CC BY
55
М.Ю. ЛЕРМОНТОВ: ИССЛЕДОВАНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ
Е.Е. Янченко
ПРИМИРЯЮЩАЯ ЛЮБОВЬ В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕРМОНТОВА
В творчестве Лермонтова с наибольшей силой выразилась излюбленная романтиками проблема отрицающей существующие в обществе нравственные нормы демонической личности, свобода индивидуализма, скептицизм и богоборчество которой основаны на протесте против несправедливости Творца, создавшего мир порочным, наделившего человека желаниями и страстями и воздвигшего на пути их удовлетворения непреодолимые препятствия. Бунт против божественной несправедливости неизбежен для лермонтовского героя, вступающего в жизнь с жаждой славы, пылкой любовью к свободе, стремлением действовать, но с первых шагов убеждающегося в неосуществимости этих притязаний: «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, - Такая пустая и глупая шутка...». Эти хрестоматийные строки, не называя всуе Имя Господне, несут в себе чрезвычайно мощный богоборческий заряд. Жизнь пуста - в ней нет ощущения присутствия Бога как разумного и справедливого начала. Обманувшись в своих ожиданиях, ощутив свою богооставленность, человек бросает Ему вызов: берет на себя прерогативы Бога, начинает по собственной воле творить свою и чужие судьбы - и наполняет мир злом. Таков путь Демона - принципиально важного лермонтовского
героя, работа над образом которого продолжалась практически на протяжении всего творчества поэта.
В одноименной поэме Лермонтова Демон не зол, но печален: он страдает, вспоминая дни своего невинного блаженства. Дан смутный намек и на причину его богоотступничества: он «познанья жадный» (позже он скажет Тамаре: «Я царь познанья и свободы»). Позна-нье враждебно наивной ангельской вере и любви, оно неизбежно ведет к мятежу и поражению. Вечносгь томит его своим однообразием, ощущением исчерпанности бытия, бессмысленностью бессмертия. Дьявольское коварство, отличительная черта Сатаны, не дает ему удовлетворения: сеять зло слишком просто, люди с легкостью поддаются его соблазнам, и власть над ними не радует. Красоты природы рождают в нем только зависть, поскольку возвеличивают мощь Творца, воспоминание о котором невыносимо отвергнутому изгнаннику. И только зрелище пляски Тамары приводит его в «неизъяснимое волненье». Через любовь к женщине, воплотившей в себе лучшее, что есть в этом мире, самим своим существованием оправдывающей его, Демону открывается возможность примириться с Богом: «Меня добру и небесам Ты возвратить могла бы словом...», «Хочу я с небом примириться, Хочу любить, хочу молиться, Хочу я веровать добру...». Если раньше его тревожили «воспоминанья о лучших днях», то теперь это уже «мечты о прежнем счастье». Все лучшее, чистое, святое пробуждается в его душе. «Он с новей грустью стал знаком» - и это не прежняя «печаль», тоска скептицизма, а светлая грусть надежды на счастье. Но с самого начала взаимоотношений Демона и Тамары нагнетается предчувствие неосуществимости этих стремлений, невозможности возрождения для Демона.
К своей цели он идет коварными путями: губит жениха Тамары, страстными речами смущает ее, нарушает святую неприкосновенность монастыря... Тамара, внимая сладким речам еще незримого Демона, преисполняется дурных предчувствий: «Я вяну, жертва злой отравы», «я гибну», «речь твоя опасна», «ты меня погубишь». И у Демона есть ощущение, что его намерения не ко благу возлюбленной. Его состояние противоречиво: он входит в монастырь Тамары «любить готовый, С душой, открытой для добра», но перед этим долго колеблется, не смея «святыню мирного приюта нарушить», и даже в какую-то минуту хочет «оставить замысел жестокий». Можно ли с чистой душой, «открытой для добра», готовить «жестокий» для юз-
любленной замысел? Любовь прежде всего - забота о благе любимого, и поэтому «тоска любви» велит Демону «удалиться», не потревожив покоя Тамары. Напряженность его внутренней борьбы символизирует «жаркая, как пламень, нечеловеческая слеза», прожегшая каменную ступень монастыря. Традиционно слеза влюбленного в романтической литературе - знак умиленной надежды, светлой печали или «покаяния, восстановления желаемой связи между отпадшим существом и небом»1. Здесь же она напоминает о всесожигающем пламени ада или же губительном яде, который Тамара чувствует в речах соблазнителя.
Сомнения Демона разрешает встреча с ангелом-хранителем Тамары. Чувствуется что-то мелкое, «слишком человеческое» в том, как только из чувства противоречия, из заурядной ревности он оставляет сомнения и заявляет о своих правах на Тамару. И здесь уже нет речи о «служении добру» и «примирении с небом». Теперь характеристика, даваемая автором Демону, вполне соответствует традиционным представлениям о сущности и поведении духа зла: «злой дух коварно усмехнулся», в нем кипит «старинной ненависти ад», о сердце Тамары он говорит как о «полном гордыни» и потому подвластном дьяволу.
Да и описание состояния Тамары, избранницы Демона, совершенно противоречит утверждению Демона о готовности примириться с Богом и предаться добру.
Но, полно думою преступной, Тамары сердце недоступно Восторгам чистым. Перед ней Весь мир одет угрюмой тенью.
Можно ли, желая «любить» и «молиться», «веровать добру», толкать любимого человека на преступление и грех? То, что происходит с Тамарой, - скорее следствие вечных происков врага рода человеческого.
«Царь познанья и свободы» при всем своем желании не может отрешиться от своей враждебной Богу природы. Ведь это означало бы смирить свою волю и гордыню, признать высшую власть небесных сил над собой - на это Демон не способен.
Беда в том, что «Демон хочет примириться с небом не раскаиваясь... не хочет признавать перед Богом никакой вины... Давая «обет» примирения, герой в той же самой речи, в то же самое время продолжал свой бунт;..»2. Демон продолжает обличать пустой и несправедливый свет, «где нет ни истинного счастья, ни долговечной красоты, где преступленья лишь да казни...» и т.д. Но ведь этот мир создан Богом, значит, обличая его, Демон хулит Божий замысел и труд. Какому же Добру хочет веровать Демон, если не видит его на земле, а в описании заоблачных миров, куда он зовет Тамару, нет ни слова, ни намека на присутствие Бога или добра? Он обещает Тамаре не рай, а какие-то «надзвездные края», наполненные всеми красотами земли, но не несущие в себе ни малейшего отпечатка этики, нравственных законов. Более того, своими советами и обещаниями Демон «воспитывает» душу Тамары в совершенно определенном направлении. Он не только возбуждает в ней сладострастные порывы, недопустимые с точки зрения избранной ею судьбы монахини («Пылают грудь ее и плечи, Нет сил дышать, туман в очах, Объятья жадно ищут встречи, Лобзанья тают на устах...») и препятствует ее молитвенному обращению к небесным силам («Святым захочет ли молиться - А сердце молится ему»). Он предлагает ей отрешиться от естественных земных чувств - скорби по погибшему жениху, «быть к земному без участья и беспечной», как бесчувственные облака. Он призывает ее к равнодушию и холодному бесстрастию: «Без сожаленья, без участья смотреть на землю станешь ты...». Земная жизнь, мелкая и ничтожная, не стоит ее внимания: Демон хочет сотворить душу Тамары по собственному образу и подобию -холодной, скептической, разочарованной, но взамен того вкусившей сладкую горечь «гордого познанья». Он обещает разделить с ней свою власть над миром: «И будешь ты царицей мира, Подруга первая моя». Таким образом, Демон кощунственно берет на себя прерогативу Бога, стремясь сотворить Тамару по своему образу и подобию. (Известное описание Тамары в гробу в одной из редакций убеждает в том, что эта цель была им достигнута:
Улыбка странная застыла, Что в ней ? Насмешка над судьбой,
Едва мелькнувши, на устах; Непобедимое ль сомненье?
Но темен, как сама могила, Иль к жизни хладное презренье?
Печальный смысл улыбки той Иль с небом гордая вражда ?
Из цензурных или идейных соображений этот вариант был отвергнут, теперь остается только гадать.)
Все это резко противоречит декларируемому желанию «слезой раскаянья стереть» на своем челе «следы небесного огня» - Божьего проклятья. Понимает ли это Демон? Едва ли. Скорее всего, он искренен в своем желании духовного возрождения, но гордыня, своеволие и скепсис настолько глубоко укоренились в его душе, что истинному добру, смирению и вере в ней нет места.
Кульминация конфликта добра и зла в поэме - поцелуй Демона и Тамары. Это апофеоз его искренней, преданной любви, зажегшей ответное чувство. Но он же губит героиню, как она и предчувствовала: Тамара перестает быть человеком, чтобы стать бесплотным и надменным духом, как и сам Демон.
Это - торжество Демона, его победа, которая в результате оборачивается его поражением. Небесные силы отнимают у Демона душу Тамары, что с точки зрения христианской морали выглядит неубедительно, ведь Тамара умерла в момент греха, не раскаявшись. В.И. Коровин видит в финале поэмы противопоставление Тамары и Демона: «Человечность Тамары в конечном итоге торжествует над бесчеловечностью Демона. Тамара приносит свою жизнь в жертву любви. Она страдает ради Демона. Тем самым она сохраняет ту чистую веру в добро, которой Демон лишен... Смерть Тамары означает ее вечную жизнь в светлом мире...»3. Думается, что видеть в грехопадении монахини угодную небу искупительную жертву - значит несколько вольно толковать христианские заповеди. Но, очевидно, нет пределов Божьему милосердию. Бог может простить даже нераскаявшегося грешника, если он пал жертвой коварного искусителя. Смысл финала достаточно темен. Может быть, душа Тамары обратилась к Богу и отшатнулась от Демона уже после смерти: «К груди хранительной (Ангела. - Е.Я.) прижалась, Молитвой ужас заглуша, Тамары грешная душа». Т.е. плоть Тамары предалась соблазну, но душа ее вынесла испытание и отвергла искусителя, что подтверждают слова Ангела: «Дни испытания прошли, С одеждой бренною земли Оковы зла с нее ниспали».
Финал можно понимать и иначе: как новую несправедливость Бога, по своему произволу отнявшего у Демона его законную «добычу» - его единственную любовь и надежду. Более того, в словах Ангела можно увидеть разоблачение коварного обмана небес, которому
поддался Демон. Оказывается, Тамара - из тех, кто не от мира сего. «Творец из лучшего эфира Соткал живые струны их. Они не созданы для мира, И мир был создан не для них!». Но ведь именно восхитившись Тамарой, Демон пожелал примириться с землей и небом, увидев в ней совершенно прекрасное земное создание Творца, которое оправдало бы для него жестокую и несправедливую, на его взгляд, волю Бота. («Тебе принес я в умиленье Молитву тихую любви, Земное первое мученье И слезы первые мои», «Я позавидовал невольно Неполной радости земной».) Теперь же выясняется, что Тамара не земное творенье и миру чужда. Значит, Демон ошибался, и путь к возрождению через любовь к земной женщине для него был изначально закрыт.
Авторская позиция не прояснена и допускает двоякое толкование. Но ясно одно: в поэме отражена трагедия личности, вкусившей сладкую отраву своеволия, познания и скепсиса, которую даже самое сильное и искреннее чувство не может возродить к добру и вере. Может случиться чудо, и опустошенная безверием душа может полюбить, но эта любовь не обновит ее и не принесет счастья ни ей, ни ее избраннику.
Та же коллизия, но уже не на вневременном мисгерийном, а на современном материале встает в драме «Маскарад». В Арбенине представлен любимый Лермонтовым образ демонической личности (не случайно работа над двумя произведениями велась параллельно). Его, как и героя поэмы, опыт «гордого познанья» привел к пониманию бренности и пошлости бытия: «...я все видел, Все перечувствовал, все понял, все узнал... Сначала все хотел, потом все презирал я...». Как и Демон, Арбенин чувствует враждебность к себе высших сил и поэтому не поддается обольщению земными радостями: «На жизни я своей узнал печать проклятья И холодно закрыл объятья Для чувств и счастия земли...» В молодости зло было его стихией: о себе он говорит как о том, «который испытал Все сладости порока и злодейства И перед их лицом ни разу не дрожал». Но любовь к Нине открывает ему, как и Демону, возможность «с небом примириться», оправдать существование мира, прежде казавшегося бессмысленным, ощутить и восславить милосердие Божие: «мир прекрасный Моим глазам открылся не напрасно, И я воскрес для жизни и добра», «Я вижу, что Творец тебя в вознагражденье С своих небес послал ко мне». Но, как и в поэме, надежды на возрождение через любовь оказываются неосущест-
вимыми - и в этом вина самого героя, неспособного полностью порвать с прошлым, освободиться от индивидуалистического мироощущения, от мысли о зле как основе мира, не умеющего поверить -женщине, любви, Богу. Демон мечтал преобразить душу Тамары по собственному подобию - Арбенин убежден, что его жене, как и ему самому, свойственны пороки светского общества: сам он «некогда обманывал» «беспечных, но жалких» мужей - теперь жена так же обманула его. Да, «царю познанья» открыты законы мира, ему насквозь видны души людей. («О, знаю я давно Вас всех, все ваши ласки и упреки...», «Я знаю все», «Я знаю все, что скажешь ты», - твердит он жене.) Он упустил из виду лишь одно: что «Нина» - светский «псевдоним» его жены, призванный заменить ее настоящее имя, неблагозвучное для утонченного уха, - «Настасья Павловна», что его жена не светская львица, роковая женщина, «беззаконная комета» (коннотации, связанные с именем «Нина» в великосветском обиходе первой трети XIX в.), а простая, скорее всего поместная, барышня, для которой существен нравственный закон и долг верности мужу4. Снова любовь демонического «сверхчеловека» губит земное воплощение красоты и мировой гармонии, вместо того чтобы спасти и приобщить Добру его самого.
Гибель героини по вине героя - кульминационный момент обоих произведений. И в поэме, и в драме он означает момент высшего торжества, самоутверждения героя. Образ Арбенина, как героя со-циально-бытовой трагедии, естественно, более подробно разработан психологически. Мы видим его сложные, противоречивые чувства: ужас от содеянного («убийца твой здесь, как дитя, рыдает над тобой»), жалость к своей жертве («Бедное созданье, Ей не по силам наказанье...»), предчувствие страшного холода могильного одиночества («и я останусь тут Один, один... года пройдут, Умру - и буду все один! Ужасно!»). Но над всем этим господствует гордыня, удовлетворенное самолюбие, упоение своей местью: «А за что же Тебя любить - за то ль, что целый ад Мне в грудь ты бросила? О нет, я рад, я рад Твоим страданьям... Возможно ли! Меня продать! Меня за поцелуй глупца...» «Молчишь? О! месть тебя достойна... Но это не поможет, ты умрешь... И будет для людей все тайно - будь спокойна!..»
Мрачное удовлетворение герой получает от мысли, что, осуществляя месть, он выступает в роли земного провидения. В этом его богоборчество, соперничество с высшими силами. Как и Демон, Ар-
бенин берет на себя прерогативу Бога: он разгадал смысл событий, понял судьбу - свою и любимой женщины: «Ей, видно, суждено Во цвете лет погибнуть, быть любимой Таким, как я, злодеем, и любить Другого... это ясно!., как же можно жить Ей после этого!..» Знаменательно это «простодушное» риторическое восклицание: у героя нет ни малейшего сомнения в своем праве решать судьбу другого. «Я сам свершу свой страшный суд...» - эпитет «страшный» многозначителен: он говорит о безжалостности приговора, но в то же время отсылает к образу Вечного Судии, роль которого сознательно берет на себя герой. При этом Арбенин хорошо понимает и свое отличие от «Бога всевидящего». Нет, оно не в самозванстве героя и не в ограниченности его сил и прав - оно в отсутствии милосердия в его суде: «Но я не Бог и не прощаю!».
Но за кульминацией - торжеством самодовольного индивидуализма, как и в «Демоне», следует развязка, опрокидывающая самоуверенные ожидания героев: обнаруживается наличие внеличностной силы, могущественнее их воли, и обреченность их богоборческих устремлений. В отличие от «Демона», в «Маскараде» в роли посланцев высшей истины выступает не «один из ангелов святых», а заурядные светские обыватели Неизвестный и Князь, вдохновляемые на эту роль не волей Бога, а собственным самолюбием и мстительностью. Соответственно различен и итог финальных откровений, Демон, хоть и «побежденный», «вновь остался... надменный, Один, как прежде, во вселенной Без упованья и любви!..» - оскорбленный, поверженный, но величественный, вновь убедившийся в правоте своего изначального презрения к бездарному миру и его несправедливому, на взгляд Демона, Творцу. Арбенин же, раздавленный своей ошибкой, сходит с ума, и в этом унизительное для героя наказание: он лишен даже права на смерть, которая искупила бы его вину (ср. с Отелло), - Доктор делает мрачное пророчество: «Но если он сойдет с ума, То я за жизнь его ручаюсь». «Его преступление, - как отмечал В.Э. Вацуро, - с фатальной предопределенностью утрачивает черты «высокого зла» в трагическом смысле и низводится до простого убийства. Шкала этических и эстетических ценностей байронической концепции парадоксально переворачивается»5.
В «Герое нашего времени» Печорин, как и Арбенин, - земное воплощение демонической личности. Как и Демон, он встречается с горянкой («Бэла»): возникает уже знакомое столкновение женщины
из племени «естественных людей» с пришельцем из «иного», в данном случае цивилизованного, светского мира. Снова герой видит в девушке оправдание несправедливой судьбы, возможность открыть для себя новый жизненный этап - светлый, осмысленный, благотворный. «Когда я увидел Бэлу в своем доме...я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбой». Как и в двух предыдущих случаях, эти надежды оказываются тщетными и стоят жизни героине по той же самой причине: к чаемому возрождению герой идет путями зла, индивидуализма, убежденный в своем праве по собственной воле определять судьбы других людей. И если в «Демоне» и «Маскараде» герои значительную часть вины за свою неудачу могут возложить на козни иных, внеличностных сил: Демон - на произвол враждебного ему Творца, Арбенин (вместе с литературоведами советской эпохи) -на интригу маскарадного света, то Печорину обвинять уже некого, кроме себя самого: его «сердцу ненасытному» «невежество и простосердечие» «дикарки» «так же надоедают, как и кокетство» «знатной барыни». Стоит еще отметить, что Печорин, как итоговый образ лермонтовского творчества, уже чужд сознательного и страстного богоборчества своих предшественников. Демон и Арбенин бунтуют против Бога, потому что знают, верят , ощущают, что Он существует. (Арбенин, при всей своей порочности, верующий человек: он сравнивает себя с Богом, призывает Нину покаяться перед Творцом, ощущает в своей груди муки ада и, напротив, живописует умирающей жене райское блаженство после смерти...) Для Печорина же вселенная пуста: он «скитается по земле без убеждений». Ему некому бросить вызов, и это усугубляет его страдания, ибо самый безнадежный бунт лучше леденящей его сердце скуки и пустоты... (Уточним, что часто возникающее в его сознании понятие «судьба» не связано с христианским Богом, но означает лишь темную, безликую силу - античный Рок, ощущение которого не предполагает существования в мире разумного, добротворного и справедливого начала.)
Во многом подобен Демону, Арбенину, Печорину и герой лермонтовской лирики: ранний жизненный опыт привел его к разочарованию, скептицизму и одиночеству. В юношеской лирике любовь к женщине не связана с надеждой на оправдание и приятие мира. Напротив, любовь предполагает отчуждение, погружение в мир собственной души, упоение своим чувством: «И целый мир возненавидел, чтобы тебя любить сильней». («Я не унижусь пред тобою...») Любовь
настолько всепоглощающая, что все силы души концентрируются на любимой и на долю остального мира остается лишь ненависть. Однако героиня ранней лирики ни в коем случае не «естественный человек»: она светская барышня, душа которой подвластна всем заблуждениям суетного мира. Вот самая «снисходительная» ее характеристика:
Ты не коварна, как змея, Лишь часто новым впечатленьям Душа вверяется твоя. Она увлечена мгновеньем...
(«Я не достоин, может быть...»)
Интересно строится образ в первой строке. Банальное сравнение, отнесенное в конец строки, создающее рифму, «перетягивает» на себя внимание читателя с отрицательной частицы перед сказуемым, и смысл предложения (характеристики) при этом как бы меняется на противоположный. Порожденье «ничтожного мира», героиня неотделима от него, и, даже сострадая поэту, она «побоится защитить» его от насмешливых проклятий. Она стремится поработить героя («...я свободы Для заблужденья не отдам...»), лишает его творческих способностей («...те мгновенья, Что протекли у ног твоих, Я отнимал у вдохновенья...»), препятствует осуществлению вожделеннейшей мечты юного лермонтовского героя - обретению славы («Быть может... Я дал бы миру дар чудесный, А мне за то - бессмертье он?»). Ее влияние на жизнь героя пагубно даже тогда, когда он еще может надеяться на взаимность. Если любовь к женщине была сопряжена с ненавистью ко всему остальному миру, то неудивительно, что само это чувство перерастает в ненависть, когда герой оказывается неизбежно обманутым. Опыт такой любви способствует формированию демонических качеств личности: он ведет к охлаждению, разочарованию в чувствах, цинизму:
Начну обманывать безбожно. Чтоб не любить, как я любил, -Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил ?
Сопряженность любви и ненависти становится отличительной чертой современника, грань между ними стирается:
И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви...
Мысль об извращенности любви в современном мире достигает кульминации в стихотворении «Они любили друг друга так долго и нежно...». Люди не могут получить счастья от любви, даже когда она взаимна: этому мешает гордость, самолюбие, неуверенность во взаимности, страх быть отвергнутым не позволяет признаться в чувствах, а контакт без слов, на уровне души для них невозможен - ни в этом мире, ни в будущем. Снова любовь неотделима от ненависти: на этот раз напускная враждебность помогает скрыть любовь, внешняя холодность маскирует затаенную страстность, чтобы защитить ранимую душу от непонимания и насмешки: «Но, как враги, избегали признанья и встречи, И были пусты и хладны их краткие речи». Но безнаказанно подавлять чувства нельзя - и маска прирастает к лицу. Возмездием за неумение беззаветно и доверчиво отдаться чувству становится разлука и одиночество в жизни и после смерти: «В мире новом друг друга они не узнали».
Убежденность в роковой неспособности людей понять друг друга находит неожиданное решение. Встреча с реальной прекрасной женщиной (стихотворения «Из-под таинственной, холодной полумаски...» и «Нет, не тебя так пылко я люблю...») приводит не к рождению любви в душе героя, а к созданию в его воображении некоего идеального образа, к которому и обращается любовь поэта:
И с той поры бесплотное виденье Ношу в душе моей, ласкаю и люблю... и
Я говорю с подругой юных дней, В твоих чертах ищу черты другие...
Так оказывается найден, пусть иллюзорный, выход из замкнутого круга одиночества. Вымышленный идеал не обманет, не предаст, не насмеется. Романтическое предпочтение мечты жизни помогает обрести хотя бы относительный и временный душевный покой и гармонию.
В стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен...» любовь не является главной темой, но поэт, описывая «царство дивное»
мечты, «всесильным господином» которого он является, упоминает смутный, едва различимый образ, «с глазами, полными лазурного огня, С улыбкой розовой, как молодого дня За рощей первое сиянье». Читатель догадывается, что речь идет о девушке из полудетских воспоминаний поэта. Ее образ создается с помощью описаний явлений природы: героиня как бы не персонифицирована, но «растворена» в природе, частью которой является. Так в лирику Лермонтова проникает образ женщины - «естественного человека», противостоящего лживости и порочности «красавиц городских», на которых в юности была обращена любовь поэта, становящийся лирическим аналогом Тамары, Нины, Бэлы. Как и те, она, пусть на время, освобождает героя от отчаяния и вражды с миром, возвращает ему способность «плакать и любить», дарует ему ощущение счастья и гармонии.
Как реальный, а не мечтаемый подобный образ возникает в стихотворении «Молитва» («Я, матерь Божия, ныне с молитвою...»). Девушка, за которую молится поэт, - лирическая параллель Нине из «Маскарада», хотя и живет, очевидно, в светском обществе, совершенно непохожа на героиню ранней лирики: она «дева невинная», у нее «сердце незлобное», «душа достойная», «прекрасная». Но лирический герой не Арбенин. Едва ли не единственный раз в лермонтовском творчестве он оказывается способен на самоотречение, бескорыстную заботу о чужом счастье; его нежность к героине явно безответна, но впервые его душа свободна от ревности и обиды и полна тревоги о благополучии равнодушной к нему избранницы. Необычность этого состояния он сам понимает с некоторым недоумением, которое выдает слово «ныне» в первой строке: прежде, очевидно, он не оказывался на коленях перед образом со смиренной молитвой. Случилось то, что не удавалось ни Демону, ни Арбенину, ни Печорину: «душа пустынная, душа странника, в свете безродного», сумела «в небесах увидеть Бога» - примириться с небом, поверить в его благостность, милосердие, справедливость (Демон «хотел молиться», но...). Лирическому герою помогла в этом любовь к «естественной», не испорченной светом женщине, но, в отличие от них, ему удалось освободиться от эгоизма и высокомерия - встать на колени и исполниться бескорыстной и самоотверженной любовью.
Трагедия души лермонтовского героя, пожалуй, самая безысходная в XIX в. Раскрепощенная душа романтика ощутила свою свободу и силу, жадно предалась Познанью, самоуверенно бросила вызов
Небу - и была жестоко наказана за это одиночеством, ощущением пустоты бытия и несправедливости законов мира, пониманием обреченности своего дерзкого бунта. Утомленная Мировой Скорбью, она возмечтала о новой гармонии - возможности оправдать мир, обрести в нем какое-то осмысленное, добротворное начало. Надежду на это дала любовь к женщине «не от мира сего», непохожей на «созданья бренные земли». Эти надежды оказываются несостоятельными, и виноваты в этом не столько мир, обманувший мечты героя, сколько сама демоническая личность, которая своим индивидуализмом и безнравственностью губит залог своего спасения - любимую женщину. Только поборов зло и эгоизм в собственной душе, заботясь о счастье любимой, а не о своем, смирив гордыню, можно обнаружить в «холодном мире» «теплую заступницу» и увидеть во мраке жизни ее «яркое сияние». Бескорыстная любовь, единение с природой и Родиной - вот те нравственные опоры, которые Лермонтов пытается обрести в позднем своем творчестве, связывая с ними надежды на прорыв страшного круга одиночества и отчаяния.
1 Манн Ю.В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. С.224.
2 Манн Ю.В. Указ соч. С.221 - 222.
5 Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. М., 1973. С. 119.
4 См. очень интересное и оригинальное исследование А.Б.Пеньковского «Нина. Культурный миф золотого века русской литературы в лингвистическом освещении». М., 1999. С.52- 57.
5 Русские писатели. 1800- 1917. М., 1994. Т.З. С. 332.
