CC BY
23
Таким образом, оригинальные произведения Тургенева содержат черты, дающие право ставить проблему поиска истоков русского романтизма в творчестве тех писателей, которые примыкали к кругу писателей-масонов. Возможно, следует нарушить традиционное мнение о влиянии масонства на становление литературы сентиментализма и расширить поле исследований. Вероятно, русское масонство участвовало в становлении предромантизма, о чем свидетельствует творчество И. П. Тургенева и готовило почву, на которой позднее стала формироваться поэтика романтизма. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1.Рыкова Е. К. Масонские искания И.П. Тургенева // Человек в культуре России: материалы 5 Всероссийской конференции. - Ульяновск, 1997.
2.Хорошилова Л. Б. Студенты // Университет для России: Взгляд на историю культуры 18 столетия / Под ред. В. В. Пономаревой, Л. Б. Хорошиловой. - М.: Русское слово, 1997.
3.Пыпин А.Н. История русской литературы. 3-е изд. Т. 3. - СПб.: Тип. М.М. Сгасюле-вича, 1907. Незеленов А. И. Литература Екатерининской эпохи: Лекции приват, доцента СПб. ун-та А. Незеленова 1880/80 ак. г. - СПб.: В лит. Гробовой, 1881. Незеле-нов А.И. Литературные направления в Екатерининскую эпоху. СПб.: Н. Г. Мартынов, 1889. Истрин В. М. Опыт метологического введения в историю русской литературы 19 века.-Вып. 1. -СПб.,1907.
4.Пиксанов Н. К. Масонская литература // История русской литературы 18 века / Под ред. Г.А Гуковского. Т. 4. - М.- Л.:АН СССР, 1947.
5.Кочеткова Н. Д. Литература русского сентиментализма: Этические и художественные искания. - СПб.: Наука, ИРЛ РАН. 1994. Кочеткова Н. Д. Идейно- литературные позиции масонов 80-90 гг. 18 века и Н.М. Карамзин // Русская литература 18 века. Эпоха классицизма. - М. - Л.: Наука, 1964.
6.Масонство и русская литература 18 - начала 19 в. / Под ред. В. И. Сахарова. - М.: Языки русской культуры, 2001. Сахаров В. И. Иероглифы вольных каменщиков. Масонство и русская литература 18 - начала 19 в. -М.: Жираф, 2000.
7.Флоровский Г. Пути русского богословия. - Париж, 1937. (Репринг. Вильнюс. 1991).
8.Архив братьев Тургеневых / Под ред. В. М. Истрина. - Вып. 2. - СПб.: ОРЯС. Император, АН. 1911.
Рыкова Евгения Константиновна, кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии, издательского дела и редактирования УлГТУ, автор ряда работ по литературному краеведению и истории русской литературы XVIII столетия УДК 82.09 (091) Г.В. СТАРОСТИНА
«ПРЕНИЕ ЖИВОТА СО СМЕРТЬЮ» В РОМАНЕ Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО «ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»
Посвящена выявлению традиции древнерусской литературы в художественной структуре романа Достоевского. Воздействие жанров древней русской литературы на структуру произведений Достоевского связано с самым существом творческого метода писателя, открывающего в сиюминутной действительности вечный смысл. В. Е. Ветловская давно заметила, что древние источники Достоевский часто брал «.. .не из первых рук <...>, а из 51 Вестник УлГТУ 1/2001
современных ему изданий, статей знатоков и специалистов, чьи концепции так или иначе отражались в его сознании и, преображенные или нет, затем отзывались в его художественной работе» [1]. Один из не замеченных до сих пор эпизодов такого взаимодействия - влияние на структуру романа «Преступление и наказание» статьи Ф. И Буслаева «Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин» [2]. Исследование было написано в 1856 г., через несколько недель после открытия А. Пыпиным памятника XVII века, и сразу же напечатано в недавно начавшем издаваться «Русском вестнике» (Т. IV, кн. 1 -2), ще спустя десять лет увидит свет и сам роман. Достоевский был прекрасно знаком с содержанием нового журнала. Так, в 1861 году, не принимая «ограниченную самонадеянность» этого издания, изменение направления и полемизируя с М.Н.Катковым, он вспоминал именно о первых номерах: «Мы сами, пять лет тому назад встретили ваш журнал с радо-стью и надеждами... <.. .> Помню я это время, помню! Надо отдать справеливость <.. .>, он и теперь, по некоторым отделам своим, один из самых лучших наших журналов» [3].
В синкретической форме романа Достоевского сфокусированы не только жанры литературы и искусства средневековья, прежде всего, самой «Повести о Горе-Злочастии» и того широкого контекста, на фоне которого она анализировалась Буслаевым. «Переход из тесной действительности в область мировых идей» [2. 221] - принцип организации древнерусских текстов, открытый исследователем, и построения самой научной статьи (метатекста), который структурировался в жан-ре «Преступления и наказания».
В центре исследования, ученого - драматическая судьба героя «Повести о Горе и Злочастии», молодого человека XVII века, когда голод и нищета стали жестокой реальностью для толп обездоленных, превратившихся в изгоев [4]. В «Преступлении и наказании» Достоевского изображается кризисное состояние пореформенной России. Мармеладов, с его старинным русским пороком пьянства, повторяет путь кроткого молодца из «Горя-Злочастия» - «преступное нравственное самоубийство» (Буслаев). Раскольников, представитель молодого поколения в ро-мане, написанном через двести лет после создания древнерусского произведения, начинает с того, от чего был защищен, по мысли Буслаева, человек «кроткой <.. .> натуры» допетровской эпохи, - с убийства. Кульминационным поворотом в жизни героя древнерусского стихотворения, анализируемого Буслаевым, стал момент, «когда лукавое Горе указало ему <.. .> на грабеж и разбой, чтобы богато жить. Далее этого испытание идти уже не могло. Несчастный умел сносить все бедствия, ниспосланные ему злою судьбою; но мысли о преступлении снести не мог. Именно здесь-то проявилась неожиданно вся сила нравственной его природы, и он энергически отверг преступные замыслы, как наваждение злого духа» [2. 229-230]. Как замечает ученый, из борьбы с горестной судьбой молодец вышел «чист от преступления» [2.230].
Зреющая в сознании Раскольникова теория преступления снимает границу между жизнью и смертью. Идея, во власти которой находится герой, приводит к отрицанию ценности жизни отдельной личности, позволяет переступать через кровь, которая, по его мысли, «льется и всегда лилась на свете, как водопад... »
[VI. 400]. Мысль о преступлении облекаегся в страшный образ смерти: «месяц назад, и даже вчера еще, она была только мечтой, а теперь... теперь явилась вдруг не мечтой, а в каком-то новом, грозном и совсем незнакомом ему виде, и он вдруг сам сознал это... Ему стукнуло в голову, и потемнело в глазах» [VI. 39]. Натура Раскольникова протестует против готовящегося злодеяния, страшный сон приводит героя в состояние страха и ужаса: «Боже! - воскликнул он, - да неужели ж, неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп... буду скользить в липкой, теплой крови, <... > весь залитый кровью... стопором... Господи,неужели?» [VI. 50].
С темой преодоления Раскольниковым смертельного страха в структуру романа входят жанры средневековой не только русской, но и европейской литературы и культуры, посвященные спору жизни с всесильной смертью, которые Буслаев анализирует в своей статье, убедительно доказывая генетическую связь с ними «Повести о Горе-Злочастии».
«О необходимости помнить о "смертном часе", который никого не милует, о том, что смерть нельзя ни победить, ни умолить, напоминала и религиозно-дидактическая литература, <...> и апокрифическая "Беседа трех святителей..." <...> в XI в. русский читатель в Житии Василия Нового познакомился с образом смерти, вооруженной разными видами оружия... » [5]. Буслаев приводит «Повесть о бодрости человеческой», хотя под этим заглавием он обращается к «Прению живота со смертью». Исследователь цитирует его по рукописи из собрания М.Погодина, в которой, кстати, находилась и «Повесть о Горе-Злочастии». По мнению Р. П. Дмитриевой, тщательно исследовавшей различные редакции «Прения», Буслаев видел в «Повести о бодрости человеческой» самостоятельное произведение, ори-гинальную русскую повесть, написанную на ту же тему [6]. На самом деле, как позднее удалось установить И. Н. Жданову, «Прение... » восходит к немецкому оригиналу, с которого в конце XV в. был осуществлен перевод [7]. Этот текст получил широкое распространение в XVI-XVII вв., известно около 130 списков разных его редакций.
По мнению Буслаева, повесть создана на пересечении литературной традиции и лубка и генетически связана с «Плясками смерти». В «Прении... » Смерть внезапно приходит к богатырю, гордящемуся своими подвигами, уверенному, что во всем мире никто его не сможет победить. Смерть «образ имея страшен, обличив имея человеческое и грозный вид. Ужасно было смотреть на нее. И несла она с собою много мечей, скованных на человека, и ножей, и пил, и рожнов, и серпов, и сечив, и кос, и бритв, а также несла и члены человеческого тела... » [2. 253]. Не понимая, кто перед ним стоит, воин сохраняет силу духа, готов биться до конца. Узнав Смерть, он приходит в состояние ужаса. «Тут уже Воин исчезает, и является человек, обнаженный от всякого временного, случайного своего назначения» [2. 254]. Далее происходит диалог Человека со Смертью, прение Живота и Смерти. Человек умоляет отпустить его на покаяние к духовному
отцу, но Смерть, объяснив, что каяться и молиться надо постоянно, так как она может «постигнуть» каждого, когда захочет, забирает его с собой.
Тема «прения» - спора жизни со смертью - одна из важнейших, определяющих в структуре «Преступления и наказания», она связана не только с идейно-психологическим комплексом Раскольникова, но и с философским планом романа. После преступления герой стремится преодолеть натуру, напрямую соприкоснувшуюся с сущностными проблемами бытия (жизнь - смерть) и не принявшую злодеяние. «В сознании о смерти и в ощущении присутствия смерти всегда для него было что-то тяжелое и мистически ужасное, с самого детства <.. .>. Да и было еще тут что-то другое, слишком ужасное и беспокойное» [VI. 337]. Герой стремится преодолеть смертельный страх, охвативший его, избавиться от мучительного наваждения, связанного с убийством, со смертью. «Довольно! - произнес он решительно и торжественно, - прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и - довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и... и воли, и силы... и посмотрим теперь! Померяемся теперь! - прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее» [VI. 147]. В этом внутреннем монологе Раскольников отчаянно противостоит преследующему его видению, скорее всего, самой смерти, отправляя ее «на покой», подобно Воину из «Прения Живота и Смерти», который пытался избавиться от пришедшей к нему Смерти, говоря, что та «не удала и состарелася еси многолетною старостою, <...> старость твою почитаю: отиди скоро от мене, бежи, доколе не поткну тя мечем моим» [8].
В фабуле ночного кошмара, где Раскольников тщетно пытается убить смеющуюся старуху, также нельзя не учитывать генетической связи со средневековыми сюжетами поединка человека со смертью. Загнанный в подсознание смертельный страх и стремление к жизни спровоцировали этот сон, в котором смерть персонифицирована в образе убитой старухи. Масса людей, которых во сне видит Раскольников, - не просто немые свидетели случившегося, но и участники хоровода, в центре которого смеющаяся смерть-старуха: «вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз - все люди, голова с головой, все смотрят, - но все притаились и ждут, молчат... Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли... Он хотел вскрикнуть и - проснулся» [VI, 213]. Пробуждение Раскольникова, освобождающее его от ночного ужаса, психологически определено силой жизни, которой он полн.
Интересно, что в четвертой редакции «Прения» (по исследованию Р. П. Дмитриевой) Смерть, назвав побежденных ею сильных или мудрых героев: Самсона, Александра Македонского, царей Давида и Соломона, Акира Премудрого, - особо выделяет силу Соломона тем, что «он брался повернуть весь свет, если бы кольцо в землю вделано» было. Это хвастливое обещание Самсона, которое ввела в
несколько более подробном изложении былина о Самсоне («кабы был столб в зем-ли, кабы было кольцо в сголбу, я бы землю всю вокруг повернул»), имеет литера-турное происхождение»[9]. Р. П. Дмитриева указала и на повторение похвальбы Самсона в «Беседе отца с сыном о женской злобе» (XVII в.), опубликованной в I860 г. в «Памятниках старинной русской литературы» (Вып. 2.) 110]. Мотив гор-деливого хвастовства Самсона, который замахнулся повернуть весь свет и сожалел об отсутствии столба в земле или кольца, т.е. рычага, за который он мог бы схва-титься, чтобы приложить свою великую силу, в «Преступлении и наказании» звучит в полном восторженного самовозвеличивания монологе Раскольникова, объясняющего Соне свою «мрачную казуистику»: «У меня тогда одна мысль выдумалась, в первый раз в жизни, которую пикто и никогда еще до меня не выдумывал! Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что же это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой нелепости, взять просто- запросто все за хвост и стряхнуть к черту!» [VI 321]. Непомерное самомнение героя выдает не просто все разрушающий нигилизм, но претензию на нечеловеческую, богатырскою силу. Ему, как 11 Самсону, нужен рычаг, хвост, за который он хочет все стряхнуть. Словарь Даля дает подобное толкование: хвост — эго, например, рычаг мельницы, «которым ворочают ее по ветру» [11]. Однако с богатырем Самсоном Раскольникова объединяю т не только огромные претензии и стремление к приоритету, но и общая, смертная человеческая природа, ведь Самсон - один из тех, кош упомянула Смерть в перечне побежденных ею. Пекле свершения преступления герой романа стремится победить смертельный ужас, чудовищное наваждение, сохранив рассудок и волю (выделено мною Г. С.), укрепляя их. «Сила, сила нужна: без силы ничего не возьмешь; а силу надо добывать силой же, вотэтого-то они и не знают» |1. 147]. Эти эпизоды исследователи обычно трактуют лишь как приверженность Раскольникова современным пози-тивистским научным теориям, отдающим предпочтение разуму человека и не учи-тывающим всей сложности человеческой натуры. В романе Порфирий Петрович уловил эту черту Раскольникова: «выше всего ум человеческий цените, по примеру всей молодежи... » [VI. 264]. 11о сюжеты эти связаны с глубинной структурой произведения, с решением нравственно-философских, «последних вопросов» бытия, которые восходят к традициям средневековой литературы и культуры, изобра-жавшим стремление человека с помощью рассудка и воли преодолеть и подчинить себе смерть, преодолеть смертельный страх, и утверждавшим их трагическое бессилие перед лицом смерти. Так, в статье Буслаева из западноевропейской ли тера-туры этого периода приводилась поэма французского поэта XV века П. Мишо «Danse aux Aveugles» («Пляска слепых»), построенная на пересечении средневековых и ренессансных мотивов, представляющая собой диалог автора с Умом. Идея поэмы состоит в том, что из трех «слепых вождей» - Любви, Счастья и Смерти, которым подвластна судьба человека, только Смерть не подчиняется никому и ничему, ее нельзя победить ни силой воли, ни рассудком. 55 Вестник УлГТУ 1/2001
В произведениях западноевропейского искусства эпохи Возрождения воплоти-лась тема преодоления смерти. Лучшим из них, генетически связанным с «Плясками смерти», Буслаев считает гравюру Альбрехта Дюрера «Конь Смерти» (1513 г), изображающую рыцаря, который едет на коне по лесу. Ему «сопутствуют два ужасные страшилища, какие только может представить себе самое мрачное воображение: это Смерть и Дьявол» [2. 251]. Рыцарь упорно едет к своей цели, не обращая внимания на своих ужасных спутников. Буслаева привлекает в гравюре гениальное отражение сознания творца: «Вам страшно за доблестного рыцаря; когда же всмотритесь в суровые, но покойные черты его лица, явственно прочтете в них, что эти два страшилища не лица мира действительного, не силы осязаемые и наносящие вред вещественный, а только минутное порождение мрачного воображения самого рыцаря, призраки, которые вы видите только его тазами, как их видел и сам художник, когда создавал их. Потому-то и конь рыцаря не чует присутствия фантастического коня Смерти» [2. 251]. Это рассуждение о природе призраков Смерти и Дьявола - проявление ли они объективного мира или субъективный плод сознания художника - чрезвычайно близки в романе рассуждению Свидригайлова о приведениях: результат ли они больного воображения, или «клочки и отрывки других миров», которые воспринимает человек в нездоровом состоянии, «и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше...» [VI. 221]. Заметим, что эта мысль близка восхищению Достоевского пушкинской «Пиковой да-мой»: «верх искусства фантастического. <... > прочтя ее, Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человек духов» (из письма к Ю. Ф. Абаза от 15 июня 1880 г.) [VII. 383].
Свидригайлов впервые является как продолжение страшного сна Рас кольни кова убийства смеющейся старухи. На прямой вопрос неожиданного гостя: «.. .верите ли вы, что есть приведения?» - герой отвечает с сильным ожесточением. «Нет; ни за что не поверю! - с какою-то даже злобой вскричал Раскольников» [VI 220]. Этот гнев проистекает оттого, что Свидригайлов - двойник Раскольникова, обнажив свою проблему, выявил и вывел на поверхность психологический надрыв героя, который, совершив убийство, присвоил себе право Последнего Суда и стремится заставить себя не сомневаться в правильности свершенного. Однако подсознание его только что, во сне, соприкоснулось с отвергаемым им внеличностным началом бытия.
В структуре «Преступления и наказания» важное место занимает проблема самоубийства - трагический исход прения жизни и смерти в сознании человека. Цельно, без рефлексии верующую Соню, пожертвовавшую собой во имя близких, по мысли Раскольникова, «от канавы удерживала» мысль о греховности само-убийства. Сам герой приходит к мысли о самоубийстве как немедленном выходе из непереносимого психологического состояния после преступления, он стремится «все это <... > кончить сегодня же, за один раз, сейчас же; <...> не хочет так жить» [VI. 120]. Раскольников, как и молодец из «Горя-Злочастия», хотел утопиться. Достоевский показывает, насколько силен в человеке «закон жизни», который пре-одолевает смерть и удерживает его на земле. Сначала у Раскольникова, несколько раз бродящего близ Невы, неосознанно возникает чувство отвращения: «Нет, гадко.. вода не стоит...» [VI 132]. В этом стремлении не просто естественный страх смерти и сильнейшее физиологическое
стремление человека во что бы то ни стало остановиться на краю и не уйти в небьггие, как это понимает Раскольни-ков: «Только бы жить, жить и жить. Как бы ни жить -только жить!.. Экая правда! Господи, какая правда! Подлец человек! И подлец тог, кто его за это подлецом на-зывает» [VI 132]. Если Буслаев уловил в неспособности утопиться древнерусского молодца из «Повести о Горе-Злочастии» обнадеживающее «нравственное распо-ложение», то Достоевский показывает длительный, сложный и противоречивый нравственно-психологический процесс, протекающий подсознательно, на уровне предчувствий, ощущений, который сам герой пока не может ни объяснить, ни осознать [12]. Раскольников «не мог понять, что уже и тогда, когда стоял над ре-кой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни его, будущего воскресения его, будущего нового взгляда на жизнь» [VI 418]. Он, не принимающий несправедливого устройства жизни, не может окончательно утратите веру в самое жизнь: «Я не веровал, а сейчас вместе с матерью, об' нявшись, плакали; я не верую, а ее просил за себя помолиться. Это бог знает как делается, Дунечка, и я ничего в этом не понимаю» [VI. 339]. Не только Соты чтением о воскрешении Лазаря сюжегно готовит будущее возрождение героя, но и Дуня, которая непосредственно утверждает в нем неугасшую веру в жизнь: «Ты в жизнь веруешь» [VI. 400].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1.Ветловская В.Е. Достоевский // Русская литература и фольклор. Вторая половина XIX века.-Л., 1982,-С. 59.
2.Буслаев Ф.И. Повесть о Горе и Злочастии, как Горе-Злочастие довело молодца во иноческий чин II Буслаев Ф.И. О литературе. Исследования. Статьи. - М., 1990. - С. 164260. Далее цитируется с указанием страницы.
3.Достоевский Ф. М. Ответ «Русскому вестнику» // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. -В 30 т. - Т. 19. - Л, 1979. - С. 121. Далее ссылки на это издание приводятся с указанием тома римскими цифрами, страницы - арабскими.
4.Об этом см.: Лихачев Д С. Смех как мировоззрение // Лихачев Д С., Панченко А. М., Понырко Н В. Смех в Древней Руси. - Л, 1984. - С. 53.
5.Повести о споре жизни и смерти / Исслед. и подг. текста Р. П. Дмитриевой. - М,- Л., 1964.-С. 11. 6.Там же. С. 34.
7.См:ЖдановИ. И. К литературной истории русской былевой поэзии-Киев, 1881.
8.Повесть и сказание о прении Живота со Смертию и о храбрости его и о смерти его//Изборник.... С. 465.
9.Повести о споре жизни и смерти... С. 56.
10.Беседа отца с сыном о женской злобе // Памятники старинной русской литературы. -Вып 2. - СПб., 1860. - С. 466. Об этом см.: Повести о жизни и смерти... - С. 56.
11.Даль В. И. Толковый словарь... .- Т. 4. - С. 545.
12.О сознании и подсознании в «Преступлении и наказании» см.: Эткинд Е.Г. Внутренний человек и внешняя речь Очерки психопоэтики русской литературы XVIII- XIX веков. -М., 1999. - С. 228-238.
Старостина Галина Владимировна, кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии УлГПУ
