CC BY
7РАССКАЗЫ ОБ ИККЮ. ИЗБРАННОЕ*
Предисловие
Дожив до преклонных лет, поселился я в самой глуши Куру-суно. Собирал нижние ветви кустарника, чтоб затыкать протекающую крышу от дождя, а листьями бамбука затыкал щели, чтоб не продувал ветер, ел чашку каши, запивая супом из дикого шпината, так и дремал себе, а как-то осенью, когда вечера длиной в тысячу лет, хотел уснуть — да все не мог, и подумал пойти в храм, что недалеко от моей хижины. Пусть не ворковали голуби: «Тосиёри кой» — «Приходите, старики», — но взял я палку с набалдашником в виде голубя4, и поковылял туда, устроился возле длинной печи у трапезной храма. Прихожане и послушники, подавая мне чай, упрашивали: «Расскажите какую-нибудь старую сказку!» - ия думал рассказать сказки, что слышал от своих деда и бабки, ответил: «Сейчас расскажу!» — «Он ходил в горы стирать, а она — на реку за хворостом5...» — начал я. «Что за старье! Давай-ка расскажи-ка что-то забавное о почившем учителе Иккю, что жил в этом храме!» — и наперебой стали о нем рассказывать, так что не только мне, но и другим было трудно все это запомнить. «Как интересно! Удивительно!» — подумал я, стал подбирать бумажные носовые платки, разглаживал и записывал услышанное, а когда вернулся в хижину и перечитывал, то не мог сдержать смех. Снова ходил туда, слушал, и понемногу, как мышь лижет соль, запоминал, а вер-
* Пер. и ком. В.Л. Онищенко.
нувшись, по многу раз, как кошка точит когти, переписывал услышанное. Когда набралось два-три свитка, назвал это «Рассказами об Иккю», да и спрятал. А как-то раз, когда ходил в храм, спросил у мальчишек-служек:
— А что он был за монах — этот преподобный Иккю, которого знают и мальчишки, что гоняют собак, и мужики, что погоняют волов? — и они говорили:
— Преподобный Иккю был вторым принцем, сыном государя-инока Го-Комацу. В песнях простых людей тоже говорится о втором отпрыске второго Комацу6. Будучи сыном что ни на есть высочайшего дома, он отбросил ранг7, вышел из дворца в народ, окинул зорким взглядом учения десяти школ8, стал на стезю учения Бодхидхармы9, и девять лет созерцания стены10 были ему нужны не более, чем палка, брошенная грабителем после налета. Свою жизнь он ценил не более, чем стебли конопли, с которых ободрали кору на пеньку, а этот изменчивый мир был для него легче тыквы-горлянки. В сердце его не прорастали заблуждения, а ясное различение его можно уподобить тому, как надвое рассекают бамбук. Любой прохожий это вам скажет, когда придет охота язык почесать.
— Спасибо вам! А я, будучи сам многогрешен, хотел бы вырезать эти записки на досках для печати, чтоб пробудить от заблуждений людей, бредущих в этом мире, подобном сну, — сказал я.
— Деяния Иккю все описаны в «Собрании стихов Безумного Облака»! — только сказали мне, как я бросился читать о Безумном Облаке. И правда, там описана вся его жизнь. Но та книга написана трудными китайскими словесами, словно китайское сочинение. И для меня, и для прочих, какие б крепкие зубы у нас ни были, разгрызть эту книгу тяжело, все равно как жевать зерна черного перца — от простуды помогает, а развлечение в том небольшое. И пусть об этом уже написано — если не скажу того, что на сердце, то начнет меня пучить п. Пусть в «Собрании стихов Безумного Облака» и обитает божество Сумиёси12, все же жалко будет, если эти записки никто не увидит. Так вот, что я написал.
СВИТОК ПЕРВЫЙ
1. Как преподобный Иккю в детстве подшучивал над одним прихожанином
Говорят, что еьт с раннего детства преподобный Иккю отличался от прочих особенной смекалкой и находчивостью. Его наставником был преподобный Ё:со:13, а к нему захаживал для разговоров об учении один начитанный прихожанин. Нравилась ему смекалистость Иккю, с которым они вели словесные перепалки.
Как-то раз Иккю приметил, как одетый в кожаные штаны прихожанин направляется к храму/Тогда он метнулся в храм, схватил деревянную табличку и воткнул у ворот, написав на ней:
«В этом храме строго запрещены изделия из кожи. Тот, кто войдет с кожаными изделиями, будет наказан!»
Прихожанин увидел эту табличку и спросил:
— У вас наказывают за кожаные изделия? А как же храмовый барабан?
— В том-то и дело! Барабан мы бьем палкой трижды днем и трижды ночью. Надо бы и вас угостить той палкой, раз вы пришли в кожаных хакама14.
А потом тот прихожанин пригласил монаха-наставника к себе для проведения буддийских обрядов и попросил: «Уж вы Иккю тоже приводите!» и, чтоб отыграться за прошлое, установил на краю моста, что вел к воротам усадьбы, табличку, на которой азбукой-каной было написано:
«Переходить по этому мосту строго воспрещено!»
Наставник Ё:со: передал, что принимает приглашение, взял Иккю и направился к той усадьбе, но у моста увидел табличку:
— Не перейдя мост, мы в усадьбу не попадем. Иккю, что делать? — а Иккю отвечал:
— Раз написано азбукой, то это, может, и не «мост» вовсе, а «край». Перейдем-ка посередине! — перешли они мост по самой
середине и вошли в усадьбу. Вышел им навстречу хозяин и стал выспрашивать:
— Разве вы не видели табличку? Как же вы перешли мост?
— Нет-нет, мы не переходили по краю, а прошли по самой середине!
Хозяин умолк и не нашелся, что сказать. Думал он: «Как бы уесть этого монашка?» — и придумал.
— Облик истинного шрамана15 — одежды Терпения16 и оплечье-оса в знак очищения от заблуждений, такого человека и следует истинно называть монахом. Не пойму, почему это послушник носит мирскую одежду.
Иккю тут же нашелся и прочитал стих:
— Пришел я в черных одеждах извечной Пустоты, да коротки рукава — никому не понять17.
Хозяин и Ё:со: всплеснули руками, разинули рты от удивления, да так и не могли их закрыть.
Выставили угощение, и хозяин, все думая, как бы уесть Иккю, пододвинул к нему блюдо с рыбой. Иккю, верно, сроду не видел такой еды, и тут же все подчистую съел. Хозяин принялся подначивать:
— Глядите-ка, господин монах в невидимых одеждах объелся рыбой! — а Иккю, услышав, сказал:
— Рот — как камакурский тракт. Проходят там и уважаемые люди, и отъявленные мерзавцы.
— А вот такое тоже пройдет? — спросил хозяин и обнажил меч. Иккю же, нимало не смутившись, спросил:
— Враг или друг?
— Враг!
— Нет, врагов мы не пропустим!
— Тогда друг!
— Кхм... Кхм... — закашлялся Иккю. — Тут нам сообщили, что вокруг бродят какие-то проходимцы, так что застава пока закрыта!
И хозяин, и преподобный наставник решили: «Нет, этого монашка не переговорить!» — и лишь ворочали языками, не находя слов.
2. Как преподобный Иккю съел карпа, когда был послушником
Когда преподобному Иккю было лет то ли 11, то ли 12, он состоял при наставнике и учился чтению и письму. Как-то раз холодным осенним вечером наставник приготовил горячий суп из сушШого лосося и принялся его есть, а Иккю дал соевого творога-тофу. Иккю, увидев это, сказал:
— Мне говорили, что мы, удалившись от мира, не должны есть скоромное, но раз преподобный ест лосося, то мне, пожалуй, тоже можно?
Наставнику сделалось смешно, и он сказал:
— Если такой зеленый юнец-послушник будет есть скоромное, за этот грех сразу же последует высшая кара!
Иккю, нахмурившись, немного подумал и сказал на это:
— Раз уж мы равны в том, что являемся людьми, то разве наказание падет только на послушника? За поедание скоромного кара падет и на старого монаха! — и громко рассмеялся. Монах-наставник изволил промолвить:
— Мал ты еще так грубо выражаться! Верно, старому монаху это тоже непозволительно, но мы едим рыбу после того, как произнесем наставление-м/до:, указывающее путь к просветлению.
— Хотелось бы узнать, что это такое — наставление? — почтительно спросил Иккю.
— Ну что с тобой делать. Ты, я смотрю, наглый парень. Ладно, так и быть, покажу тебе, — сказал монах, простер руку, в которой держал палочки, над полной миской рыбной похлебки и возгласил:
— Ты изначально подобна засохшему дереву! Пусть и хотел бы тебя спасти, но снова в воде тебе не резвиться. Обрети же спасение, насытив меня, недостойного монаха. Кацу!
Произнеся это, он тут же принялся уплетать рыбу.
Иккю внимательно прислушивался к наставлению, снова сдвинул брови и призадумался, а потом, едва дождавшись рассвета, пустился бегом в рыбную лавку, купил карпа пожирнее, а вернувшись, приготовил суп muco — и вот, когда он крепко сжал карпа и занес над ним нож для овощей18, чтобы снести ему голову, увидел его монах-наставник. Принялся он увещевать Иккю:
— Это же уже ни на что не похоже! Вчера ведь объяснял, что юному послушнику даже сушеного лосося есть непозволительно, а убивать еще живое двигающееся существо — и подавно!
— А у меня тоже есть наставление! — нисколько не смутившись, ответил Иккю с совершенно невинным видом. Наставник, отчаявшись его чему-то научить, громко рассмеялся и сказал:
— Это какое же у тебя наставление? Если и вправду есть, придется тебя простить. Ну а если нет, то просто так я тебе этого не оставлю! — с этими словами наставник взял подмышку посох и приказал:
— Ну, читай, какое там у тебя наставление!
Иккю, ничуть не смутившись, сказал:
— Так вот, приступаем к наставлению! — сжал левой рукой карпа у основания головы, а правую руку с ножом занес над головой и молвил:
— Ты изначально подобен живому дереву. Если бы я попытался тебя спасти, ты бы убежал. Чем резвиться в воде, стань лучше экскрементами недостойного монаха. Кацу!
Сказав это, вмиг отсек карпу голову, тут же сварил, от души наелся и с невинным видом отдышался. Монах-наставник, услышав такое, сказал:
— Да ведь и правда, сказано было вполне в духе наставления, и понимание учения необычное! Пожалуй, тот лосось, которому я проповедовал вчера, не спасение обрел, а стал экскрементами. Твой же карп не станет экскрементами, а обретет спасение! Надо же, каким духом он обладает этот послушник — вот поистине дзэн-ский монах! — с этими словами он отбросил в сторону посох и произнес, цокая языком от восхищения:
— Какие дела — в этом году рожденный котенок поймал трехлетнюю крысу! А ты, однако, непростой человек!
И правда, через недолгое время тот стал главой школы и именовал себя «Старым наставником Поднебесной», имя Иккю передавалось на тысячу лет! Мужики, что копаются на поле, бабы, что делают крахмал — даже они будут говорить о нем до скончания века! Разве возможно такое для обычного человека?!
4. Как Нинагава Синъуэмон Ти камаса впервые встретил Иккю, а также немного стихов
В одно время с Иккю жил человек, которого звали Нинагава Синъуэмон Тикамаса. Истощал он плоть медитациями и томился душой, взыскуя просветления. Услышал он о прозорливости Иккю и вознамерился просить того быть ему Учителем, указывающим Путь. Как-то пришел он к келье Иккю и легонько постучался в сплетенную из веток дверь кельи. Иккю как раз был в келье и спросил:
— Кто там?
— Я пришел не со злом, я — мирянин, что ищет совершенствования в законе Будды, — отвечал тот.
Иккю быстро задавал вопросы один за другим:
— Ты откуда?
— Из той же земли, что и преподобный.
— Что там творится?
— Вороны каркают, воробьи чирикают.
— А здесь что за место?
— Равнина, окрашенная пурпуром — Мурасакино.
— И как же это она окрашена?
— Колосьями серебряной травы-сусуки, колокольчиками, алыми хризантемами, пурпурными орхидеями.
— А когда они увянут?
— Будет равнина Миягино19.
— А что на равнине?
— Беззвучно течет вода, тихо шелестит ветер.
— Прекрасно! Заходи-заходи! — Иккю пригласил гостя в келью. — Отведай чаю! — и прочитал стих:
Хоть и хотелось Чем-нибудь Угостить —
В учении Бодхидхармы Нет ни единой вещи.
Нани о гана Маирасэтаку ва Омоэдомо Дарума-сю: ни ва Итимоцу мо наси.
А тот сложил в ответ:
Нет ни единой вещи — Именно в этом Угощении вашем — Изначальной пустоты Изысканный вкус!
Итимоцу мо Наки о тамавару Кокоро косо Хонрайку: но Мё:ми нарикэри!
Иккю был поражен:
— Вы, господин Нинагава, достигли даже больших успехов в постижении Пути, чем я слышал!
Долго вели они разные разговоры, и наконец Тикамаса спросил:
— Хочу спросить вас кое о чем. Как понимать высказывание <<Дзясё: итинё» — «Истина и заблуждение суть одно»? — на что Иккю отвечал:
— Ты любишь стихи, а потому отвечу-ка тебе стихами! — и объяснил «Дзясё: итинё» так:
Все, кто родились, — Умарэтэ ва
Непременно умрут, Синуру нарикэри
Все до единого: Осинабэтэ
И Шакьямуни, и Бодхидхарма, Сяка мо, Дарума мо,
И кошки, и поварешки20. Нэкомо сякуси мо.
Тикамаса снова спросил:
— А как понять «Ку: соку дзэ сики» — «Форма — это и есть пустота»21? — а Иккю отвечал:
Роса прозрачна, Сирацую но
Но такая как есть Онога сугата ва
Сама по себе, Сономама ни
На алой листве она — Момидзи ни окэба
Словно рубин. Курэнай но тама.
Снова спросил Тикамаса:
— А фразу «Сики соку дзэ ку:» — «Пустота — это и есть форма» следует понимать так же, как вы сказали в стихе, только наоборот? — а Иккю отвечал:
Посмотри на цветы — Пусть увянут, утратив Запах и цвет,
Пусть не способны думать они — Весна все равно придет.
Ханаомиё Ирока мо томо ни Тирихатэтэ Кокоро накутэ мо Хару ва киникэри.
Снова спросил Тикамаса:
— В чем состоит правильное понимание Учения Будды? а Иккю отвечал:
Учение Будды — Буппо: ва
Прическа кастрюли, Набэ но сакаяки
На камнях борода, Иси но хигэ
Шелест бамбука, Э ни каку такэ но
Нарисованного на картине. Томодзурэ но коэ.
Снова спросил Тикамаса:
— А что же такое мирские обычаи? — а Иккю отвечал:
Мирской обычай — Ё но нака ва
Нажраться, опростаться, Куутэ хако ситэ
Поспать, встать, Нэтэ окитэ
После этого всего — Сатэ соно ноши ва
Только умереть. Синуру бакари ё.
Так на каждый вопрос отвечал Иккю стихами, и Тикамаса только восхищался про себя: «Он даже лучше, чем я слышал!»
— Что ж, получил я ваше наставление, а вопросов у меня к вам, что песчинок на взморье, потому пока что откланяюсь! — сказал Тикамаса и пошел, но, дойдя лишь до плетеной ограды, всплеснул руками, как будто что-то вспомнил, вернулся к келье и сказал:
— Самое главное-то я и забыл спросить! А как становятся буддами? — тут Иккю подумал: «А парень-то он не простой!»:
— Это и вовсе легче легкого! — с этими словами Иккю повалился навзничь, распахнул рот, выпучил глаза и замер22, а потом сказал:
— Вот так-то и становятся буддами!
«Какой просветленный дзэнский учитель!» — подумал Тикамаса и ушел с просветленным сердцем.
6. Как Иккю в поселке Сэки статую Дзидзо освятил
Когда в Сэки23 впервые сделали статую Дзидзо, местные жители собрались и принялись решать, кого из монахов просить об обряде «открытия глаз» изваяния. Каждый говорил свое, а один из них сказал:
— Когда мы в последний раз были в столице, тамошние парни говорили: «Нынче нет монаха, что сравнялся бы с Иккю из Мурасакино!» Раз уж мы такого Дзидзо сделали, то чем просить обычного монаха — не лучше ли обратиться к преподобному Иккю?
Все заговорили: «Да, так и нужно поступить!» — и скорее поспешили в Мурасакино, что в столице.
В то время Иккю как раз был в храме. Люди из Сэки выразили ему свое почтение и рассказали в подробностях, чего хотят. Иккю изволил сказать:
— К счастью, я как раз собираюсь пойти на медитации в Канто, а по дороге зайду к вам и проведу обряд!
Деревенские возрадовались, бегом пустились домой и сообщили: «К нам приедет сам Иккю!» Тут поднялась суматоха, все перевернули вверх дном, подмели дорогу, хоть там пыли и не было, сделали все мыслимое и немыслимое24 и высыпали его встречать.
Тут в одиночестве неспешно приковылял Иккю. Жители возликовали и выражали свое почтение, а Иккю сказал:
— Ну, где ваш Дзидзо?
Ему показали Дзидзо — под балдахином, украшенного ожерельями и праздничными флажками, перед которым были сложены подношения, стояли цветы и благовония.
— Так просим же провести обряд открытия глаз! — просили Иккю жители и, толкаясь и наступая друг другу на ноги, каждый вытягивал шею в нетерпении увидеть, как же Иккю освятит статую. А Иккю вмиг подскочил к Дзидзо и помочился на него — окатил с головы до ног так, что было это подобно водопаду в Лушань25! Помочившись от души, так, что все многочисленные подношения поплыли, сказал:
— Открытие глаз на этом окончено! — и с тем поспешил в сторону восточных земель Адзума.
Жители, увидев это, возроптали:
— Прям зло берет, что за кощунство — пришел этот тощий сумасшедший монах и обмочил нашего дорогого Дзидзо! За ним! Не дайте уйти этому никчемному монаху! —■ и все побежали вдогонку, скрипя зубами от злости. Послушницы в миру26 собрались и возопили:
— Что за страшное дело сотворил это монашек Иккю! — набрали чистой воды и принялись поливать Дзидзо и отмывать его от мочи, украшали его заново и молили: «Прости нас!» Вдруг те парни, что бежали вдогонку, по дороге попадали, а те, кто отмывал мочу — затряслись, как в лихорадке, помутились рассудком и кричали в бреду: «Зачем же мы смыли освящение, сотворенное Старым наставником Поднебесной?» Все всполошились, жены, дети и родичи потерпевших ужаснулись.
— Ох, надо догнать того наставника Иккю и просить его освятить еще раз! — и пошли гурьбой за ним, но догнали его лишь на переправе в Кувана, где он как раз садился в лодку. В подробностях рассказали ему о том, что случилось, и он сказал:
— Как жаль, что так получилось! Но отсюда уж я возвращаться не стану, — извлек свою набедренную повязку-ситаоби11, которая выглядела так, как будто ей восемь сотен лет, и наказал:
— Обмотайте этим шею Дзидзо, и недуги враз исцелятся.
Жители, хоть и думали про себя: «Что за кощунство!» — но, памятуя о предшествующих чудесах, со страхом почтительно это приняли и пошли домой, в Сэки, а Иккю поспешил в Канто.
Деревенские жители вернулись домой, в страхе обмотали шею Дзидзо этой старой набедренной повязкой, как им было сказано—и вмиг одержимость прошла! «Что за чудесное дело!» — думали они и не решались снять этот ситаоби с шеи изваяния. А Иккю на обратном пути в столицу снова зашел к ним, снял ситаоби с шеи статуи и прикрепил к ритуальному бубенцу-кяю28. С тех пор и поныне повелось, что веревка этих бубенцов такой же длины, что и ситаоби — шесть сяку29. Как это удивительно!
9. Как Иккю развешивал объявления о том, что будет есть рыбу
Некто пришел к Иккю и рассказывал:
— По всей столице только и слышно: «Преподобный Иккю — это живой Будда, и если он съест рыбу и изрыгнет ее в воду, то рыба в тот же миг оживет и станет такой, как была!»
Иккю это развеселило, и он на перекрестках в столице установил объявления, в которых говорилось:
«В такой-то день такого-то месяца в Мурасакино, что неподалеку от Сагаримацу, я буду есть рыбу, а потом изрыгну ее такой, как была, и выпущу в воду. Приходите все, кто желает посмотреть!
Старый Наставник Поднебесной, учитель Дзэн Иккю.»
Видевшие это по всей столице заговорили: «Неужто и правда это? Слышали, что люди о нем такое рассказывают, но не верилось, а тут оказывается, что так и есть, без всяких сомнений! Если бы не мог сотворить такое чудо — не стал бы ведь сам своей рукой писать это и развешивать?! Да уж, те, кто сподобится увидеть такое, будут об этом рассказывать до скончания века!» — знавшие Иккю и не знавшие, те, кто видели объявление, и те, кто не видели — все в нетерпении ждали, когдапридет тот день, весь город
собрался у ворот храма. В стремлении не упустить такое зрелище вытягивали они шеи так, что чуть не падали, и знать, и чернь — все собрались со всей столицы.
ПодоиНл назначенный час. Во двор вынесли большой таз для умывания, налили в него воды, и правда — начали готовить рыбу! Приготовленные кушанья поставили рядом с тазом. Вышел Иккю, съел подчистую всю рыбу, наконец, взял небольшой тазик и принялся с закрытыми глазами над ним приговаривать: «Кацу! Кацу!» Вся толпа пришедших на зрелище вперилась в его лицо в ожидании — вот сейчас уже Иккю начн1т изрыгать живую рыбу! Через какое-то время Иккю сказал:
— Раз уж люди издалека придут посмотреть, собирался я сегодня изрыгать лучше обычного, но вот что-то не блюется мне нынче! Ничего не поделаешь — придется выпускать ее позже, вместе с дерьмом! Возвращайтесь-ка скорее по домам! — и с этими словами вернулся в храм. Десять тысяч человек, знать и простонародье, разочаровались: «Провел нас этот монах!» — досадовали они по дороге домой, но люди понимающие говорили: «Все те рыбы, которых он сейчас съел, уже резвятся в пучинах! Что за дивное наставление! Правду говорят, что в истинном учении чудес не бывает — но люди его хвалили, а потому он объявил, что содеет что-то чудесное — и потому люди, что его превозносили, сейчас поносят — это-то и было смыслом его наставления! Как замечательно!» — так восхищались они, и люди вокруг — и те, кто поняли, о чем речь, и те, кто не поняли, — покивали с согласием да и разошлись.
СВИТОК ВТОРОЙ
2. Как преподобный Иккю подписал картину
Один человек втайне попросил главу школы Toca30 написать для него картину, а тот все никак не собирался это сделать. Истомившись ожиданием, тот человек снова пошел в дом мастера Toca, а мастер, хоть и не служил он отбивающим ночные стражи31, предавался дневному сну. Тот человек был в общении деликатный, да и просьба была тайная, но все-таки кое-как растолкал он мастера, а тот сказал:
— Не выспался я. Вечером нарисую, пусть придется хоть всю ночь просидеть! — и снова завалился спать.
— Вы говорите вечером, — но ведь сердце человеческое изменчиво, подобно стремнине реки Асука, — а если вы опять передумаете? Очень прошу вас! — говорил тот человек. Поделать было нечего, взял мастер кисть, поводил ей туда-сюда, взял щётку, быстро что-то нарисовал и вручил:
— Вот, возьмите!
«Наконец-то!» — подумал тот человек, принял картину и пошел домой. Там развернул ее, вертел и так, и сяк — ничего не понятно. Вроде бы нарисована вода, а в воде — что-то круглое, не пойми, что нарисовано, вроде как по кругу кистью провели. Так ничего и не понял. В растерянности пошел снова к мастеру:
— Что это? — спросил он.
— Я и сам не знаю! — отвечал тот.
«Что же мне с ней делать? Порвать, что ли?» — думал он, но было ему жалко, уж очень красиво было нарисовано, пожалуй, в трех странах32 лучше не найти. Прикидывал он и так, и эдак, пока, наконец, не решил: «Вот что! Попрошу-ка преподобного Иккю написать к картине подпись, да и повешу!» — и поспешил в Дайтокудзи и обратился к Иккю:
— Написал эту картину для меня мастер Toca, а вот что это такое в воде — непонятно. А как вам кажется?
— Да уж, и правда — ни на что не похоже. Но если хотите к ней подпись — пожалуйста.
— Прошу вас, пожалуйста! — попросил тот человек, и Иккю написал:
«Что-то в воде. Что это за вещь, написавший мастер не знает. Хозяин тоже не знает. И я, что пишу эту подпись, тоже не знаю».
Видевшие и слышавшие о том говорили: «Вот какой прямодушный монах! Это и впрямь картина, каких больше не найти в трех странах!» И до сих пор та картина ценится гораздо более, ведь приложил к ней руку непростой человек.
3. Как преподобный Иккю перечислял имена 500 архатов
В одном храме изготовили изваяния 500 просветленных святых-архатов33, и на обряд освящения собралось посмотреть великое множество знати и простонародья. После окончания службы один монах прибирал цветы и благовония, стоявшие перед архата-ми. Двое-трое мирян с умным видом смотрели на статуи. Все уже разошлись, и только эти подробно осматривали каждое изваяние, а потом спросили у монаха:
— Ведь каждого из этих архатов как-то звали? Интересно узнать, как их зовут — ведь господин монах наверняка знает эти имена? — а монах и знал по именам только Троих почитаемых34, ничего тем мирянам не ответил и скрылся в келье.
Пребывавший тогда в том храме Иккю спросил:
— Что там? — и ему объяснили, в чем дело.
— Эти миряне умничают без нужды. Кто станет запоминать все эти имена, если они ни к чему не нужны? Я сам их не помню, но пойду, отвечу им, — прошел в Зал архатов:
— Это вы тут хотите узнать имена архатов? Тогда спрашивайте о каждом из них!
— Вот этот посередине?
— Это Шакьямуни.
— А слева от него?
— Махакашьяпа.
— А справа?
— Ананда.
— А следующий?
— Намусатандо35!
— А за ним?
— Сугиятоя!
— А дальше?
— Оракоти! — так он отвечал о каждом из архатов словами из Сурангама-сутры. Что там пять сотен архатов — он мог бы так отвечать хоть о сотне мириад архатов без запинки! А миряне все подробно выспросили и говорили:
— Ну и память же у вас! — на что Иккю отвечал:
— Да пустяки! Когда-то заучил наизусть один-единственный свиток36, — и удалился, посмеиваясь.
Люди поражались его находчивости. Замечательно, что он смог ответить, когда ответить было лучше, чем промолчать, — пусть и спрашивали о вещах ненужных, которые и запомнишь — а какой в том прок? Тех, кто с умным видом задает глупые вопросы, могут и провести. То же можно сказать не только об именах архатов.
4. Как преподобный Иккю на Новый год ходил с черепом
Новый год, Три начала — это первый день начала месяца начала года. Все люди Поднебесной средь Четырех морей, и рассудительные, и легкомысленные, и те, кто в печали, и не имеющие поводов печалиться, и знатные, и простые — нет меж ними различий. И те, что пили новогоднее лекарство Ту Су37, выглядят так, будто макнули усы в сусло, а другие вместо того, чтоб толочь рис на лепешки-/сягдлшлюлш38, трамбуют улицу задницей39... Перед домами на широких улицах столицы красуются сосны40, дома обмотаны ритуальными веревками из соломы — знаком долголетия... Вчера до полночи стучали в ворота, непонятно зачем, все носились так, что ноги летели над землей, а прошла лишь ночь — и все по-другому, сердца трепещут, забывают о том, что последний день года снова
придет, молятся о долгом веке в тысячу, десять тысяч поколений, не помышляя о том, что когда-нибудь умрут, печалятся о десяти тысячах вещей, гонятся за славой и богатством, что подобны утренней росе, в вечернюю пору жизни отдают свою любовь детям, и так по кругу, по кругу, как муравьи бегают по венцу ступы... Иккю казалось все это странным, и он думал: «Какая глупость! Они думают, будто бы цветение "утреннего лика", что цветет от рассвета до полудня, вечно, подобно бабочке-однодневке, воспарившей в небо в мире, где радость недолговечна, для них Новый год — это ведь лишь золотая обертка для дерьма! Все рассеется с дымом времен, в мгновение ока41! Ну, я им покажу!» - пошел на кладбище, подобрал валявшийся там череп, насадил на бамбуковую палку— а время было на рассвете первого дня года — и принялся ходить по столице, в каждом доме вдруг просовывал этот череп в дверь со словами: «Поберегись! Поберегись!» Люди в суеверном ужасе захлопывали двери и ставни, и потому-то сейчас люди запирают окна и двери в первые три дня года.
Какой-то человек увидел Иккю и сказал:
— «Поберегись!» — лучше и не скажешь! Как бы ни праздновали, как бы ни украшали дом — в конце все станут такими. Но это ведь просто такой обычай — не ошибаетесь ли вы, когда суете этот свой ужасный череп в дома, где празднуют и веселятся? — на что Иккю сказал:
— Так ведь и я о чем! Я ведь тоже в честь праздника всем показываю эту голову! Вот как вы понимаете, что такое «Благостно!»42? Говорят, это пошло с тех пор, как Великая богиня Аматэрасу открыла дверь Небесной пещеры, но более благостного вида, чем у этого черепа, просто не бывает! — и тут же сложил стих43:
Вовсе не ужасный Без остатков мяса Никугэнаки
Этот череп Этот череп Коно сярэко.бэ
Великолепен! Красиво зияет глазницами Анакасико
Благостнее этой Настолько пустоглазой Мэдэтакукасику
В мире вещи нет! В мире вещи нет! Корэёри ванаси!
А после того сказал:
— Смотрите на это, люди! Вот остов с пустыми глазницами — это ваше веселье! Все об этом и без меня знают, но, прожив вчерашний день, по привычке отгораживаются завесой дня сегодняшнего. Не видно глазами, что этот мир текуч, как стремнины реки Асука44, и хочу предостеречь людей, что не страшатся воя ветров45. Пока человек не становится как вот это — праздновать нечего! — и все, слышавшие это, говорили: «Надо же, какой великий мудрец!» — и не было таких, кто бы не почтил его.
5. Как преподобный Иккю читал наставление у гроба князя-даймё
В какой-то западной провинции скончался один Займе. Перед кончиной своей он говорил:
— Когда я умру, не нужно никаких буддийских церемоний. Пригласите лишь для наставления-мядо дзэнского учителя Иккю, что живет в Мурасакино. А более я ничего не желаю! — с теми словами и умер. Чтоб исполнить последнюю волю усопшего, спешно послали гонца в столицу и пригласили Иккю. Гонец как раз застал Иккю в храме:
— Ничего нет проще! — ответил Иккю на просьбу, и вместе с гонцом поскакали они из столицы. Решили, в какой день проводить похороны, и тут разнеслась весть: «Этот знаменитый преподобный Иккю из Мурасакино прибыл в наш край, чтоб читать наставление такому-то даймёЪ — и все люди в окрестных землях и островах, слышавшие об этом спешили туда так, что ноги летели над землей, знать и чернь — все валили толпой, чтоб послушать наставление Иккю. На похоронах с неба сыпали цветы, а землю устилали парчой, такие роскошные были похороны, что не передать словами, и вот в назначенный для того день толпились и толкались десятки тысяч собравшихся на зрелище людей с единой мыслью: «Непременно нужно услышать, что же за наставление произнесет Иккю!»
Вот вынесли богато изукрашенный погребальный паланкин, и Иккю подошел ко гробу и почтил его молчанием. Все думали: «Вот, сейчас!» — и прислушивались, а Иккю не произнес ни слова.
Посмотрел в небо и открыл рот, потом посмотрел на землю и рот закрыл, с тем и пошел оттуда. Вдова того даймё, его дети, вассалы их рода стали хватать его за рукава одеяний со словами: «Что ж это за дела! Скажите хоть слово!» Прочие люди, что собрались на зрелище, тоже были разочарованы, тогда Иккю сложил один стих и направился в сторону столицы. Поделать было нечего, и люди прочитали тот стих, а в нем говорилось:
Ничего я не знаю Варэ ва тада
О том ученьи, Госэ но осиэ о
Что помогает в перерожденьях, Сирану нари
А уповаю лишь на Аун но нидзи но
Эти два знака: «ОМ!» Ару ни макасэтэ!
Все слышавшие это люди лишь молча восхитились: «Вот это монах, которого ничем не проймешь — не скажет ни "О!", ни "М"!»
7. Как монах-ямабуси спорил с Иккю о чудесах, а также о молитве, утихомирившей лающего пса
Иккю раз пошел в Сакаи, и на переправе через реку Ёдо на корабле повстречал монаха-ямабуси. Тот спросил:
— Господин монах из какого учения?
Иккю отвечал:
— Я из учения Дзэн.
Тот монах сказал:
— В Дзэн таких чудес не делают, как у нас!
Иккю сказал:
— Да и у нас чудес хватает. А покажите-ка, что там у вас за чудеса!
— Вот, я силой буддийского Закона на носу этого корабля вызову молитвой Фудо46!
И появился сначала Конгара, потом Сэйтака, тер монах четки изо всех сил — сидящие на корабле вовсю вперили глаза — и тут,
как тот и говорил, на носу корабля вдруг из огня и дыма возникло изображение Фудо!
Довольный ямабуси сказал:
— Все видели? — и все поразились, лишь Иккю вел себя так, как будто бы ничего особенного не случилось.
— Что, дзэнский монах, можешь сотворить чудо вроде этого? — сказал ямабуси после этого.
— Я сотворю чудо — извергну из себя воду, погашу огонь и заставлю исчезнуть изображение Фудо! А ты попробуй помолиться изо всех сил! — и помочился от души на пламя и дым, что окружали изображение Фудо. Тут огонь померк, вышли силы у ямабуси, и все, увидев такое чудо, поклонились.
А когда они спустились на берег, и только собрались идти — вдруг навстречу им выбежала огромная собака, что лаяла так, что было слышно в горах и долинах. Тут ямабуси сказал:
— Слушай, друг, хоть я и проиграл в том состязании, дай-ка я сейчас успокою эту собаку, да приманю ее силой своей веры. Как тебе это?
Иккю на это:
— Это как раз очень просто, но ты попробуй, помолись. Если он к тебе не подойдет, я что-нибудь сделаю.
Ямабуси с шумом тер свои четки и молился, а пес все не успокаивался и не подошел ни на чуть. Ямабуси подходил и справа, и слева, и со всех сторон — «Заткните пасть этому псу, абира, ункэн, совака-совака47» — но собака все лаяла. Иккю уже стало смешно, он сказал:
— Оставь уже этого пса. Тут ни Абира, ни Ункэн, ни Совака не помогут, лучше уж я сам успокою и приманю эту собаку, — достал из-за пазухи жареные рисовые колобки, заготовленные на обед и показал псу: «Коро-коро-коро!» — позвал он его. Хоть и очень злой был тот пес, но, увидев жареные колобки, живо завилял хвостом и подбежал, а у ямабуси душа ушла в пятки. «Надо же, как ловко!» — восхитились те, кто там были, с тем и разошлись.
8. Как Иккю бросил мертвую женщину в реку Камо9 а также о том, как она обрела просветление
У некоего человека почила жена, а перед смертью сказала: «Дожив до этих лет, не ведала я ни о Будде, ни о Законе, так и приходится умирать. А женщина ведь особо грешна, и неспокойно мне за свою будущую жизнь. Ходят разговоры, что Иккю из Мурасакино — это Бодхидхарма нашего времени, и хочу получить посмертное наставление-мндо: от него!» — так молила она, и супруг ее и дети с плачем направились к Иккю и рассказали ему о том.
— Если до таких лет дожив, не знала о Будде и Законе, то обычным образом ее наставить будет непросто. Но все-таки дам я ей фразу-наставление, при помощи которого она спасется. Сделаем ей погребение в воде, так что несите ее к реке Камо! — тут же встал и пошел с ними к реке. Сказал:
— Давайте тело! — привязал к шее покойной веревку, взвалил на плечо и, встав на берегу, возгласил:
— Остановить лодку на ночь с любимым, у слиянья двух рек, чтоб волна нам была изголовьем... Такова быстротечная жизнь — не просыпаясь, видеть сон о плывущем мире48— и с этими словами швырнул труп в реку и пошел домой.
Супруг и дети покойной оторопели, и в смешанных чувствах рассудили: «Это ведь всего лишь фраза из пьесы "Эгути"! Разве можно достичь просветления от этого?» — достали труп, предали земле и попросили преподобного из какого-то храма произнести наставление.
С того вечера тот муж и дети его затряслись, как в лихорадке, и приснился им сон — как наяву явилась к ним покойная и говорила: «Я обрела плод Учения благодаря наставлению Иккю, а из-за вашего усердия и наставления того преподобного я снова блуждаю во тьме49. Просите Иккю снова, не то и мужа, и детей я возьму за руку и уведу за реку Сандзу50!»
Муж и дети опомнились: «Ну надо же!» — пошли к Иккю и рассказали обо всем. Он отказался еще раз идти:
— Я уже раз ее наставил, а вы просили еще кого-то! — но супруг с детьми так плакали и молили, что он сжалился:
— Ну что уж, раз так! — наказал вырыть труп, снова пошел к реке, встал на берегу и сказал:
— Подобно каштану, что роняет плоды в воды великой реки, лишь тело отбросив — можно спастись51! — и швырнул труп в воду. В тот же вечер она вновь явилась им во сне: «Благодаря прекрасному наставлению — я спасена!» — и улетела от них на белом облаке в сторону Запада52. Все думали, что то была завидная доля.
СВИТОК ТРЕТИЙ
10. Как Иккю переоделся нищим
Один столичный богач справлял пышные похороны и раздумывал, кого бы из монахов пригласить для проповеди. И так прикидывал, и эдак, а потом решил, что хоть и много известных и мудрых монахов, но никто не сравнится с преподобным Иккю из Мурасакино. Поминки были назначены на завтра, а потому он тут же послал кого-то к нему. Иккю тогда как раз прибирался — подметал хижину и наводил порядок во дворе, но был он легок на подъем и сразу же согласился.
После этого он переменил облик и стал выглядеть как нищий — вымазал руки и ноги грязью, напялил какое-то неприглядное рубище, как будто в нем ночевал на отбросах, пошел к тому дому и стал вопить как попрошайка:
— Подайте на пропитание! Выкажите милость! — и так он кричал на все лады, а бессердечный хозяин разозлился и приказал:
— Что за урод! Выкиньте этого подонка отсюда!
Выбежали двое-трое слуг и принялись его пребольно бить,
приговаривая: «Подавать будут завтра, а ты приперся сегодня! Не смей кричать тут!» — само собой, не знали они, кто перед ними. Надавали ему тумаков, повалили, истоптали и ушли в дом. Иккю едва спасся, и вернулся в Мурасакино, размышляя о той жестокости.
А на следующий день он вновь принял прежний облик — чисто вымылся, отряхнул пыль с одежды, надел парадное облачение, на-
кинул парчовое оплечье-кэся и стал выглядеть нарядно. Как пришел он в дом того богача, тот очень обрадовался и стал приглашать его в покои, к алтарю. Но Иккю не делал дальше ни шага:
— Нет, дальше я не пойду! Я здесь побуду.
С тем и стоял, уподобившись каменной ступе53. Хозяин растерялся:
— Что же это такое? Нехорошо, там ведь место для слуг! Пожалуйте внутрь! — и тянул Иккю за руку, а тот посмотрел на него и сказал:
— Угощать-то ты должен эту одежду! А меня угощать не нужно. — и прочитал стих:
От Хуанбо54
Получил тридцать палок55 Так, что кожа вся вздулась Ни дать ни взять — Скорлупка цикады.
0:баку но Сандзю:бо: о Атэрарэтэ Ми ни харэ китару Сэми но нукэгара.
А потом сказал:
— И нищий, и монах — все мы состоим из огня и воды. Вчера отходили палками, а сегодня угощают — верно, потому, что красиво блестят одежды! — сбросил парадное одеяние и ушел к себе.
1 Штейнер Е. С. Иккю Содзюн: творческая личность в контексте средневеко-
вой культуры. М.: Наука, 1987.
2 Подробнее об основателе направления Линьцзи в чань-буддизме (яп. Дзэн)
см.: Абаев Н. В. Чань-буддизм и культурно-психологические традиции в средневековом Китае. Новосибирск: Наука, 1989.
3 Собрание исторических источников, включающее тексты, созданные со времени императора Го-Комацу (1377—1433) до императора Нинко (1800— 1846).
4 Палки для стариков до сих пор иногда делаются с набалдашником в виде голубя — возможно, в связи с тем, что в эпоху Муромати считалось, будто воркование голубей напоминает фразу «Приходите, старики!»
5 Сказка «Момотаро» начинается словами «Он ходил в лес за хворостом, а она ходила на реку стирать». Инверсия в данном случае использована для того, чтобы подчеркнуть, что рассказывающий — старик, который путается
в словах. Поскольку рассказ ведется от его имени, мы можем предположить, что он иронизирует над самим собой, над своей старостью.
6 В собрании «Краткие рассказы в Жемчужной келье» (Дайтокудзи синдзюан тампэн) говорится: «Перебравшийся через небесные хляби и Восточное море отпрыск второго Комацу». Многие источники также говорят, что Иккю был сыном императора Южного двора Го-Комацу от придворной дамы. Происхождение данной строки неясно.
7 В тексте фумитираси — «наступить и отбросить».
8 То есть Шесть школ Южной столицы (Нанто рокусю:, к которым относятся
школы Санрон, Дзё:дзицу, Хоссо:, Куся, Кэгон, Рииу), школы Тэндай, Сингон, ДзэниДзё:до.
9 То есть учения школы Дзэн.
10 Согласно преданиям, основатель буддийского направления Дзэн (кит. Чань) Бодхидхарма провел 9 лет в созерцании каменной стены, прежде чем достиг просветления.
11 Цитата из «Записок на досуге» Ёсида Канэёси, дан 19. Здесь приводим в переводе А. Н. Мещерякова: «А если не скажу того, что на сердце, начнет меня пучить, а потому доверюсь-ка лучше кисти».
12 Игра слов: «Сумиёси» — божества храма Сумиёси в западной части Осака, также может быть прочитано как суми-ёси, «хорошо сделанное (завершенное)» — в данном случае сочинение.
13 Ё:со: (1376—1458), бывший настоятелем монастыря Дайтокудзи, не был наставником Иккю, зато известны резкие стихи Иккю, в которых он критикует Ё:со: за чрезмерную заботу о мирских благах.
14 В оригинале Иккю использует игру слов: бати — «наказание», а также «плектр для игры на музыкальном инструменте», «палка, которой бьют в барабан».
15 Шрамана — в Индии подвижник, буддийский монах.
16 Терпение (санскр. кшанти) — одно из Шести совершенств (парамита), необходимых для достижения просветления.
17 Иккю говорит о том, что не одежда делает человека монахом, а состояние духа, которое всегда при нем.
18 На монастырской кухне только и могли быть овощные ножи, поскольку есть мясо или рыбу буддийским монахам было запрещено.
19 Миягино — равнина, где ныне расположен г. Сендай. Была известна зарослями кустарника-хягн. Точный смысл данной фразы не вполне ясен — увядание цветов, после чего вода течет беззвучно и тихо шелестит ветер — вероятно, метафора просветленного состояния души.
20 «И кошки, и поварешки» (Нэкомо сякусимо) идиоматическое выражение со значением «Все, каждый; все до единого».
21 «Форма — это и есть пустота», «Пустота — это и есть форма» — высказывания из «Сутры сердца Праджняпарамиты» (санскр. Праджняпарамита
хридая сутра), одной из наиболее известных и почитаемых сутр Махая -ны.
22 Словом «будда» (яп. хотокэ) обозначают не только буддийского просвет-лшного, но и покойника, т. е. отошедшего в мир иной, объект буддийских служб, которые должны способствовать его посмертному просветлению.
23 Сейчас — г. Сэки уезда Судзука преф. Миэ, между областями Кансай и Кан-то.
24 В тексте не вполне ясное выражение атама о бо: ни иуки, кибису о бон-но кубо ни иукитэ — «насадив головы на палки, приложив пятки к затылку».
25 Лушань — знаменитый своей красотой горный комплекс в пров. Цзянси. Ли Бо, например, писал о лушаньском водопаде: «За сизой дымкою вдали / Горит закат, / Гляжу на горные хребты, / На водопад. / Летит он с облачных высот / Сквозь горный лес — / И кажется: то Млечный Путь / Упал с небес (перевод А. Гитовича).
26 Мирянки, принявшие некоторые из монашеских обетов.
27 То же, что и фундоси — полоса ткани, которую наматывали на бедрах и пропускали через пах, вид нижнего белья.
28 В современном языке канэ — храмовый колокол; в данном случае речь идет о больших бубенцах, укрепленных над входом в храм; их звук должен привлекать божество к молитвам верующих.
29 Примерно 180 см.
30 Одна из наиболее известных средневековых школ живописи.
31 В средневековом городе о наступлении новой стражи возвещали боем в барабан.
32 Индия, Китай, Япония.
33 Просветленные, достигшие нирваны.
34 Три центральных изваяния храмового убранства; в данном случае — Шакья-муни, Ананда и Махакашьяпа.
35 Здесь и далее Иккю использует пришедшие в голову слова из Сурангама-сутры — одной из важнейших сутр в Дзэн-буддизме.
36 «Один-единственный свиток» — Иккю отвечает согласно правилам вежливости, как бы преуменьшая свои способности; с другой стороны, он и на самом деле отвечал словами из одного свитка Сурангама-сутры.
37 Знаменитый китайский врач; лекарство, названное по его имени, могли пить, видимо, люди, принадлежащие к знати.
38 Круглые рисовые лепешки, символизирующие новое солнце; непременный атрибут новогоднего убранства дома. Под китайским влиянием японцы отмечали Новый год по лунному календарю, но солярная символика Нового года как праздника солнечного цикла сохранилась в обрядности.
39 Игра слов — моти — рисовая лепешка из сваренного на пару и отбитого риса, кагамимоти — круглая лепешка из моти, символизирующая новое
солнце в новогоднем празднике, сиримоти может обозначать как «упасть на задницу», так и «плясать до упаду».
40 «Перед домами... красуются сосны» и др. — цитаты из 19-го дана «Записок на досуге».
41 Цитата из 10-го дана «Записок на досуге»: «Когда же в дому на славу потрудились плотники и столяры, когда в нем на каждом шагу попадается чудная диковинная китайская и японская утварь... глазам становится тяжко и больно. И что же — жить здесь всегда? Посмотришь и скажешь: а ведь все это рассеется вместе с дымом времен, в мгновение ока».
42 «Благостно!» (или «Радостно!», «Чудно!») — мэ дэтаси. Иккю играет словами: мэ дэтаси может быть понято как «дева выходит (из Небесной пещеры)» и как «глаза выходят (из глазниц)».
43 В этом стихе никугэнаси может быть понято как «не ужасный» либо же «без признаков мяса», а анакасико — как «удивительный, внушающий восхищение», либо же как «с удивительными дырами».
44 Цитата из 25-го дана «Записок от скуки».
45 «Люди не страшатся воя ветров» — цитата из «Кокинсю».
46 Санскр. Ачаланатха, т.е. Недвижимый (яп. Фудо-мё:о:) — буддийское божество, один из защитников Учения. Изображается на фоне нимба из языков пламени, с веревкой для связывания заблуждений в левой руке и мечом для их усечения — в правой. При нем состоят помощники — Конгара и Сэй-така. См. также «Повесть о доме Тайра», св. 5, «7. Страсти Монгаку»: «Нас зовут Конгара и Сэйтака, мы посланцы светлого бога Фудо и явились сюда по его повелению...».
47 Абира, ункэн — часть молитвы Дайнити-нёрай (санскр. Махавайрочана) — будде Великого Солнца. Совака (санстр. сваха) — часть мантр, священных формул, используемых для достижения просветления.
48 Цитата из пьесы театра Но «Эгути». В переводе Т. Соколовой-Делюсиной: «Нам для утех любовных ложе-ладья / и волны-изголовье. Теченье жизни нас несет привычно / не ведаем, что мир наш — только сон, / и право, безотрадна наша участь» (см.: Тысяча журавлей. Антология японской классической литературы VIII—XIX вв. СПб.: Азбука-классика, 2005).
49 «Пребывание во тьме» (тю.ин, или тю:у) — буддийский термин, обозначающий период пребывания покойного во тьме, между смертью и новым рождением. Этот период длится 49 дней, каждые 7 дней проводятся поминальные службы.
50 В народных представлениях о потустороннем мире путь умершего лежит через реку Сандзу — Трех Путей, на том берегу которой его поджидают Дацуэба — Старуха, отнимающая одежды, и Старик, подвешивающий одежды — Кэнъэо:. Она срывает одежду с мертвеца, а он вешает одежду на ветвь дерева, по сгибанию ветви определяя тяжесть грехов покойного.
51 Смысл стиха здесь основан на игре смысла омонимов (какэкотоба) — яп. ми — «плод», также «тело».
52 Аллюзия на пьесу театра Но «Эгути», где куртизанка, посмертно обретя просветление, улетает на облаке.
53 Каменные ступы использовались для разнообразных нужд, и их никогда не вносили во внутренние покои дома.
54 Хуанбо Сиюнь (?—850) — наставник Линьцзи (яп. Риндзай), основателя школы, названной его именем. К этой школе принадлежал и Иккю.
55 Цитата из «Линьцзи лу» (Беседы Линьцзи), гл. 106: «Наставник услышал, как поучал Дэ-шань второй: «И тот, кто может сказать, получает 30 палок; и тот, кто не может сказать, тоже получает 30 палок».
