CC BY
66
Н. Ф. Михайлова
ПОВСЕДНЕВНЫЙ СТРЕСС И КОПИНГ В СЕМЬЯХ С АНОМАЛЬНЫМ СЕНСОРНЫМ РАЗВИТИЕМ РЕБЕНКА
Рождение и воспитание ребенка-инвалида серьезно нарушает семейный гомеостаз, изменяя психическую, социальную адаптацию членов семьи и семейное функционирование в целом \ Семье приходится вырабатывать новые паттерны поведения, приспосабливаясь к ситуации. Прежде чем помочь семье, необходимо представить, что переживают родители, имеющие детей с нарушениями в развитии, оценить способы адаптации к стрессу, а затем реорганизовать структуру семьи в ходе психотерапии таким образом, чтобы она могла эффективно справляться с задачами своего развития.
Семья, воспитывающая слепого ребенка, представляет собой уникальную модель для изучения семейного стресса и копинга. Как семье удается сохранять свою структуру и функционировать в условиях повседневного стресса, в том числе связанного с воспитанием и обучением такого ребенка? Какие для этого используются внутренние и средовые копинг-ресурсы, позволяющие ей успешно справляться с проблемами? Как незрячий ребенок адаптируется в условиях повседневного стресса и кто ему помогает в этом?
В нашем исследовании основное внимание уделялось повседневным стрессовым событиям, которые могут касаться как очень серьезных проблем, так и бытовых конфликтов. Патогенная роль повседневных стрессоров (нехватка денег, проблемы на работе, трудности с детьми) состоит в том, что они способны нарушать семейное функционирование, порождать напряжение и семейный стресс, которые имеют свойство кумулироваться в семье и приводить к психотравматизации личности. Поэтому «единицами анализа» стали повседневные неприятности и трудности, создающие, тем не менее, постоянную атмосферу, в которой функционирует семья, тогда как семейные кризисы могут проявляться относительно редко.
Для анализа предложена концепция, согласно которой семейный стресс может варьироваться от индивидуального (без совпадения с другими членами семьи) до семейного (одновременно переживаемого несколькими членами семьи). Понятие «семейный копинг стресса» используется тогда, когда копинговые реакции более чем одного члена семьи (в некоторых случаях — всех) являются ответами на нарушение душевного равновесия одного или нескольких членов семьи 2.
В исследовании участвовали 103 семьи, имеющие детей подросткового возраста до 17 лет, в общей сложности 265 человек. Из них 15 полных и 19 неполных семей (83 чел.) имели незрячих детей, обучающихся в специализированных школах-интернатах Санкт-Петербурга и проживающих дома. Контрольную группу (182 человека) составили 44 полных и 25 неполных семей с нормальным сенсорным развитием подростка.
В качестве методов исследования использовались анкета самонаблюдения за стрессом М. Перре, шкала семейной сплоченности и семейной адаптации Олсона — FACES-Ш, шкала психического здоровья Беккера — SDSG.
© Н. Ф. Михайлова, 2008
Согласно методу систематического наблюдения каждому члену семьи необходимо было в течение 28 дней ежедневно вечером регистрировать стрессогенные события в специальной анкете наблюдения за стрессом, остальные методы предъявлялись однократно. Репрезентативная выборка по каждой семье составила в среднем 82 стрессовых эпизода. Объем полученной и проанализированной информации огромен (только анкета самонаблюдения за один день у одного члена семьи дает 150 единиц информации). Такая процедура выявляет повседневные стрессовые факторы, эмоции и их динамику, каузальную атрибуцию при стрессовых событиях, оценку контролируемости стрессора, копинг, эффект копинга в отношении эмоций и решения проблемы, каузальную атрибуцию результата. Получаемые таким образом данные позволяют проводить внутриличностный и ориентированный на семью анализ. Затем может быть определена степень совпадения в один временной интервал наблюдаемых стрессоров (диадный или триадный семейный стресс), атрибуций, эмоций и копинг-ответов.
Стрессоры повседневной жизни
Наиболее важными повседневными событиями за день в семьях незрячих подростков были следующие стрессоры:
• Отцы выделяли перегрузку на работе (9,8 %), ссоры с женой (9,1 %), невыполненную работу (7,4 %), ссоры с коллегами (6,3 %), собственную болезнь (6,3 %), нехватку денег (5,6 %), ссоры с ребенком (5,3 %), ссоры детей между собой (3,9 %), мысли о собственном будущем (3,9 %), ограниченность своей деятельности (3,9 %), школьные проблемы у одного из детей (3,5 %) и т. д.;
• Матери отмечали собственную болезнь (8,3 %), перегрузку на работе (7,7 %), ссоры с мужем (6,7 %), ссоры с ребенком (6,7 %), невыполненную работу (5,1 %), школьные проблемы у одного из детей (4,5 %), сегодняшнее или будущее положение одного из членов семьи (4,5 %), нехватку денег (4,5 %), ссоры детей между собой (3,8 %), болезнь одного из детей (3,8 %), ссоры с начальником (3,5 %) и т. д.;
• У незрячих подростков это были ссоры с родителями (9,9 %), неудачи в школе (9,6 %), перегрузка домашними заданиями (8,7 %), ссоры с другом (5,8 %), ссоры с учителем (5,4 %), ссоры с кем-то из одноклассников (4,5 %), мысли о своем будущем (3,5 %), ссоры с братьями и сестрами (2,9 %), ссоры родителей между собой (2,9 %), ссоры с посторонними (2,9 %), собственная болезнь (2,9 %), критика (2,9 %), невыполненная работа (2,9 %), ощущение себя отвергнутым или игнорируемым (2,9 %).
В результате статистической обработки 5046 самоотчетов о пережитых за день стрессовых эпизодах были обнаружены следующие различия между основной и контрольной группами:
1. Отцы в семьях незрячих подростков, в отличие от отцов нормально видящих детей, чаще отмечали ссоры детей между собой (р = 0,004), ссоры с сотрудниками (р < 0,001), собственную болезнь (р = 0,077*3), переживания по поводу своего внешнего вида (р = 0,014) и своих производственных способностей (р < 0,001), и реже — ссоры с посторонними (р = 0,024), критику (р = 0,043) и отрицательную оценку в свой адрес (р = 0,008), переживания по поводу своей забывчивости (р = 0,066*).
2. Матери в семьях незрячих детей чаще, чем матери контрольной группы, отмечали ссоры детей между собой (р = 0,025), ссоры с начальником (р = 0,01), ссоры с сотрудниками (р < 0,001), слишком большое количество домашних заданий у одного из детей (р = 0,001), собственную болезнь (р = 0,003), переживания из-за своих производственных способностей (р = 0,001) и ограниченности деятельности (р = 0,008), а также школьных
способностей одного из детей (р = 0,067*), и реже — критику (р = 0,081*) и отрицательную оценку в свой адрес (р < 0,001), переживания по поводу собственного будущего (р = 0,022) и нехватки денег (р = 0,002).
3. Незрячие подростки, в отличие от своих здоровых сверстников, чаще отмечали ссоры с одноклассниками (р = 0,019), неудачи в школе (р = 0,011), ссоры с учителями (р = 0,059*), и реже — недостаток денег (р = 0,001), ссоры с отцом (р = 0,073*) и братом (р = 0,063*), переживания по поводу собственного будущего (р = 0,011), своих школьных способностей (р = 0,014) и внешнего вида (р = 0,019), ощущение себя отвергнутым или игнорируемым (р = 0,022).
Приведенные различия указывают на своеобразие повседневных условий и причин переживаний в полных семьях незрячих детей, что определяется их преимущественным пребыванием в школе-интернате и уменьшением доли стрессоров, связанных с семейным функционированием. Школа фактически выполняет для них функцию замещения семьи. Происходит частичное делегирование родительских функций школе. В отличие от контрольной группы родители незрячих детей чаще переживали стресс вне супружеской подсистемы — ссоры с начальниками, коллегами, переживания по поводу работы и своей болезни. Аналогично, их дети реже ссорились с родителями и чаще с учителями и одноклассниками, что свидетельствует об особой роли школы в жизни ребенка-инвалида. В то же время родителям незрячих подростков приходилось чаще разрешать конфликты между детьми и переживать по поводу их школьных способностей, что указывает на более высокий статус «особого ребенка» и, как следствие, конкуренцию между сиблингами. Можно предположить, что и системы предъявляемых родителями требований к ним различны.
Каузальные атрибуции
Зрительный дефект подростка ставит его в центр родительского внимания и формирует в нем экстернальность каузальных атрибуций. Так, отцы детей-инвалидов, по сравнению с отцами из контрольной группы, виновниками стрессовых ситуаций чаще считали себя (р < 0,001) и случайные факторы (р = 0,009) и реже приписывали вину другим факторам, не относящимся к семье (р = 0,002), что свидетельствует в пользу их большей интернальности. Матери в семьях незрячих, в отличие от контрольной группы, чаще считали виновником стрессовых эпизодов случайность (р = 0,023) и реже приписывали вину судьбе (р = 0,023) и другим факторам, не относящимся к семье (р < 0,001). Сами же незрячие подростки чаще, по сравнению со своими нормально видящими сверстниками, возлагали вину за стресс на других членов семьи (р = 0,023) и реже на внесемейные факторы (р = 0,004). В отличие от своих здоровых сверстников, они также чаще считали, что на решение проблемы могли бы влиять сами (р = 0,044), другие члены семьи (р = 0,095*) и реже — другие факторы (р = 0,029). При этом ответственность за решение проблемы они все-таки чаще приписывали братьям (р = 0,09*) и реже — себе (р = 0,078*). Таким образом, они были склонны искать «козла отпущения» в семье, фактически отрицая свою ответственность за стресс.
Контролируемость стрессогенных событий интернального вида — «я сам могу влиять на стрессор» — чаще отмечалась отцами незрячих подростков, чем отцами в контрольной группе (р < 0,001). Как матери, так и отцы детей-инвалидов, в отличие от родителей контрольной группы, реже считали, что стрессовая ситуация могла контролироваться их ребенком (р = 0,04) или кем-то, не относящимся к семье (р = 0,005), что также косвенно указывает на их интернальную позицию и гиперпротекцию в воспитании больного ребенка.
Отцы подростков с нормальным сенсорным развитием были более экстернальны в интерпретации того, от кого зависело решение проблемы или кто, в конце концов, ее решил. Так, отцы слепых детей чаще приписывали ответственность за решение проблемы себе (р = 0,016), своей жене (р = 0,043), судьбе (р = 0,011) и реже — другим лицам, не относящимся к семье (р = 0,042), Богу (р = 0,037) и другим обстоятельствам (р < 0,001).
Матери незрячих подростков, в отличие от матерей из контрольной группы, чаще считали, что решение проблемы зависело от их мужей (р = 0,014) и реже — от посторонних лиц (р = 0,078*) или других факторов (р = 0,022).
Из вышесказанного следует, что незрячие подростки из-за своего сенсорного дефекта формируются родителями более экстернальными, чем их нормально видящие сверстники, у которых родители развивают интернальное принятие ответственности на всех уровнях когнитивной оценки стрессовой ситуации: каузальной атрибуции причины стрессора, возможности его контроля и решения проблемы. При данных родительских установках трудно ожидать от незрячего ребенка адекватных его возрасту социальных и коммуникативных навыков в будущем.
Стрессовые эмоции и состояния являются неотъемлемым компонентом стрессовых эпизодов. С одной стороны, эмоциональные реакции запускаются и формируются путем восприятия и оценки ситуации (например, ее контролируемости), а с другой — они могут рассматриваться и как следствие или результат усилий регуляции4. Таким образом, характер стрессовых эмоций влияет на выбор субъектом копинг-стратегий.
Нами были обнаружены достоверные различия в эмоциональных переживаниях членов семей экспериментальной группы по сравнению с семьями детей с сохранным зрением:
Незрячие подростки в стрессовой ситуации, в отличие от своих сверстников, чаще были испуганными (р < 0,001), печальными (р < 0,001), взволнованными (р = 0,001), нервными (р < 0,001), фрустрированными (р = 0,096*), что свидетельствует о высоком уровне тревоги и невротизации слепых и слабовидящих. Невозможность адекватного зрительного контроля над ситуацией компенсаторно усиливала психическое напряжение;
Отцы (р = 0,003) и матери (р < 0,001) незрячих подростков реже ощущали себя фрустрированными в стрессовых эпизодах по сравнению с родителями контрольной группы. А матери, в отличие от матерей здоровых детей, реже проявляли гнев (р = 0,078*), волнение (р = 0,009) и бессилие что-либо изменить (р = 0,074*), но чаще принимали неизбежность ситуации (р = 0,061*).
Преобладание тревоги во время стрессового эпизода у слепых подростков негативно влияло на выбор копинг-поведения, которое характеризовалось меньшей адекватностью по сравнению с контрольной группой.
Копинг
Все члены семьей с незрячим ребе-нком (отцы, матери и подростки) реже, по сравнению с контрольной группой, применяли адекватную копинг-стратегию «я пробовал решить проблему» (р = 0,007;р < 0,001;р = 0,001 соответственно).
Незрячие подростки, в отличие от сверстников с нормальным сенсорным развитием, чаще использовали такие неадекватные копинг-стратегии, как «пробовал об этом не думать» (р < 0,001), «пробовал ‘‘уйти в себя’’ от ситуации» (р < 0,001), «ничего не сделал» (р < 0,001), и реже — стратегии переоценки и обвинения: «уменьшил значимость события» (р = 0,097*) и «в мыслях упрекал других» (р = 0,005). Они также реже отмечали семейный копинг — вмешательство в решение проблемы других членов семьи (р = 0,015), которое они восприняли бы как поддержку (р = 0,053*).
Это означает, что слепые подростки чаще используют интрапсихические (внутренние), пассивные копинг-стратегии, направленные на подавление и вытеснение стрессовых эмоций и дистанцирование от стрессора, а не на активную борьбу с ним. Таким образом, у незрячих подростков эмоционально-фокусированные копинг-стратегии преобладают над проблеморазрешающими, что свидетельствует об их худшей копинг-компетентности по сравнению со здоровыми сверстниками.
Отцы незрячих детей реже проявляли такие неадекватные стратегии, как «открыто и в мыслях упрекал других» (p = 0,087*; p = 0,04), и чаще — интрапсихический копинг: «пробовал об этом не думать» (p = 0,014) и «думал над решением» (p = 0,097*).
Матери незрячих детей также реже использовали неадекватные обвиняющие стратегии: «открыто упрекала других» (при^ й 0,001), «упрекала себя» (p = 0,007), «покорилась этому» (p = 0,088*) и реже отмечали семейный копинг — вмешательство других членов семьи (p й 0,001).
В целом, копинг-стиль семей с аномальным развитием ребенка отличался более редким использованием адекватных стратегий, направленных на решение проблемы и поиск социальной поддержки: «пробовал решать проблему» (p й 0,001), «попросил другое лицо помочь мне» (p = 0,022), а также более редким вмешательством других членов семьи (p й 0,001), которое можно было бы «почувствовать как поддержку» (p й 0,001). Таким образом, каждый в этих семьях пытался справляться со своими проблемами самостоятельно, не ожидая поддержки от других членов семьи. Это свидетельствует о том, что в семьях контрольной группы семейная сплоченность выше, чем в семьях слабовидящих, где предъявляются другие требования к ребенку, формируются более жесткие границы между семейными подсистемами и индивидами, не позволяющие ощущать эмоциональную поддержку. Скорее всего, это обусловлено тем, что ребенок вынужден большую часть дня проводить в интернате, а не дома, удовлетворяя свои потребности вне семьи. И если ему необходима помощь, то он обращается к друзьям, а не к семье, в этой связи его эмоциональные привязанности с членами семьи постепенно ослабевают. Родители, в свою очередь, тоже в меньшей степени «живут жизнью ребенка», не столь часто эмоционально и физически вовлекаются в решение его школьных и личных проблем, поскольку он приходит домой только вечером и с уже выполненными уроками.
Эффективность копинг-поведения оценивалась с точки зрения решения проблемы и характера эмоций — показателя восстановления психического гомеостаза. Все члены семьи (отцы, матери и незрячие подростки), в отличие от контрольной группы, чаще отмечали, что проблема в итоге решалась полностью (p й 0,001;p = 0,067*;p й 0,001 соответственно), несмотря на то, что реже использовали копинг, ориентированный на проблему. Возможно, разрешения стрессовой ситуации они достигали другими, менее конструктивными способами. В контрольной группе чаще отмечали частичное или незначительное решение проблемы. В то же время в семьях слабовидящих чаще встречались стрессовые ситуации, которые осложнялись или не решались вообще (p й 0,001;p = 0,002;p й 0,001 соответственно).
Отцы детей-инвалидов, по сравнению с контрольной группой, вечером (на момент заполнения анкеты) чаще чувствовали печаль (p = 0,003), гнев (p = 0,024), растерянность (p = 0,001), а матери — обиду (p = 0,005), волнение (p = 0,008) и реже — фрустрацию (p = 0,007).
Незрячие подростки, в отличие от своих сверстников, чаще испытывали испуг (p = 0,002), печаль (p = 0,062*), волнение (p = 0,011), фрустрацию (p = 0,015), растерянность (p = 0,004), подчинение неизбежному (p = 0,010). Это свидетельствует о том, что
использованные ими усилия копинга были недостаточно эффективными, чтобы справиться со стрессовыми состояниями и восстановить психический гомеостаз. Поскольку и в момент стрессового эпизода они чаще испытывали те же самые стрессовые эмоции, можно предположить, что зрительный дефект способствует повышению психического напряжения в виде пролонгированного эффекта всего спектра стрессовых состояний.
Копинг-ресурсы
Результаты корреляционного анализа в целом по выборке семей незрячих подростков свидетельствовали о следующем:
• чем сильнее члены семьи испытывали такие стрессовые эмоции, как испуг, бессилие что-либо изменить, смирение с ситуацией, обиду, тем ниже была эффективность копинга (реже решалась проблема), и чем больше они испытывали раздражение, тем чаще проблема решалась;
• чем сильнее они испытывали печаль, волнение, растерянность, фрустрацию, тем чаще это приводило к тому, что проблема осложнялась или не решалась;
• чем чаще они использовали интрапсихический и неадекватный копинг («пробовал об этом не думать», «ничего не сделал»), тем чаще проблема осложнялась и не решалась вообще, и наоборот, использование стратегий поиска социальной поддержки («попросил другое лицо помочь мне») реже приводило к осложнению проблемы;
• чем выше был уровень психического здоровья, тем чаще использовался адекватный копинг («пробовал решить проблему», «думал над решением»), стратегии самообвинения («упрекал себя») и тем реже — неадекватный копинг («ничего не сделал»);
• члены семьи, высоко оценивающие уровень семейной сплоченности, реже чувствовали обиду во время стрессовой ситуации и чаще применяли адекватный копинг («думал над решением проблемы», «пытался решать проблему») и стратегии самообвинения («упрекал себя»);
• чем больше у члена семьи была неудовлетворенность семейной сплоченностью, тем чаще во время стрессового эпизода он испытывал обиду;
• члены семьи, высоко оценивающие семейную адаптацию и гибкость, реже чувствовали обиду и использовали неадекватный копинг («в мыслях упрекал других») и чаще думали над решением проблемы;
• чем больше у членов семьи была неудовлетворенность семейной адаптацией, тем больше они чувствовали обиду и применяли избегающую стратегию («пробовал об этом не думать»), а вмешательство других членов семьи лишь осложняло ситуацию.
Из вышесказанного следует, что в семьях с аномальным развитием ребенка степень эффективности копинга зависит не только от выбора копинг-стратегии, но и от характера стрессовых эмоций, которые испытываются в момент стресса. Последние детерминированы как характеристиками самой стрессовой ситуации (контролируемостью), так и личностью субъекта. Чем хуже у членов семей были показатели психического здоровья, тем реже ими использовались адекватные, ориентированные на проблему копинг-стратегии и тем чаще — неадекватные, избегающие или пассивные способы совладания. Это позволяет рассматривать показатели психического здоровья в качестве внутреннего или личностного копинг-ресурса.
Показатели удовлетворенности семейным функционированием — семейной сплоченностью и семейной адаптацией (способностью семьи поддерживать стабильность и в то же время адаптироваться к изменениям, меняя лидерство, ролевые отношения и правила) также были связаны с адекватным копингом («думал над решением», «пробовал решить проблему») и стрессовыми эмоциями. Респонденты, неудовлетворенные семейным функционированием, чаще испытывали во время стрессового эпизода обиду и применяли подавляющие копинг-стратегии («пробовал об этом не думать»), а вмешательство других членов семьи в этом случае не было эффективным средством помощи в решении проблемы. Это позволяет рассматривать семейную сплоченность и семейную адаптацию в качестве средовых или семейных копинг-ресурсов.
Данные закономерности также обнаружены у отцов, матерей и незрячих подростков в экспериментальной группе. Так, чем больше подростки во время стрессовой ситуации испытывали испуг, тем реже думали над решением, и в результате реже решалась проблема. Проявление тревоги, растерянности, фрустрации, использование пассивных («ничего не сделал») и избегающих («пробовал об этом не думать») стратегий не приводило к решению проблемы, а наоборот — только ее осложняло. Подростки, имеющие худшие показатели психического здоровья, чаще использовали пассивный копинг («ничего не сделал») и реже упрекали себя. Подростки, низко оценивающие свой интеллект, чаще принимали стрессовую ситуацию как неизбежную. Незрячие подростки, высоко оценивающие семейную сплоченность, чаще использовали адекватный копинг и пробовали решать проблему. Чем больше они были неудовлетворены семейной сплоченностью (расхождение между реальной и идеальной оценками своей семьи), тем больше они испытывали растерянность, фрустрацию, угнетенность, волнение, бессилие что-либо изменить, готовность принять ситуацию как неизбежную и чаще применяли интрапсихический копинг («пробовал расслабиться»). Подростки, неудовлетворенные адаптацией своей семьи, чаще во время стрессовых эпизодов переживали бессилие и подчинение ситуации.
Матери, обладающие худшими показателями психического здоровья, чаще испытывали фрустрацию во время стрессового эпизода. Чем выше у них был уровень экстраверсии, тем меньше они ощущали тревогу и больше обиду. Матери, высоко оценивающие сплоченность своих семей, чаще использовали адекватный и интрапсихический («думала над решением») копинг. Матери, неудовлетворенные семейной сплоченностью, чаще чувствовали обиду и использовали интрапсихический копинг, в частности — «молила Бога и Святых помочь мне». Матери, высоко оценивавшие адаптацию своей семьи, реже испытывали гнев, обиду, открыто упрекали других и чаще думали над решением проблемы.
Чем больше отцы чувствовали себя обиженными во время стрессовой ситуации, тем реже она разрешалась. Отцы, обладающие худшим психическим здоровьем, в целом, реже использовали адекватный копинг и реже пробовали решить проблему. Отцы, высоко оценивающие семейную сплоченность, чаще использовали адекватный копинг («думал над решением», «попросил другое лицо помочь») и стратегии самообвинения («упрекал себя»), а также чаще чувствовали себя угнетенными. Отцы, высоко оценивающие семейную адаптацию, реже отмечали растерянность, тревогу, вмешательство других членов семьи в стрессовую ситуацию, а также использование интрапсихического («пробовал об этом не думать») и неадекватного («в мыслях упрекал других») копинга и чаще думали над решением проблемы. Это свидетельствует о высокой гибкости ролевой структуры их семьи, вынужденной справляться с новыми вызовами среды. У отцов, неудовлетворенных семейной адаптацией, вмешательство других членов семьи в решение проблемы, с их точки зрения, лишь осложняло
ее. Они в стрессовом эпизоде были в большей степени нервными, склонными к гневу и протесту, чаще использовали неадекватный копинг («открыто упрекал других» и «пробовал ‘‘уйти в себя’’ от ситуации»).
Данное исследование выявило специфику семей с незрячим ребенком по сравнению с обычными семьями: преобладание внесемейных стрессоров, более выраженная интерналь-ность атрибуций у отцов (что вполне естественно, иначе семья с больным ребенком развалилась бы), противоречивость каузальных атрибуций у незрячего подростка (негативно влияющая на его социальную адаптацию и взаимоотношения с близкими), преобладание эмоционально-фокусирующего копинга над проблемо-ориентированным у всех членов семьи, а также менее тесные эмоциональные связи в семье.
Ценность данного исследования заключается в том, что оно проводилось в естественных условиях с одновременным участием всех партнеров по интеракции. Это позволило выявить наиболее распространенные психотравмирующие стрессоры повседневной жизни каждой семьи, особенно семейный стресс и семейный копинг, направленный на этот стрессор (эмоции и поведение всех членов семьи в этот момент), а также оценить эффективность этих копинг-усилий в борьбе со стрессором. Анализируя самоотчеты за день, индивидуальные способы реагирования в стрессе, мы можем ответить на вопрос, как семья борется со стрессором, как эти процессы протекают. Например, ребенок пришел с двойкой из школы, и этот индивидуальный стрессор уже становится семейным, поскольку всеми переживается и отмечается в анкете как самый значимый за день. Эмоциональная оценка стрессора может быть разной: мать реагирует раздражением, ребенок — обидой, а отец — растерян. Когнитивная оценка стрессовой ситуации — каузальные атрибуции (представления о том, кто виноват и кто должен решать эту проблему?) у них также могут не совпадать или совпадать частично. При этом их поведение взаимосвязано: если мать демонстрирует экстрапунитивный копинг — «открыто обвиняет других», ребенок может реагировать пассивно — «ничего не сделал», а отец дистанцироваться — «пробует об этом не думать». И на протяжении месяца наблюдений этот «узор поведения» семьи в стрессе может повторяться, и тогда нетрудно определить, кому в ней отводится роль лидера и «козла отпущения», кто — «молчаливый соучастник» и кто из детей больше «триангулирован» в отношения между родителями. Такое исследование дает хороший материал для семейной психотерапии.
Сравнения полных и неполных семей демонстрируют различия в психической адаптации как у матерей, так и у их незрячих детей:
Матери в неполных семьях чаще отмечали ссоры с ребенком (р < 0,001), отрицательную оценку в свой адрес (р = 0,02), но реже — ссоры с мужем (р = 0,046) и сотрудниками (р = 0,027), переживания из-за школьных способностей ребенка (р = 0,048), своих производственных способностей (р = 0,052*), чувство отвержения кем-то (р = 0,011). Они также чаще в стрессовой ситуации испытывали гнев (р = 0,031), волнение (р < 0,001), нервозность (р < 0,001), фрустрацию (р = 0,001), протест (р = 0,081*) и реже — печаль (р = 0,031);
Подростки в неполных семьях чаще выделяли ссоры с родителем (р = 0,005), как с матерью (р = 0,077*), так и с отцом (р = 0,092*), стычки с учителем (р = 0,003) и другом (р < 0,001), запреты родителей (р = 0,096*). Они также сильнее переживали испуг (р = 0,019), гнев (р = 0,007), бессилие что-либо изменить (р = 0,001), протест (р = 0,012) и реже — печаль (р = 0,041). Характер их стрессоров и эмоций указывает на конфликтность межличностных отношений, отсутствие эмоциональной поддержки со стороны матери и связанную с этим высокую амбивалентность чувств;
Матери в неполных семьях причиной стресса чаще считали ребенка (р = 0,035) и другие факторы, не относящиеся к семье (р = 0,008), и реже — случайность (р = 0,020). Тем не менее, они чаще себя считали способными влиять на стрессовую ситуацию (р = 0,074*), а ответственными за ее решение — посторонних (р = 0,045) и реже — судьбу (р = 0,063*);
Матери в полных семьях чаще ответственность за возникновение стрессовой ситуации (р = 0,035), ее контролируемость (р = 0,001) и решение проблемы (р = 0,004) приписывали мужу;
Подростки в неполных семьях ответственность за возникновение (р = 0,09*), контролирование (р = 0,052*) и разрешение стрессовой ситуации (р = 0,064*) чаще были склонны возлагать на посторонних. Тем не менее, заслугу в решении проблемы они чаще приписывали себе (р = 0,014) и реже — другим (р = 0,022), в то время как их сверстники из полных семей чаще отца считали способным разрешить проблему (р = 0,061*).
Сравнение каузальных атрибуций матерей показывает, что в полной семье за стресс чаще «отвечает» муж или случайность, а в неполной — ребенок или другие. Несмотря на выраженное стремление последних к контролю, интернального принятия ответственности за стресс нет ни у тех, ни у других. Аналогичны каузальные атрибуции и у их детей: не берут ответственность на себя, поскольку интернальность всегда повышает тревогу, которая у слепых и без того высокая.
Ролевая структура семьи детерминировала не только специфику стрессоров, атрибуций и эмоций, но и выбор копинг-поведения и его эффективность:
• Матери в неполных семьях чаще «думали над решением» (р < 0,001), «пытались решать проблему» (р = 0,036), «открыто упрекали других» (р = 0,064*), «покорились этому» (р = 0,018) и реже — «пробовали ‘‘уйти в себя’’ от ситуации» (р = 0,044). Они также сильнее потом переживали фрустрацию (р = 0,006) и бессилие что-либо изменить (р = 0,052*).
• Подростки в неполных семьях чаще «в мыслях (р = 0,002) и открыто упрекали других (р = 0,031)», «упрекали себя» (р = 0,061*), «уменьшали значимость события» (р = 0,011), «пробовали решать проблему» (р < 0,001), «просили помочь других» (р = 0,012), отмечали вмешательство других членов семьи (р = 0,002), которое осложнило проблему (р = 0,079*), и реже — «пробовали об этом не думать» (р = 0,004). Эффект копинга состоял в том, что их эмоции мало изменились: они также испытывали протест (р = 0,085*) и реже — испуг (р = 0,007) и печаль (р = 0,071*), что свидетельствует о персистировании стресса. Это означает, что в неполной семье подростки, несмотря на выбор проблеморазрешающих стратегий, обладали более низкой копинг-компетентностью и толерантностью стресса, чем их незрячие сверстники в полной семье.
Следовательно, не только сенсорный дефект, но и структура семьи влияет на психическую адаптацию ребенка. Эмоциональная привязанность ребенка к родителю в неполной семье подвергается серьезным испытаниям, т. к. вся власть сконцентрирована в одних руках: нет триангулярной функции отца и они «отданы друг другу» со всей амбивалентностью своих отношений. В полной семье многие конфликты между ребенком и родителем остаются «латентными» и не так страшны, потому что дети имеют возможность свободной разрядки в семейном треугольнике и не возникает страха потери «тыла». Такие внутрипсихические конфликты у ребенка в неполной семье могут выражаться и во внешних конфликтах — напряженных отношениях с окружающими, поскольку семья «не сглаживает» его душевные нагрузки, а сенсорный дефект делает его еще более беспомощным и зависимым.
Кроме того, помещая ребенка в специализированный интернат, с одной стороны, мы даем ему возможность максимально компенсировать свой зрительный дефект, но с другой стороны — вырывая его из семейного контекста, мы меняем всю систему эмоциональных и ролевых отношений в его семье, в которой он все больше ощущает себя «гостем». И тогда незрячий ребенок может оказаться «своим среди чужих» в школе и «чужим среди своих» — дома. Таким образом, следует больше стимулировать родителей функционировать в их родительской роли, поддерживая как можно теснее эмоциональные связи ребенка с семьей. В противном случае достижения коррекционного обучения могут быть обесценены характером внутрисемейных процессов, которые играют ключевую роль в формировании адекватных способов психической адаптации и личности ребенка с аномальным развитием.
1 Мастюкова Е. М., Московкина А. Г. Семейное воспитание детей с отклонениями в развитии / Под ред. В. И. Селиверстова. М., 2003.
2 PerrezM. Stress and Coping with Stress in the Family. Freiburg, 1994. P. 18.
3 Знак «*» означаетp на уровне тенденции.
4 Folkman S., Lazarus R. S. Coping as a mediator of emotion // Journal of Personality and Social Psychology. 1988. Vol. 54. P. 466-475.
