CC BY
14
Политическая ситуация, связанная с последними выборами состава Госдумы и Президента РФ, показала наличие противоречий, которые, в частности, выразились в нарастании протестных настроений и действий оппозиции. Можно утверждать, что Россия на протяжении последних столетий отличалась высоким уровнем конфликтности. Наша история в этот период характеризовалась вспышками недовольства различных слоев населения условиями жизни. Конфликтогенный потенциал сохраняется, несмотря на смену эпох, политических и экономических укладов. В значительной мере данные конфликты возникают за счет имперского фактора политической и в целом системной конфигурации российского общества.
Конфигурацию политического пространства постиндустриального общества в мире можно интерпретировать как совокупность двух взаимоисключающих процессов. С одной стороны, распространение либерализма за пределы стран «золотого миллиарда», где эта идеология может считаться естественным мировоззрением и основой политико-правовой организации, превращает идею свободы в идеал для множества людей и популистскую идеологему. В то же время глобальные тенденции, развитие которых обращает потребность в разнообразной интеграции в жесткую тотальную необходимость, устраивают только незначительную часть населения планеты, поскольку основаны на технотронности и европоцентристских паттернах организации единого сообщества. Указанные обстоятельства раскалывают любое современное общество на большой набор субпространств, представители которых имеют интересы, ориентированные сложным образом как на один процесс, так и на множество. Например, Россия в настоящее время стремится к единству, чтобы отстаивать собственные национальные интересы, одновременно представляет собой общество с серьезными системными противоречиями. Так, никак нельзя признать успешной и системодостаточной форму изменения отношений к собственности. Приватизация 90-х гг. XX в. закрепила скрытый сословный характер российских отношения в политике и экономике. В результате уровень жизни основной части населения снизился, особенно по меркам капиталистического общества, в котором многие услуги не могут не быть платными. С другой стороны, возникла незначительная прослойка элиты, уровень жизни которой не выдерживает никакой культурной критики. В этих условиях люди относятся к системным аспектам страны самым удивительным образом, представляя собой конгломерат многомерного конфликта, не осмысленного и запутанного так, что в нем невозможно разобраться из-за сложнейшего многовекторного релятивизма.
Ситуация на Северном Кавказе отличается еще большей запутанностью. Конфигурация политического и культурного пространства в этом регионе включает в себя исторические, советские, постсоветские и политико-глобальные факторы, которые реализуются в настоящее время в социально-политической реальности. Данная реализация характеризуется повышенной конфликтогенностью, воспроизводит тотальную жизненную неустроенность и террор в различных формах. В целом насилие на Кавказе можно интерпретировать как фактор социальной организации, порождаемый постколониальными отношениями внутреннего и внешнеполитического характера. Как известно, формы внутреннего колониализма и постколониализма отличаются реанимацией исторически возникавших противоречий и конфликтов и возникновением новых проблем, связанных с современными форматами политико-социальной организации [9, с. 148-154].
Подвергнем анализу векторы постколониального влияния на воспроизводство насилия на Северном Кавказе. Захват Российской империей территории Кавказа создал исторические предпосылки к развитию националистического сознания, которое благодаря политике внутренней колонизации способствовало деформации автохтонных элит [2, с. 307-330]. Примером подобного рода отношений являются проблемы современного террористического движения на Кавказе, лидеры которого требуют не только освобождения так называемого «Кавказского Эмирата», но и восстановления исторической справедливости, обвиняя Москву в захвате и «порабощении» территорий Северного Кавказа. В этом случае проблема насилия выходит за рамки маргинальных террористических групп, углубляясь в качестве идеологии у некоторых представителей местных элит, оказывающих поддержку сепаратистскому движению.
Советская эпоха характеризовалась развитием последствий колониальных отношений, создавая новые проблемы. Нельзя отрицать развитие, которое осуществлялось в республиках на Северном Кавказе на протяжении семи десятилетий советской власти. Сельскохозяйственный уклад в
определенной мере был преобразован в индустриальный. Получили развитие экономика, политика, наука, образование, изменился образ жизни. Вышеперечисленные процессы были достигнуты за счет высокой степени трудовой миграции, которая в советское время сочеталась с идеалами молодого -титульного населения относительно строительства коммунизма. Соответственно, данный пример подтверждает закономерность колониальных механизмов власти, когда развитие захваченной территории происходит за счет биологического материала метрополии. Вследствие фактора командной экономики, а также тоталитарных принципов отправления властных полномочий, этнические институты на уровне общегосударственной морали подавлялись административно-бюрократической машиной и «креольски» ориентированными местными элитами.
В отличие от морских колониальных держав, советская империя опиралась на самостоятельную, «марксистскую» модель развития общества, где принцип этничности заменялся всеобщей идеологией трудового братства. В результате советские инженеры, учителя, работники культуры, в большинстве своем являющиеся представителями титульного этнического сегмента - русскими, на волне «социалистической эйфории», царившей в период массовой индустриализации, отказались от принципа этнической самоидентификации, некогда доминировавшего в царской России.
Представители автохтонных этнических групп формально приняли принцип светскости, сохранив самоидентификацию на уровне традиционных институтов групповой организации, клана, тейпа или рода [3, с. 99-115]. В этой ситуации «исторические обиды» переходят в стадию мифологической интерпретации геройских подвигов своего народа в борьбе за самоидентификацию. Приток некоренного населения, изменение темпа жизни, религиозных традиций, политико-правового формата вызывали в своей массе антииндустриальные и антисоветские настроения, которые частично проявлялись в протестных акциях, а частично вытеснялись на периферию культуры, политики и психологии [8, с. 94-103].
В итоге процесс постепенного экономического спада производства привел к неизбежному ослаблению институтов советской власти, что стало причиной актуализации ранее латентного конфликтогенного потенциала. В центре этого конфликта оказались представители титульного этноса - русские, которые подверглись ксенофобии со стороны коренного кавказского населения. Ответом на господство коммунистических ценностей и принципов провинциального подчинения стал мощнейший религиозный взрыв. Стремительное распространение радикальных форм ислама, охватившее молодое поколение представителей кавказского духовенства, связано, прежде всего, с адатными институтами мифологизации, развивавшимися на основе этнической гордости.
Одновременно с этим стремление молодых священнослужителей пройти обучение за границей, связанное с их романтическими представлениями о принципах «чистого ислама», привело впоследствии к конфликту между представителями молодого исламского духовенства с поборниками традиционного ислама, кооптированного в модель советского общества [7, с. 110-128].
Кроме того, недовольство многими аспектами жизненного уклада народов Кавказа, подавленное властью, превратило массу населения во многих районах региона в основу для военных конфликтов, вплоть до гражданской войны. Многие феномены конфликтогенности не имели и до сих пор не имеют явной и определенной формы, но потенциал недовольства и стремление некоторых национально-этнических традиционных корпораций к господству делают насилие мощным и антикультурным.
Вместе с тем адатные нормы и правила поведения ряда кавказских народов после распада СССР вышли на первый план и стали использоваться в качестве главных регуляторов общественных отношений. Носители национальных обычаев норм и правил превратились в национальных героев, поскольку самим фактом своей автохтонной ангажированности они противостояли метрополии и бросали ей вызов. Подобным примером может служить Чеченская Республика, где Д. Дудаев и его окружение стали активно использовать культурные обычаи в политической борьбе [3, с. 56]. Бравируя национальной гордостью «Ичкерии» и используя необразованность и социальное неблагополучие представителей сельских районов республики, Дудаев и его окружение с легкостью втянули чеченское общество в войну с Москвой.
К внутренним факторам добавляется внешнее политическое, экономическое, религиозное, военное и иное воздействие. Можно утверждать, что подобное влияние других стран на положение в СевероКавказском регионе носит постколониальный характер, поскольку его основной вектор направлен на
ослабление России. В данном случае переплетаются геополитические и постколониальные тренды, которые в чистом виде имеют разную полярность.
Так, США и их союзник Саудовская Аравия попытались воспользоваться социально-экономическим и политическим неблагополучием, царившим в России, активизируя сепаратистские тенденции. Геополитическая концепция этих стран базировалась на построении искусственной модели единого кавказского общества. В процессе практической реализации эта модель оказалась искусственной и была заменена панисламистской версией, в основу которой положен ваххабизм.
Геополитическое направление может стать устойчиво-позитивным явлением только в случае, когда ресурсы информационного общества будут использованы соразмерно, что позволит выравнять условия жизни во всех или многих странах современного мира. Постколониальное направление социально-политических изменений повлечет за собой размежевание, поляризацию развитых и периферийно-отсталых стран мира. Подобное размежевание не может не привести к обострению существующих противоречий. Конфессиональные и политические распри невозможно нейтрализовать при помощи насилия, даже если оно имеет форму «борьбы» за гражданские права и демократические ценности.
Создание интегративных мировоззрения и ментальности в целом является важнейшей проблемой современности. В то же время уже существует ряд работ, в которых закладываются основы понимания интегративных отношений [4, с. 146-170]. В общем плане интегративная ментальность исходит из традиционного для многих культур, в том числе и западной, тезиса о единстве мира. Суть человеческой деятельности с позиций интегративного сознания заключается в адекватном поддержании целостности социального пространства, которое неотделимо от природы. Этот аспект предполагает универсально-экологическое отношение человека к своему окружению, включая неживую и живую природу.
В ментально-технологическом аспекте интеграция позволяет создавать конвенциональные пространства в той ситуации, когда последовательный дискурс по тем или иным причинам ограничен или невозможен. Отличием интегративного способа осмысления сложных ситуаций, в частности конфликтогенных, будет являться синтез последовательно-рациональных и внерациональных когнитивных и идеологических процедур.
В нашей стране политическая конфигурация основывалась на феноменах «власть-собственность» и «редистрибуция» [1, с. 53-70; 6]. Главным субъектом, распоряжавшимся базовыми ресурсами, являлось государство. Самостоятельных «модулей» в экономике и других сферах практически не было, ресурсы воспроизводства создавались во всем обществе, затем концентрировались в центре империи, а далее распределялись посредством институтов бюрократии и власти во всем культурно-политическом пространстве. В постсоветской России возникли собственники концентрированных ресурсов и средств производства, но феномен «власть-собственность» преодолен не был, политическое пространство продолжает выступать в роли редистрибутивного и ресурсного канализатора. Одновременно в СССР редистрибуция в значительной мере обусловливалась экономией на оплате труда всех трудоспособных членов общества, насильственно превращенных в носителей рабочей силы, которую они были обязаны реализовывать, вступая в отношения с государством, полностью регламентировавшим процесс труда [5].
Таким образом, политическая элита в СССР и в постсоветской России в соответствии с формой политической организации выступала и продолжает выступать субъектом-ресурсоносителем и ресурсораспределителем богатства общества. В Северо-Кавказском регионе России возникли два центра владения и воспроизводства ресурсов. К ним относятся федеральные и национальные потоки, которые конкурируют сложным образом. Они создают основу для российского единства и одновременно воспроизводят конфликтогенность и насилие. Это обстоятельство выступает основанием для формы субъектности любого представителя власти в отношении коллективных ресурсов. От места политического института или политического субъекта в иерархии зависит их непосредственное отношение к ресурсам.
Кроме того, внерыночное использование рабочей силы в России и в гораздо большей степени - на Северном Кавказе превращает в ресурсы общества и часть населения, которая не имеет самостоятельных источников для существования. Это обстоятельство прямым или косвенным
образом делает субъектов власти и обладателями ресурсов, извлекаемых не только из недр или процесса труда, но и из самих людей, из ограничения их потребления, удовлетворения различных потребностей.
Указанные обстоятельства составляют основу стремления субъектов власти национальных образований к автаркии и самостатуированию. Возникает противоречие: субъект власти, участвуя в редистрибутивном процессе, вынужден значительную часть ресурсов отчуждать в структуры центральной власти и выступать в качестве распорядителя той части ресурсов, которая возвращается из центра; изоляция субпространства от метапространства позволяет субъекту власти превратиться в непосредственного распорядителя всех ресурсов данного сообщества.
Первый вариант совпадает с федеративной моделью осуществления российской власти за счет канализации ресурсов по редистрибутивной схеме. Второй - соответственно, предполагает формирование ресурсного пространства за счет территориальных возможностей и ресурсного потенциала населения, поскольку автаркия с неизбежностью сопровождается попытками вернуть экс-субъект в федеративное или постсоветское пространство, потребность которого в потреблении ресурсов возрастает. Экспроприация прибавочного продукта как первая стадия редистрибуции уже не удовлетворяет потребности в использовании ресурсов национальной корпорации. Экспроприация распространяется на необходимую часть продукта производителей и агентов рыночного пространства, что, в свою очередь, делает невозможным экономическое воспроизводство этого сообщества. Гиперинфляция отбрасывает его за грань тотальной нищеты, попытки улучшить ситуацию за счет продажи национальных ресурсов ее не улучшают, а усугубляют. Начинается массовая миграция русского населения при окончательной стагнации экономической и культурной жизни, которая приводит к различным формам национализации социальных отношений в республиках Северного Кавказа.
Россия обладает значительными природными и людскими ресурсами, позволяющими ей балансировать на грани описанной социальной конструкции, а многие страны СНГ попали в зону неспособности осуществлять национально-культурное воспроизводство. Подобная ситуация заставляет субъектов власти лихорадочно искать выход, который не может не базироваться на стереотипах «виновности», «врага» и т.п. Возникает стандартный сценарий проекции собственных управленческих и экономических ошибок на соседние социальные пространства и их субъектов, что и выступает непосредственной основой самых разнообразных конфликтов. Стоит отметить, что действительную совокупность причин подобной конфигуративности пространства осмыслить невероятно трудно и скорее всего, невозможно.
Для выявления причин возникновения такой ситуации потребуется либо откровение, но ему мало кто поверит, либо полная сциентистская интерпретация культурно-экономической и политической картины современного мира, создать которую средствами современной науки не представляется возможным. Без ответа на эти вопросы разрешение конфликта может осуществляться только через вынужденное ограничение субъектности слабой стороны конфликта и насилие. Поскольку такой способ нейтрализации конфликта его не устраняет, а только отодвигает на культурно-политическую периферию, он, как правило, латентно усиливается и «вспыхивает» с новой силой. В принципе, современный терроризм - рецидив игнорирования естественноисторических конфликтов и неумелого их разрешения посредством насилия и манипуляций с ослабленной стороной противоречия.
Можно констатировать, что современные конфликты разрешаются в долиберальной, либеральной и постлиберальной парадигмах. При этом самой простой и надежной формой нейтрализации конфликтов является политическое насилие, использование военных ресурсов. В долиберальном обществе политический реализм - ресурсное преимущество - было и остается самой простой основой для разрешения конфликтов. Либерализм, который мы не отделяем от промышленного и демократического содержания культуры, а, наоборот, настаиваем на их необходимой адекватности, изменяет соотношение сил конфликта. Возникают такие основы, как международное право и культурно-политический контекст, либеральные нормы и ценности; ориентация на свободу, включая свободу на движение информации и общественное мнение и т.д.
В то же время неравномерность конфликтогенных пространств в отношении их разноосновной конфигурации приводит к появлению большого числа затруднений при разрешении конфликтов в
либеральной парадигме. Выше уже говорилось об ограниченности пространства, создаваемого за счет распространения либеральных ценностей на весь его континуум. По этой причине либеральная парадигма, естественно, содержит внутреннее противоречие, заключающееся в субъектном неравенстве участников конфликта.
Фактически мир в либеральной системе координат разделился на «центр» глобализации и «периферию», субъектность этих акторов в геопространстве неравна так же, как и в конфликтогенных пространствах. Ирак, Югославия, Афганистан, Ливия, Палестина и Израиль, Россия и Чечня -субъекты конфликтогенных пространств, обладающие разной статусностью при чрезвычайно запутанной интерпретации и конфигурации последних. Однако «бомбить» территории «оппонента» имеют право не все участники конфликта. Право субъектного преимущества получает та сторона, которая вписывается в определенное «либеральное» пространство, и лишается многих ресурсов участия в конфликте сторона «нелиберальной» ориентации. Конфликтогенность в результате попытки либерализировать антагонистические отношения очень часто только возрастает. Хуже того -осуществление «либерального» сценария разрешения конфликта зачастую нарушает принципы организации либерального пространства, причем, не только конфликтогенного пространства, но и политического в целом: нарушаются законы, ограничиваются права и свободы и т.д.
Постлиберальная парадигма разрешения конфликтов, которая вырастает из интегративного мировоззрения и экологического и ему подобным подходам к политике, ориентирована на разрешение социальных противоречий в процессе создания гармоничного социокультурного пространства на месте конфликта. Подобная форма организации общественных отношений только начинает возникать, в значительной мере она кажется утопичной и надуманной. Сегодняшняя ситуация такова, что либо мы научимся жить в соразмерном геопространстве, либо вектор государственной политики вынужден будет вновь отклониться в сторону тоталитаризма.
Все эти обстоятельства доказывают, что управление конфликтом в современном мире - наука, искусство и политика. Влияние на конфликтогенность можно оказывать в любом месте данного пространства, которое приобрело в нашем мире всепланетную организацию. Как правило, локализация конфликта имеет в высшей степени опосредствованное отношение к его подлинной конфигурации. Можно говорить о геокультурном и геополитическом характере подавляющего большинства современных конфликтов. Причем каузальное пространство конфликтности в геоизмерении размыто - практически невозможно создать его непосредственную интерпретацию из-за обилия подлинных и мнимых субъектов антагонизмов и многослойности его структуры. Древняя формула «разделяй и властвуй» также потеряла свою локальную определенность и приобрела глобальный характер.
Переход к единому культурному пространству означает изменение взгляда на прошлое, ломку старых стереотипов, фиксирующих историческую конфликтогенность. Осмысление конфликтов должно носить целостный, экологический характер. Оно не может ограничиваться традиционными, стереотипными, нормативными, ведомственными, идеологическими, корпоративными, политическими или иными искусственными границами. В современном мире нейтрализация антагонизма на добровольной основе возможна только при адекватном ментальном выражении объективного состояния конфликта.
Обсуждение проблем, связанных с интерпретацией конфликтов и организационной подготовкой к их разрешению, должно носить открытый полисубъектный характер. Ограничение субъектного и идеологического пространства нейтрализации конфликтности выступает естественной основой для нарушения адекватной компромиссности.
Организация нейтрализации конфликта в современных условиях должна осуществляться с использованием новейших либеральных технологий, базирующихся на нормах международного права и адекватном взаимодействии всех сторон и субъектов конфликтов. Открытость процесса, достаточный уровень корректной информации о развитии конфликта и возможность осуществления контроля действующих сторон - необходимые условия и предпосылки положительного разрешения конфликта.
Пожалуй, главным отличием подхода к конфликтам в интегративной парадигме должен стать приоритет общих интересов. Как известно, конфликтность связана с интересами политической элиты,
ее целями и амбициями. Современные конфликты можно понимать и как момент хаоса в процессе перехода к новой культуре. Предложить критерии, которые могли бы различить деструктивный и преобразовательный конфликт, пока не представляется возможным. В то же время принципы гуманизма, интегративные интересы можно считать достаточным основанием для современных ориентиров при интерпретации и нейтрализации конфликтов.
Литература
1. Васильев Л.С. История Востока: В 2 т. М., 1998. Т. 1.
2. Дегоев В.В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М., 2003.
3. Дерлугьян Г. Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе: Авториз. пер. с англ. М., 2010.
4. Капустин Б.Г. Современность как предмет политической теории. М., 1988.
5. Коротец И.Д. Россия в ожидании. Ростов н/Д, 1994.
6. Макаренко В.П. Русская власть (теоретико-социологические проблемы). Ростов н/Д, 1998.
7. Патеев Р.Ф. Политические аспекты мусульманского образования в России: история и современность // Южнороссийское обозрение. 2006. № 36.
8. Родоман Б.Б. Внутренний колониализм в современной России // Куда идет Россия?.. Социальная трансформация постсоветского пространства / Под ред. Т.И. Заславской. М., 1996.
9. Семенков В.Е., Рабжаева М.В. История российской колонизации // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. № 1.
