CC BY
31В. Б. Смирнов, 2005
Рец. на кн.: ГАПОНЕНКОВ А.А. ЖУРНАЛ «РУССКАЯ МЫСЛЬ» 1907-1918 гг. РЕДАКЦИОННАЯ ПРОГРАММА, ЛИТЕРАТУРНО-ФИЛОСОФСКИЙ КОНТЕКСТ. - САРАТОВ: ИЗД-ВО САРАТОВСКОГО УН-ТА, 2004. - 224 с.
В. Б. Смирнов
Не берусь судить о мировой журналистике, но особенность развития отечественной начиная с 30-х годов XIX столетия заключается в том, что она была органично связана с историей русской литературы. На эту особенность впервые обратил внимание
В.Г. Белинский в начале 40-х годов. В обзоре русской литературы за 1840 год, подробно анализируя «Отечественные записки», он отметил, что «в литературе журналистика играет у нас первую роль, а в области журналистики “Отечественные записки” играют роль какого-то центра...»1. И потому, указывая на большое значение журнала в истории русской литературы, Белинский заявлял, что «история современной журналистики и частию современной литературы русской есть история “Отечественных записок”»2. В обзоре же русской литературы в 1841 году критик уже категорически утверждал, что «журналистика поглотила всю литературу», что «в журналах теперь сосредоточена наша литература, и оригинальная, и переводная»3.
Позднейшие высказывания Н.К. Михайловского в рецензии на «Историю русской литературы» А.М. Скабичевского не претендовали на теоретические новации, но стали уже как бы методологическим ориентиром для историков литературы и журналистики. В литературном процессе России, отмечал Михайловский, «журналистика играла столь важную роль... что обойти ее нет никакой возможности в истории новейшей литературы. Не будет даже чрезмерною смелостию утверждать, что вся эта история есть собственно история журналистики»4.
Мысль эта прозвучала в 1900 году, и родилась она, несомненно, с учетом практики функционирования и журнала «Современник», и некрасовских «Отечественных записок», в которых Михайловский почти два ® десятилетия был сотрудником, идеологом и
непосредственным организатором писательских сил. Учтена была и практика «Русского вестника», «Русского богатства», «Вестника Европы», «Русской мысли», предшественницы одноименного издания, которое стало впервые в истории отечественного литературоведения объектом приложения исследовательских усилий А.А. Гапоненкова.
Высказанная — повторяю — в начале XX века мысль эта, увы, почти семь десятилетий не находила научной поддержки, потому что шла борьба за «чистоту» предмета изучения как со стороны историков литературы, так и со стороны историков журналистики. Она стала находить поддержку только тогда, когда наука в целом почувствовала потребность новых решений на «стыке» разных дисциплин, потребность в комплексном исследовании близких научных объектов. Произошло это на рубеже 70-х годов прошлого столетия, когда начали появляться разноаспектные публикации о роли журналистики в литературном процессе, о месте литературы в истории журналистики.
Я завел речь издалека не для того, чтобы обратить внимание на главное достоинство монографии А.А. Гапоненкова, которое, на мой взгляд, заключается в нетривиально-сти методологического подхода к изучению литературной журналистики. Исходя из результатов проделанной ранее работы по составлению указателя содержания «Русской мысли» за 1907—1918 годы и зная содержательную специфику издания, А.А. Гапонен-ков выработал наиболее адекватные формы анализа журнала. Им учтены существующие методы исследования литературных журналов (историко-журнальный, историко-литератур-ный и др.), в которых основное место отводилось или публицистическому, или литературно-художественному контексту того или иного издания.
Специфика «Русской мысли» среди других журналов начала XX века, по справедливому мнению автора работы, заключается в его религиозно-философской доминанте. «Ни один из “новых” или “старых” литературных ежемесячников, начиная с 1907 года, не помещал на своих страницах такого большого числа и высокого уровня научных статей по философии и религии, как “Русская мысль”». Поэтому журнальный контекст «Русской мысли» может быть одновременно объектом литературоведения, культурологии, журналистики, философии, политологии, семиотики, информатики. Сама специфика издания диктует необходимость его комплексного исследования, не только в контексте литературы, но и в контексте смежных сфер знания, то есть интегрального изучения.
А.А. Гапоненковым разработана стройная система этапов и принципов такого изучения журналистики, а также теоретический и методический инструментарий, что является существенным вкладом в журналоведе-ние, которое не номинально, но фактически еще не обрело статус научной дисциплины.
Четкие методологические ориентиры позволили автору монографии на основе фронтального исследования всего журнального контекста определить тематическую и структурную специфику «Русской мысли» среди типов журналов Серебряного века русской культуры, а также организационную роль личности П.Б. Струве в этом журнале, в том числе в его общественно-политической и философской программе, а также в литературной политике «Русской мысли».
По справед ливому мнению А.А. Гапонен-кова, именно благодаря Струве «журнал становится органом светских религиозных мыслителей, философов самой разнообразной ориентации» (с. 20). Комплекс философских и религиозных проблем, поднимаемых «Русской мыслью», был чрезвычайно широк и актуален для настоящего и будущего России: психология русской революции, православия, анархизма и аскетизма, поиск «смысла войны», государственность и культура. Журнал обращался к вопросам интуитивизма и национализма в философии, к проблемам католического модернизма, кризиса христианства в протестантизме, к национальному вопросу и т. д.
«Сутью редакционной программы “Русской мысли”, — по утверждению А.А. Гапо-ненкова, — которая объединяла под одной оболочкой очень разные литературные силы: правых кадетов, религиозных философов,
“старших” и “младших” символистов, акмеистов и неореалистов, является идея культуры» (с. 23). По мнению Струве, «культура включает в себя искусство, науку, религию, мораль, политику. Можно отвергать отдельные ее части, сферы деятельности, целые эпохи в жизни людей, но нельзя не почитать единство культуры в бесконечном многообразии духовных проявлений» (с. 23). Высшим ее явлением Струве считал христианство, «живую личную веру в живую личность» (с. 23). Противниками идеи культуры редактор — издатель «Русской мысли» считал утилитаризм и аскетизм, тем самым противопоставив свой журнал предшествующей русской демократической журналистике. Поэтому в длительный период ее апологетического восприятия «Русская мысль» находилась на периферии исследовательских интересов.
Анализ программы «Русской мысли» и редакторской политики Струве проведен А.А. Гапоненковым убедительно, с привлечением разнообразных (в том числе архивных) материалов. Менее убедительно в книге выглядит, пожалуй, начатый, но так и не продолженный разговор о мастерстве Струве как редактора и публициста. Суть мастерства свелась к «патетике пророческих заявлений о грядущих испытаниях России, острейших политических моментах русской истории» (с. 31). Вполне понятно, что все аспекты журналистской деятельности Струве невозможно раскрыть даже в достаточно объемной монографии. Но, если бы А.А. Гапоненков продолжил этот разговор в последующих публикациях, они могли бы стать серьезным вкладом в теоретически слабо разработанную проблему журналистского мастерства.
Каждого, кто сталкивался с изучением крупных журнальных явлений, наложивших отпечаток на духовную жизнь страны, всегда интересовали критерии внутренней периодизации того или иного издания. Это тоже один из спорных вопросов журналоведения. Во времена политических подходов к истории отечественной журналистики и литературы периоды их развития зачастую сводились к периодам национальной политической истории, что приводило к игнорированию специфики развития духовных явлений. А.А. Гапоненкову тоже пришлось решать эту проблему, и его критерии периодизации «Русской мысли» по конкретному творческому вкладу заведующих беллетристическим отделом в историю журнала, его литературно-фи-лософский отдел, хотя и не бесспорны и едва
138
В.Б. Смирнов. Рец. на кн.: Гапоненков А.А. Журнал «Русская мысль» 1907—1918 гг.
ли могут претендовать на универсальность, тем не менее весьма продуктивны для изучения конкретного издания.
Исходя из собственных критериев периодизации, автор монографии делит внутреннюю историю «Русской мысли» на пять периодов: 1907—1908 годы — условно говоря «айхенвальдовский»; 1909 год — период Мережковского; 1910—1912 годы — брюсовс-кий; 1913—1914 годы — период Л.Я. Гуревич; 1914—1918 годы — период С.Л. Франка, осуществившего «непосредственный и цельный опыт “живого знания”».
При всей условности наименований периодов такая периодизация дала возможность
А.А. Гапоненкову выявить эволюцию литературно-философской программы «Русской мысли» и продемонстрировать журнальный контекст в движении. Под руководством Ай-хенвальда беллетристический отдел и литературная критика «Русской мысли» «прошли сложный, почти двухлетний путь нового рождения и в основных чертах отразили в себе литературный процесс». Журнал в корне изменил традиции «направленсгва» и отказался от тенденциозного подбора авторов. Усилиями Айхенвальда была сокращена «пропасть между писателями-модернистами и основной массой читающей публики». В период спада общественной активности «Русская мысль» противостояла волне пессимизма, захлестнувшей литературу, и отстаивала вечные нравственные ценности русской классики. «Метод» Айхенвальда, сочетавший религиознофилософское миросозерцание и принцип непосредственности в восприятии художественных произведений, существенно обновил «Русскую мысль».
«Религиозный революционизм» Мережковского, который возглавлял беллетристический отдел «Русской мысли» в течение одного года (1909), осложнил внутриредакционную атмосферу. Мережковского вдохновляла одна религиозная интуиция, религия Святого Духа, ради которой, по мнению А.А. Гапоненкова, он «впал в революционный соблазн, стремясь приблизить наступление “Третьего завета” — жизнь в полной любви, “Царство Духа». От современности он ждал религиозного действия во имя жизни и культуры».
Более длительное время руководил беллетристическим отделом «Русской мысли»
B.Я. Брюсов. При нем в журнале произошли крупные тематические и структурные изменения, преобразившие литературный облик издания. Брюсов избавил журнал от посредственных и случайных стихов, увеличил долю малых и средних эпических жанров, а материалы по философии искусства сделали «Русскую мысль» одним из лучших литературных журналов России.
Существенным преобразованиям подвергся журнал и в периоды редакторской деятельности Л.Я. Гуревич и СЛ. Франка. Эти преобразования А. А. Гапоненковым учтены с педантичной скрупулезностью.
В отличие от первых двух глав третья глава монографии «Полемика — форма осуществления редакционной программы» мне показалась факультативной. Дело в том, что полемичность — условие существования любого средства массовой информации. Полемика не является исключительной формой функционирования «Русской мысли». Наблюдения А.А. Гапоненкова не вызывают сомнений в достоверности. Но это лишь фрагмент главы, которая могла бы представить более существенный интерес с точки зрения жур-наловедения и теории коммуникативистики о формах и средствах журнального диалога, в том числе «Русской мысли», с обществом.
Существенный интерес для историков журналистики представляет приложение к книге о составе ближайших и постоянных сотрудников журнала «Русская мысль» 1907— 1918 годов. Монография А.А. Гапоненкова, можно сказать без преувеличения, — фундаментальное исследование одной из актуальных проблем русской истории литературы и журналистики.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Белинский В.Г. Поли. собр. соч. Т. IV. М., 1954. С. 440.
2 Там же. С. 441.
3 Там же. Т. V. С. 571.
4 Михайловский Н.К. Литературные воспоминания и современная смута. Т. 1. Спб.,,1900.
C. 126.
