CC BY
290
С. А. Ланцов
ПРОБЛЕМЫ ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ МЕЖДУНАРОДНОЙ ПОЛИТИКИ: ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ
В статье рассматривается взаимоотношение политики и права как общественных явлений. Констатируется, что право должно ограничивать негативные тенденции развития как внутриполитических, так и международных политических процессов. Делается вывод о том, что в международных отношениях на рубеже ХХ и ХХI вв. происходят фундаментальные изменения, поэтому международное правo тоже должно изменяться.
Ключевые слова: политика, право, международные отношения, международная политика, мировая политика, международное право, мировое право, суверенитет.
Становление и развитие и права, и политики происходит в неразрывной связи со становлением и развитием государственных форм организации общественной жизни. В истории политических учений и в современной политической науке существовало и существует множество концепций, авторы которых пытались и пытаются объяснить соотношение между политикой и правом. На наш взгляд, лучше всего это взаимоотношение можно понять на основе концепции немецкого политического философа и правоведа Карла Шмит-та. Сегодня интерес к данной концепции весьма велик у политологов и политических философов самой различной идеологической ориентации (см.: Михайловский, 2008).
К. Шмитт в своем понимании политического исходил из того, что для политической сферы главными являются взаимоотношения по линии «друг - враг», «свой - чужой». «Специфически политическое различение, — писал К. Шмитт, — к которому можно вести политические действия и мотивы, — это различение друга и врага. Оно дает определение понятия, определяя критерий, а не через исчерпывающую дефиницию или сообщение его содержания. Поскольку оно невыводимо из иных критериев, оно для политического аналогично относительно самостоятельным критериям других противоположностей: доброму и злому в моральном; прекрасному и безобразному в эстетическом и т. д. Во всяком случае, оно самостоятельно, не в том смысле, что тут собственная новая предметная область, но в том, что оно не может ни быть обосновано на одной из иных указанных противоположностей или же на ряде их, ни быть к ним сведено. Если противоположность доброго и злого просто, без дальнейших оговорок, не тождественна противоположности
© С. А. Ланцов, 2009
прекрасного и безобразного или полезного и вредного и ее непозволительно непосредственно редуцировать к таковым, то тем более непозволительно спутывать или смешивать с одной из этих противоположностей противоположность друга и врага. Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения или разделения, ассоциации или диссоциации; это различение может существовать теоретически и практически, независимо от того, используются ли одновременно все эти моральные, эстетические, экономические или иные различения. Не нужно, чтобы политический враг был морально зол, не нужно, чтобы он был эстетически безобразен, не должен он непременно оказаться хозяйственным конкурентом, а может быть, даже окажется и выгодно вести с ним дела. Он есть именно иной, чужой, и для существа его довольно и того, что он в особенно интенсивном смысле есть нечто иное и чуждое, так что в экстремальном случае возможны конфликты с ним, которые не могут быть разрешены ни предпринятым заранее установлением всеобщих норм, ни приговором "непричастного" и потому "беспристрастного" третьего» (Шмит, 1992, с. 40).
«В психологической реальности, — констатировал далее немецкий ученый, — легко напрашивается трактовка врага как злого и безобразного, ибо всякое различение и разделение на группы и более всего, конечно, политическое как самое сильное и самое интенсивное, привлекает для поддержки все пригодные для этого различения. Это ничего не меняет в самостоятельности таких противоположностей. А отсюда и наоборот: морально злое, эстетически безобразное или экономически вредное от этого еще не оказывается врагом; морально доброе, эстетически прекрасное и экономически полезное еще не становится другом в специфическом, то есть политическом смысле слова. Бытийственная предметность и самостоятельность политического проявляются уже в этой возможности отделить такого рода специфическую противоположность, как "друг-враг", от других различений и понимать ее как нечто самостоятельное» (Шмит, 1992, с. 40-41).
Право, в отличие от политики, представляет собой нормативную систему, призванную регулировать поведение и отношения людей во всех сферах, включая и политическую. Любые политические действия коллективных сил или индивидуальных субъектов с правовой, юридической точки зрения оцениваются в зависимости от того, соответствуют ли они действующим в данный момент нормам права, иначе говоря, для правовой сферы характерно базовое взаимоотношение по линии «законно - незаконно». Все, что соответствует правовым представлениям о законности и справедливо-
сти, одобряется, санкционируется, а все, что не соответствует, — осуждается и запрещается.
Правовой подход объективно противоречит политическому, поскольку незаконными могут быть как «чужие», так и «свои» политические цели и действия. Правовое регулирование, таким образом, призвано ограничивать заложенные в природе политики негативные и губительные для общества тенденции. Это происходит благодаря тому, что «правовые нормы "снимают" групповую заостренность политических требований, ибо вынуждены ориентироваться не только на сторонников данной политической линии, но и на всех граждан государства, предъявляя им общеобязательные требования, независимые от партийных пристрастий и антипатий. Право является той системой требований к совместному существованию людей, которая предопределена самой природой общества и без которой невозможно его существование, независимо от того — закреплены эти требования в действующих законах или нет. Поэтому право выступает здесь как своеобразный индикатор зрелости политики того или иного класса, слоя, нации, государства. Именно право фиксирует в обществе тот нижний предел общественных взаимотребований граждан в "добре и порядке", который необходим для совместного осуществления людьми жизни и власти, и при котором ни общество, ни индивиды не наносят друг другу ущерба своей социально (и политической) деятельностью. Выраженная в юридической форме (позитивном праве) правовая регламентация социального, в том числе и политического поведения граждан, особо возрастает на границах допустимого индивидуального поведения человека. Таким образом, право определяет границы и возможности деятельности как оппозиции, так и правящих структур. Поэтому подчинение ему властвующих кругов выступает одной из серьезных предпосылок как легитимизации политического режима, так и обеспечения его стабильности» (Основы политической науки, 1995, с. 95-96).
В реальной практике политика может диктовать свои условия праву и даже иногда подминать его под себя. В тоталитарных или авторитарных диктатурах сама формальная законность перестает соответствовать общепринятым представлениям о праве и становится лишь инструментом политического насилия. Но и в условиях демократии излишняя политизация правовой сферы губительно отражается на деятельности правоохранительных органов, подрывает веру граждан в законность и справедливость. Случается, что объективная политическая необходимость требует игнорирования и отбрасывания устаревших и отживших юридических норм. Однако это происходит только в чрезвычайных ситуациях, как правило, в
условиях быстрой и радикальной смены политического и общественного строя. Для современного правового и социального государства примат права над политикой является всеобщим и основополагающим принципом.
Право как общая нормативная система включает правовые системы отдельных государств, подразделяющиеся внутри себя еще и на отдельные функциональные отрасли. Наряду с внутригосударственным правом существует и международное право. Под международным, точнее, международным публичным правом принято понимать совокупность юридических норм, призванных регулировать отношения между государствами и другими международными акторами, обладающими соответствующей правосубъектностью. Поскольку нормы международного права должны действовать не в границах отдельного суверенного государства, располагающего всеми необходимыми атрибутами и ресурсами власти, а в межгосударственном пространстве, где никто не имеет монополии на соответствующие атрибуты и ресурсы, постольку международное право изначально имеет отличия от внутригосударственного. По мнению зарубежных и отечественных юристов-международников, международному праву можно приписать отсутствие суверенной правосоз-дающей власти, отсутствие суверенной исполнительной власти, обеспечивающей выполняемость международного права, частичное исполнение права, ограничение сферы вопросов, регулируемых международным правом, и отсутствие полновластного органа по осуществлению обязательной юрисдикции (см.: Каламкарян, 2006, с. 31). Одновременно отмечается, что международное право — это целостная и законченная система права, ориентированная на разрешение всех потенциально могущих возникнуть споров между государствами — основными его субъектами (Там же).
Вместе с тем у международного права есть весьма существенные преимущества перед другими общественными нормами, регулирующими международные отношения, а именно моральными и политическими нормами. Поэтому именно международному праву принадлежит ведущая регулирующая роль в современной мировой политике и международных отношениях. Взаимодействию политики и права в международных отношениях присущи как общие черты, характерные для соотношения политики права в целом, так и специфические, обусловленные спецификой международной политики и международного права. Международные отношения имеют многотысячелетнюю историю, в которой выделяется целый ряд этапов, отличающихся между собой как по характеру взаимодействующих международных акторов, так и по характеру и регулирующей способности присущих этим этапам международно-правовых норм.
Специалисты в области теории международных отношений Б. Бузан и Р. Литтл выделяют четыре таких этапа. Первый этап они называют предмеждународными отношениями, поскольку речь идет о временах, когда на Земле господствовали первобытно-общинные отношения, государств еще не было и речь шла о взаимоотношениях между государственно неорганизованными племенами. Второй этап охватывает период древнего мира и Средних веков, когда складывались межгосударственные отношения и стали появляться традиционные для международной политики проблемы. Этот этап Б. Бузан и Р. Литтл называют этапом древней и классической международной системы. На третьем этапе, начинающемся с XVI столетия, международные отношения постепенно превращаются в отношения между суверенными национальными государствами. Ключевым событием этого периода считается Вестфальский мирный договор 1648 г., положивший начало той международной системе, которую принято по аналогии с этим договором называть «вестфальской». Наконец, на рубеже XX и XXI в. можно говорить о начале вступления мирового сообщества в четвертый этап истории международных отношений, отличающийся как расширением числа международных акторов, так и изменением характера, масштабов и содержания традиционных и появлением новых международных политических проблем ( Buzan, 2000).
Периодизация истории международного права в целом совпадает, хотя и не полностью, с перечисленными этапами истории международных отношений. Истоки международного права можно найти еще на этапе «предмеждународных отношений». Такими истоками были обычаи, вырабатывавшиеся в ходе взаимодействия первобытных племен между собой. Эти обычаи становились основой установления отношений между ближними и дальними соседними государствами и племенами древнего мира. Применительно к древнему миру уже можно говорить о наличии международного права как системе норм, призванных регулировать формировавшиеся международные отношения. Как отмечают современные исследователи истории международного права (см.: Баскин, 1990), для него были характерны следующие черты: религиозный характер, регионализм, преимущественно обычный (то есть основанный на обычае, а не на договоре) характер. Эти же черты в основном присущи и международному праву Средних веков, с той только разницей, что в этот период постепенно возрастает роль договоров как источника международно-правовых норм. Схожесть международного права древности и Средневековья не случайны, поскольку речь шла, по сути, об одном и том же этапе истории международных отношений.
Вступление ведущих стран Европы в эпоху модернизации стало одновременно началом следующего этапа истории международных отношений. Одним из результатов модернизационных процессов явилось национальное государство. Существенное отличие национального государства от предшествующих видов государственности заключается в преобладании целерационального типа социального действия, что обнаруживается в характере устройства и функционирования основных социальных и политических институтов. Рационализация охватывает не только сферу внутренней общественно-политической жизни национальных государств, но и сферу международной политики, сферу отношений между самими государствами. В первую очередь это коснулось правового регулирования международных отношений.
Вплоть до наступления эпохи Нового времени международное право развивалось стихийно. Даже когда на смену обычным нормам стали приходить договорные, стихийный характер развития международного права еще сохранялся. Заключенные договора, как правило, либо фиксировали сложившиеся в практике международных отношений обычаи, либо определяли межгосударственные обязательства, исходя из конкретной, существующей в данный момент ситуации. Можно сказать, что развитие международного права всегда отставало от практики международных отношений, поскольку в основе этого развития лежал традиционный тип социального действия. В Новое время начинается формирование международно-правовой науки. Наряду с международным правом как системой юридических норм, регулирующих отношения между государствами, появляется и научная дисциплина, эти нормы изучающая. Появление и развитие международного права как отрасли правоведения стали предпосылкой рационализации правового регулирования международных отношений, характерного для третьего периода их истории.
Утверждение национальных государств как основных международных акторов и развитие международно-правовых исследований способствовали и появлению нового типа международного права, получившего в научной и учебной юридической литературе название «классический». Исходным пунктом становления классического международного права принято считать уже упомянутый Вестфальский договор 1648 г. Этот договор сформулировал доминировавшие в последующие два столетия международно-правовые принципы: принцип политического равновесия, принцип независимости светской власти от духовной и принцип юридического равенства государств. Договор предусматривал возможность применения коллективных санкций против агрессоров и возможность мирного разре-
шения международных споров, в нем нашли отражение нормы, ранее предложенные в своих работах юристами-международниками (Международное публичное право, 2004). Эпоха классического международного права охватила период от Вестфальского мира до окончания Первой мировой войны и соответственно до Версальско-Вашингтонской мирной конференции, на которой была создана Лига Наций.
Классическое международное право развивалось в результате целенаправленной и сознательной деятельности заинтересованных в регламентации своих взаимоотношений суверенных национальных государств в сторону превращения договоров в основной источник международно-правовых норм. В классическом международном праве четко прослеживается рациональное начало. Но, несмотря на явную рационализацию и определенную демократизацию классического международного права по отношению к международному праву предшествующих исторических эпох, оно все же сохраняло влияние этих эпох. В частности, вплоть до XX столетия признавалась законность колониализма и иных форм несамостоятельного статуса отдельных территорий и целых стран. Война хоть и рассматривалась как нежелательный способ разрешения политических конфликтов, но считалась вполне допустимой и подлежащей правовому регулированию типом межгосударственных «взаимоотношений». Этим классическое международное право отличается от той системы международного права, которая пришла ему на смену в XX в. До недавнего времени это международное право было принято называть «современным». Формирование современного типа международного права началось с Версальского договора и образования Лиги Наций и в основном завершилось созданием ООН.
Для международного права, действовавшего на протяжении второй половины XX в. и до сегодняшнего дня, характерны следующие черты: антивоенная направленность; антиколониальная сущность; значительный количественный рост договорных норм, «второе рождение» старых отраслей международного права (субъекты международного права, международно-правовая ответственность, морское право, право внешних сношений, право международных договоров и т. д.); возникновение обусловленных научно-технической революцией новых отраслей (право международной безопасности, космическое, экономическое, экологическое право, право международных организаций, права человека и т. д.); резкое расширение пространственной сферы действия международного права (весь земной шар, его суша и недра, Мировой океан, дно и недра, а также воздушное, космическое пространства и небесные тела) (Международное публичное право, 2004, с. 75).
В связи с дискуссией, которая разворачивается в научной литературе вокруг проблемы возможного вступления международных отношений в новый этап своей истории, вполне правомерен вопрос о том, не наступает ли и новый этап в развитии международного права. Этот вопрос обсуждается и в литературе по международному праву, и в работах по проблемам теории международных отношений. Но, прежде чем непосредственно обратиться к данному вопросу, необходимо рассмотреть, как в процессе становления и развития самой теории международных отношений в рамках ее основных направлений объяснялась сама природа международного права и его роль в международной политике.
Исторически первой природу международных отношений пыталась объяснить так называемая «реалистическая» теория. У ее истоков стоял еще древнегреческий историк Фукидид, а продолжателями в разные периоды были Н. Макиавелли, Т. Гоббс, Г. В. Ф. Гегель. С точки зрения «реалистов», в основе политики любого государства лежат его национальные интересы, а достижение внешнеполитических целей, вытекающих из этих интересов, обеспечивается соответствующей силой. Сила и представлялась главным регулятором международных отношений в целом. Изначально сторонники «реалистической» традиции скептически относились к регулирующим возможностям моральных или правовых норм. А Н. Макиавелли вообще отрицал их роль в политике, в том числе и международной. Г. В. Ф. Гегель указывал на недостатки, присущие международному праву его времени. Говоря о международно-правовых нормах, немецкий философ отмечал, что они не столько помогают разрешать международные конфликты, сколько способствуют их обострению, поскольку сами эти нормы «допускают столько толкований, что при самом точном определении всех возможных аспектов отношений всегда еще остается неисчислимое множество таких, по поводу которых могут вспыхнуть споры» (Гегель, 1978, с. 139). Гегель считал само международное право производным от силы, и поэтому оно не могло быть ей альтернативой.
Возникшая в теории международных отношений во второй половине XX в. школа политического реализма унаследовала основополагающие идеи своих предшественников. Однако в новых условиях прямая апологетика силового фактора в международной политике при полном отрицании, в духе Макиавелли, роли морали и права была уже невозможна. Основоположник школы политического реализма американский политолог Г. Моргентау и его последователи среди других национальных интересов, детерминирующих внешнюю политику любого государства, выделяли и «интересы поддержания мирового порядка». Этот «мировой порядок» можно
понимать и как существующие нормы международного права. Но с точки зрения политического реализма сила все-таки продолжала иметь преимущество перед правом. На этом строится и концепция неореализма, ставшая еще одной ступенью в развитии реалистической традиции. Кроме интереса и силы, к числу факторов, влияющих на внешнюю политику государств, неореалисты добавляют и так называемые «структурные ограничения». Речь идет о том, что каждое государство занимает определенное место в структуре международных отношений, которое и определяет его возможности в международной политике. Структура международных отношений, как считают неореалисты, формируется в результате взаимодействия государств между собой. Одним из продуктов этого взаимодействия, очевидно, могут считаться нормы международного права. Структурные ограничения, к которым можно отнести и требования, вытекающие из международного права, влияют на политику всех государств, кроме тех, которые способны благодаря своему силовому потенциалу их преодолевать. Эти наиболее сильные и влиятельные государства определяют формирование структуры международной системы, они же и меньше других от нее зависят. Данное теоретическое положение подтверждается на практике, когда некоторые, обладающие мощным потенциалом, государства идут на заведомые нарушения международно-правовых норм, не опасаясь каких-либо санкций со стороны мирового сообщества.
Международное право предписывает всем государствам определенные правила поведения, которые могут вступить в конфликт с текущими интересами государства. Политизированный подход требует учитывать, прежде всего, собственные интересы и действовать в соответствии с ними. Если такой подход берет верх, то правовая норма может отбрасываться как мешающая достижению намеченных политических целей. Реалистическая традиция либо прямо, как в ранних концепциях, либо завуалированно разрешает противоречие между политикой и правом в международных отношениях в пользу первой.
В противоположность фактически защищаемому представителями реалистического направления примату политики в международных отношениях современные международно-правовые концепции исходят их принципа господства права над политическими интересами. Российский специалист по международному праву Р. А. Ка-ламкарян пишет об этом: «Сущность международной жизни такова, что интересы отдельных государств могут столкнуться, нередко в результате возникают коллизии, то есть, говоря юридическим языком, конфликты интересов. Причем немедленное их прекращение
нереально. Самый лучший и желательный с точки зрения международного права способ урегулирования всех конфликтов — согласование специальных интересов отдельных государств с общечеловеческими интересами. Предпосылкой тому служит признание всеми странами господства права» (Каламкарян, 2004, с. 50).
Доктрина «господства права» связана с противоположным политическому реализму направлением в развитии теории международных отношений. В научной литературе данное направление принято называть либеральным, или либерально-идеалистическим, хотя его истоки можно найти в истории политической мысли задолго до появления либерализма как собственно идеологии. Уже в античности появилась идея космополиса — интеграции отдельных государств во всемирное универсальное государство, в котором исчезнут межгосударственные конфликты и войны и наступит состояние вечного мира. Впоследствии этого состояния или хотя бы относительной гарантированной безопасности и стабильности мечтали достичь путем создания международных организаций, но прежде всего путем превращения морали и права в главные регуляторы международных отношений. Окончательно либеральная доктрина международной политики оформилась в конце XVIII в. в работах И. Канта и Дж. Бентама. Именно Бентам наряду с термином «международные отношения» ввел в научный оборот и термин «международное право» (см.: Каламкарян, 2006, с. 30). Но еще до Дж. Бен-тама огромный вклад в становление и развитие международно-правовой науки внесли такие мыслители, как Э. Роттердамский, Г. Гроций, Э. Крюсе, Ш. И. де Сен-Пьер, Витторино де Фельтре. Их теоретические разработки сыграли свою роль и в практическом совершенствовании правовых механизмов регулирования международных отношений.
Попытки реализации некоторых положений либеральной доктрины для перестройки международных отношений в XX в. породили неоднозначные последствия, что послужило основанием ее оппонентам из реалистического лагеря охарактеризовать эту доктрину как «политический идеализм», то есть как оторванную от реальной жизни и неприемлемую для эффективной политики концепцию. Можно согласиться, что сторонники либерального подхода несколько идеализировали мотивы внешней политики государств, возлагали слишком большие надежды на правовые механизмы регулирования международных отношений. Отдельные сторонники либерально-идеалистической доктрины высказывали наивные суждения по поводу некоторых фактов и событий международной политики первой половины XX столетия. Однако если посмотреть на итоги мирового политического процесса в масштабе всего прошлого
столетия, то можно отметить, что влияние «идеалистов» на практику международных отношений оказалось не меньшим, а даже большим, чем влияние «реалистов». Это, например, выражается в создании и деятельности международных организаций, включая Организацию Объединенных Наций, а также в тех переменах, которые претерпело международное право в XX в. Как было отмечено выше, наступил качественно иной этап в его развитии и радикально изменилась роль международного права в мировом сообществе.
Несмотря на все эти перемены, фундаментальное, объективное противоречие между политикой и правом в международных отношениях сохраняется. Сохраняется и неоднозначность трактовок места, роли и возможностей международного права в современной мировой политике с точки зрения различных теоретических направлений. На наш взгляд, лучше всего понять механизм правового регулирования международных отношений можно на основе теории международных режимов. Генезис данной теории связан с давним спором между «реалистами» и «идеалистами» по поводу природы и закономерностей международных отношений. Идеи Т. Гоббса о «естественном состоянии» и «общественном договоре» имели и международный аспект. «Общественный договор» и создание на его основе государства преодолевает «войну всех против всех» не только в рамках отношений между индивидами, но и в международных отношениях. Хотя формирование мирового правительства, стоящего над отдельными государствами, могло бы преодолеть состояние «войны всех против всех», сам Т. Гоббс не верил в такую реальную возможность и считал, что каждое государство должно обеспечивать свою безопасность самостоятельно и выстраивать свою политику исходя из собственного эгоистического интереса. Последователи Т. Гоббса уже не считали «естественное состояние» в международных отношениях абсолютно непреодолимым. Заботясь о собственных интересах в первую очередь, государство как «разумный эгоист» может признавать интересы других государств и договариваться с ними о взаимоприемлемых нормах поведения. Другая позиция — «идеалистическая» — основана как раз на вере в возможность преодоления «естественного состояния» в международных отношениях путем создания наднациональных организаций и ограничения национально-государственного суверенитета.
Теория международных режимов представляет собой синтез двух вышеотмеченных подходов. Достижение договоренностей между государствами о нормах и правилах поведения в той или иной сфере и практическое соблюдение таких правил и стали называть «международным режимом». Общепризнанное определение поня-
тия «международный режим» принадлежит американскому политологу С. Краснеру. «Международные режимы — принципы, нормы, правила и процедуры принятия решения, вокруг которых сходятся ожидания акторов в определенной области» (International Regimes, 1983, p. 1). Такое понимание международных режимов практически полностью совпадает с тем, как в современной международно-правовой науке определяются сущность и механизм возникновения и действия норм международного права. Эти нормы рассматриваются как результат согласования воли государств. Российский специалист в области международного права Г. И. Тункин отмечал в связи с этим: «Нормы международного права — продукт не новой, единой высшей воли, а продукт согласования воль, и в этом состоит их существенное отличие от норм внутригосударственного права. Процесс согласования воль государств, завершающийся созданием нормы международного права, включает взаимообусловленность этих воль, выражающуюся в том, что согласие государства на признание той или иной нормы в качестве нормы международного права дается под условием аналогичного согласия другого государства или других государств. Иначе говоря, каждое государство, принимая ту или иную норму международного права и, следовательно, обязываясь ее соблюдать, рассчитывает на то, что другие государства так же, как и оно, будут соблюдать эту норму» (Международное право, 1994, с. 56).
Интересно отметить, что теорию международных режимов используют для обоснования своих выводов как современные неолибералы, так и современные неореалисты.
Неолибералы рассматривают создание международных режимов и их распространение на все новые сферы межгосударственных отношений как подтверждение действия объективной тенденции по перестройке таких отношении на основе общих для всех стран и народов универсальных норм, прежде всего норм международного права. Неореалисты, признавая необходимость согласования интересов государств в отдельных вопросах и необходимость выработки общих правил поведения в определенных границах, в то же время считают, что «естественное состояние» международных отношений преодолевается лишь частично, а в целом из этого состояния они не вышли и не выйдут в обозримой перспективе. Повторяя старые аргументы давнего спора о соотношении права и политики в международной жизни, представители либеральной традиции в современной теории международных отношений отдают предпочтение праву, а сторонники реалистической традиции — политике.
Но на рубеже XX и XXI вв. в этой давней дискуссии о правовом регулирования международных отношений появились и принципи-
ально новые аспекты. Говоря о проблемах, стоящих перед современным международным правом, российский юрист-международник Э. Кузьмин отмечает, что оно «переживает, надо признать, серьезные кризисные явления, обусловленные фундаментальными изменениями в мировых делах, распадом биполярной системы, нарастанием процессов глобализации. Нередко оно ощущает себя как бы загнанным в тупик мощным давлением подхода, согласно которому в мире есть одна по-настоящему суверенная держава — США ... Об этих процессах с большой тревогой говорил на проходившей в Мюнхене конференции "Глобальные кризисы — глобальная ответственность"» В. В. Путин, который указывал, что наблюдается «все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права. Больше того — отдельные нормы, да, по сути дела, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере, и навязывается другим государствам».
С другой стороны, международное право испытывает «ветры перемен, возникающих под воздействием разрастающихся трещин в евроатлантической солидарности, экономического подъема в таких государствах, как Бразилия, Россия, Индия, Китай и другие, постепенно реанимирующегося в качестве полюса силы движения неприсоединения, наконец, все более широкого распространения общечеловеческих идей, оказывающих заметное влияние на международное общественное сознание. Сохранится ли международное публичное право в традиционном, складывающемся веками понимании или его вытеснят иные правила и нормы, в качестве субъектов которых на первый план будут выдвигаться не государства, а физические и юридические лица, транснациональные корпорации и неправительственные организации? Как суждено уживаться международному праву с виртуальным миром, выражаемым средствами современных информационных технологий, в том числе Интернетом и его аналогами. Сегодня это, увы, далеко не праздные вопросы» (см.: Кузьмин, 2007, с. 139-140).
Попробуем разобраться с некоторыми из этих вопросов. Один из таких вопросов — дискуссия вокруг основополагающих принципов классического и современного международного права — принципов суверенитета и суверенного равенства государств. В конце XX в. в работах как зарубежных так и российских авторов довольно часто стали высказываться мнения о необходимости демонтажа Вестфальской системы, и прежде всего о размывании ее основополагающего фундамента — суверенного национального государства.
На самом деле, как отмечают некоторые исследователи, «постепенная деструкция Вестфальской системы началась не 11 сентября 2001 г., а более чем за сто лет до трагических событий в Нью-Йорке и Вашингтоне» (см.: Иноземцев, 2005, с. 17).
Что представляли собой государства, подписывавшие в 1648 г. Вестфальский мирный договор, положивший конец Тридцатилетней войне? Это были западноевропейские государства, идентичные по своей цивилизационной природе и по тогдашнему политическому устройству. Все они по форме правления были абсолютными монархиями, во главе которых стояли наследные правители. В соответствии с Вестфальским договором, подписавшие его стороны признавались равными между собой в формально-правовом отношении. Взаимоотношения между европейскими государствами, ранее находившиеся под сильным влиянием личных и семейных факторов, стали обезличенными, рационализированными, гораздо легче поддающимися регулированию с помощью формализованных норм права. С точки зрения политики никакого реального равенства между государствами никогда не было, нет и быть не может; международные отношения на протяжении столетий основывались не на формально-правовом равенстве, а на балансе сил. Так было и во времена Вестфальского мира. Но после его заключения начался процесс утверждения формально-правового равенства в качестве универсального принципа всей системы международных отношений. Окончательно этот процесс завершился принятием Устава Организации Объединенных Наций, где уже прямо говорилось о «суверенном равенстве» государств, а не просто о государственном суверенитете. Однако формально-правовое равенство не устранило и не могло устранить реального неравенства политических и в еще большей степени экономических потенциалов. В итоге фундаментальное противоречие между политикой и правом в международных отношениях получило новое подтверждение, например, в том, что при создании Организации Объединенных Наций постоянные члены ее Совета Безопасности получили явные преимущества перед другими государствами при принятии решений.
Наряду с противоречием между политикой и правом проявилось противоречие и между правом и экономикой. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что в международных экономических организациях стала распространяться практика так называемого «взвешенного голосования», при котором количество голосов у государств-членов напрямую зависело от их экономического потенциала и соответствовало вкладу этих государств в экономические ресурсы соответствующих организаций. Принцип суверенного равенства государств в данном случае явно приносился в жертву экономическим
интересам, часто оказывавшим на политику современных государств гораздо более сильное влияние, чем интересы иного характера.
Создание ООН придало Вестфальской системе окончательно глобальный характер, но это стало результатом длительного, сложного, неоднозначного процесса. Принципы Вестфальского договора сами по себе еще не могли превратить тогдашние европейские страны в национальные государства, но создали необходимые правовые формы взаимоотношений между ними. Процесс становления национальных государств в Европе протекал на основе технологической, экономической и социально-политической модернизации, происходившей во второй половине XVII, на протяжении XVIII и XIX вв. Лишь только в XIX столетии можно говорить о Вестфальской системе как о системе отношений между суверенными национальными государствами, то есть качественно однотипными международными акторами.
Однако Вестфальская система оставалась, как и прежде, не глобальной, а лишь региональной европейской системой. «По прошествии двух столетий после заключения Вестфальского договора, к середине XIX в., — отмечает В. Иноземцев, — мир представлял собой сложную систему, политические контуры которой не были начертаны исходя из некоего единого принципа. Наиболее мощный "центр силы" (если выражаться современным языком) находился в Европе, где правила, установленные Вестфальским договором, представлялись практически абсолютными (частые их нарушения в ходе объединения Германии и Италии вряд ли можно считать существенным исключением из правила). Европейские державы контролировали свои заморские колонии, в которых либо вообще не было суверенных властителей, либо предполагалось, что таковые не могут считаться равными европейским (классическим примером может служить положение местных раджей в годы британского владычества в Индии)» (Иноземцев, 2005, с. 12-13).
Но наряду с европейскими государствами, придерживавшимися вестфальских принципов, были и те государства, которые их не признавали, и те государства, на которые эти принципы не распространялись. Например, Соединенные Штаты Америки возникли уже после подписания Вестфальского договора, поэтому в нем не участвовали и не считали себя связанными его положениями. Как отмечает В. Иноземцев, в середине XIX в. «возникал серьезный "центр силы" в виде приверженных филадельфийской системе Соединенных Штатов Америки, которые, по сути, не признавали вестфальских принципов; знаменитое заявление Дж. Адамса от 4 июля 1821 г. о том, что сердце Америки, ее благословение и молитвы бу-
дут там, где бы — сейчас или в будущем — ни водружалось знамя свободы и независимости, как и провозглашенная 2 декабря 1823 г. "доктрина Монро", распространявшая зону влияния США практически на все Западное полушарие, свидетельствовали, что Америка строит внешнюю политику на иной, нежели европейские страны, основе, "напрямую бросая вызов Вестфальским нормам", и имеет своей целью "создать буферную зону" между Вестфальской системой и Филадельфийским союзом» (Там же, с. 13). Европейскими странами и США число международных акторов к середине XIX столетия отнюдь не исчерпывалось, поскольку «к этому времени существовали и независимые государства, которые не относились ни к вестфальской, ни к филадельфийской системе, — это Оттоманская империя, Персия, Китай, Япония, Сиам, а также (с определенными оговорками) новообразованные латиноамериканские государства. Наконец, имелись обширные территории (в первую очередь в Африке), которые вообще не рассматривались как защищенные чьим бы то ни было суверенитетом» (Там же). Как констатирует, подводя итоги своего анализа, политолог, «в результате относительно непродолжительной эволюции вестфальских порядков сформировались "четыре мира", до поры до времени не соприкасавшиеся друг с другом (заметим, что в XVШ-XIX вв. большинство вооруженных конфликтов, в том числе даже на "периферии" евроцентричного мира, либо инициировались европейцами, либо же происходили с их участием)» (Там же).
Прошло еще столетие, прежде чем эти «четыре мира» слились в один, хотя бы формально. Произошло это благодаря созданию Организации Объединенных Наций и ее деятельности, а также благодаря предшествующей ей Лиги Наций, деятельность которой можно рассматривать как распространение вестфальских принципов на весь мир, превращение их в глобальные и универсальные. Но такая глобализация Вестфальской системы сопровождалась выхолащиванием ее внутреннего содержания и деградацией лежащих в ее основе норм и принципов. В результате, отмечает В. Иноземцев, «не все суверенные или квазисуверенные субъекты международных отношений ныне признаются таковыми и, напротив, некоторые признаваемые суверенными субъекты совершенно не отвечают тем требованиям, которые логично было бы им предъявить. Эта проблема отчасти порождается сложными и продолжительными традициями, но именно они и нуждаются в ревизии» (Там же, с.16).
Именно такая ревизия и предлагается в современных неолиберальных концепциях международных отношений, расширяющих число международных акторов, с одной стороны, и ставящих под сомнение актуальность принципов государственного суверенитета,
с другой стороны. Нельзя не признать, что неолиберальные концепции возникли не на пустом месте, а отразили и по-своему интерпретировали тенденции мирового развития последних десятилетий. Действительно, и число негосударственных акторов увеличилось, и принцип суверенитета в его вестфальском понимании не всегда применим к современной мировой политике. Но нынешние неолиберальные концепции повторяют присущий традиционному либерализму чрезмерно оптимистический взгляд на перспективы развития международных отношений.
Ранее идеалистические мечты о наступлении «вечного мира» были связаны с представлениями о торжестве объединяющих все человечество универсальных норм и переустройстве на их основе механизмов регулирования международной политики. По мнению сторонников современных неолиберальных концепций, такая перестройка происходит сегодня, и, следовательно, недалек тот день, когда наступит торжество общечеловеческих универсальных норм. Причем речь будет идти о нормах, отличающихся от тех, которые действовали в прошлом. В частности, на смену нормам международного права, построенным на признании суверенитета отдельных государств и являющихся продуктом согласования их суверенной воли, должны, по мнению некоторых неолибералов, прийти нормы так называемого «мирового права».
Собственно, о мировом праве стали говорить в западной научной литературе по проблемам теории международных отношений еще в 50-60-е годы XX в. (см.: Clark, 1966, p. XVII—LII). Это мировое право будет носить надгосударственный и транснациональный характер и, как считают современные сторонники данной идеи, будет полностью соответствовать природе международных отношений XXI столетия.
Давая характеристику неолиберальной концепции «Мирового гражданского общества» (МГО), российские исследователи А. П. и П. А. Цыганковы, отмечают, что один из признаков становления МГО сторонники данной концепции видят в возникновении «мирового права, основой которого становятся универсальные этические принципы и которое отказывается от скрупулезного соблюдения национального суверенитета, служившего базовым принципом международного права. Сюда относят прецедентное, по сути, право "гуманитарного вмещательства", которое было положено в основу действий западных стран и НАТО в 1990-е годы в Ираке, Руанде и Югославии (напомним, что в первом и третьем случаях эти акции были осуществлены на основе решения Совета Безопасности ООН и получили поддержку со стороны России, тогда как в третьем слу-
чае, проигнорировав отрицательное отношение мирового сообщества к вооруженной интервенции в Югославию, страны НАТО во главе с США осуществили его в одностороннем порядке, поправ тем самым нормы международного права и, в частности, статью 2, п. 4 главы I, а также статьи 39, 46, 47, п.1; 48, п.1 главы VII Устава ООН). Этапами в формировании неолиберального проекта мирового права стали также создание в конце 1990-х годов постоянно действующего Международного уголовного суда, в компетенцию которого было включено, в частности, рассмотрение дел, связанных с преступлениями против человечества, и арест обвиненного в таких преступлениях чилийского экс-диктатора А. Пиночета, совершенный британскими властями при одобрении ряда других европейских правительств и США, невзирая на возражения многих других государств, усмотревших в этом акте нарушение государственного суверенитета» (Цыганков А. П., Цыганков П. А., 2006, с. 173-174).
Даже если у авторов проекта мирового права есть благие намерения добиться повсеместного торжества принципов законности и справедливости, создать условия для беспрепятственного уголовного преследования лиц, совершивших преступления международного характера и международные преступления, эти благие намерения приходят в противоречие с политическими реалиями сегодняшнего мира. Только в таком мире, где сбудется старая либерально-идеалистическая мечта о мировом правительстве, правовые нормы, регулирующие отношения между частными лицами, не будут иметь каких-либо пространственных ограничений в своем распространении и действии. Сегодня же до такого состояния, даже если бы оно было бы и возможно, очень далеко. Следовательно, подмена традиционных международно-правовых норм какими-либо новыми нормами на практике может дестабилизировать международные отношения и усилить степень их конфликтогенности.
Опыт международных отношений последних лет показывает, что ссылки на изменившиеся обстоятельства и устарелость существующих международно-правовых норм используются некоторыми государствами скорее для оправдания собственной политики, ведущей к нарушению этих норм. Такая практика в международных отношениях является вдвойне опасной, поскольку действующее международное право по-прежнему не исключает потенциальной возможности возникновения коллизий между нормами и даже основополагающими принципами.
Как показали события минувшего года вокруг Косово, а затем в Абхазии и Южной Осетии, объективно существует коллизия между принципом территориальной целостности государств и принципом самоопределения наций. Автор данной статьи в свое время преду-
преждал о том, какой резонанс может вызвать прецедент признания независимости края Косово. Так оно и случилось в действительности (см.: Ланцов, 2006). В споре о международно-правовой основе признания независимости Косово, с одной стороны, Абхазии и Южной Осетии, с другой стороны, проявились политизированные подходы, отражающие интересы выступающих в поддержку либо одного, либо другого варианта государств (см.: Черниченко, 2008). В связи с последними событиями необходимо решить вопрос о правовом механизме реализации принципа самоопределения, который позволил бы избежать ситуаций, подобных одностороннему провозглашению независимости Косово. Назрела необходимость скорректировать целый ряд норм права международной безопасности и в связи с такой по-прежнему актуальной задачей, как борьба с террористическими угрозами и вызовами.
Следует помнить о неоднозначности и противоречивости взаимоотношения права и международной политики, поскольку они имеют разную основу и поэтому могут вступать между собой в противоречие, в том числе и в международных отношениях. По своей природе международное право призвано сглаживать, преодолевать и ограничивать опасные для всего человечества тенденции как во внешней политике отдельных государств, так и во всей системе международных отношений. Но и само международное право может отставать от потребностей общественного развития и поэтому утрачивать способность эффективно регулировать межгосударственные взаимодействия. Для того чтобы избежать подобных ситуаций, а при их возникновении находить из них наиболее оптимальный выход, необходимо постоянное влияние политической практики на международное право, без чего невозможна его эволюция в соответствии с потребностями этой практики.
Литература
1. Баскин Д. Я., Фельдман Д. И. История международного права. М.: Наука, 1990. 356 с.
2. Гегель Г. В. Ф. Политические произведения. М.: Наука, 1978. 437 с.
3. Иноземцев В. К воссозданию Вестфальской системы: хаос и порядок в международных отношениях (статья первая) // Мировая экономика и международные отношения. 2005. № 8. С. 11—18.
4. Каламкарян Р. А. Господство права (Rule of Law) в международных отношениях. М.: Наука, 2004. 494 с.
5. Каламкарян Р. А. Философия международного права. М.: Наука, 2006. 207 с.
6. Кузьмин Э. Международное право на распутье // Международная жизнь. 2007. № 7-8. С. 125—143.
7. Ланцов С. А. Политика и право в международных отношениях: теоретические концепции и внешнеполитическая практика // Мировая политика: проблемы теоретической идентификации и современного развития: Ежегодник-2005. М.: Росспэн, 2006. C. 32—47.
8. Международное право / Под ред. Г. И. Тункина. М.: Юрид. лит-ра, 1994. 512 с.
9. Международное публичное право / Отв. ред. К. А. Бекяшев. М.: ТК Велби; Изд-во «Проспект», 2004. 928 с.
10. Михайловский А. Понятие политического в эпоху «постполитики» // Международная жизнь. 2008. № 7. С. 32-47.
11. Основы политической науки. Ч. I / Под ред. В. П. Пугачева. М.: О-во «Знание», 1995. 224 с.
12. Цыганков А. П., Цыганков П. А. Социология международных отношений: Анализ российских и западных теорий. М.: Аспект Пресс, 200б. 238 с.
13. Черниченко С. Двойные стандарты // Международная жизнь. 2008. № 12. С. 63-71.
14. Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 37-67.
15. Buzan B., Little R. International Systems in World History: Remaking the Study of International Relations. Oxford: Oxford. Univ. Press, 2000. 348 p.
16. Clark G, Sohn B. World Peace Through World Law. Two Alternative Plans. Cambridges, Massachusetts: Harvard Univ. Press, 1966. 289 p.
17. International Regimes / Ed. S. Krasner. Ithaca (New York): Cornell Univ. Press, 1983. 412 p.
