CC BY
29Исследования
«Провинциальный часовщик» Р. Г. Назирова и традиции криминальной литературы (жанровый комментарий)
О. В. Федунина
Российский государственный гуманитарный университет
Незаконченная повесть Р. Г. Назирова «Провинциальный часовщик» (согласно датировке Б. В. Орехова, работа над ней велась предположительно в конце 1981 —начале 1982 г.), обнаруженная в его архиве и открывающая совершенно новую область в наследии ученого, очевидным образом связана с традициями предшествующей и современной автору криминальной литературы и является своеобразным откликом на нее. Эта связь прямо заявлена и в авторских маргиналиях, которые могли бы составить предисловие к повести: «Детективная повесть, написанная целиком штампами, с редкими искорками отстранения» (набросок, озаглавленный «Экспериментальная задача»1), и в самом тексте: «Значит, моя повесть — не результат личного опыта и наблюдений. Ничего такого и не думайте. Это просто плод запойного чтения детективов-от Эдгара По до братьев Вайнеров. Подумалось мне: а чем я хуже? Попробую»; «Вот нарочно буду писать штампами. Чего ради писатели их боятся» («Пролог и обращение к читателю (одновременно)»). К сожалению, повесть не была дописана, сохранился лишь план, в котором намечено дальнейшее развитие сюжета (включая появление ложного подозреваемого — прозрачная для отечественного читателя отсылка к «Эре милосердия» бр. Вайнеров, хотя мотив, конечно, уже использовался первым из сформировавшихся криминальных жанров, классическим детективом: см., например, «Тайну Боскомской долины» А.Конан Дойля). Однако жанровое своеобразие «Провинциального часовщика» в достаточной мере проявлено и в существующей части. Попробуем разобраться, какие же «детективные штампы» имел в виду автор и откуда они пришли.
На первый взгляд, повесть Р. Г. Назирова вполне вписывается в традицию милицейской литературы (или, пользуясь выражением А. Вулиса, «производственных романов из жизни милиции»2 ) — советского аналога полицейского романа. Сотрудники милиции провинци-
1 Пользуемся случаем поблагодарить Б.В.Орехова за возможность ознакомиться с рукописью повести и авторскими маргиналиями. Здесь и далее текст повести цитируется по рукописи, номер главы указывается в скобках.
2Вулис А. Поэтика детектива // Новый мир. 1978. № 1. С. 258. См. также его книгу: Вулис А. З. В мире приключений. Поэтика жанра. М., 1986. Попытка описать жанровый инвариант милицейской повести
ального городка начинают расследование очередного преступления... Метод расследования — командный, осуществляемый профессионалами и основанный на четком соблюдении всей процедуры3 (главный герой утверждает, что в милиции «нет дела без длинной бумажной волокиты», гл. I), причем в этой команде персонажи выделены по их функциям и профессиональным навыкам: начальник (подполковник Иван Павлович Портнов), эксперт Саша Коровин, лейтенант Ахметов, врач Шварцман. Казалось бы, перед нами структура, типичная для полицейского романа с поправкой на его советский (или, точнее, соцреали-стический) вариант4. Однако в самом существенном повесть Назирова выпадает из этой традиции.
Главное отличие связано с появлением героя иного типа, который получает приоритетную роль в расследовании. Официальное следствие не может раскрыть преступление, не прибегая к помощи «добровольца угрозыска» (гл. VII). Такая модель совершенно не свойственна советской криминальной литературе, где право установления истины принадлежит исключительно представителям официальных структур (причем личная инициатива отдельных сотрудников здесь не поощряется: вспомним хотя бы «Дело пестрых» А. Адамова, где действующий по собственному почину герой чуть не проваливает все дело и предстает после этого перед «товарищеским судом»). В повести Назирова появляется непрофессиональный сыщик, добровольно помогающий следствию и по своей эрудированности и способностям — что важно — во многом превосходящий сотрудников милиции. Вполне заурядная внешность контрастирует с этими качествами героя, что специально отмечается повествователем: «Если писать по-тургеневски, то Василий Тимофеевич Заблуда — это стройный мужчина неполных тридцати лет, весом в 75 кило, с пшеничными, слегка вьющимися волосами. Лицо у него самое простонародное, не актерское, не киногеничное, но смекалистое и готовое к улыбке; зеленые глаза его широко расставлены, зубы крепкие и белые. Такие нравятся женщинам, но Василий и по сей день не женат. Человек он совершенно нормальный, и по его спокойной осанке нипочем не распознать ни его исключительную физическую силу, ни его ловкость» (гл.1).
Это несоответствие внешнего облика и скрытых способностей соотносится с разными гранями личности героя, объединяющего в себе официальную профессию часовых дел мастера (правда, «лучшего в городе»), художника-любителя и сыщика-волонтера, помогающего городской милиции распутывать уже не первое дело. Мы можем предположить, что его талант художника отсылает читателя к пресловутой скрипке Шерлока Холмса, — и, веро-
и выделить разные линии ее развития предпринята нами в работе: Федунина О. В. Структура повествования и проблема точек зрения в советской милицейской повести: А. Адамов и П. Нилин // Нарратология и компаративистика. М., 2015. С. 328—337.
3 Особая роль процедуры и ее строгого соблюдения в полицейском романе отражается в номинациях этого жанра, используемых некоторыми исследователями: Dove G.N. The Police Procedural. Bowling Green, Ohio, 1982; Hausladen G.J. Places for Dead Bodies. Austin, 2000 (подраздел «The Police Procedural Genre / Жанр полицейского процедурного романа»).
4О жанре полицейского романа см.: Кириленко Н. Н., Федунина О. В. Классический детектив и полицейский роман: к проблеме разграничения жанров // Новый филологический вестник. 2010. № 3 (14). С. 17—32.
ятно, не ошибемся. Но, в отличие от «классического» сыщика Холмса, Василий Заблуда как будто не берется за криминальные загадки по собственному почину, действуя исключительно по просьбе друга-эксперта и милицейского начальства, да и то неохотно.
«Профессия Шерлока Холмса» героя не привлекает, равно как «бумажная волокита», без которой немыслимо официальное расследование. К тому же, самый тип однообразных преступлений, с которыми приходится иметь дело милиции, вызывает у него откровенную скуку: «Преступления неинтересные. Не стоит руки марать об этом жулье! Расследовать квартирные кражи да воровство на складах — дело нудное. Единственный миллионер наш уже сидит, вместе со всею компанией. <... > А ты, я вижу, эстет! —в сердцах сказал Портнов» (гл.1). Итак, перед нами герой, требующий необычного преступления и столь же необычного расследования, которое можно вести, не особо утруждая себя «бумажной волокитой».
Рискнем предположить, что Назиров опирается здесь на иную жанровую традицию, отличную от сложившихся моделей полицейского романа и классического детектива, — на «авантюрное расследование». Этот криминальный жанр, сформировавшийся уже в творчестве Э. Габорио, Г. Леру и М. Леблана, благополучно развивающийся и в настоящее время (ряд произведений Б. Акунина, К. Изнера, с некоторыми оговорками — Макса Фрая), долгое время не рассматривался как самостоятельный и лишь недавно был определен в таком качестве Н.Н.Кириленко. В статье ««Авантюрное расследование» или классический де-
5 «
тектив» исследовательница разграничивает названные выше жанры криминальной литературы и впервые выделяет следующие характерные черты «авантюрного расследования», убедительно опираясь при этом на бахтинскую трехмерную модель жанра:
1. странное или громкое, но не обязательно гротескное, в отличие от классического детектива, преступление (о гротескной избыточности применительно к криминальной литературе, но с опорой на концепцию М. М. Бахтина, Н. Н. Кириленко много пишет в другой своей работе, «Детектив: логика и игра»6 ;
2. преступник, не обязательно исключительный по своим способностям;
3. основной субъект расследования также утрачивает обязательную гротескность, которая отличает сыщиков классического детектива (достаточно вспомнить Холмса или Пу-аро с их избыточным самолюбием, склонностью к театрализации поведения и т.д.). Основная мотивировка участия авантюрного сыщика в расследовании — не только противостояние злу, нарушающему нормальное течение жизни, но и удовольствие от игры, в частности с противником. Он не обладает непогрешимостью классического сыщика, «лишается непременной монополии на знание истины» , попадает в ловушки,
5Кириленко Н. Н. «Авантюрное расследование» или классический детектив // Новый филологический вестник. 2012. № 2 (21). С. 80-95.
6Кириленко Н. Н. Детектив: логика и игра // Новый филологический вестник. 2009. № 2 (9). С. 34.
7Кириленко Н. Н. «Авантюрное расследование» или классический детектив // Новый филологический вестник. 2012. № 2 (21). С. 85.
но и выбирается из них. Отсюда, по мнению Н. Н. Кириленко, идет важная роль случая в произведениях этого жанра;
4. метод расследования-рационально-игровой, как в классическом детективе, с еще более акцентированной ролью мотивов слежки, охоты и т.д.;
5. хронотоп «авантюрного расследования» характеризуется чередованием быстрого/медленного времени и замкнутого/разомкнутого пространства;
6. наконец, что особенно для нас важно, Н. Н. Кириленко подчеркивает, что ««авантюрное расследование» является гибким жанром и легко образует контаминации с другими жанрами, в частности, и с классическим детективом... »8.
Однако при сопоставлении повести Назирова с этой матрицей обнаруживаются лишь частичные совпадения. Так, преступление сначала кажется обыкновенным, но, тем не менее, не может быть раскрыто привычным методом; с чрезвычайно яркой фигурой нарратора связана открытая рефлексия над жанром в тексте повести (ср. с наблюдениями Н. Н. Кириленко о субъектной организации произведений об Арсене Люпене); наконец, сыщик-доброволец, чья профессия вынесена в заглавие повести, обладает знаниями и способностями, которых лишены его коллеги по расследованию.
Но метод, который использует герой «Провинциального часовщика», принципиально отличается от свойственного «авантюрному расследованию». Успех Василия Заблуды в роли сыщика складывается из его наблюдательности, знания не слишком известных фактов из области литературы и живописи, аналитического дара и интуиции («Никакой моей заслуги в этом нет,—ответил Вася.-Просто сошлось несколько наблюдений, а потом как молния сверкнула. Из мелочей-то ведь и бьет интуиция, все нужно сначала под микроскопом рассмотреть», гл.1). В этом списке отсутствует то, что сделало бы героя действительно авантюрным сыщиком — умение и желание вести игру как ради раскрытия дела, так и ради самой этой игры. Ему попросту скучно играть роль поклонника Марты Сторецкой, чтобы добиться от нее новых сведений о личности жертвы и девочке с обнаруженной в доме убитого фотографии: «Вася уже со скукой подумывал о том, что и ему придется разделить сомнительную честь ее неисчерпаемой страсти... » (гл.УП). Вспомним в этом контексте Ле-кока у Габорио, с его любовью к переодеваниям и другими атрибутами игрового поведения («Преступление в Орсивале», «Дело № 113»), не говоря уже об Арсене Люпене Леблана. Отношение героя «Провинциального часовщика» к необходимости действовать под чужой личиной куда ближе к сыщикам из милицейской литературы (ср. с той же «Эрой милосердия» Вайнеров, где внедрение в банду не доставляет Шарапову никакого удовольствия, но причиняет страдания). Можно даже сказать, что в повести Назирова игру в какой-то степени ведет сотрудник милиции, Ахметов, вовремя догадавшийся припугнуть свидетеля, тогда как Часовщик ошибочно предлагает просить его о помощи.
8Кириленко Н. Н. «Авантюрное расследование» или классический детектив // Новый филологический вестник. 2012. № 2 (21). С. 91.
С таким необычным типом героя коррелируют и другие особенности поэтики. Здесь практически нет характерного для «авантюрного расследования» чередования быстрого/медленного времени. Действие происходит «в наши дни» (Пролог), однако корни преступления уходят в военное прошлое, впрочем, как и бегло намеченная предыстория главного героя (характерный прием для милицейской литературы и советского шпионского романа: «Эра милосердия» Вайнеров, «Тайна Стонущей пещеры» А. Шебалова9). Время здесь не столько чередует свое быстрое и медленное течение (расследование длится так долго и поначалу безуспешно, что начальник милиции уже собирается сдать его в архив), сколько движется скачками между обнаружением новых фактов в деле или их истолкованием, замирая в промежутках. То, что происходит в этих паузах, читателю не показано.
Что касается пространства, то, прежде всего, место действия — некий условный город Н., что опять-таки больше характерно для другого криминального жанра — шпионского рома-на10 (см., например, «Ошибку резидента» О. Шмелева и В. Востокова). Условная номинация этого города становится предметом ироничной игры нарратора с воображаемым адресатом-читателем: «Во глубине России есть город — промышленный центр областного значения, с педагогическим институтом, музеем, театром и старинной библиотекой. Он стоит на железной дороге, от него три часа езды до крупного областного центра. Где находится город, какая это область-не спрашивайте. Если даже догадаетесь, я не скажу ни «да», ни «нет»» (Пролог). Для «авантюрного расследования» такая условность, очевидно, не слишком характерна (в «Преступлении в Орсивале» Габорио это даже отражено в заглавии), равно как для полицейского романа, где место действия обычно привязано к территории, за которую «отвечает» данное подразделение милиции или полиции (цикл Макбейна «87 участок»). По аналогии со скачкообразным, но однородным по своей природе временем пространство также утрачивает свои открытые области. Убийство, допросы свидетелей и т.д. — все это помещено автором в принципиально замкнутое пространство, подобно тому как причина преступления скрыта в личной жизни жертвы и ее тайнах. Исключение — самое первое пересечение с этим делом начальника милиции, чья встреча с будущей свидетельницей Ингой Лаврентьевой происходит на границе улицы и ресторана (т.е. открытого и замкнутого пространства). Все остальные перемещения героев вне помещений не изображаются подробно, упоминания о них носят жестко функциональный характер (Заблуда перебегает из столовой в горящее здание моментальной фотографии, чтобы спасти улики и пострадавшего, затем едет в Москву для проверки своих предположений).
Такие особенности хронотопа соотносятся с фактически полным исчезновением из сюжета линии, связанной с частной жизнью сыщиков, которая обычно тесно переплетается с расследованием и в полицейском романе («Личный враг полицейских» Макбейна, «Дело пестрых» Адамова), и в «авантюрном расследовании» («Тайна Желтой комнаты» Леру,
9Близость этих жанров в советской литературе отмечена в книге: Тух Б. Крутые мужчины и кровожадные женщины. Кто есть кто в русском детективе? Таллинн, 2006. С. 71.
10Кузнецова А. В., Федунина О. В. Советский шпионский роман периода «оттепели»: к проблеме жанрового инварианта // Новый филологический вестник. 2008. № 2 (7). С. 136.
«Полая игла» и «Зубы тигра» Леблана). Впрочем, справедливости ради можно все-таки назвать редкие примеры, когда в полицейском романе эта линия сведена к минимуму («Маска смерти» Баантьера, «Точки и линии» Мацумото). В повести Назирова частная жизнь сыщика-волонтера показана очень скупо, по сути, все сводится к двум фрагментам, когда сотрудники милиции дважды посещают дом Василия. Во многом дублируются описания ужина с приготовленными матерью героя пельменями, разве что во время второго визита сыщики попадают и в «кабинет» хозяина дома, в описании которого акцент делается на стенах, заполненных пейзажами (герой — художник-любитель). Что касается любовной линии, то она и вовсе едва намечена упоминанием о портрете «первой любви» Василия на его письменном столе. Жизнь его напарников по этому расследованию вообще не показана вне их профессиональной деятельности. Все это можно считать явным отступлением от жанровых традиций и «авантюрного расследования», и милицейской литературы, о которой В. М. Разин писал (впрочем, не совсем точно), что «это книга за жизнь, а не о раскрытии преступлений, но так как люди, о которых повествуют авторы, в числе прочего занимаются еще и расследованием разного рода преступлений, то стоящий писатель вряд ли избегнет соблазна провести и эту линию, хотя не она является главным в милицейском романе»11.
К сожалению, мы лишены возможности подробнее узнать, как продолжалось бы дальше повествование и какова была бы развязка. Скорее всего, все закончилось бы благополучной поимкой убийцы, но при верно установленном сыщиком-волонтером мотиве — мести — едва ли можно ожидать однозначной этической оценки и личности жертвы, и преступления. Кстати, такой сюжетный ход, при котором убийца вызывает куда больше сочувствия у сыщика, чем жертва, встречается и в полицейском романе («Негодяй из Сефле» П. Вале и М.Шевалль), и в «авантюрном расследовании» (см. убедительные примеры, приведенные Н. Н. Кириленко), и в классическом детективе («Этюд в багровых тонах», «Горбун», «Убийство в Эбби-Грейндж» А. Конан Дойля, «Убийство в Восточном экспрессе» А. Кристи). Внимательно проанализировав основные аспекты поэтики «Провинциального часовщика», мы видим, что эта повесть, скорее всего, не принадлежит в чистом виде ни к одному из рассмотренных жанров криминальной литературы, но является контаминацией двух доминирующих в ней жанровых традиций «авантюрного расследования» и полицейского романа. Это вполне соотносится с авторской задачей представить читателю «плод запойного чтения детективов — от Эдгара По до братьев Вайнеров» (Пролог).
Однако рискнем выдвинуть гипотезу, что именно с таким смешением разных жанровых традиций связана и пезавершеппостьпроизведения как целого — согласно определению Е. В. Абрамовских, речь идет о «как сознательной, так и неосознанной авторской установке на внутреннюю или внешнюю незаконченность текста, наличие в нем лакун, темных
11 Разин В. М. В лабиринтах детектива: очерки истории советской и российской детективной литературы ХХ века. Саратов, 2000. URL: http://www.pseudology.org/chtivo/Detectiv/index.htm.
мест»12. Парадоксальным образом слишком богатый «творческий потенциал»13 , заложенный в тексте Назирова, препятствует его завершению, и замысел оказывается не реализованным в полной мере. Также и в методе расследования раскрывается лишь одна сторона личности героя, сочетающего в себе черты часовщика-профессионала и художника-любителя, рациональное и творческое начала. Это последнее оказывается доступным для героя лишь в сфере частной жизни, но не при раскрытии преступления, тогда как логика развития этого образа, логика дальнейшего построения повествования и сюжета в соответствии с опорой на определенные жанровые традиции требовали гармоничного сочетания обеих линий.
До сих пор мы говорили только о месте «Провинциального часовщика» в криминальной литературе. Однако аналогичным образом в этом произведении остается не до конца воплощенной и модель повести как канонического эпического жанра. Н. Д. Тамарченко выделяет следующие ключевые элементы ее инвариантной структуры: «Центр сюжета повести, как и всякого циклического сюжета, составляет испытаниегероя (в более или менее явной форме — прохождение через смерть). Но в этом жанре оно связано с необходимостью выбора. . . и, следовательно, с необходимостью этической оценки автором и читателем решения героя (или его отказа от решения)»14. Однако в повести Назирова выбор героя, определяющий все дальнейшее развитие сюжета, совершается уже в самом начале, когда Часовщик присоединяется к расследованию. Причем если причины, по которым герой отказывается переходить на постоянную работу в милицию, изложены подробно, его согласие участвовать затем в расследовании конкретного дела особо не мотивируется. Об этом упоминается почти мельком, после описания осмотра места убийства. Получается, что герой оказывается втянутым в расследование как бы стихийно, его рефлексия по поводу итогового решения отсутствует, а между тем именно этот выбор делает возможным все, что будет описано далее. Жанровая структура повести требовала бы или углубления во внутренний мир Часовщика, показанный очень скупо, или, напротив, ухода в изображение внешних опасностей как косвенного следствия совершенного героем выбора. Ничего этого, однако, не происходит, а «нападение на Васю» остается заявленным лишь в плане, который сохранился в авторских маргиналиях. Таким образом, испытание героя и его выбора с поправкой на то, что перед нами именно криминальная повесть, остается незавершенным.
Вероятно, во всем этом, если оставить в стороне возможные причины биографического характера, заключается внутренняя проблема, из-за которой автор отказался от завершения своего замысла.
12Абрамовских Е. В. Феномен креативной рецепции незаконченного текста (на материале дописываний незаконченных произведений А. С. Пушкина). Челябинск, 2006. С. 123.
13Тюпа В. И. Творческий потенциал пушкинских набросков // А. С. Пушкин: филологические и культурологические проблемы изучения: материалы международной научной конференции 28—31 октября 1998 г. Донецк, 1998. С. 17.
14Тамарченко Н. Д. Русская повесть Серебряного века. (Проблемы поэтики сюжета и жанра). М., 2007. С. 19.
