрушение прежних ценностей, с противоречивостью и несформирован-ностью новых, экономическая нестабильность, которую можно трактовать как абсолютную депривацию большого количества социальных групп. Еще одним признаком является наличие информации среди социальных слоев и групп о достижениях некоей социально успешной группы, на фоне которой остро переживается несоответствие, социальная несостоятельность остальных. Успех известных людей, добившихся в эпоху передела имущества высокого социального статуса, освещался и муссировался в СМИ, вызывая у большинства россиян, которым была недоступна данная социальная модель, острую фрустрацию. Возникновению в данный
период общественных протестных движений была посвящена наша публикация, затрагивающую феномен политизированности в среде субкультурных социальных групп российской молодежи конца ХХ в. [8].
Однако ситуация относительной социальной депривации в 90-е хотя и вызвала политизированность больших групп населения, приведшую к организации локальных протестных акций и мероприятий наиболее радикально настроенными общественными движениями и партиями, но, несмотря на сложившиеся предпосылки, не переросла в волну массовых социальных волнений. Причину того, что так называемая «первая протестная волна» не вылилась в массовые волнения, подобные студенческим бунтам на Западе в 1960-70 гг., следует искать, как ни странно, в тех же особенностях переходного периода. Как мы уже упоминали выше, для возникновения массовых социальных волнений, общественных движений (рекрутизирующих в свои ряды представителей молодежи), ставящих целью социальные преобразования, более значимым является субъективно переживаемое недовольство своими социальными возможностями, острая фрустрация, скопившаяся в разных социальных группах, вызванная институциональными деформациями. Если в данный период более значимой являлась абсолютная депривация, экономические лишения, ставящие под сомнение само пребывание так называемых потенциальных политических активистов в эпицентрах скапливания сгущающейся негативной энергии масс, социальный взрыв может и не наступить. В вышеозначенный период часть молодежи, охваченная протестными настроениями, организующаяся в партии и движения, уравновешивалась другой ее частью, оказавшейся, видимо, в большинстве, подверженной абсолютной депривации, которую порождал экономический кризис переходного периода (так, энергия студенчества затрачивалась на сочетание работы с учебой) [9].
Формирование стихийных протестных общественных движений можно рассматривать как один из типов адаптации к социальному напряжению, накопленному в социальных группах, либо существующему в виде бессознательной фрустрации социальной психики. Говоря о данном типе реакции как о бунте, Р. Мертон полагал, что фрустрация рождает внутри социальных групп, в которых преобладает данный тип адаптации, энергию, необходимую для креативного преобразования социальных структур и отношений, на основе большей степени сплоченности, солидарности. В принципе, сами общественные движения и партии, со структурой внутренних отношений и с преобразовательным ресурсом, есть вариант построения нового, альтернативного субсоциума. В некоторых случаях протестные движения, носящие легитимный характер, приводят к тому, что инновации со временем институциализируются.
Если рассмотреть современный социальный рельеф, стремительно изменившийся за последние десять лет, можно заметить, что его структура, в общем-то, по-прежнему типична для аномичного общества. Если не касаться страта правящей элиты, неоднородного в своем составе и, по мнению некоторых, находящегося в изоляции от остального общества, то можно заметить, что в течение последних политических событий (выборы в Госдуму, президентские), во время которых на улицы столицы и крупных городов страны вышли так называемые «рассерженные горожане», заявившие протест против нарушения их электорального права, озвучивали данный протест отнюдь не «рассерженные горожане» (часть которых, кстати, голосовала за В. Путина). Акторы сегодняшних протестных движений, мифологизирующие раскол в обществе (который пока, как показали выборы, почти не проявлен), являют собой интереснейший для социологов субстрат из представителей субэлиты, пытающейся взять реванш на политической сцене. Субэлита состоит из потенциальных претендентов в институциональную элиту, не прошедших через «социальные фильтры» (по П. Сорокину), делящихся на адекватно «встроившихся» (конформных), - средний класс, и не «встроившихся» (состоящих из творческой интеллигенции, служащих, интеллектуалов, и тех же представителей middle-класса). Именно эти представители субэлиты и представляют собой так называемых «нетерпеливых» (по Р. Мертону), аккумулирующих протестный потенциал в обществе, считающих, что они знают, как надо выстраивать взаимоотношения власти и народа. Они являются духовными преемниками уль-тралиберальной прослойки 90-х, вытесненной правлением В. Путина из политики, не удовлетворенных ограниченной сферой своего влияния. Из каких же «рассерженных горожан» состояло большинство протестующих, чьи интересы выражает сформированная из означенных нами выше акторов «Лига избирателей»? Парадокс современного политического и социального дискурса, на наш взгляд, состоит в том, что тех, кто вышел протестовать против так называемых «нечестных выборов», еще недавно отечественные исследователи (Костюшев), по типу позиционирования современной молодежи определяли как «альтернативщиков», - успешных молодых людей, обладающих высоким социальным статусом, занятых карьерой и индифферентных к политическим реалиям (в отличие как от конформистски настроенных - «Наши», «Идущие
вместе», делающих карьеру в легитимных общественных движениях, так и от агрессивных нонконформистов (АКМ, НБП, комсомольцев).
Данный анализ, неполно и тезисно рисующий современный социум, позволяет понять причинно-следственные связи последних событий, трактуемых нами как одна из лихорадящих «открытые общества» стихийных волн протеста, непредсказуемых и являющихся детектором состояния критического отсутствия социальной сплоченности и солидарности, почти невозможных в сегментарно-раздробленном, индивидуализированном обществе современного типа, названном в парадигме марксизма и неомарксизма «обществом отчуждения». Подсознательное переживание отсутствия объединяющих и сплачивающих начал большим количеством социальных групп заставляет их искать выход в создании искусственно конструктов - общностей, сплачивающих членов новой группы вокруг некоей общей идеи (в данном случае - нарушение избирательного права). Идеи эти, выдвигаемые наиболее креативными и харизматичными активистами, мотивированными своей невостребованностью в элиту, в принципе, могут меняться, как в амальгаме, - данному явлению, на наш взгляд, в большой степени свойственны игровые моменты, типичные для информационного общества эпохи постмодерна.
Проявление в российском социуме локальных протестных движений, являющихся, на наш взгляд, выходом невостребованной социальной энергии некоторых социальных групп, совсем недавно являющихся спокойным сегментом, встроенным в социум, заставляет всерьез задуматься о том, действительно ли преодолены социальные и политические риски, исток которых - в переходном периоде 1990-х, грозящие безопасности и стабильности существования РФ на новом витке развития гражданского общества. Не стоим ли мы перед новой волной социальных всплесков? На наш взгляд, серьезное опасение вызывает факт существования внутри нашего общества определенных тенденций, грозящих, при условиях дальнейшего проявления глобального экономического кризиса и пролонгирования локального политического (на фоне несформированности единого идеологического поля, корректирующего преобладающую культурную норму - успешность, и способного сплотить социум), может привести к депривации целых социальных групп, что при наличии протестного организационного ресурса способно перерасти в непредсказуемые тектонические социальные сдвиги.
Ссылки:
References (transliterated):
1. Иншаков С.М. Зарубежная криминалогия. § 9 Социальная дезорганизация (Э. Дюркгейм). URL: http://www.pravo.vuzlib.net/book_z484_page_9.html (дата обращения: 02.03.2012).
2. Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. М., 2006.
3. Костюшев В.В. Коллективные действия как предмет западной социологии общественных движений: концепции, методы, проблемы // Общественные движения в современной России: от социальной проблемы к коллективному действию М., 1999.
4. Даль Р.А. Полиархия: участие и оппозиции. М., 2011.
5. Здравомыслова Е.А. Парадигмы западной социологии общественных движений. СПб., 1993.
6. Мертон Р. Указ. соч.
7. Там же.
8. Сорокин П. Человек Цивилизация Общество. М., 1992.
9. Луков В.А. О политизации молодежи. Электрон-
ный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». 2009-2011. URL: rikmos-
gu.ru/publications/3559/4014/ (дата обращения:
03.04.2012).
1. Inshakov S.M. Zarubezhnaya kriminalogiya. § 9 Sot-sial'naya dezorganizatsiya (E. Dyurkgeym). URL: http://www.pravo.vuzlib.net/book_z484_page_9.html (date of access: 02.03.2012).
2. Merton R. Sotsial'naya teoriya i sotsial'naya struktura. M., 2006.
3. Kostyushev V.V. Kollektivnye deystviya kak predmet zapadnoy sotsiologii obshchestvennykh dvizheniy: kontseptsii, metody, problemy // Obshchestvennye dvizheniya v sovremennoy Rossii: ot sotsial'noy problemy k kollektivnomu deystviyu M., 1999.
4. Dal' R.A. Poliarkhiya: uchastie i oppozitsii. M., 2011.
5. Zdravomyslova E.A. Paradigmy zapadnoy sotsiologii obshchestvennykh dvizheniy. SPb., 1993.
6. Merton R. Op. cit.
7. Ibid.
8. Sorokin P. Chelovek Tsivilizatsiya Obshchestvo. M., 1992.
9. Lukov V.A. O politizatsii molodezhi. Elektronniy
informatsionniy portal «Russkiy intellektual'niy klub». 2009-2011. URL: rikmos-
gu.ru/publications/3559/4014/ (date of access:
03.04.2012).
