CC BY
20
М. Д. Воейкова
ИЛИ РАН — СПбГУ, Санкт-Петербург
ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ СВ / НСВ В РЕЧИ МАТЕРИ НА РАННИХ СТАДИЯХ УСВОЕНИЯ РЕБЕНКОМ ФОРМ ИМПЕРАТИВА В РУССКОМ ЯЗЫКЕ1
1. Введение
Противопоставление СВ/НСВ в современном русском языке в различных формах времени и наклонения относится к более широкой проблематике межкатегориального взаимодействия, предусматривающего иерархические отношения между грамматическими категориями. Согласно этой точке зрения, видовые контрасты, выраженные на лексическом уровне в противопоставлении глагольных лексем, по-разному проявляют себя на фоне различных модификаций времени и наклонения [Падучева 2010; Пу-пынин 1984, 1990, 1992, 1996а; Храковский 1990, 1996, 2012]. При этом вид характеризуется более высоким рангом по сравнению с формами времени и наклонения, так как выражается во всех глагольных формах, включая и нефинитные [Пупынин 1992: 222226, 1996а: 46-48]. Несмотря на то, что употребление видовых форм в императиве является объектом постоянного внимания лингвистов в последние десятилетия [Храковский, Володин 1986; Зорихина-Нильссон 2012; Падучева 1996; Храковский 1990, 1996, 2012; Ша-туновский 2009], тема далеко не исчерпана. В. С. Храковский допускает две возможности трактовки данного отношения: «Можно ли считать, учитывая, что в косвенных наклонениях время не представлено и вид непосредственно контактирует с наклонением, что в иерархии грамматических категорий по ранговой значимости наклонение все-таки следует за временем? Или, может
1 Работа выполнена 15 рамках проекта корпусного описания русской сраммагики «Русграм» (http://rusgram.ru), поддержанного РГНФ (14-04-00264, рук. Плунгян В. А. Семантико-синтаксический компонент интегрированного корпусного описания русскмй грамматики) и Программой фундаментальоык исрледов^ий Президиума РАН ««Корпусная лингвистика», 2012-2014, а также при финансовой поддержке Фонда Президента РФ, грант НШ-3135.2014.6 «Петербургская школа функциональной грамматики».
быть, следует считать, что в иерархии грамматических категорий следующим за видом по ранговой значимости является наклонение, а статус грамматической категории времени требует особой интерпретации» [Храковский 2012: 544]. В цитируемой работе обобщены имеющиеся данные по теории межкатегориального взаимодействия и определяет «ненулевую», или «реальную» его разновидность, для которой характерно взаимное влияние категорий, избирательность грамматических проявлений одной категории на фоне другой. Развивая идеи А. Айхенвальд и Р. Диксона, В. С. Храковский выделяет пять основных типов ненулевого взаимодействия, которые мы перечисляем ниже:
1) реализация определенной граммемы категории х исключает категорию у,
2) реализация определенной граммемы категории х исключает проявление одной из граммем категории у,
3) реализация определенной граммемы категории х приводит к формальному отсутствию различий между некоторыми граммемами категории у,
4) сочетание с определенной граммемой категории у приводит к изменению иерархии граммем категории х,
5) не все частные значения определенной граммемы категории х могут сочетаться с конкретными граммемами категории у [Храковский 2012: 541-542].
Можно сказать, что в этом перечне «сила взаимодействия» грамматических категорий убывает от первой разновидности к последней. Сравнительный анализ употребления видовых форм в императиве в различных языках показывает, что генетически и типологически родственные славянские языки существенно различаются именно по «силе взаимодействия» вида и наклонения. По данным Р. Бенаккио, в южнославянских языках (а также в новогреческом) употребление форм НСВ в императиве характеризуется высокой степенью агрессивности, что фактически исключает эти формы из нейтрального употребления ([Бенаккио 2004, 2010; Benacchio 2006], см. также [Backer 1965]).
Иными словами, взаимодействие вида и наклонения в этих языках относится к разновидности 2 указанной иерархии: реализация граммемы императива практически исключает употребление НСВ. В русском языке в императиве встречаются обе видовых
формы парных глаголов, однако, по наблюдениям В. С. Храков-ского, в повелительном и сослагательном наклонениях наблюдается деформация актуально-длительного значения НСВ, «от которого остается только его процессная составляющая» [Храков-ский 2012: 560]. Иными словами, для русского языка характерно взаимодействие вида и наклонения типа 5, при котором не все частные значения граммемы НСВ сочетаются с граммемой императива. Интересно проследить на материале детской речи, насколько рано наблюдается различие между СВ и НСВ в императиве в языке детей и особенно в речи их родителей. Речь, обращенная к ребенку, устроена таким образом, что в ней яснее, чем в диалогах между взрослыми, прослеживаются некоторые грамматические различия [Ringblom 2012: 208]. Современные исследования на материале лонгитюдных записей русских детей показывают, что количественное соотношение форм глаголов СВ и НСВ в детской речи соответствует аналогичной характеристике инпута [Гагарина 2008: 174-189].
Мы надеемся, что детальный анализ речи матери одного или нескольких детей (так называемый «case study») может пролить свет на некоторые проблемы описания грамматики языка взрослых. Актуальность такого подхода обоснована также и тем обстоятельством, что императивные высказывания в речи детей и их родителей отличаются повышенной частотностью. Это связано с неспособностью ребенка самостоятельно обслуживать себя и осуществлять самые простые действия, а также с его желанием постоянно испытывать границы родительского терпения и соответствующими запретами или пожеланиями взрослых. При этом количество прямых императивов зависит от того, какого стиля придерживается в общении взрослый участник коммуникации. Данные о том, какие группы родителей можно выделить на основе использования императивных высказываний, позволят обобщить отдельные случаи до статуса групповых особенностей. Целью таких исследований является достоверное описание того, как отдельные группы детей приходят к овладению языком. Анализируя употребление императивов в речи матери и маленького ребенка, мы постарались обозначить все прототипические случаи употребления видовых форм, которые мы будем в дальнейшем называть «императивными ситуациями» в соответствии с терминологией, принятой в теории функциональной грамматики А. В. Бондарко
(см., например, [Бондарко 1990]). Выбор этой теоретической модели объясняется тем, что она в наибольшей степени соответствует современным способам описания языка «с точки зрения употребления» и хорошо зарекомендовала себя именно в практике анализа видовых различий, которые не подчиняются общим правилам, но лучше всего могут быть обобщены в виде типовых контекстов.
2. Описание данных
По использованию императивов выделяют родителей, для которых характерен высокий уровень управления ребенком (high guidance), высокий уровень контроля (high control), а также высокий уровень негативного контроля (high negative control) [Crocken-berg, Litman 1990]. Возможно, существуют родители и с низким уровнем контроля, однако они обычно принадлежат к маргинальным группировкам и не попадают в поле зрения исследователей, ориентирующихся на семьи со средним уровнем дохода. Различие между этими коммуникативными стилями состоит в том, что в первом случае мать пытается убедить ребенка в необходимости или желательности каких-либо действий, подвести его к принятию самостоятельного решения и хотя бы внешне оставляет ему некоторое право выбора. Во втором случае она руководит ребенком с помощью прямых запретов и приказаний, в третьей группе матери не только прямо высказывают свои пожелания, не допуская возражений, но и демонстрируют раздражение в случае неповиновения. Новейшие исследования показывают, что у родителей с высоким уровнем негативного контроля (последний тип) дети хуже овладевают языком по сравнению со сверстниками, родители которых отказываются от прямых немотивированных запретов [Taylor et al. 2009: 387-402].
Диада «мать-ребенок», которая является предметом нашего внимания, может быть отнесена ко второму типу (высокий уровень контроля). Хотя в таких случаях редко можно говорить о выраженном типе (так как живые люди могут демонстрировать различные коммуникативные стратегии), мать Филиппа С., речь которого регулярно записывалась с 1;4 до 2;8 лет, склонна к директивному поведению. Вместе с тем, она не обнаруживает заметных черт негативного контроля, ведет себя с ребенком терпеливо и доброжелательно. Напомним, что сама по себе выраженная контролирующая
стратегия еще не является залогом неуспешной коммуникации матери и ребенка. На русском материале об этом пишет, например, Г. Р. Доброва [2007: 186-194]. Итак, мы ожидаем от наших информантов, с одной стороны, высокой доли употребления императивных форм, а с другой стороны, хорошего уровня взаимопонимания, который необходим для успешного овладения родным языком.
Филипп С. — первый ребенок в семье родителей, которых можно было в те времена (начало 90-х гг.) отнести к среднему классу по уровню образования и роду занятий, но с низким уровнем дохода, что объяснялось особенностями того периода. Мы анализируем записи спонтанной речи, которые делались без перерыва с интервалом не более трех недель, а затем были записаны в соответствии с правилами системы обмена данными по детской речи CШLDES [MacWhinney 2000]. Всего за время наблюдения зафиксировано 2003 глагольных словоупотребления в речи ребенка и 5937 употреблений форм глагола в речи матери. Около четверти всех глагольных форм в речи ребенка на начальном этапе составляют императивы. Это объяснимо как прагматическими условиями (тем, что ребенок в полтора года не способен самостоятельно осуществлять многие действия), так и тем обстоятельством, что императивные формы в русском языке просты по строению. Они либо представляют собой основу настоящего времени (так называемую «закрытую» основу, оканчивающуюся на согласный), например, читай, играй, целуй, либо содержат дополнительный суффикс -и: пиши, смотри, бери. Наличие или отсутствие выраженного показателя у формы императива связано с акцентной парадигмой глагола: если ударение в парадигме падает на основу, то суффикс -и не добавляется. Сравнительная простота образования этих форм является одной из причин того, что они появляются в речи детей в числе первых глагольных форм и даже могут замещать финитные формы, выступая как формы-посредники [Пупынин 1996Ь, 1998]. Позже количество императивов в речи ребенка падает до 10% и ниже, что связано с развитием глагольной системы и усвоением других форм.
Для удобства анализа речевая продукция Филиппа была разделена на три группы: 1) от 1;5 до 1;9 2) от 1;10 до 2;3 и 3) от 2;4 до 2;82. Выделение этих периодов соответствует трем основным
2 В соответствии с условными обозначениями, принятыми в Международной системе обмена данными по детской речи (СНШЭЕ8)
этапам развития морфологических противопоставлений в его речи: на первом этапе (преморфологии) морфологические оппозиции отсутствуют, все слова употребляются в единственной, обычно базовой форме. В речи Филиппа функцию базовой формы, несомненно, играл императив дай, который в этой роли конкурировал с инфинитивом дать. На первом этапе форма дай составляет половину всех императивных форм в речи ребенка. На втором этапе (протоморфологии) появляются первые противопоставления морфологических форм имен и глаголов. Постепенно происходит специализация форм императива для передачи прескрипций. Третий этап (условно называемый иногда этапом модулярной морфологии, или морфологии, напоминающей взрослую (adult-like)3) характеризуется тем, что речь ребенка обнаруживает минипарадигмы имен и глаголов, причем для их построения используются как наиболее частотные, так и наиболее продуктивные модели [Гагарина 2008: 86-144; Bittner et al. 2003; Stephany, Voeikova 2009]. Если два первых этапа характеризуются тем, что речевая продукция ребенка в значительной степени отражает инпут (речь, которую он слышит на входе), то последний этап отличается большой самостоятельностью и креативностью [Цейтлин 2009]. Именно на этом этапе можно ожидать осознанного выбора форм, хотя бы в ограниченном числе контекстов. Ниже мы приводим подсчеты всех форм и формоупотреблений в речи ребенка и матери для того, чтобы оценить размер данных по периодам.
Существенно, что частотность различных глаголов в речи Филиппа разительно отличается. Есть некоторые «излюбленные» глагольные формы, количество которых существенно превышает среднее. К ним относится, в первую очередь, глагол дать в формах инфинитива и императива. Из 55 употреблений императивных
[MacWhinney 2000], которая использовалась для кодирования и анализа данных, возраст ребенка обозначается по схеме 1;2.3, причем первое число означает количество полных лет, после точки с запятой следует количество полных месяцев и дней.
Для экономии места мы не затрагиваем здесь вопроса о модулярности морфологии и не обсуждаем, можно ли расценивать языковую систему ребенка сформированной к концу третьего года жизни. Это важный теоретический вопрос, не имеющий пока однозначного ответа в исследованиях по детской речи. См. об этом [КагтЛой^т^ 1992].
Таблица 1. Количество глагольных форм (types) и формоупотреблений (tokens) в речи Филиппа
1;5-1;9 1;10-2;3 2;4-2;8
Формы глагола 117 359 485
Формы императива 19 45 43
% форм императива 16% 13% 9%
Количество употреблений глагола 471 681 970
Количество употреблений императива 55 90 105
% употреблений императива 12% 13% 11%
форм, которые встретились в речи Филиппа в начальном периоде, 23 составляет форма дай. Примеры других императивных форм на первом этапе — брось, отдай, открой, пусти, иди, лети, кати, садись, одевайся, ложись, смотри. При этом только форма пусти встретилась 8 раз, все остальные появляются в речи 1-2 раза.
Формы пусти и дай занимают особенное место в языковой системе ребенка: они наиболее важны прагматически: пусти употребляется в тех многочисленных случаях, когда мама ограничивает свободу ребенка, а дай не просто символизирует требование объекта, но может использоваться в более широком значении — как сигнал к изменению ситуации, ср. каузативную интерпретацию этой формы С. Н. Цейтлин и приводимый ею пример дай темно в значении 'потуши свет' [Цейтлин 2009: 230], см. также работу Е. В. Бровко о ситуации передачи объекта [Бровко 2007]. Иными словами, это прескрипции широкого профиля, пожелания изменить ситуацию с помощью взрослого. Как и другие формы в это время, они относятся к «замороженным», то есть воспроизводятся в готовом виде и не обязательно противопоставлены другим формам того же глагола. Можно заметить, что доля императивных форм падает с возрастом, что вполне понятно, если учесть, что в период прото-морфологии и модулярной морфологии происходит стремительный рост глагольной парадигмы [Гагарина 2008: 121-135]. А вот процент формоупотреблений императива (tokens) неизменно превышает одну десятую всех глагольных форм, иными словами, каждый десятый глагол в речи ребенка содержит просьбу или требование.
В речи мамы распределение глагольных форм также неоднородно. В начальном периоде из 1075 форм императива 505 приходится на форму скажи. Это отчасти объясняется тем, что мама
Таблица 2. Количество глагольных форм (types) и формоупотреблений (tokens) в речи матери Филиппа
1;5-1;9 1;10-2;3 2;4-2;8
Формы глагола 638 733 724
Формы императива 108 74 74
% форм императива 17% 10% 10%
Количество употреблений глагола 2351 2409 2222
Количество употреблений императива 1075 308 257
% употреблений императива 46% 13% 12%
не привыкла к ситуации записи и пытается воздействовать на ребенка, чтобы он говорил как можно больше. В этом кроется причина неестественно высокого процента употреблений императива в начальном периоде. Дополнительные инструкции позволили сгладить это несоответствие. Однако не все можно объяснить искусственной ситуацией: если записи происходят регулярно почти каждую неделю, как в данном случае, информанты поневоле постепенно забывают о магнитофоне и разговаривают между собой как обычно. Частотность этой формы (которую при анализе мы вынуждены исключить из общих подсчетов) объясняется директивной стратегией матери Филиппа и тем, что он успешно овладевает языком с помощью имитации ее речи. Количество прескрип-ций в речи матери стабильно превышает или равно 10%, то есть мать употребляет императивы еще чаще ребенка. Существенно, однако, что всякая имитация избирательна: исключительное положение императива скажи в речи мамы мало повлияло на речевую продукцию Филиппа — он сам не употребил форму скажи ни разу. Другие частотные императивные формы в речи матери Филиппа — дай, давай, смотри, посмотри, подожди. Существенно, что из пяти частотных глаголов четыре находятся в отношении видовой соотносительности: иными словами, ребенок с самого начала получает в инпуте образцы видовых контрастов. Частотные формы в речи взрослого также воспроизводятся в готовом виде и склонны к грамматикализации — так, форма подожди близка по функции к междометию, а форма давай в половине случаев является частицей, которая сопровождается другой глагольной формой, ср. контексты давай поиграем, давай строить. В этой функции ее даже нельзя считать глаголом, но ребенок этого не
знает и воспринимает это слово в инпуте наряду с императивами. Поэтому мы сочли необходимым учитывать грамматикализованные формы императива в инпуте как особую его функцию.
Выделенные три периода оказались удобным инструментом для сравнения наших данных с данными других языков. До сих пор они были сопоставлены только с греческими данными, в дальнейшем планируется более широкое сопоставление.
3. Сравнительный анализ употребления видов в императиве в речи, обращенной к русскому и греческому ребенку
Пилотное сопоставление с данными греческого ребенка позволяет констатировать, что различие в употреблении видовых форм в императиве проявляется с самого начала их употребления [Stephany, Voeikova, in print]. При общей высокой частотности императивов в греческих и русских данных (в речи греческой девочки Меири также наблюдается спад от 30% форм повелительного наклонения в начальном периоде до 10% к концу второго года жизни), в соотношении видовых форм отмечена существенная разница. Если в русских данных доли форм СВ и НСВ практически равны, то в речи греческой матери формы НСВ встречаются только спорадически, а в конце исследуемого периода исчезают совсем. «Невежливость», агрессивность форм НСВ, отмечаемая исследователями речи взрослых греков [Backer 1965], очевидно, заставляет родителей исключить эти формы из речи, обращенной к детям. Кроме того, в греческом языке для особенно вежливой просьбы употребляются формы зависимого наклонения, которые совсем не отмечены в русском языке [Seiler 1952: 48]. Иными словами, императивная парадигма дополняется еще одной формой, и выбор совершается между нейтральными формами СВ и подчеркнуто вежливыми формами зависимого наклонения. Эта дополнительная возможность фактически укрепляет запрет на использование невежливых форм НСВ.
Общие для обоих языков правила выбора видовых форм в императиве основаны на категориальном значении СВ и НСВ. Так, императив СВ употребляется, когда прескриптор заинтересован в результате действия, ср. Открой дверь, пожалуйста. Формы НСВ обозначают прескрипцию повторяющегося действия: Пиши нам почаще!
Однако если прескрипция касается не просто совершения действия (откройте дверь), но сопровождается рекомендациями того, как оно должно совершаться, то в этом последнем случае в русском языке предпочтительна форма НСВ, ср. (1а) и (1б).
(1а) Откройте дверь, но открывайте медленно, а то она скрипит.
(1б) Anikste tin porta, sas parakalo, mono anikste tin siya, jati trizi.
В греческом предложении (1б) и во второй части употребляется форма СВ anikste 'откройте' (здесь и далее примеры из данных У. Штефани). В русском языке нет запрета на употребление обстоятельств образа действия при императиве СВ, однако в таком контексте, когда прескриптор задает обстоятельства процесса протекания действия, в речи взрослых обычно встречается императив НСВ [Храковский 2012: 557]. Это связано с тем, что, по мнению автора, в императиве сохраняется внимание к процессно-длительной фазе действия, выраженного глаголами НСВ. Именно этот семантический элемент активизируется при обстоятельствах образа действия, что и лежит в основе различного выбора формы вида в императиве в русском и в греческом языках. Впрочем, это различие проявляется не у всех глаголов: непредельные глаголы длительного действия (типа говорить) и в греческих примерах принимают форму НСВ при качественных обстоятельствах, ср. (2):
(2) Milate pjo siya, sas parakalo!
'говорите IPFV:IMP:2P тише, пожалуйста!'
Специфика русского языка проявляется только в группе предельных глаголов. Эти различия и приводят к тому, что русские дети получают на входе другое соотношение императивных форм по сравнению с греческими детьми. Более того, если в греческом инпуте доля императивов НСВ (в целом не превышающая 5% всех глагольных форм) со временем падает, то в речи русских родителей она даже может возрастать. Естественно, при этом возрастает и количество императивных форм, противопоставленных по виду в речи самого ребенка: в конце периода наблюдения (2 года 9 месяцев) они охватывают 4% всех глаголов, ср. (3):
(3а) Филипп: Нет, построй домик.
Мама: Я домик строю вместе с тобой.
(3б) Филипп: Ты вот этот строй, а это мой домик.
В примере (3) видовой контраст обусловлен различием между общей прескрипцией (3 а) и призывом к немедленному осуществлению действия (3б) [Зализняк, Шмелев 2000]. Играет роль и то обстоятельство, что во втором случае исполнитель уже осведомлен о том, какое именно действие ему необходимо совершить.
Наличие прямого дополнения в русском языке, как известно, не обязательно свидетельствует о том, что действие представлено как предельное. Поэтому переходные глаголы подчиняются тем же законам выбора видовых форм, что и непереходные: решающую роль при этом играет не наличие предела, а интерпретация действия. Часто она подчеркивается выбором глагольной приставки, ср. примеры (4):
(4а) Мама: ешь котлетку (в ситуации, когда Филипп уже сидит
за столом перед котлетой и не начинает ее есть (1;9)).
(4б) Мама: на, доешь это (протягивая ложку каши (1;8)) (4в) Мама: поешь несколько ложечек, вкусный суп-то (1;9)
В примере (4а) выбор формы НСВ обусловлен тем, что мама хочет инициировать начало действия, необходимость которого ясна и вытекает из общей ситуации. Этот оттенок значения НСВ в императиве упоминается во всех основных работах [Падуче-ва 1996, 2010; Зализняк, Шмелев 2000; Храковский 2012]. Примеры (4б) и (4в) показывают, что приставочные глаголы ведут себя как отдельное наименование действия и составляют отдельную, новую прескрипцию, даже если основное действие уже известно. Во всех трех случаях мама хочет, чтобы ребенок начал есть, однако оформляет свое пожелание по-разному — в (4а) как само собой разумеющееся действие, а в примерах (4б) и (4в) как новую модификацию своего обычного требования. Ребенок, все три раза сидящий за столом в одинаковом положении, выступает как адресат различных прескрипций и привыкает к тому, что при этом встречаются то формы СВ, то формы НСВ.
Различие между данными русского и греческого ребенка оказалось настолько разительным, что вопрос о функциях форм СВ и особенно НСВ в ранней детской речи на материале русского языка потребовал самостоятельного исследования.
4. Функции видовых форм императива в речи взрослого участника коммуникации
Описание правил употребления видовых форм основано на семантическом анализе узуса, однако обычно не учитывает частотных характеристик, иными словами, лингвист пытается объяснить все случаи употребления форм независимо от того, насколько часто они встречаются. При этом в поле зрения попадают наиболее выпуклые, заметные случаи, которые в обычной речи иногда встречаются очень редко. Хорошим примером такого анализа является выделение наглядно-примерного значения СВ, которое после описания А. М. Пешковским попадает во все перечни частных видовых значений, несмотря на то, что не является приметой ежедневного общения. Для описания речи ребенка необходимо выделять только те ситуации, которые актуальны для практики общения с детьми. Можно предположить, что именно они и составляют тот скелет видовых противопоставлений, на котором крепится вся система.
4.1. Неспецифические контексты
При анализе речи матери обращает на себя внимание тот факт, что в значительном числе случаев, особенно при частотных глаголах, формы СВ и НСВ часто оказываются взаимозаменяемы. Это в полной мере относится к противопоставлению частотных глаголов смотри-посмотри. С самого первого периода они встречаются в одних и тех же ситуациях, ср. (5а-в) и (5б-г):
(5а) Мама: Кто это? Вот здесь, смотри, кто это?
(5б) Мама: Кто это, папа? Посмотри!
(5в) Мама: На книге же видишь? Смотри, что белочки делают.
(5г) Мама: Скажи, а это куда друзья плывут?
Филипп: Куда?
Мама: Посмотри, на чем они плывут.
Оба примера (5а-б) относятся к возрасту 1;5. Можно заметить, что замена формы СВ на НСВ и наоборот в обоих случаях допустима. Нельзя сказать, что при этом предложение не меняется; форма СВ сообщает прескрипции оттенок новизны, говоря посмотри, мама желает изменить ситуацию, привлечь внимание,
то есть интерпретирует действия ребенка как отсутствие внимания. Говоря же смотри, она отображает ситуацию так, как будто действие уже началось и требует продолжения или интенсификации (особенно при удвоении типа смотри-смотри!). В данном случае выбор формы определяется не правилом, а узусом; формы СВ и НСВ находятся в отношениях свободной дистрибуции, однако выбор одной из них привносит в высказывание оттенок интерпретации, «интерпретационный компонент», по выражению А. В. Бон-дарко [Бондарко 2011: 287-293]. Примеры (5в-г) относятся к более позднему возрасту 2;8. Их также характеризует взаимозаменяемость форм, причем можно заметить, что СВ связан с более детальным рассматриванием картинки; мама употребляет СВ, если хочет обратить внимание на конкретную часть картинки, в то время как НСВ как будто бы отражает призыв к рассмотрению ситуации в целом. Из-за того, что примеры такого противопоставления единичны, мы не можем сделать однозначного вывода о тех временных функциях, которые видовые формы выполняют в коммуникации матери и ребенка. Можно только предположить, что создаются некоторые клише употребления форм, играющие роль вспомогательных механизмов для усвоения реальной картины.
Аналогичная картина выбора форм наблюдается и у глагола считать/посчитать/сосчитать4 В примерах (6а-г) представлены минидиалоги, в которых встречаются эти формы.
(ба) Филипп: Это сколько цыплен? (По-видимому, не хочет говорит цыпленков, т. к. чувствует ошибку, но не знает формы цыплят (2;2))
Мама: Ну, считай.
(бб) Мама: Четыре воробьишки.
Филипп: А это сколько? (о других птичках на картинке (2;2)) Мама: Считай.
4 Мы здесь принимаем рабочее («нестрогое») определение видовой пары как пары глаголов, связанных регулярными отношениями видового противопоставления в каком-либо одном значении [Храковский 2012: 545548]. Это определение соответствует практике употребления видовых форм в речевой деятельности [Русакова, Сай 2003], хотя и сильно расширяет состав видовых пар по сравнению с классическим пониманием [Бондарко 2011: 406-418].
(бв) Мама: А сколько у него лапок? Сосчитай
(Рассматривают жучка на картинке (2;4)
(бг) Мама: А сколько у велосипеда колес? Посчитай (2;5)
Приведенные примеры показывают следующую тенденцию: форма считай всегда может быть заменена на приставочную форму, однако при этом (так же, как и в случаях (5а-г)) наблюдается сдвиг значения: НСВ интерпретирует действие как естественное в данной ситуации и поэтому известное и призывает к его немедленному осуществлению, употребление приставочных форм (СВ) оформляет неожиданную для слушателя прескрипцию [Хра-ковский 1988, 1996, 2012: 557]. Не случайно форма НСВ встречается оба раза в реактивной реплике матери в ответ на вопрос ребенка, а форма СВ продолжает вопрос самой матери. Иными словами, в (6а-б) создается модель поведения: «если хочешь узнать количество предметов, сосчитай их», а в примерах (6в-г) счет представлен как метод манипуляции с предметом или картинкой — их можно взять в руки и раскрашивать, можно посчитать, можно просто рассматривать. Употребление одной и той же формы в сходных контекстах не является правилом, однако может составить статистическую тенденцию, которая и облегчает полексемное (item-based) усвоение грамматических форм.
Особенно часто в «неспецифических» контекстах встречаются формы НСВ. В наших данных 37% употреблений всех форм императивов НСВ могут быть свободно заменены на соответствующие пары СВ. Скорее всего это связано с тем, что СВ является немаркированной, менее настойчивой и более вежливой формой императива, употребление же НСВ требует специальных условий [Падучева 1996].
4.2. Формы императива СВ
Наиболее распространенным контекстом употребления СВ в наших данных является просьба или требование, высказанные впервые, ср. диалог (7):
(7) Филипп: Упала киса. Давай у ней тоже кроватку построим.
Мама: Спой ей колыбельную песенку.
Филипп: Баю-бай!
Первичные просьбы, предложения и пожелания часто встречаются во время совместных игр, так как участники развивают
игровую ситуацию, причем это развитие оказывается обычно неожиданным для собеседника. Довольно частотным контекстом СВ оказывается также вторичная, настойчивая просьба, ср. (8):
(8) Мама: Посмотри, это кто спит? Филипп: Кто это спит? Мама: Да, это кто спит? Филипп: Вот этот?
Мама: Да, с копытцами козлик, с бородой. Ну, посмотри, где у него борода.
В некоторых случаях оказывается существенным, как именно должно быть совершено действие, ср. распространенное в такой ситуации требование сделай сам, ср. также развернутую прескрип-цию в примере (9):
(9) Мама: А ты сделай так, чтобы места зверюшкам хватило. (Филипп строит домик из конструктора (2;2)).
В этом случае обычно подчеркивается имплицитная завершенность предполагаемого действия, то, что оно должно от начала до самого конца отвечать тем условиям, которые формулирует говорящий. Наконец, в некоторых случаях основанием для употребления СВ может быть акцент на завершенности действия, призыв к осуществлению его конечной фазы, ср. (10):
(10) Мама: Доешь котлетку и сразу гулять пойдем.
Распределение указанных контекстов в речи матери показано на диаграмме 1:
Диаграмма 1. Соотношение ситуаций употребления императива СВ
Просьба1 Способ Завершение Неспецифические Настойчивая
употребления просьба
70 1 60 -50 -40 -30 -20 -10 -0 -■
Как видно из приведенной диаграммы 1, подавляющее большинство контекстов употребления императива СВ приходится на ситуации первой просьбы («сделай нечто неожиданное») и настоятельной просьбы («ну сделай, как я просила»). Заметная доля употреблений встречается в неспецифических контекстах, т. е. в тех случаях, когда допустима свободная мена видовых форм. Необходимо заметить, что общее количество императивов в речи матери Филиппа не так уж велико. В Таблице 3 приведено абсолютное число употреблений для каждой разновидности императивных ситуаций (совокупное количество употреблений по всем трем периодам).
Таблица 3. Количество употреблений для каждой императивной ситуации с СВ
Первичная просьба Повторная, настойчивая просьба Неспецифические употребления Призыв к завершению действия Указание на способ осуществления
601 153 122 67 66
Оставшиеся два сегмента показывают долю требований исполнить действие до конца («доделай»), завершить его, а также те просьбы, в которых упоминается способ или цель совершения действия («сделай так, чтобы»). Последняя ситуация показывает, что в детской и детоцентрической речи нет предпочтения НСВ в высказываниях с обстоятельствами образа действия, характерного для речи взрослых .
4.3. Формы императива НСВ
Непрототипический императив НСВ рассматривается исследователями как семантически маркированный, «отягощенный» дополнительными функциями, из которых наиболее важными мы считаем вслед за Е. В. Падучевой 1) акцент на начальной фазе действия, 2) акцент на безотлагательном исполнении действия, 3) акцент на том, что действие вытекает из ситуации или необходимость его исполнения уже обсуждалась [Шмелев 1959; Паду-чева 1996, 2010; Шатуновский 2004]. В. С. Храковский выделяет следующие условия употребления императива НСВ:
5 Об этом же пишет Р. Бенаккио в отношении как славянских языков, так и новогреческого [Бенаккио 2010: 165].
1) если осуществление действия должно было начаться еще до произнесения прескрипции;
2) если осуществление действия должно было начаться «непосредственно после произнесения прескрипции»;
3) если ситуация уже известна агенсу-исполнителю. При этом «прескрипция требует, чтобы ситуация выполнялась определенным образом, т. е. с конкретным качественным параметром, обозначаемым соответствующим сирконстантом: Возле одной двери Чикин остановился и, обернувшись, сказал: — Сейчас посмотришь в глазок. Только смотри внимательно. И кого узнаешь, скажешь. — Он бесшумно сдвинул круглую заслоночку на форточке и кивнул Гурину. — Давай, смотри (М. Колосов)» [Храковский 2012: 557]. Можно сказать, что пункты 2 и 3 указанных списков перекликаются: безотлагательность действия всегда обозначается НСВ, осведомленность исполнителя о необходимости совершения действия (проистекающая из контекста или из ситуации) также отмечается у обоих авторов. Некоторые разночтения касаются пункта 1: если речь идет о начальной фазе действия, которое уже совершается, то НСВ может означать призыв к его продолжению, ср. отмеченную В. С. Храковским и Ю. Д. Апресяном тенденцию к редупликации форм в подобных случаях сидите-сидите, плачь-плачь [Апресян 2012; Храковский 2012: 556]. Императив в таком случае может иметь пермиссивный оттенок [Зорихина-Нильссон 2012: 203], особенно если он образован от глаголов неконтролируемого действия. В других случаях редупликация придает требованию оттенок особенной интенсивности, ср. пример Ю. Д. Апресяна: Гордись, гордись своей проклятой славой (=можешь гордиться) vs. Стыдись! Стыдись! (= должен очень стыдиться) [Апресян 2012: 20]. Итак, пункт 1 может быть сформулирован как призыв к немедленному началу действия, если оно еще не начато и призыв к его продолжению, если оно уже началось.
Все эти контексты (кроме редупликации) встречаются в условиях общения матери и ребенка. При этом каждое из условий, обозначенных в третьем пункте, само по себе может быть достаточно для выбора формы НСВ: наличие качественного параметра выполнения действия и то обстоятельство, что адресат прескрип-ции знаком с положением дел и знает сам, как поступить в этом случае, не обязательно должны быть связаны между собой. Так,
адресованные детям сентенции типа сиди прямо, читай внимательно, пиши аккуратно, учись хорошо всегда оформляются с помощью НСВ, однако ребенок не всегда может знать, какое именно предписание будет высказано в данный момент, и в этом смысле не обладает достаточным знанием ситуации. С другой стороны, естественно, что знакомство с ситуацией не обязательно предполагает наличие качественного параметра в прескрипции, ср. инструкции егеря во время охоты: Стой! Стреляй! Теперь убегай! Речь идет не о способе или образе совершения действия, а о его своевременности или очередности; сами же действия выводятся из фоновых знаний — даже начинающий охотник может предположить, что ему придется остановиться, выстрелить, а в случае опасности скрыться.
Для наших данных оказалось целесообразно выделить следующие разновидности употреблений: 1) повторная просьба, 2) неспецифическое употребление, 3) призыв начать действие, обычно имплицирующий и призыв к безотлагательному совершению действия, 4) настойчивая просьба, 5) императив при отрицании.
Ситуация повторной просьбы отмечалась нами специально в том случае, если условная видовая пара встречается в пределах одного и того микродиалога, ср. (11а-б)
(11а) Мама: А спой папе песенку. Спой песенку: ба-ай! Не хочешь папе песенку спеть, чтоб он спал хорошо. Ну давай пой: ба-ай!
(11б) Мама: Отпусти. Пусти! Пусти, куда ты? (Мама пытается отобрать у Филиппа провод от магнитофона (1;6)
Как видно, в этом случае ситуация пересекается с призывом начать действие, а также с призывом совершить его безотлагательно. Критерием выделения повторной просьбы был повтор глагольной лексемы, как в примерах (11 а—б). Акцент на начале действия иногда совпадает с формой пермиссива, ср. (12):
(12) Мама: Залезть хочешь? Залезай! (1;6)
В этом случае речь идет о ситуации, уже знакомой говорящему. По действиям Филиппа мама понимает его намерения и подбадривает его. Противоположный случай встречается при запретах, которые всегда выражаются формами НСВ: не ругайся, не трогай, не пищи, не ломай, не бросай и т. д. Превентивы, выраженные формами СВ, встречаются в единичных случаях, ср.: смотри не упади! (1;9).
Довольно трудно разграничить те случаи, в которых содержится призыв начать действие, от призывов совершить его безотлагательно, ср. (12) и (13):
(13) Мама: Не хочешь больше конфетку? Вытаскивай, положи сюда!
(Филипп закашлялся, мама беспокоится, что он может подавиться конфетой (1;11))
В примере (13) речь идет не столько о начале, сколько о скором завершении действия, о незамедлительном приступе к нему [Падучева 2010], однако ясно, что четкой границы между этими типами значений в наших данных нет.
Повтор императивной формы НСВ может означать призыв к интенсификации действия, ср. трактовку приведенного выше примера Ю. Д, Апресяна, который мы рассматривали как настойчивую просьбу, ср. (14):
(14) Мама: Держи их, держи зверюшек, а то они убегут! Вот так делай! (1;7)
В наших данных редупликация императива встречается только в этом значении, хотя можно допустить, что ситуация магнитофонной записи, во время которой мама и ребенок поневоле тесно взаимодействуют, препятствует реализации пермиссивной и «подбадривающей» функций редуплицированного императива, отмеченных в исследованиях речи взрослых. Прагматическим условием для этих употреблений является осознание говорящим того, в процессе какого действия находится адресат его речи, ср. пример (15) из Национального Корпуса русского языка6:
(15) — Не слыша ответа, она вздохнула: — Ну молчи, молчи... [Олег Павлов. Карагандинские девятины, или Повесть последних дней // «Октябрь», 2001]
Пример (15) показывает, что в редуплицированный императив с пермиссивным оттенком в обычном случае следует за
6 Поиск в основном подкорпусе НКРЯ дает 11 567 вхождений ре-дуплицированных императивов в разных функциях. Такая частотность требует особого внимания, но в рамках данной работы мы не рассматриваем эти случаи подробно.
актом восприятия: говорящий видит или слышит, что делает адресат и выражает согласие с тем, чтобы уже начатое действие продолжалось. Отсутствие таких примеров в наших данных, вероятно, имеет прагматические причины.
Функции императивов НСВ разнородны и плохо различимы: фактически повторная просьба в данном случае всегда имплицирует также и просьбу о начале действия. Различие между этими функциями и той, которая здесь названа «настойчивой просьбой», состоит в том, что в последнем случае речь идет о серединной фазе действия, которое говорящий просит не прекращать (а часто и усилить), ср. пример (14). Это значение часто выражается редупликацией формы иди-иди, убирай-убирай!, которая здесь имеет не пермиссивный (плачь-плачь), а усилительный оттенок. Это естественное соотношение для детской речи и речи, обращенной к ребенку, поскольку редупликация иконически передает семантику усиления.
Количественное соотношение указанных случаев представлено в Диаграмме 2.
Диаграмма 2. Соотношение ситуаций употребления императива НСВ
40 -,
35 - _
30 -25 -
20 - -
15 -10 -
5 - -
0 -I---,---,---,-1=1-,---,
Неспецифические Повторная Просьба начать Отрицание Настойчивая употребления просьба действие просьба
Сравнивая диаграммы 1 и 2, можно заметить, что формы императива СВ отличаются большей функциональной однородностью по сравнению с формами НСВ: первичная «неожиданная» просьба составляет более половины всех употреблений повелительного наклонения СВ, в то время как у форм НСВ нет выраженной лидирующей функции. При этом примерно в трети случаев употребления НСВ их можно без ущерба для смысла
заменить на СВ. В Таблице 4 ниже приводится количество употреблений (tokens) для императивных ситуаций НСВ.
Таблица 4. Количество употреблений для каждой императивной ситуации с НСВ
Неспецифическое употребление Повторная просьба Просьба начать действие Настойчивая просьба Отрицание
229 211 130 37 13
Основным специфическим значением императивов НСВ можно считать просьбу начать действие, которая отмечается в четверти случаев их употребления. Вторая «специализация» НСВ в повелительном наклонении связана с выражением отрицания. Однако отрицательные императивы (запреты) в наших данных встречаются нечасто, что можно объяснить директивной (но не негативно-директивной) стратегией матери и тем, что она знает о том, что речь записывается, и, возможно, воздерживается от большого количества запретов.
5. Заключение
Речь одного взрослого, адресованная одному ребенку, конечно, является недостаточным материалом для сколько-нибудь надежных выводов. Однако в результате ее анализа можно наметить вопросы и сформулировать гипотезы для будущих исследований на более достоверном материале. Анализ речи матери показывает, что дети, говорящие по-русски, с самого начала слышат образцы императивных высказываний с глаголами разных видов. Это является отличительной чертой общения с ребенком на русском языке — данные других языков (в нашем случае — новогреческого) обнаруживают явное предпочтение форм СВ. Употребление НСВ в русской речи, обращенной к ребенку, не имеет оттенка грубости или особенной настойчивости: настойчивая просьба может выражаться глаголами обоих видов, ср. возьми-возьми куклу, держи-держи его! При этом, как неоднократно отмечалось в литературе [Храковский 1988, 2012], глагол СВ манифестирует, что действие еще не началось, а глаголы НСВ употребляются тогда, когда действие уже идет и необходимо не
прерывать его. Возможно, частотные формы НСВ свидетельствуют о неформальном характере общения между матерью и ребенком.
Число неспецифических употреблений особенно значительно в контекстах НСВ (около трети всех случаев). Что заставляет маму в этих условиях предпочесть форму НСВ? Отчасти это можно объяснит за счет наиболее частотных глаголов, которые влияют на статистику, отчасти это может быть признаком той особой языковой ситуации, которая наблюдается при общении близких людей, манифестантом «своего мира», противопоставленного миру других людей. Специфическим значением форм НСВ является призыв к немедленному началу действия.
Можно заметить также и то, что в речи матери нашли отражение не все императивные ситуации, которые характерны для общения взрослых между собой. Так, высказывания с редупли-цированными императивами имеют не пермиссивный, а усилительный оттенок, качественные распространители при глаголе оказались характерны не для форм НСВ, как в речи взрослых, а наоборот — для форм СВ (сделай сам, сложи хорошо и т. д.). Эти особенности приводят к тому, что в речи матери создается упрощенная модель соотношения видовых форм в императиве с меньшим числом функций и с большей закрепленностью отдельных функций за формами. Появившись на более позднем этапе языкового развития ребенка высказывания с качественными распространителями при императивах НСВ, затем становятся все более частотными и сопровождают человека всю его жизнь. Образцы таких высказываний «Живите долго и счастливо!», «Работайте много и плодотворно, но не больше, чем хочется!», «Будьте здоровы и благополучны!» мы хотели бы адресовать дорогому Бенефицианту данного издания В. С. Храковскому с самыми теплыми чувствами.
Литература
Апресян 2012 — Ю. Д. Апресян. Грамматические категории глагола в активном словаре // М. Д. Воейкова (ред.). От значения к форме, от формы к значению. Сборник статей в честь 80-летия члена-корреспондента РАН А. В. Бондарко. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 15-31. Бенаккио 2004 — Р. Бенаккио. Глагольный вид в императиве в южнославянских языках // Ю. Д. Апресян (ред.). Сокровенные смыслы.
Слово. Текст. Культура. Сборник в честь Н. Д. Арутюновой, М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 267-275.
Бенаккио 2010 — Р. Бенаккио. Вид и категория вежлиости в славянском императиве. Сравнительный анализ. Slawistische Beiträge 472. MünchenBerlin: Verlag Otto Sagner, 2010.
Бондарко 1990 — А. В. Бондарко. К анализу категориальных ситуаций в сфере модальности: императивные ситуации // А. В. Бондарко (ред.). Теория функциональной грамматики. Темпоральность. Модальность. Л.: Наука, 1990. С. 80-90.
Бондарко 2011 — А. В. Бондарко. Категоризация в системе грамматики. М.: Языки славянских культур, 2011.
Бровко 2007 — Е. В. Бровко. Высказывания с семантикой передачи материального объекта на ранних этапах детской речи // С. Н. Цейтлин (ред.). Семантические категории в детской речи. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 220-243.
Гагарина 2008 — Н. В. Гагарина. Становление грамматических категорий русского глагола в детской речи. СПб.: Наука, 2008.
Доброва 2007 — Г. Р. Доброва. Освоение детьми функционально-семантического поля персональности // С. Н. Цейтлин (ред.). Семантические категории в детской речи. СПб.: Нестор-История, 2007. С. 181-200.
Зализняк, Шмелев 2000 — Анна А. Зализняк, А. Д. Шмелев. Введение в русскую аспектологию. М.: Языки русской культуры, 2000.
Зорихина-Нильссон 2012 — Н. В. Зорихина-Нильссон. Интенциональность грамматического значения видовых форм глагола в императиве: теория речевых актов и вежливость // М. Д. Воейкова (ред.). От значения к форме, от формы к значению. Сборник статей в честь 80-летия члена-корреспондента РАН А. В. Бондарко. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 190-207.
Падучева 1996 — Е. В. Падучева. Семантика и прагматика несовершенного вида императива // Е. В. Падучева. Семантические исследования. М.: Языки русской культуры, 1996. С. 66-83.
Падучева 2010 — Е. В. Падучева. Зеркальная симметрия прошедшего и будущего: фигура наблюдателя // Известия РАН. Серия литературы и языка 69, 3, 2010. С. 16-20.
Пупынин 1984 — Ю. А. Пупынин. Взаимосвязи категорий вида и залога в русском языке при функционировании форм несовершенного вида в пассивных конструкциях // А. В. Бондарко (ред.). Теория грамматического значения и аспектологические исследования. Л.: Наука, 1984. С. 175-188.
Пупынин 1990 — Ю. А. Пупынин. Функциональные аспекты грамматики русского языка. Взаимосвязи грамматических категорий. Учебное пособие к спецкурсу. Л.: ЛГПИ им. А. И. Герцена, 1990.
Пупынин 1992 — Ю. А. Пупынин. Системные связи грамматических категорий глагольного предиката в современном русском языке. Дисс. ... докт. филол. наук. СПб., 1992.
Пупынин 1996a — Ю. А. Пупынин. Грамматические категории русского глагола в их системно-парадигматических связях // А. В. Бондарко (ред.). Межкатегориальные связи в грамматике. СПб.: Д. Буланин, 1996. С. 43-61.
Пупынин 1996b — Ю. А. Пупынин. Усвоение системы русских глагольных форм ребенком // Вопросы языкознания 3, 1996. С. 84-94.
Пупынин 1998 — Ю. А. Пупынин. Элементы видо-временной системы в детской речи // Вопросы языкознания 2, 1998. С. 102-117.
Русакова, Сай 2003 — М. В. Русакова, С. С. Сай. Видовая пара русского глагола в индивидуальном лексиконе и речевой деятельности // Н. В. Богданова, Б. И. Осипов (ред.). Грамматическая и лексическая семантика. Памяти Л. Л. Буланина. СПб.: СПбГУ, 2003. С. 116-128.
Храковский 1988 — В. С. Храковский. Императивные формы НСВ и СВ в русском языке и их употребление // Russian Linguistics 12, 3, 1988. P. 269-292.
Храковский 1990 — В. С. Храковский. Взаимодействие грамматических категорий глагола. Опыт анализа // Вопросы языкознания 5, 1990. С. 18-36.
Храковский 1996 — В. С. Храковский. Грамматические категории глагола (опыт теории взаимодействия) // А. В. Бондарко (ред.). Межкатегориальные связи в грамматике. СПб.: Д. Буланин, 1996. С. 22-42.
Храковский 2012 — В. С. Храковский. Взаимодействие грамматических категорий: вид, время, наклонение // М. Д. Воейкова (ред.). От значения к форме, от формы к значению. Сборник статей в честь 80-летия члена-корреспондента РАН А. В. Бондарко. М.: Языки славянской культуры, 2012. С. 539-561.
Храковский, Володин 1986 — В. С. Храковский, А. П. Володин. Семантика и типология императива. Русский императив. Л.: Наука, 1986.
Цейтлин 2009 — С. Н. Цейтлин. Очерки по словообразованию и формообразованию в детской речи. М.: Знак, 2009.
Шатуновский 2004 — И. Б. Шатуновский. Императив и вид // М. Ю. Черткова (ред.). Труды аспектологического семинара филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. Т. 4. М.: МАКС Пресс, 2004. С. 253-280.
Шатуновский 2009 — И. Б. Шатуновский. Проблемы русского вида. М.: Языки славянских культур, 2009.
Шмелев 1959 — Д. Н. Шмелев. О значении вида в повелительном наклонении // Русский язык в школе 20, 4, 1959. С. 13-17.
Bakker 1965 — W. F. Bakker. The aspect of the imperative in Modern Greek // Neophilologus 49, 2-3, 1965. P. 89-103, 203-210.
Benacchio 2006 — R. Benacchio. Ancora su aspetto verbale e cortesia lingüistica nell'imperativo slavo: un parallelo col greco // C. De Lotto, A. Mingati (a cura di), Nei territori della slavistica: Percorsi e inter-sezioni. Padova: Unipress, 2006. P. 19-41.
Bittner et al. 2003 — D. Bittner, W. U. Dressler, M. Kilani-Schoch. (eds.). Development of Verb Inflection in First Language Acquisition: A Cross-Linguistic Perspective. SOLA 21. Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 2003.
Crockenberg 1990 — S. B. Crockenberg, C. Litman. Autonomy as competence in 2-year-olds: Maternal correlates of child defiance, compliance, and self-assertion // Developmental Psychology 26, 1990. P. 961-971.
Karmiloff-Smith 1992 — A. Karmiloff-Smith. Beyond Modularity: A Developmental Perspective on Cognitive Science. Cambridge, MA: MIT Press, 1992.
MacWhinney 2000 — B. MacWhinney. The CHILDES Project. Tools for Analyzing Talk. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Publishers, 2000.
Ringblom 2012 — N. Ringblom. The Acquisition of Russian in a Language Contact Situation: A Case Study of a Bilingual Child in Sweden [Acta universitatis stockholmiensis: Stockholm Slavic Studies 42]. Stockholm: Stockholm University, 2012.
Seiler 1952 — H. Seiler. L'aspect et le temps dans le verbe néo-grec. Paris: Les belles lettres, 1952.
Stephany, Voeikova 2009 — U. Stephany, M. D. Voeikova. Introduction // U. Stephany, M. D. Voeikova (eds.). Development of Nominal Inflection in First Language Acquisition: A Cross-Linguistic Perspective. SOLA 30, Berlin — New York: Mouton de Gruyter, 2009. P. 15-48.
Stephany, Voeikova 2012 — U. Stephany, M. D. Voeikova. Requests, a fundamental communicative motive: their meanings and forms in early Greek and Russian child language // F. Rainer et al. (eds.). Abstracts of the 15th International Morphology Meeting, Vienna University of Economics and Business, February 9-12, 2012, Vienna. Ansterdam: John Benjamins, 2012. P. 110.
Taylor et al. 2009 — N. Taylor, W. Donovan, S. Miles, L. Leavitt. Maternal control strategies, maternal language usage and children's language usage at two years // Journal of Child Language 36, 2. 2009. P. 381-404.
