CC BY
81
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
РАЦИОНАЛЬНОСТЬ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ (продолжение)1
У.К. МИТЧЕЛЛ
Перевод Оганесян А.А.
Если согласиться, что психологические знания важны для экономистов, то необходимо обратиться к критике мистером Мак-Дугаллом традиционной экономической психологии. Основным моментом этой критики является то, что экономисты-классики рассматривают человека как «разумное существо, постоянно преследующее свою собственную выгоду или руководствующееся в процессе всей своей деятельности просвещенным эгоизмом, основанном на рассудочных решениях». Истина, как утверждает мистер Мак-Дугалл, заключается в том, что «человек полагается в своих действиях на разум лишь в очень незначительной степени, большей же частью его поведение довольно неразумно» [5, p. II]. Экономисты, таким образом, допускают «интеллектуальную ошибку».
Рассуждая о справедливости этой критики в отношении современной экономической теории, необходимо обобщить наиболее распространенные предпосылки психологического характера. Нижеследующие утверждения относятся, главным образом, к экономической теории эклектичного типа.
Большинство положений теории ценности содержат явный элемент нереалистич-ности с психологической точки зрения. Участники сделки, как правило, изображаются в виде субъектов, обменивающихся потребительскими благами, в качестве которых выступают, скажем, орехи и яблоки. Они приходят на рынок, имея четкие представления о количестве находящихся в их распоряжении благ, которое они готовы отдать за каждую дополнительную единицу другого блага. Эти модели спроса основываются на в равной степени четких представлениях о значениях предельной полезности каждого блага, изменяющихся по мере того, как предложение растет или снижается. Искусственность всей картины усиливается в результате использования графиков для иллюстрации изменения предельной полезности благ, а также изменения отрицательной полезности дополнительных часов труда.
Однако экономисты и не придают слишком большого значения всем последствиям использования таких психологических предпосылок. Для них весь арсенал числовых уравнений и графиков является лишь удобным инструментом, позволяющим пояснить ключевые аспекты процесса, слишком сложного для того, чтобы можно было его описать, опираясь на реалистичные допущения. А степень достоверности теоретических выводов, применяемых экономистами в дальнейшем, не зависит от искусственного характера графиков. От того, против чего возражают психологи, можно и отказаться: на достоверности результатов это никак не скажется, хотя некая стройность изложения окажется утерянной.
Всмотревшись в сущность экономической теории, мы обнаружим, что психологические предпосылки, образующие основу для формулировки выводов, являются упрощенными и носят широкий характер. В большинстве случаев в исследовательских целях список соответствующих предпосылок включает отрицательную полезность труда, получение удовлетворения от потребительских благ, увеличение интен-
1 Впервые опубликовано: Wesley C. Mitchell. The Rationality of Economic Activity // The Journal of Political Economy. Vol. 18. No. 3 (Mar., 1910). Pp. 197-216.
© У.К. Митчелл, 2010 © А.А. Оганесян, перевод 2010
сивности труда и снижение интенсивности потребления по мере того, как эти процессы продолжаются во времени, возникновение новых потребностей по мере частичного удовлетворения старых, предпочтение получения удовольствия в данный момент перед будущим потреблением, а также наличие умственных способностей, достаточных для того, чтобы осознавать эти простые принципы и действовать в соответствии с ними, стремясь достичь целей наиболее легким способом из известных. Считается, что эти допущения не являются искусственными; напротив, они воспринимаются как в значительной степени подтвержденные результатами наблюдений. А содержащаяся в них степень «рациональности» фактически приписывается человеку экономической теорией.
Итак, следует ли обвинять экономистов, опирающихся на эти предпосылки, в совершении «интеллектуальной ошибки»? Серьезно ли они заблуждаются, утверждая, что «в основе экономической деятельности лежат рациональные мотивы, а сама эта деятельность пробуждает умственные способности более высокого порядка» [2, р. 2]?
Казалось бы, утверждение, что «люди полагаются на разум лишь в незначительной степени», предполагает утвердительный ответ. Однако в другом контексте мистер Мак-Дугалл между прочим признает рациональность, характерную для экономического поведения. Причина, по которой он придает такое большое значение инстинктам, заключается в том, что они являются движущей силой всех умственных процессов, определяя цели любой деятельности [5, р. 44]. Но в одном из отрывков он отмечает, что деятельность, инициированная такими инстинктивными порывами, «может принимать преимущественно умственную форму, заключающуюся в обдумывании того, каковы средства достижения целей» [5, р. 176]. Экономическую науку как раз волнует именно эта проблема выбора средств. Экономика ставит своей задачей показать, как люди взаимодействуют с определенными материальными объектами для достижения множества целей, которые они сами выбирают. Фактически, экономику с полным правом можно назвать наукой о средствах и целях. Таким образом, по личному мнению мистера Мак-Дугалла, экономисты исследуют тот вид деятельности, которой непосредственно присущ элемент рациональности.
Разумеется, не следует думать, что экономической деятельностью управляет исключительно этот преимущественно умственный процесс размышления о средствах достижения намеченных целей. Напротив, человеческая рациональность, как правило, выражается в сознательном следовании какой-либо общепринятой практике, эффективность которой подтверждена на опыте. Однако сама такая практика характеризуется как рациональная, и год от года ее рациональность возрастает благодаря техническому прогрессу в промышленной и коммерческой сферах. Производство благ сегодня основано на применении естественных наук, и эти науки предполагают исключительно рациональное видение феноменов и использование беспристрастного языка причинной связи. Высшая степень рациональности воплощена в отраслевой организации промышленности и системе менеджмента крупных промышленных предприятий, ставших уже привычной экономической реальностью — и явно распространяющих свое влияние во все более крупных масштабах. Аналогично, в качестве систематического неперсонифицированного способа управления процессом зарабатывания денег — финансовой сферой экономической деятельности — сегодня выступает система бухгалтерского учета, технический инструмент, в определенном смысле связанный с математикой в той же степени, в которой промышленные технологии связаны с физикой и химией. Более того, Зомбарт, рассматривая историю развития бухучета, использует заставляющий задуматься термин «экономический рационализм» [8, р. 391-397]. В пределах обеих этих наиболее рационализированных сфер экономической деятельности — промышленной и финансовой — произошла окончательная систематизация взаимосвязей, поскольку вся четко упорядоченная деятельность, связанная с производством благ, сама по себе зависит от четко упорядоченных планов обеспечения баланса счета прибыли.
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
С точки зрения психологов, нет необходимости подвергать сомнению обоснованность приведенных фактов. Однако есть основания задаться вопросом, оправдывают ли эти факты экономистов, стремящихся исследовать реальные явления, опираясь на предпосылку рациональности. Ведь существует еще множество других фактов, в не меньшей степени заслуживающих внимания, в отношении которых предпосылка о рациональности выглядит если не ошибочной, то во всяком случае не вполне корректной.
Рациональность планов, управляющих промышленной и коммерческой деятельностью, не означает, что всякая деятельность, связанная с реализацией этих планов, является в равной мере рациональной. Труд значительной части наемных рабочих как в цехах, так и в офисах сходен с работой механизмов. Фактически в основе преобладающего образа мышления большинства людей, работающих на типичном коммерческом предприятии, — понимание того, что, подобно машинам, они используются для реализации планов других людей. Если экономическая наука стремится оперировать фактами, она не должна игнорировать это столь важное в жизни людей несоответствие между деятельностью, предполагающей постоянное апеллирование к разуму, и деятельностью, которая этого не предполагает. Покуда ведущая роль в процессе разработки планов отводится разуму, необходимо рассматривать иной вид деятельности сквозь призму других категорий. При этом необходимо учитывать, что очевидной психологической данностью являются привычки, суггестивность и склонность к подражательству, а также инстинкт созидания. Другими словами, экономист, неизменно стремящийся изображать человеческую деятельность такой, какая она есть, должен обратиться к аналитической концепции, предлагаемой Мак-Дугаллом.
К тому же, предпосылка рациональности подходит для описания процессов, происходящих в сфере потребления, лишь в рамках экономических исследований. Люди вообще, а в особенности женщины, уделяют планированию денежных расходов на личные нужды гораздо меньше внимания, чем планированию деловых расходов. Сиюминутные капризы, небрежное отношение к цене и качеству, упорное следование давним привычкам — все это приобрело широкий размах. Говоря языком Мак-Дугалла, привычки, суггестивность, инстинкт подражательства и склонность к копированию поведения обязательно должны быть приняты во внимание, если мы учитываем присущие нам самим слепое следование моде, страсть к показным растратам и зависимость от рекламы. Предпосылка рациональности не пригодна для объяснения фактов.
Более фундаментальной является проблема оценки самой рациональности. Применяемые в промышленности технологии, а также бухгалтерский учет как метод контроля осваивались человечеством довольно медленно. Для понимания текущей ситуации недостаточно просто считать эти инструменты само собой разумеющимися. Напротив, их объяснение становится одной из главных задач экономиста. То же самое справедливо в отношении всех значимых экономических институтов, таких как капиталистическая организация коммерческого предприятия, деньги, частная собственность, экономические обязательства индивида. Распространяется это и на основные психологические особенности человеческой природы, из которых исходит экономист. Тот факт, что труд досаждает человеку, подлежит объяснению; более того, это скорее всерьез озадачивающая проблема, чем простой факт. Иначе как согласуется не-расположенность человека к деятельности, необходимой для поддержания средств к существованию, с его превосходством над другими животными видами в борьбе за выживание и господство? Аналогично, насыщаемость старых и возникновение новых потребностей, а также предпочтение удовлетворения потребностей в настоящем перед их удовлетворением в будущем являются присущими человеку характеристиками, принципиальная важность которых предопределяет фундаментальную значимость их объяснения. Подобным же образом в процессе своей деятельности человек проявляет разумность, с тем чтобы достичь цели, заключающейся в удовлетворении по-
требностей, затратив при этом минимум усилий. Вообще этнология утверждает, что экономическая рациональность является приобретенной способностью. В сущности, это и является центральной проблемой экономической науки, а вовсе не прочным фундаментом, позволяющим избежать лишних сложностей в процессе теоретических построений. Даже если использование экономистами концепции рациональности в качестве исходной предпосылки оправдано, им необходимо осознать необходимость превращения ее в объект исследования. Именно такая постановка задачи позволит экономистам обнаружить, что они возвращаются в ходе исследования к привычкам, а от привычек переходят назад к инстинктам.
До сих пор критика с позиций психологии указывает на то, что предпосылка рациональности экономической деятельности не столько ошибочна, сколько неадекватна. Она применима в отношении деятельности лидеров промышленных и коммерческих организаций, но не в отношении функций их рядовых сотрудников; она не объясняет процессы, связанные с потреблением; и она вводит экономистов в заблуждение относительно их главной задачи.
Но может ли эта критика служить основанием для признания несостоятельности экономической теории вообще? Согласно английским авторам, если говорить о возможностях и методе экономики, границы науки определяются системой ограничений. Задача ее состоит в объяснении лишь происходящих в обществе процессов производства, оценки и распределения благ в обществе. Такие понятия, как преимущественно рутинный характер труда, наряду с его культурным значением, а также причуды, сопровождающие процесс потребления, передаются в ведение социологов. Задача исследования существующих экономических институтов и сущностных характеристик человеческой природы остается на усмотрение представителей экономической истории, этнологии и психологии. Собственно же экономическая теория сосредоточивается на исследовании той сферы, где преобладает разумный выбор, в обстоятельствах, определяемых упорядоченной совокупностью институтов, и при условии высокоразвитой человеческой природы. Причем рамки этой исследовательской сферы достаточно широки, так что ученым есть где приложить всю свою энергию.
На первый взгляд, такое разделение труда между экономикой и родственными ей науками носит не только логический, но и практический характер. Однако относительно фактической его целесообразности мнения расходятся. Не говоря уже об очевидных неудобствах, связанных с необходимостью поиска и систематизации различных блоков информации, которую предположительно должны предоставлять, согласно данной схеме, несколько наук, а также о явном риске того, что в рамках некоторых из этих наук переданные в их ведение темы встретят пренебрежительное отношение, подкованный в психологии читатель поймет, что в условиях столь узкой специализации экономисты не справятся должным образом со своей частью работы.
Такое разделение труда неявно формирует у экономиста-теоретика ошибочное представление об умственных процессах, сопровождающих экономическую деятельность. Наиболее серьезные заблуждения касаются роли, которую играют концепции, имеющие социальную природу.
Эти концепции являются ключевым элементом для формирования идей, образующих необходимый фундамент мышления. С одной точки зрения, багаж разнообразных концепций образует наибольшую ценность нации, ее культурное достижение. Но в отличие от инстинктов, эти концепции не являются частью мыслительного аппарата, который наследуется индивидом при рождении; скорее, мы должны прийти к ним опытным путем. Однако индивид не разрабатывает их самостоятельно. В самом деле, человеческому разуму не под силу в одиночку одолеть запутанный лабиринт практического опыта, образованный внушительным количеством концепций, накопленных цивилизацией. Для отдельного индивида эти плоды национальных достижений являются данностью. Формальное и неформальное образование развивает способность ин-
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
дивида постепенно постигать и применять на практике более или менее значительные фрагменты концепций, преобладающих в социальной группе, к которой он принадлежит.
Со временем эти концепции начинают оказывать существенное влияние на образ мышления и деятельность индивида. Прежде всего, они экономят массу умственных усилий и интенсифицируют мыслительные процессы. О множестве вещей человеку не приходится задумываться, поскольку он может просто принимать их без доказательств. Будучи «преемником поколений», современный ученик имеет возможность выбирать из огромного готового ассортимента исследовательских инструментов те, которые подходят для решения его задачи. Ему остается лишь овладеть этими инструментами. В результате такой экономии усилий происходит заметная стандартизация образа мышления и схем поведения. Размытость инстинктов выражена четко, импульсивность действий регулируется посредством стандартных суждений, окружающих каждого индивида и сформулированных его предшественниками и современниками. Формирование привычек состоит главным образом в овладении данными концепциями и их применении, и как раз эти концепции, выступающие основным элементом привычек, придают людям сходство друг с другом в том, что касается образа мышления и поведения. С другой стороны, эти концепции образуют основу рациональности. Поскольку логические формулировки идей подтверждены многолетним опытом, в процессе их освоения индивид учится рефлексии, намечает направления предполагаемой деятельности и усиливает контроль разума над поведением.
Однако значимость концепций не ограничивается этим непосредственным влиянием на индивида. Социальные концепции образуют ядро социальных институтов. Институт представляет собой преобладающий образ мышления, ставший общепринятым в качестве нормы, регулирующей поведение. В такой форме социальные концепции приобретают определенное влияние на индивида, связанное с их предписывающим характером. Каждодневное соблюдение их всеми членами социальной группы постепенно обусловливает постоянное следование этим индивидом соответствующим распространенным схемам поведения, о которых он может и не знать, а также периодически создает определенные препятствия для людей, стремящихся поступать нестандартно. Наконец, обширные системы концепций, образующих социальные институты, приобретают в определенном смысле независимость от своих создателей и обусловливают возникновение объективных последствий, которые никем не были сознательно запланированы. Непредвиденные логические последствия, непредусмотренные конфликты между различными элементами, неожиданные результаты действий в запланированных направлениях — все это время от времени имеет место, оказывая влияние на социальные группы, включенные в действие институтов, аналогично тому, как индивидуальные привычки воздействуют на своих обладателей.
К числу наиболее важных из этих концепций и институтов принадлежат те, которые сформировались в результате исследования экономической проблемы целей и средств. С помощью этнологического материала мы можем проследить процесс довольно медленного развития таких концептуальных категорий, как собственность, труд, орудия труда, обмен, торговля, рабство, бережливость, деньги. На самом деле мы, будучи цивилизованными людьми, не можем сформировать истинного представления об экономической жизни наших предков, иначе как научившись развивать их мысли. Не существует более убедительного доказательства крайней важности той роли, которую играют экономические концепции в человеческой жизни, чем те грубые заблуждения, в которые впадали экономисты, применяя развитые современные концепции к деятельности первобытных людей. С научной точки зрения, не менее серьезную ошибку теоретик допускает, когда, рассматривая текущую ситуацию, он трактует концепции, использованию которых современники обучались постепенно, как нечто само собой
разумеющееся, как неотъемлемую часть изначально присущего человеку наследия, универсального для всех людей.
Итак, обойти вниманием стадии эволюции этих объектов, представляющих интерес для представителей других наук, почти всегда означает неверное понимание характера и недооценку влияния современных экономических концепций. С точки зрения логики можно понимать эти концепции как нечто само собой разумеющееся наряду с данными экономической теории, а также оценивать экономические процессы, в которых сущность соответствующих концепций выражается явно, а роль, которая им отводится, соответствует представлению о них. Но такой результат является редкостью. Экономисты, которым доступно «понимание некоторых особенностей функционирования человеческого разума», рассматривают изучение этих концепций как неотъемлемую часть своей собственной задачи. Экономисты, стремящиеся поручить эту задачу другим ученым, напротив, редко владеют требуемыми знаниями о человеческом разуме. Соответственно, они бессознательно становятся на ложный путь объяснения умственных процессов, сопровождающих экономическую деятельность. Так, попытки свести экономическую теорию к «аналитическому исследованию мотивов, руководящих людьми в процессе коммерческой и производственной деятельности», избежав при этом беспокойства по поводу того, «что первобытный человек мог и чего не мог совершить» [3, p. 14, 15], влекут за собой некоторые затруднения, как положительного, так и отрицательного свойства. В результате эволюционные проблемы, которые представляются такими серьезными с точки зрения современной науки, остаются без внимания; кроме того, теоретику не удается сформировать понимание истинного характера ограниченного круга феноменов, которые он призван исследовать2.
Эти затруднения, и положительного, и отрицательного характера, лучше всего проиллюстрировать на конкретном примере, обратившись к трактовке концепций денег экономистами со времен Адама Смита.
IV
В основе понимания денег Адамом Смитом — его критическая реакция на учение меркантилистов. «Популярное мнение, предполагающее отождествление богатства с деньгами», было в числе распространенных заблуждений, которые он стремился искоренить [7, book IV, ch. i] и заменить более прочной доктриной. Так, он страстно стремился показать, что важным объектом внимания экономистов являются не деньги, а «предметы первой необходимости и товары повседневного спроса», а также труд, их создающий. Деньги для него являлись «великим механизмом круговорота», «посредством которого каждый член общества регулярно приобретает средства к существованию, пользуется удобствами и развлекается в соответствующих пропорциях» [7, book II, ch. ii]. Его теория распределения предполагает анализ «элементов, составляющих цену предметов первой необходимости» и определенно распространяется на индивидов, получающих денежные доходы; при этом он упорно настаивает на том, что цены, выражаемые в деньгах, являются лишь номинальными, а реальные цены выражаются в затратах труда [7, book I, ch. v].
Заложенных Адамом Смитом принципов исследования цен в денежном выражении, денежных доходов, а также трактовки прибыли как внешнего, поверхностного явления его последователи твердо придерживаются до настоящего времени. Уолтер Бэджгот фактически продемонстрировал, со свойственной ему блестящей остротой, что «английская политическая экономия» неявно основывается на предпосылках денежной экономики; что ее выводы не применимы для любой другой формы социальной организации; что она, одним словом, является «бизнес-наукой» [1, p. 79]. Однако, как и прежде, экономисты продолжали предостерегать читателей об опасности впасть
2 Ср. блестящую работу Торстейна Веблена [11].
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
в заблуждение, выражающееся в преувеличенном внимании к теоретическому значению использования денег. Их позицию выразил Джон Стюарт Милль со свойственной ему четкостью: «Одним словом, в экономической сфере, в сущности, нет более незначительной вещи, чем деньги; они важны разве что для планирования экономии времени и трудовых затрат. Они представляют собой механизм для ускорения и облегчения работы; и, подобно многим другим механизмам, они испытывают на себе собственное влияние, когда выходят из строя» [6, book III, ch. Vii, § 3]3.
Согласно этой точке зрения, деньги представляли собой предмет дискуссий в среде экономистов, но дискуссий, обособленных от основной исследовательской линии. Так, этой теме отводились отдельные главы, следовавшие за разделами, посвященными ценности и распределению. Раскрывались эти вопросы так, словно использование денег, как и утверждал Милль, не несло с собой какого-то принципиального смысла, кроме удобства.
Под истинным объектом внимания экономистов понималось то, что находится под «поверхностной, денежной стороной вещей». Внешне терминология более ранних авторов не ограничивалась «распределением денег», а шла дальше — к распределению «продукции» или «благ»; неявно же их мышление за оболочкой товаров обнаруживало нечто еще более фундаментальное. Для человека, руководствующегося здравым смыслом, свойственным поколению Рикардо, конечной целью экономических интересов было получение удовольствия. Джевонс лишь применил логику прежней экономической теории к высшей степени удовлетворения, положив в основу своей работы гедонистический расчет. По мере того как происходило совершенствование логики предмета, прочие ветви исследований потеряли значимость, все второстепенное было отброшено, а использованию денег уделялось все меньше внимания. Отточенной терминологии теорий неевклидова и механического типа не нашлось места в денежных рыночных концепциях: чем больше их представители ограничивались метафизическими реалиями, которые, как они полгали, скрываются за внешней видимостью вещей, тем меньше внимания они уделяли денежными феноменами. Нет более явного доказательства непригодности гедонистической психологии для целей современной науки, чем тот факт, что чем успешнее старые гедонистические предубеждения прокладывают себе дорогу в экономической теории, тем меньшую роль играют для нее факты.
Меньшая логическая эклектика гораздо лучше способствует формированию реалистичных оценок современных бизнес-процессов. Маршалл намного ближе к экономической действительности, чем Кларк или Фишер, — главным образом потому, что его «предприниматели» явно заняты зарабатыванием денег. Однако помимо более пристального внимания к деталям и современным данным, Маршалл лишь немного ушел вперед по сравнению с Рикардо. Как и Милль, он исследует ценность и распределение в первом томе, а к анализу денег приступает лишь во втором. Между тем, он трактует деньги преимущественно как объективный измеритель человеческих мотивов, а затем обращается к принципам гедонизма. Большую часть времени, однако, он посвящает не разработке гедонистических основ своей теории, а надстройке, при этом лейтмотивом выступают денежные стимулы. Таким образом, во многих отношениях его теорию справедливо было бы назвать «бизнес-наукой». Сказанное Бэджготом о классиках верно и по отношению к Маршаллу: его теория согласуется с принципами современной денежной экономики и не применима в условиях иной социальной организации. Но Маршалл не приводит оценки той степени, в которой концепции денег овладели человеческим разумом и оказали влияние на формирование образа их мышления. Он не осознавал, что экономическая рациональность, которую он сводил к гедонистическим принципам, представляет собой в основном продукт денежной эко-
3 Ср. отрывок из «Предварительных замечаний», содержащий фразу: «Разница между страной, в которой используют деньги, и страной, с деньгами совершенно незнакомой, будет заключаться лишь в степени удобства» [6].
номики. Соответственно, он не смог понять, насколько значимым фактором формирования современной экономической системы является это, казалось бы, поверхностное явление — деньги. Постижение этих фактов, в действительности, становится возможным лишь тогда, когда экономические проблемы рассматриваются с эволюционной точки зрения, в свете функциональной психологии.
Согласно такой точке зрения, считать использование денег поверхностным явлением само по себе было бы поверхностно. Ведь в течение многих веков, на протяжении которых люди совершенствовались в использовании денег, концепции денег понемногу завладевали человеческим разумом. По большому счету, творец этого института превратился в его творение.
Последствия любого рода, представлявшиеся результатом применения концепций, в целом, оказывается, являются результатом использования денег. Экономия умственных усилий и повышение экономической эффективности деятельности человека происходят вследствие освоения устоявшейся практики взаимодействия с экономическими благами разного рода, в ходе которого роль всеобщего знаменателя выполняют деньги. Такая экономия усилий сопровождается стандартизацией образа мышления и поведения различных индивидов, позволяющей им эффективно сотрудничать в процессе реализации целей. Более того, применение денежных концепций помогает человеку тренировать разум. Простота осуществления денежной оценки в деловых отношениях делает возможным экономический расчет в рамках бухучета — системы «экономического рационализма». А изо дня в день повторяющееся многократное воспроизведение действий, направляемых расчетом и оцениваемых исходя из их вклада в денежную прибыль, заставляют индивидов сдерживать противоречивые инстинктивные импульсы, а также не дают развиваться привычкам, не способствующим извлечению выгоды. Кроме того, повсеместная распространенность денежных концепций способствует формированию устойчивых норм поведения, оказывающих предписывающее влияние на индивидов, не соблюдающих их. Человек стремится к достижению финансового успеха, а финансовые неудачи, как правило, вызывают разочарование и приводят в уныние. Индивид, которому не удается «закрепиться» в нашем меркантильном мире, представляется окружающим ущербным, несмотря на то, праведник он или грешник. В итоге, концепции денег со временем образуют систему, неподвластную контролю со стороны общества в целом, результаты функционирования которой никем не могут быть сознательно запланированы заранее. Денежная и банковская системы, система коммерческого кредитования, финансовая структура коммерческого предприятия, финансовая политика правительства, взаимное корректирование ценовых систем, механизм рынка ценных бумаг — все это характерные признаки денежной экономики, которые не могут оказаться под непосредственным контролем человека.
Итак, раз концепции денег сыграли настолько значимую роль в формировании современной экономической системы, никакой теории не под силу объяснить особенности этой системы в форме, удовлетворительной для современного человека, покуда эти теории пренебрегают ролью денег. Если возразить, что экономическая теория пытается не объяснить существующее положение вещей, а охарактеризовать его, то встречное возражение будет основано на следующих соображениях. Во-первых, в рамках современной науки ни одна теория, изучающая социальные феномены, не может быть признана компетентной, если процесс эволюции этих явлений оказывается вне ее предметной сферы. Ведь в данной области настоящее является результатом прошлого и, следовательно, может быть понято только в контексте факторов, определяющих ход развития. Во-вторых, попытки объяснить текущее положение вещей как свершившийся факт, без ссылки на эволюционный процесс, приводят к возникновению искусственной, поверхностной и неполноценной теории.
Если экономисты игнорируют использование концепций денег современными людьми, они должны обозначить другие концепции, которые бы заняли их место. Их
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
привычный прием заключается в том, чтобы изобразить своих современников как приверженцев терминологии анализа предельной полезности и отрицательной полезности. Такое представление об экономической деятельности придает ей искусственный характер, поскольку наши современники, как правило, размышляют о благах в терминах денежных цен, а о труде — в терминах заработной платы в денежном выражении — особенно это касается процессов, протекающих в высокоорганизованной сфере коммерческой торговли, характеризующей сегодняшнюю экономику. Что явно присуще образу мышления предпринимателя — то исключается из анализа, а его заменитель вводится в анализ-заменитель, который, будучи вымышленным, принадлежит туманной области за порогом сознания. Второй искусственный результат состоит в том, что пренебрежение концепциями денег и непосредственная работа с условными идеями личного изобретения ставит современного человека и дикаря, в сущности, на один уровень в том, что касается разумного отношения к товарам и труду. Когда усовершенствованное содержание экономических концепций, отточенное многочисленными поколениями, игнорируется, главные отличительные характеристики современного человека и современного социального строя теряют смысл.
Думать, что чисто гедонистический расчет оперирует категориями предельного приращения благ и труда как руководящего принципа экономической деятельности, является упрощением, поскольку не раскрывает институциональных основ и не выявляет неполноту человеческой рациональности. Человек, созданный воображением ученых-экономистов, в действительности является неубедительным, формальным образом в сравнении с реальным индивидом, являющимся потомком предшествующих поколений, с его богатым национальным наследием в виде инстинктов, социальных концепций и многочисленных привычек. Характер той самой рациональности человека формируется именно в результате действия институтов, под влиянием которых он вырос. Формальная же схема, с разной степенью интенсивности приписываемая индивиду, всегда противоречит человеческой природе, которую он унаследовал от бесчисленных поколений невежественных предков.
Чем выше степень разработанности строгих логических посылок предельного анализа, тем меньше он пригоден в качестве инструмента объяснения экономических процессов в денежной экономике. Это объясняется тем, что непроизвольное влияние финансовых институтов на экономическую деятельность не может являться органичным элементом теории, в рамках которой использование денег считается поверхностным явлением. То, что производство благ подчинено зарабатыванию денег; что специалисты производственной сферы подобным же образом подчинены экспертам в области бизнеса; что корректное функционирование производственных процессов жестко зависит от поддержания шаткого равновесия между различными секторами системы цен; что уровень производства золота и практика банковского дела оказывают влияние на материальное благосостояние миллионов людей; что различные экономические группы ощущают упорядочивающее воздействие денежной экономики в настолько разной степени, что понять мотивировку каждого трудно — вот лишь некоторые из имеющих важное значение следствий использования денежных концепций, которые наши теоретики предельного анализа склонны недооценивать. То, что нам о них известно, разрабатывалось в монографической литературе, которая, как правило, не прибегает к терминологии теории предельной полезности. Именно то, каково влияние этих последствий, а также дальнейших последствий, вытекающих из них, на экономические процессы, представляет собой серьезную проблему, решить которую не удастся до тех пор, пока не будет построена теория, основанная на адекватном знании психологии и направленная на объяснение той формы экономических процессов, которые протекают в денежной экономике. Пока же мы остаемся невежественными, потому что «перескочили» через денежные концепции прошлого в спешке ухватиться за предельную полезность, предположительно скрывающуюся за ними.
Денежные концепции, таким образом, представляют собой нечто гораздо большее, чем набор пустых символов, используемых людьми лишь для облегчения мыслительного процесса и не оказывающих иного влияния на сущностные характеристики экономической деятельности. Следовательно, пренебрегающий ими теоретик, стремящийся сформировать полноценный взгляд на экономические реалии, которые замещаются символами, превращается в поверхностного ученого, претендующего на статус серьезного исследователя4. Проблема того, что скрывается за символами, однако, требует внимания. Конечно, в большинстве случаев для целей экономической теории не имеет значения, на что люди тратят свои доллары. А во многих случаях за деньгами скрывается незначительный процесс: символы материализуются. Вслед за многими другими, Мак-Дугалл отмечал: «Ничто так не привычно для человека, как зарабатывание денег, первоначально воспринимаемое исключительно как средство достижения цели, а впоследствии само превращающееся в цель» [5, р. 349]. Тем не менее необходим сравнительный анализ взаимоотношений между денежными концепциями и концепциями полезности, применительно и к техническому, и к личному использованию благ. Но экономисты будут неподготовленными к исследованию столь тонких проблем до тех пор, пока не приобретут навыки психологического анализа. Они даже не смогут четко сформулировать проблему, если не перестанут пренебрегать использованием денежных концепций и приписывать образ мышления, оперирующий категорией предельной полезности, людям, оперирующим в своих размышлениях долларами и центами.
Если денежные концепции являются настолько значимым фактором экономической жизни, как же произошло так, что в ходе экономических дискуссий ими пренебрегали в пользу теоретизирования на языке предельной полезности, и это не привело к еще более грубым нелепостям?
Ответ на этот вопрос, казалось бы, парадоксален. Игнорируя букву денежного закона, экономисты-классики и их последователи в действительности преувеличивали его дух. Они добились этого любопытного результата непреднамеренно, поскольку сущность денежной рациональности отразилась в неявных предпосылках гедонистического анализа. Затем они использовали принцип этого анализа в качестве универсального закона человеческой природы, в результате чего все человечество предстало в качестве объекта, управляемого психологическим аналогом денежной логики.
В высокоорганизованной денежной экономике наших дней экономическая деятельность большей частью принимает форму зарабатывания и траты денег. В той или иной степени все люди, живущие в этой среде, вынуждены приспосабливаться, как в мыслях, так и в действиях, к существующим условиям. Эти условия образуют логическую систему, характеризуемую собственными правилами поведения. Получение денежных доходов и избежание денежных убытков являются единственными мотивами деятельности, которые признает денежная экономика. Общий способ зарабатывания денег предполагает неоднократно повторяющиеся циклы купли и продажи; средством координирования деятельности является система бухгалтерского учета; критерием успеха служит бухгалтерский баланс. Следовательно, успешный предприниматель должен быть безошибочной вычислительной машиной, автоматически обеспечивающей себя финансовыми данными и при их обработке получающей верный
4 Замечательной иллюстрацией этой проблемы служит недавняя критика профессором Вебленом «Ставки процента» [4] профессора Фишера и ответная реакция последнего. Веблен указал на то, что процентная ставка является возникающим в организованной коммерческой сфере феноменом, «который невозможно охарактеризовать, не используя язык денег, подобно тому, как невозможно описать человеческую физиологию, пользуясь терминологией, описывающей строение ланцетника» [9; 10, р. 512-513]. Фишер ответил что-то в духе того, о чем говорится в настоящем тексте. Интересно отметить, что Веблен признавал логическую последовательность работы Фишера как образца теории механики эгоизма и утверждал, что пренебрежительное отношение к денежным концепциям создает трудности только в том случае, если цель теории — объяснить конкретные бизнес-процессы [9, р. 296]. Пытаясь полемизировать с Вебленом на данную тему, Фишер признает необходимость проверки своей теории на соответствие фактам.
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
финансовый результат. Сильные эмоции и инстинкты, устоявшиеся привычки, любовь к деньгам помимо инстинкта приобретения, а также склонность к холодному расчету — все это не находит места в данной системе идей, потому что скорее препятствует, а не способствует зарабатыванию денег. Фактически, для совершенного человека в зрелой денежной экономике побудительная причина к действию не может заключаться в нем самом; мотив к деятельности может пробуждаться в нем каждой возможностью заработать деньги или перспективой их потерять. К стимулам такого рода он должен быть очень чувствителен; к стимулам другого рода он должен быть нечувствителен. Любой его интерес можно свести к одному общему знаменателю — доллару. Его главной психологической характеристикой должна стать совершенная денежная рациональность.
Такое представление об умственных процессах воображаемого идеального предпринимателя можно переформулировать согласно широко распространенной трактовке гедонизма в духе Бентама посредством простой подмены денежных категорий психологическими. Заменим прибыль удовольствием, а убыток — страданием, за доллар возьмем единицу чувствительности, бухгалтерский учет заменим гедонистическим расчетом, эгоизм интерпретируем как максимизацию чистого удовольствия, а не чистой прибыли, — и метаморфоза произошла. Порождение гедонистической психологии, как и существо, созданное в рамках принципов денежной экономики, практически лишено инстинктов, эмоций, привычек, которые не участвуют в погоне за удовольствием, сопровождаемой бесконечным расчетом. И то, и другое существо, по сути, пассивны, так что теоретик, объясняя их поведение, апеллирует к мотивам, формируемым окружающей средой. Такие внешние побудительные мотивы, которые представляют собой конечный результат оценивания в координатах «удовольствие — страдание» или «прибыль — убыток», определяют действия индивида с такой механической точностью, что их изучение предоставляет исчерпывающие знания, необходимые для предсказания человеческого поведения, и это относится как к денежному, так и гедонистическому расчету.
Эта параллель не случайна. Преувеличение, использованное в такой трактовке денежной психологии, было бы очевидным для мышления, основанного на здравом смысле, будь оно предложено в качестве серьезного компетентного мнения о функционировании человеческого разума. Однако привычность среды, которая непрерывно навязывает каждому человеку восприятие денежных мотивов и денежного расчета как нормы поведения, придает правдоподобие гедонизму. Крайне неясно, как такие представления о сверхрациональности человеческой природы могли заслужить столь широкое доверие среди людей, которые сами не сведущи в использовании денежных концепций. Каковы бы ни были причины, экономисты-классики применяли, явно или неявно, гедонистическую психологию, и использовали соответствующую терминологию для описания экономического человека5. Существенной чертой этой концепции является то, что она приписывает ведущую роль в экономической деятельности схеме рационального расчета, в сущности, напоминающей схему рационального расчета в рамках денежной экономики.
Таким образом, мы наблюдаем, что формальное пренебрежение денежными концепциями экономистами не повлекло последствий, явно не согласующихся с реальностью денежной экономики. И, следовательно, это пренебрежение не усилилось, будучи затронуто вниманием теоретиков, указавших на ошибку. Разница, созданная признанием истинного значения денежной рациональности для гедонистической ра-
5 Как было продемонстрировано выше, однако, экономисты-классики были в некоторой степени непоследовательны в том, что касалось инстинкта продолжения рода и частичного использования денежных концепций. Но Джевонс и те, кто занимался развитием механики эгоизма в его дни, отмели все эти сложности реалистического толка, и разработали экономическую теорию непосредственно на основе гедонистического расчета. Некоторые из таких ученых, подобно Фишеру, формально не признавали теорию Бентама; однако за завесой новой терминологии они развивали старые идеи. Между тем в среде эклектиков те же самые концепции человеческой природы нашли широкое применение в качестве основы теорий.
циональности, главным образом оказалась формальной, хотя не только. Наиболее распространенная ошибка, являющаяся результатом этого упущения, заключается в преувеличении роли рационального расчета как фактора, управляющего деятельностью. Если бы экономисты осознавали истинную природу такого расчета — то есть, если бы они рассматривали его как систему идей, укоренившихся в устойчивой человеческой природе в результате развития финансовых институтов — они бы были менее опрометчивы в своих допущениях о том, что людей можно рассматривать как вычислительные машины. Кроме того, в их глазах приобрели бы актуальность следующие вопросы: почему человеку так трудно научиться денежной рациональности; почему определенным группам людей это обучение удается лучше, чем другим; почему это правило действует строже при зарабатывании денег, чем при их расходовании; какова связь этой рациональности с более древними качествами человеческой природы; и как последние самоутверждаются в борьбе за власть со своими более «молодыми» соперниками?
Такое видение причины того, почему формальное пренебрежение денежными концепциями не привело к более серьезным ошибкам, также позволяет объяснить, почему механика эгоизма способствует пониманию текущей экономической жизни. Причина заключается в том, что эта система механики представляет собой разработку денежной логики — за исключением главным образом того факта, что денежные мотивы выражаются посредством языка удовлетворения и потребности, или предпочтения и отклонения. Денежная логика является настолько важным фактором экономического состояния, что четкая разработка теорем в данном русле логического развития во многом способствует объяснению. Другими словами, в рамках данного типа экономической теории наши финансовые институты понимаются как феномены, свободные от сетей иррациональной человеческой природы. А современные люди подчинены денежной логике в достаточной мере для того, чтобы можно было считать эту теорию убедительной. Но ее кажущаяся достоверность обусловлена путаницей идей и не является достаточным основанием для того, чтобы продолжать игнорировать денежные концепции или пренебрегать психологией.
Наконец, та же самая линия рассуждений объясняет, почему гедонистический анализ становится все более искусственным по мере расширения сферы его использования. Порядок экономической жизни в денежной экономике на современном этапе его развития организованной коммерческой деятельности навязывает идею рациональности в денежном плане в сфере организованной коммерческой торговли с большей основательностью, чем в какой-либо иной области. Следовательно, гедонистический аналог денежной рациональности лучше подходит для исследования задач, связанных с производством и распределением, которые сегодня, в основном, являются коммерческими задачами. Менее пригодна данная методология для объяснения процессов в сфере потребления благ или конечных источников экономической деятельности, которые не относятся к сфере коммерческих проблем. Таким образом, гедонистические предубеждения привнесли меньше вреда в труды классиков и современных эклектиков, чем в работы представителей неевклидова и механического типов теории. Это связано с тем, что первые из названных групп сосредоточивались главным образом на довольно узкой сфере коммерческой деятельности, в то время как последние в основном стремились превратить гедонистический расчет в основу для рационального объяснения экономической деятельности в целом.
V
Мы обратились к дискуссии о трактовке экономистами денежных концепций с тем, чтобы показать пагубные последствия, к которым ведет отделение задачи построения теории существующей экономической системы от задачи объяснения процесса формирования этой системы. Мы увидели, что, рассматривая факты вне эволюционно-
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета 2010 Том 8 № 1
ТЕRRА ECONOMICUS ^ Экономичeский вестник Ростовского государственного университета ^ 2010 Том 8 № 1
го контекста, экономисты допускают серьезную ошибку, в результате которой денежные концепции изображаются как набор пустых символов, второстепенное явление, придавать особое значение которому не стоит. В результате экономическая теория приобрела искусственный, поверхностный характер, став неполноценной в части определенных аспектов, а истинная проблема взаимоотношения между категориями ценности денег и их полезности оказалась скрыта. Экономисты оградили себя от явных противоречий и утвердились в своей ошибочной практике, отчасти ссылаясь на то обстоятельство, что эклектика никогда, в целом, не упускала денежные концепции из поля зрения, но главным образом — на тот факт, что их гедонистическая логика всегда шла почти параллельно денежной логике.
Если экономисты не могут перепоручить ученым других областей изучение вопроса, как люди достигли присущей им сегодня степени рациональности, без того чтобы впасть в заблуждения, которые бы свели на нет всю работу, которую они сами пытаются выполнить, они явно нуждаются в психологических знаниях, как и советует мистер Мак-Дугалл. Считать же рациональность чем-то самим собой разумеющимся крайне неблагоразумно с их стороны, как и продолжать опираться на традиционную гедонистическую психологию.
Некоторые ученые уже начали развивать экономическую теорию более научного типа — того типа, который рассматривает свой предмет с эволюционной точки зрения, пусть даже не вдаваясь обстоятельно в подробности предшествующего развития. В рамках данной теории отпадает логическая необходимость использования предпосылки рациональности как характеристики абстрактного человека. Напротив, ее основной задачей становится объяснение реально существующих типов человека, встречающихся в каждой стране, посредством установления процессов, в ходе которых на основе инстинктов формируются привычки и институты, и изучение формы, в которой вновь приобретенные черты совместно со старыми качествами регулируют экономическое поведение. Однако эти ученые пока еще недостаточно опытны, а задача их сложна. Таким образом, рекомендации и опыт квалифицированных психологов весьма кстати.
ЛИТЕРАТУРА
1. Bagehot W. Economic studies. London, 1880.
2. BücherK. Industrial evolution. Toronto, 1901.
3. Carver T. The distribution of wealth. N. J., 1904.
4. Fisher I. The Rate of Interest: Its Nature, Determination, and Relation to Economic Phenomena. N. Y.: Macmillan, 1907.
5. McDougall W. An introduction to social psychology. London: Methuen, 1908.
6. Mill J.S. Principles of political economy. London, 1848.
7. Smith A. An Inquiry into the nature and causes of the wealth of nations. London, 1776.
8. Sombart W. Der modern Kapitalismus. Vol. I. Leipzig: Duncker & Humblot, 1902.
9. Veblen T. Fisher's rate of interest // Political Science Quarterly. 1909. Vol. 24. June.
10. Veblen T. Fisher's rate of interest // Political Science Quarterly. 1909. Vol. 24. September.
11. Veblen T. The limitations of marginal utility // Journal of Political Economy. 1909. November.
