CC BY
74
УДК: 81
ББК: 81.2-03 М 29
Мартыненко Н.В.
ПРОБЛЕМА ДИАГНОСТИРУЮЩИХ ПРИЗНАКОВ ГЕНЕЗИСА РУССКОГО
ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА
Martynenko N. V.
THE DIAGNOSTIC SIGNS ISSUE OF THE RUSSIAN LITERARY LANGUAGE
GENESIS
Ключевые слова: генезис русского литературного языка, рефлексы праславянских сочетаний.
Keywоrds: the Russian literary language genesis, the reflexes of the Slavic combinations.
Аннотация: в статье рассматривается проблема диагностирующих признаков генезиса русского литературного языка в классических трудах известных русистов и в системе русского языка. Конкретный лингвистический анализ системных связей генетических коррелятов в истории русского языка позволяет объяснить специфику их соотношений, взаимодействия и отбора, а также проверить реальность действия выдвигаемого большинством исследователей лексико-семантического фактора в закреплении той или иной по происхождению лексемы.
Abstract: the article deals with the diagnostic signs issue of the Russian literary language genesis both in classical works of the Russian famous philologists and in the system of Russian language. The specific linguistic analysis of system links of the genetic correlates in the history of the Russian language helps to explain the specifics of their correlations, interaction and selection, as well as to check the reality of action proposed by the majority of researchers of the lexico-semantic factor in the consolidation of the varying origin tokens.
Вопрос об отношениях между восточнославянским и старославянским языком до сих пор не имеет обоснованного однозначного ответа1. М.В. Ломоносов впервые развёл два языка и попытался определить некоторые характерные черты каждого. Старославянский язык, по его мнению, мы можем наблюдать в «книгах церковных на славенском языке» - «переводах Ветхого и Нового завета, поучениях отеческих, духовных песнях Дамаскиновых и других творцов канонов»2, то есть в строго определённым круге текстов, которые в силу своей религиозной направленности являлись эталонными, что приводило к определённой консервации текста, поэтому «многие места оных переводов недовольно вразумительны»3. Однако в целом церковные книги были доступны для понимания, чем помогали «умножать довольство российского слова», а также подкрепляли общность славянских языков, «народов славянского поколения, которые греческого исповедания держатся»4. Некоторые особенности взаимовлияния двух языковых стихий М.В. Ломоносовым были зафиксированы и систематизированы в «теории трех штилей», где он, с одной стороны, убедительно доказал допустимость органичного синтеза двух различных языковых начал, а с другой стороны, определил более сложную иерархию разнородных языковых средств, нежели двухчленное противопоставление славянизмов как признаков высокого стиля и компонентов исконно-русской лексики.
А.И. Соболевский указывает, что ещё в домонгольскую эпоху церковнославянский язык был доступен русским для понимания и в устной, и в письменной форме: «церковнославянский язык русского извода, то есть с известным количеством постоянных и случайных русизмов, употреблявшийся в качестве русского литературного языка, первоначально был очень близок к живому русскому языку, и в домонгольский период русский мог без затруднения понимать употреблявшиеся в России церковнославянские тексты как болгарского, так и русского происхождения^.. ,>Таким образом, между литературным языком и живым языком России не было бездны»5. Нельзя не согласиться с его утверждением, что уровень овладения церковнославянским языком был различен, от этого зависела и степень точности его передачи в своих произведениях древнерусскими авторами: «церковнославянский язык, находившийся в перенесённых из Болгарии текстах, не имел у нас грамматического определения <...> идеал церковнославянского языка представлялся каждому из книжных людей различно - смотря по его грамотности и начитанности, смотря по особенностям его местного говора, окрашивавшим бывшие у него в руках книги» .
Постепенно с конца XIV века церковнославянский язык и русский обиходный язык все более расходятся и в грамматике, и в сфере применения. Это связано прежде всего с тем, что церковнославянский язык, изначально не имея устной формы, представлял собой корпус определенных текстов и «только в конце XIV в. стали переводить грамматики ... и
у
попытались изъяснить его парадигму через греческий образец, как подобие последнего» . Однако при копировании старославянских оригиналов ошибки русских писцов были малочисленны, что позволяет утверждать, «как высок был уровень изучения этого неродного языка, <...> отмечая хорошее знание старославянского языка большинством книжников Древней Руси, мы, наряду с этим утверждаем, что редкие из них
1 Бекасова, Е.Н. Истоки гипотез происхождения русского литературного языка // Вестник Челябинского государственного университета: научный журнал. Филология. Искусствоведение. № 24. Вып. 57. -Челябинск, 2011. - С. 56.
2 Ломоносов, М.В. Избранные произведения / под ред. А.А. Морозова. - Л.: Сов. писатель, 1986. - С. 198.
3 Там же. - С. 198.
4 Там же. - С. 201.
5 Соболевский, А.И. История русского литературного языка. - Л.: Наука. Ленингр. отд., 1980. - С. 50.
6 Там же. - С. 50.
7 Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1989. - С. 263.
безукоризненно могли писать или говорить на этом языке»8, так как обслуживал он лишь ограниченную сферу жизни, что привело к закреплению его в пассивном словаре. Это свидетельствует о том, что древнерусский язык и церковнославянские тексты не были абсолютно изолированными друг от друга, они, несомненно, испытывали постоянное взаимовлияние. Л.П. Якубинский называет церковнославянский язык «близко сходным, близко родственным, чужим, но не совсем чуждым», в доказательство чему приводит примеры проникновения в древнерусский язык не только отдельных слов, но и грамматических форм9.
По мнению В.В. Виноградова, русская народная речь оказала существенное влияние на церковнославянский язык, гармонично вплетаясь в ткань книжно-письменных восточнославянских произведений, что более заметно в сходстве грамматического строя и в сфере словаря. В. В. Виноградов считает, что «сложные культурные влияния соседей, их литератур, их литературных языков, особенно языка греческого и старославянского, содействовали - вместе с созданием восточнославянской письменности - образованию русского литературного языка»10. Учёный представляет концепцию единства древнерусского литературного языка, выделяя в нем две основные разновидности -народно-литературный и книжно-славянский тип древнерусского литературного языка.
Книжный и народный языки были настолько генетически близки и обладали таким
мировоззренческим соответствием, что «в древней Руси не возникло отчуждения книжного
языка от народного. Древнерусские переводчики и писатели свободно сочетали литературно-
славянские слова с русскими», а «русская стихия с силой врывается» в церковнославянский
язык11. А.И. Горшков также поддерживает концепцию единства древнерусского
литературного языка, которая не только не исключает, но и объясняет «богатство его
12
ресурсов и разнообразие манер литературного выражения» . Он говорит о невозможности полного разграничения церковнославянского и древнерусского литературных языков, проводя аналогии с современными языковыми ситуациями: «даже существующие в наши дни и полностью доступные для всесторонних исследований языковые формации не могут быть в некоторых случаях однозначно определены как самостоятельный язык или как диалект некоего языка»13.
Следует признать правоту В.В. Колесова, который утверждает, что в Древней Руси «были разные тексты, которые создавались на основе различных принципов и образцов в рамках одного и того же славянского языка»14. Поэтому определение свойств языковых единиц старославянского и восточнославянского языка, противопоставление их другим единицам того же уровня, то есть определение достоверных дифференциальных признаков вызывает значительные трудности у современных исследователей. Об этом говорит в своей монографии «Истоки и судьбы русского литературного языка» Ф.П. Филин: «дифференциальные признаки русского и церковнославянского языков ещё мало изучены»15.
Однако из всех диагностирующих признаков близкородственных языковых систем наиболее значимыми и достоверными признаются генетически соотносительные рефлексы праславянских сочетаний 16. Такой подход известен с выделенных
8 Ларин, Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (X- середина XVIII в). - М.: Высшая школа. 1975. - С. 109.
9 Якубинский, Л.П. История древнерусского языка. - М.: Учпедгиз, 1953. - С. 273.
10 Виноградов, В.В. Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII в. // Виноградов В.В. Избранные труды. История русского литературного языка. - М.: Наука, 1978. - С. 101.
11 Горшков, А.И. Теоретические основы истории русского литературного языка. - М.: Наука, 1983. - С. 20.
12 Горшков, А.И. Теоретические основы истории русского литературного языка. - М.: Наука, 1983. - С. 92.
13 Там же. - С. 88-89.
14 Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1989. - С. 281.
15 Филин, Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. - М.: Наука, 1981. - С. 72.
16 Бекасова, Е.Н. Генезис текста // Бекасова Е.Н., Москальчук Г.Г., Прокофьева В.Ю. Векторы интерпретации
А.А. Шахматовым 12 «категорий бесспорных церковнославянских элементов» в современном русском литературном языке , среди которых наиболее популярными становятся полногласные и неполногласные корреляты.
Широкая представленность коррелятов данной группы, нередко в виде корнесловов типа град-город, дает основание ряду исследователей не только рассматривать их как «типичный и традиционный пример»18 дифференциации коррелятивных пар и механически переносить критерии их отбора на другие рефлексы, например *tj и *dj, но и утверждать семантическое превосходство старославянизмов, за которым следует определение южнославянской основы русского литературного языка.
Конкретный лингвистический анализ системных связей генетических коррелятов в истории русского языка позволяет объяснить специфику их соотношений, взаимодействия и отбора, а также проверить реальность действия выдвигаемого большинством исследователей лексико-семантичес-кого фактора в закреплении той или иной по происхождению лексемы.
В связи с этим для анализа были выбраны пять пар корнесловов, судьба которых на русской почве сложилась различно: с утверждением южнославянского коррелята (враг/ворог, вред/веред), с его ослаблением (брег/берег, град/город) и сохранением обоих членов (прах/порох) при семантической специализации каждого варианта. Проследить исходную картину и динамику семантической структуры слова позволяют прежде всего словари русского языка.
Пара враг/ворог исходно демонстрирует широкую представленность неполногласного члена и в сохранившихся памятниках старославянской письменности (более 200 единиц), и в структуре значений. В частности, в текстах древнерусского языка, так или иначе связанных с религиозными представлениями, активно используется значение 'дьявол, бес, сатана', а затем 'еретик, отступник, безбожник', которое оказывается востребованным, судя по словарям, и в период XVIII -XIX вв. (см.: Срзн. МС, СлДРЯ XI-XIV, СлРЯ XI-XVII, СлРЯ XVIII), но в словарях XX в. оно отмечается как просторечное [БАС, Т.2. C. 675] и трансформирующееся в значение 'всё, что приносит вред, неприятности, зло' [ТСРЯ, T.1, C. 365]. Предполагаем, что именно это значение, оказавшееся востребованным в парадигме христианского общества, стало значимым в конкуренции коррелятов, однако после очередной смены идеологических вех оно становится просторечным. При этом слово ворог начинает использоваться в качестве эвфемистического для обозначения чёрта, лешего, нечистой силы [ТСРЯ, T.1, C. 365], чтобы не отяжелять семантическую структуру окончательно укрепившегося в значении 'неприятель, противник' старославянизма враг. Восточнославянский по происхождению корнеслов тем не менее сохраняется на правах архаичного дубликата с определённой стилистической ограниченностью - обл., нар.-поэт. [ТСРЯ, T.1, C. 365].
Следует отметить, что немаловажную роль в распределении «ролей» генетически неоднородных коррелятов сыграла пара вражда - ворожба, в которой исконный член изначально сохранял обозначение соответствующего языческого ритуала. В связи с этим в системе литературного языка происходит сохранение функционально значимого слова враг, вытеснившего ворог в сферу фольклора, где слово закрепляется в свойственной для него парадигме ворог - ворожба, аналогично тому, как враг поддерживается значением слова вражда. Сравните: Властитель слабый и лукавый, Плешивый щеголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда. Пушкин. Евгений Онегин, отрывок из X гл. Прошло несколько дней, и вражда между двумя соседями не унималась. Пушкин, Дубровский, I. Правду старинные люди сказывали, что не поя, не кормя, ворога
текста: Структуры, Смыслы, генезис: Коллект: монография. - М.: Спутник+, 2013. - С. 181.
17 Шахматов, А.А. Из трудов по современному русскому языку (учение о частях речи). - М.: Государственное учебно-педагогическое изд-во Министерства просвещения РСФСР, 1952. - С. 246.
18 Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1989. -С. 264.
не наживешь. Отплатила ты мне за мою хлеб-соль! Мамин-Сибиряк, Враг, XV. Вот он [Молчалин], на цыпочках, и не богат словами; Какою ворожбой умел к ней в сердце влезть! Грибоедов, Горе от ума, д. III, явл. 2 [БАС, Т.2. С.785, 786, 674]
Отношения в корреляции берег/брег выстраивались иначе прежде всего потому, что изначально их значения полностью совпадали и такая тождественность прослеживается на протяжении всего периода их сосуществования. Выделяемое в словарях для слова брег значение 'крутой, склон' или 'гора, крутизна' образн. перен. [СлРЯ XI-XVII, C.141] нивелируется к XVIII в., причём старославянизм, употребляясь «с 1740-х гг. преимущ. в стихах, в поэт. и ритор. контекстах» [СлРЯ XVIII, Вып.2, С.126], сохраняет такую позицию и в последующие периоды - церк.-книжн., поэт. устар. [ТСРЯ, T.1, C.239], устар. церк. В поэтической и образной речи: Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря. Пушкин, Отрок. Брега с недвижною рекою [зима] Сравняла пухлой пеленою. Пушкин, Евгений Онегин, VII, 30. [БАС, Т.1, С.620]. Однако приведенные выше контексты позволяют думать, что использование данного неполногласного компонента коррелирующей пары берег/брег обусловлено, вероятно, не только стилистической соотнесенностью, но и соблюдением автором стихотворного размера. Следует так же заметить, что неполногласный элемент сохранился в общеупотребительной лексике, участвуя в словообразовании прилагательных: безбрежный, прибрежный.
Аналогично выстраиваются отношения в генетически соотносимых корнесловах город/град, которые уже в раннем периоде формирования русского литературного языка соотносятся как морфонологические дублеты [СлРЯ XI-XVII, Вып.4, C.87], но в итоге восточнославянский коррелят вытесняет избыточный неполногласный дублет на край семантического поля в сферу стилистическую, о чем свидетельствуют соответствующие пометы: церк.-книжн., поэт. устар. [ТСРЯ, Т.1, C.612].
Следует отметить, что широкое немотивированное употребление генетически соотносительных коррелятов характерно для древнерусских текстов как в устной, так и в письменной традиции, в том числе и в пределах тесно связанных между собой контекстов. В частности, Е.Н. Бекасова приводит целый ряд аналогичного употребления генетически соотносительных коррелятов в текстах «Повести временных лет» и русских былинах, например: «Не в Давыдове городе ять, ни слепленъ, но в твоемь граде ять и слепленъ (ПВЛ 112) - А й под тот под славный стольный Киев град. Как под нашим-то под городом под Киевом Стоит собака Калин царь (ОБ II25); изиди противу ему весь городъ Кыевъ, и възложивше тело его на сани ... и черноризци понесоша и в град (ПВЛ 86) - Я из дому - заутреню стоял в городе Муроме, Я к обедне поспел в Киев град (СНП 44); Да от стольняго от города от Киева, Да от Киева лежит а ко Царюграду (ОБ III 164) и др.»19. При этом подчёркивается, что параллельность устной и письменной традиции во многом
обусловливалась стремлением «обогатить арсенал языковых средств и разнообразить
20
палитру текста при существующих традициях повтора» .
Подобная совместная встречаемость корнесловов типа наиболее часто встречающихся город/град определяется их использованием в качестве «верификационного средства там, где язык был готов жертвовать гласным для сохранения особенностей былинного стиха»21. Такая особенность полногласных и неполногласных лексем станет востребованной в поэзии XVIII-XIX вв., где и установится статус неполногласия как поэтического средства.
Широкое использование корнеслова город как элемента нейтральной лексики
19 Бекасова, Е.Н. О закономерностях генетической организации летописного и былинного текстов // Русский язык и литература в школе и вузе: проблемы изучения и преподавания: [сб. науч.тр.]. - Горловка, 2010. - С. 17.
20 Там же. - С. 20.
21 Бекасова, Е.Н. О версификационном отборе torot- и trat-лексем в русских былинах // Русский язык: исторические судьбы и современность. VI Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет. 18-21 марта 2014 года. Труды и материалы / Составители: М.Л. Ремнёва, А.А. Поликарпов, О.В. Кукушкина). - М., 2014. - С.31.
подтверждается объёмным словообразовательным гнездом, ядром которого он является. Неполногласный вариант остался в употреблении в качестве финали составных названий городов (Волгоград, Ленинград) или первой частью сложных слов типа градостроительство, градоправитель.
Однако в исследуемых коррелятивных парах возможен и другой «сценарий», когда корнесловы - каждый в своём функционировании - осложнён некими специфическими обертонами, как это наблюдается, например, в коррелирующей паре веред/вред. Уже в «Словаре русского языка ХГ-ХГУ веков» отмечается полное совпадение всех трёх значений этих слов: '1. болезнь, нарыв, гнойник, 2. вред, зло, 3. вредные, ядовитые вещества'. Порядок приведённых значений соответствует южнославянскому по происхождению корнеслову, но у восточнославянского эквивалента в ходе его функционирования на первое место выходит значение 'вред, зло' [СлРЯ ХГ-Х1У, С.173].
И.И. Срезневский в «Материалах для словаря древнерусского языка» отмечает уже семь значений корнеслова вред: '1. пища (польза), 2. яд, 3. зло, 4. язва, 5. болезнь, рана, вередъ, болячка, 6. испорченная кровь, 7. страсть', но лишь одно значение полногласного восточнославянского по происхождению варианта веред, причем оно идентично одному из значений корнеслова вред: 'болезнь, рана, болячка' [Срзн. МС, С.294]. В данном случае расхождения в представленности семантических значений в словарях свидетельствуют о широкой и многогранной употребительности неполногласного корнеслова прежде всего в церковнославянских текстах, что и было запечатлено И.И. Срезневским.
Постепенно проникая в более широкую сферу употребления, неполногласный вариант увеличивает количество значений, входящих в его семантическое поле. В современном русском литературном языке полногласный корнеслов веред сохраняется на периферии семантического поля как просторечие и локализм [БАС, Т.2, С.172]. Однако немаловажен тот факт, что он является ядром словообразовательного гнезда, которое содержит шесть компонентов, а также полногласие сохраняется в исторически родственных, но утративших общую семантику словах и их производных, таких как привередник, привередливый, бередить [Тихонов, С.151, С.816, С.93].
В отличие от других рассмотренных морфонологических коррелятов, пара порох/прах демонстрирует сохранность в системе русского литературного языка обоих членов. В старославянских памятниках слово прах (18 употреблений) имеет только одно значение 'пыль', которое с теми или иными уточнениями встречается в памятниках древнерусской письменности: 'мелко истолчённые частицы твёрдого вещества, порошок, пепел, кучка золы, останки умерших, тлен, опилки, пыльца, споры' [СлРЯ XI-XVII, Вып.18, С.139].
В этот же период происходит специализация значения слова порох - 'порошок, лекарство в виде порошка', 'порох'. Терминологизация усиливается к XVШ в., что приводит к окончательному закреплению восточнославянского корнеслова в значении 'взрывчатое вещество, применяемое для приготовления снарядов и патронов' [БАС, Т.10, С.1391]. С одной стороны, данное обстоятельство указывает на возможность развития новых значений у исконного слова, с другой, - на его способность к преобразованию в термин, что обычно легче происходит в словах старославянского или иноязычного происхождения. Сохранение же исходного значения, общего некогда у обоих морфонологических дублетов, в слове прах, чаще всего с пометой устар. и поэт., естественно, влечёт за собой и возможные переносы (перен. 'тлен, нечто до последней степени ничтожное, малоценное, как бы вовсе не существующее вследствие своей ничтожности' [ТСРЯ, Т.3, С.268], перен. 'то, что недолговечно, малоценно, ничтожно' [БАС, Т.11, С.63] при закреплении основного значения 'тело человека после смерти; труп, останки' [БАС, Т.11, С.62]. Иными словами, при близости к исходному значению 'пыль' восточнославянский корнеслов специализируется на новых значениях, отвечая динамично развивающейся системе языка, в том числе и словообразования (порошок), и окончательно отмежевывается от неполногласного дублета, сохранившего прежние уточнённые
семантические значения.
Словообразовательная «ущербность» корнеслова в южнославянском оформлении прослеживается и в представленности словообразовательных гнёзд в современном русском литературном языке: прах (1 производное) - порох (4), пороша (15), порошина (1), порошок (15). В этих случаях наглядно показана способность исконного слова к семантической эволюции, приведшей к разрыву связей между подгнёздами и возникновению новых словообразовательных гнёзд.
Семантическая и словообразовательная эволюция восточнославянского по происхождению коррелята на фоне непродуктивного прах (праховый) - достаточно яркое свидетельство исконного происхождения русского литературного языка, включающего инославянские заимствования, закрывающие определённые семантические лакуны или дифференцирующие в процессе конкуренции смысловые связи, но в конечном итоге представляющие лишь некий добавочный «строительный материал» в архитектонике русского литературного языка.
Безусловно, в процессах укрепления позиции южнославянского или восточнославянского по происхождению слова важным фактором является его функционирование в соответствующих текстах. Церковнославянские тексты, реализующие исключительно неполногласие22, не только не допускали какой-либо возможности развития, а тем более смены исходной семантики и конкуренции с семантической структурой восточнославянских эквивалентов, но и не давали развивать новые значения, как это наблюдается в случаях семантической трансформации лексем порох/прах, где восточнославянский эквивалент мог свободно употреблять в новых контекстах и получить значение, необходимое для маркировки новых реалий.
Таким образом, анализ семантических изменений слов с наиболее значимыми в плане соотношения генетически соотносительными признаками - полногласием и неполногласием - показывает реализацию в русском языке трёх возможных «сценариев» отбора и взаимодействия морфонологических корнесловов - с усилением одного из членов пары и оттеснением другого на периферию языка в качестве стилистического или устаревшего варианта (берег/брег, город/град - ворог/враг, веред/вред), или с сохранением обоих коррелятов (порох/прах) при их семантической дифференциации. В любом случае закрепление соответствующих коррелятов свидетельствует об активности заимствующего языка, встраивающего южнославянские «излишества» в свою систему по своим законам, а, следовательно, и об исконной генетической основе русского литературного языка.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Бекасова, Е.Н. Вопросы образования и развития русского литературного языка. Синоптическая часть к курсу «История русского литературного языка»: учеб. пособие. -Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2006. - 228 с.
2. Бекасова, Е.Н. Генезис текста // Бекасова Е.Н., Москальчук Г.Г., Прокофьева В.Ю. Векторы интерпретации текста: Структуры, Смыслы, генезис: коллект. монография. - М.: Спутник+, 2013. - С. 150-208.
3. Бекасова, Е.Н. Истоки гипотез происхождения русского литературного языка // Вестник Челябинского государственного университета: науч. журнал. Филология. Искусствоведение. № 24. Вып. 57. - Челябинск, 2011. - С. 55-57.
4. Бекасова, Е.Н. О версификационном отборе Шго^ и ^а^лексем в русских былинах // Русский язык: исторические судьбы и современность. VI Международный конгресс исследователей русского языка (Москва, МГУ имени М.В. Ломоносова, филологический факультет. 18-21 марта 2014 года. Труды и материалы / Составители: М.Л. Ремнёва, А.А. Поликарпов, О.В. Кукушкина). - М., 2014. - С. 30-31.
22 Бекасова, Е.Н. Фонетический фактор в судьбе праславянских рефлексов // Научное обозрение: гуманитарные исследования. - М., 2014. № 2. - С. 58.
5. Бекасова, Е.Н. О закономерностях генетической организации летописного и былинного текстов // Русский язык и литература в школе и вузе: проблемы изучения и преподавания: [сб.науч.тр.]. - Горловка, 2010. - С. 14-20. - 106.
6. Бекасова, Е.Н. Фонетический фактор в судьбе праславянских рефлексов // Научное обозрение: гуманитарные исследования. - М., 2014. № 2. - С. 56-63.
7. Виноградов, В.В. Основные вопросы и задачи изучения истории русского языка до XVIII в. // Виноградов В.В. Избранные труды. История русского литературного языка. -М.: Наука, 1978. - С. 254-287.
8. Горшков, А.И. Теоретические основы истории русского литературного языка. -М.: Наука, 1983. - 319 с.
9. Колесов, В.В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Изд-во Ленинградского университета, 1989. - С. 261-296.
10. Ларин, Б.А. Лекции по истории русского литературного языка (X - середина XVIII в). - М.: Высшая школа, 1975. - 324 с.
11. Ломоносов, М.В. Избранные произведения / под ред. А.А. Морозова. - Л.: Сов. писатель. - 1986. - С. 196-201.
12. Соболевский, А.И. История русского литературного языка. - Л.: Наука. Ленингр. отд., 1980. - 200 с.
13. Филин, Ф.П. Истоки и судьбы русского литературного языка. - М.: Наука, 1981. - 319 с.
14. Шахматов, А.А. Из трудов по современному русскому языку (учение о частях речи). - М.: Государственное учебно-педагогическое изд-во Министерства просвещения РСФСР, 1952. - 272 с.
15. Якубинский, Л.П. История древнерусского языка. - М.: Учпедгиз, 1953. - 367 с.
Список источников
1. СлДРЯ XI-XIV вв. - Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). Т. I-VI. - М.: Русский язык, 1988-2000 (издание продолжается).
2. СлРЯ XI-XVII вв. - Словарь русского языка XI-XVII вв. - М.: Наука-Азбуковник, 1975-2011. - Вып. 1-29 (издание продолжается).
3. СлРЯ XI-XVII вв. - Словарь русского языка XI-XVII вв. Дополнения и изменения. Тетрадь первая. А-Б. - М.: Азбуковник, 2006.
4. СлРЯ XVIII в.- Словарь русского языка XVIII в. - Л., 1984-2013. - Вып. 1-20 (издание продолжается).
5. Срзн. МС - Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка / Репринтное издание 1912 г. - Т. I-III. - М.: Книга, 1989.
6. СС - Старославянский словарь (по рукописям X-XI вв.): Ок. 10000 слов / Э. Благова, Р.М. Цейтлин, С. Геродес и др. / под ред. Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки, Э. Благовой. - М.: Русский язык, 1999.
7. ТСРЯ - Большой толковый словарь русского языка / под ред. Д.Н. Ушакова. - М.: АСТ, Астрель, 2008.
8. ССРЯ Тихонов - Словообразовательный словарь русского языка: В 2 т. Ок. 145 000 слов. - 2-е изд., стереотип. - М.: Рус. яз., 1990.
9. БАС - Словарь современного русского литературного языка: В 17-ти т. / под ред. В.И. Чернышёва. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948-1965.
