CC BY
118
цельной: переживание этой двойственности -трагическое упоение. Для мужчины переживание двойственности - признак душевного раскола. Это действительно характерно для героев Е.И. Замятина. Внутренний раскол переживают многие его герои-мужчины: Шмит, Тихмень, Д-503, дьякон Индикоплев, Мамай, Кэмбл. Причем раскол этот может носить двоякий характер. Он может разбить личность, привести к трагедии, как это происходит с Тихменем в повести «На куличках». Может произойти раскол, который, сорвав внешнюю скорлупу, обнаружит новое, или не новое, но таившееся внутри, существо. Так, как происходит с Д-503.
Круг в славянской мифологии представлялся символом земли, квадрат - неба. Жертвенники небесным и земным божествам устраивались соответственно этим простым, казалось бы, символам. Вспоминая эти знаки неба - отца и земли матери, можно сравнить женскую двойственность с двойственностью символа земли. Она и колыбель жизни, мать, она же и могила.
Мильдон пишет: «Н. Бердяев, определяя психологическую доминанту творчества Розанова, писал о «женственности души рус-
ского народа», он не сделал необходимой, как мне кажется оговорки... Следовало бы, исходя из опыта русской сказки, говорить о женственности мужской души, тем более что текст Розанова является признанием автора в «женских» переживаниях: «Русский народ не чувствует себя мужем, он все невестится, чувствует женщиной перед колоссом государственности, его покоряет «сила»...» [5, с. 136].
Вполне возможно, что Замятин был знаком с мыслями Розанова. По крайней мере, все сказанное выше подходит персонажам произведений писателя.
1. Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 379.
2. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М., 1937. С. 223.
3. Замятин Е.И. Избранные произведения. М., 1989. С. 109.
4. Иванов Н.Н. 300 вопросов и ответов о мифологии. Ярославль, 1997. С. 54.
5. Мильдон В.И. «Сказка - ложь...» (Вечно женственное на русской земле) // Вопр. философии. 2001. №5. С. 136.
ПОВЕСТЬ Е.И. ЗАМЯТИНА «УЕЗДНОЕ» КАК ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОТРАЖЕНИЕ ТРАГЕДИИ РАСПАДА СЕМЬИ1
С.Н. Капустина
Kapustina, S.N. E.I. Zamyatin’s tale «Of the Uyezd» as artistic reflection of a tragic family disintegration. The article discusses peculiarities of the mosaic depiction of the family world in E.I. Zamyatin’s tale «Of the Uyezd» and deduces a minor sound of family motives in the writer’s works.
В осмыслении и художественной подаче семейной темы в творчестве Е.И. Замятина можно отметить 3 этапа. Хронологические рамки первого относятся примерно к 1912— 1916 годам. В произведениях об Англии эта тема приобретет иное звучание. Для произ-
ведений первого периода характерен широчайший идейно-тематический охват материала. Именно в эти годы, как отмечает Т. Давыдова, «у Замятина возникает концепция «органического» человека, что обуславливает активное взаимопроникновение мира
1 Работа выполнена в рамках научной федеральной программы «Университеты России». Грант УР. 10.01,042 «Е.И. Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века как литературной эпохи».
природы и его законов в мир человеческих отношений, а это, в свою очередь, определяет поэтику изображения семьи, характеров героев, их поступков. Но уже на этом этапе можно говорить о продолжении традиций в освещении темы, составляющей своеобразный нравственно-художественный фундамент русской литературы. Кризис семейных отношений, распад семьи всегда воспринимался как трагедия.
У Замятина «мысль семейная» звучит уже в повести «Уездное». Это произведение, опубликованное впервые в 1913 году на страницах майского журнала «Заветы», принесло Замятину известность, и, несмотря на самые разноречивые отклики критиков, как отмечает Л.В. Полякова, «его имя сразу поставят в контекст отечественной литературы рядом с именами М. Горького, Пришвина, Бунина, Шмелева, Куприна» [1].
В повести «Уездное» мир семьи представлен мозаично: в целую картину он выстраивается из небольших фрагментов, часто похожих на эскиз, сюжетно способных стать самостоятельно звучащим произведением. Это и история рода Балкашиных, семьи Игумнова, адвоката Моргунова, портного Тимоши, солдатки Апроси. Читатель будто смотрит в калейдоскоп, где из ограниченного количества элементов возникают все новые и новые изображения. Лишь какой-то гранью соприкасаются миры Чеботарихи и Апроси, Моргунова и Тимоши, а вместе - это трагедия семейного разлада в повести.
В.О. Шкловский подчеркивал, что в повести «Уездное» слышны «традиционные для русской литературы темы» [2]. Однако ракурс изображения темы фундаментальной в русской литературе, темы семьи, выбран писателем весьма своеобразно, не менее оригинально расставлены акценты в ее освещении.
«Не просто уездную жизнь, а именно «уездное» бытие изображает Замятин», -пишет Л.В. Полякова [1, с. 58]. Во всем разнообразии проблем и конфликтов произведения вопрос семейный ставится и находит разрешение в судьбе почти всех героев: Ан-фима Барыбы и его отца, Чеботарихи, местного философа портного Тимоши, адвоката Моргунова, солдатки Апроси.
Каждый из персонажей переживает свою драму разлада, несложившегося семейного очага. Так перед читателями возникает круг вопросов, связанных с пониманием бытия
семьи, и попытка художественного осмысления и разрешения этих вопросов.
Анфим Барыба и отец - семья ли они? На чем строятся их отношения? Чем наполнен их дом? Мы ничего не узнаем о женщине, давшей Барыбе жизнь. Это случайность или таково художественное кредо писателя?
В повести Е.И. Замятина угадывается перекличка с «полумыслями и полувздохами»
В.В. Розанова (именно так обозначил жанр своей книги «Опавшие листья» (1856-1919) сам философ). Их делает близкими отношение к семье, любви, к судьбе женщины, деторождению. Такая созвучность слышится и в других произведениях: «На куличках», «Чрево», «Апрель».
Розанов писал: «Вырастание - отхожде-ние. И именно - от родителей. Дети - сучья на стволе: но разве сук с каждым днем не отдаляется от ствола - своим «зелененьким», своим «кончиком», прикасаясь к стволу только бездумным основанием. В этом «зеленом» и в «кончике», и в листочках сука -его мысль, сердце, душа. Так же и люди, дети, так - в семье. Судьба. Рок. Плачь или не плачь - а не переменишь» [3]. Писатель тоже понимает и принимает этот закон жизни: «вырастание - отхождение». Болезненность этого естественного процесса он наблюдал в собственной семье: «Мать всю жизнь жила только детьми - мной и сестрой. Теперь дети ушли: сестра - замуж, я совсем в другую, чужую жизнь. А она стоит и видит впереди себя одно пустое пространство; нет цели жизни, нечем дышать. Переживать это - тяжело невыносимо. Смотреть тоже тяжело»
[4]. Отсюда, из собственной семьи, автор выносит жизненный опыт об определяющей женскую судьбу значимости детей, позднее так ярко осмысленный художественно во многих его произведениях. Но главное, что тревожит писателя, - это отсутствие «основания», пусть, по выражению В.В. Розанова, «бездумного». Анфим Барыба, видимо, и не «прикасается» к «стволу», а отсюда, как следствие, ни мысли, ни сердца, ни души. И это уже не отхождение, а вырастание - отрывание.
Мы встречаем героя в «ту пору», когда ему «годов пятнадцать, а то и побольше», когда просыпается в нем мужское начало: «Высыпали уж, как хорошая озимь усы, и бегал с другими ребятами на Стрелецкий пруд - глядеть, как бабы купаются. А ночью после - хоть спать не ложись: такие ползут
жаркие сны, такой хоровод заведут, что...»
[5]. Всего несколькими штрихами ярко, выпукло рисует писатель отношения отца и сына. Замятин скорее не художник, а скульптор слова. Эмоционально и стилистически окрашенные глаголы передают суть семейного воспитания: «бесперечь пилит», «бузовать», «ремнем хорошенько вздуть» (с. 41).
Важность взаимоотношений отца и сына в идейно-композиционном смысле, подчеркивает Л.В. Полякова: «Тип композиции повести можно определить как ожерельная композиция, построение произведения путем нанизывания» отдельных главок-бусинок на единую цельную и замкнутую нить, в начале и в конце которой сцены разговора отца и сына. Они - в основе композиционного кольца, символизирующего замкнутость, стабильность, неизменяемость, событийную насыщенность и одновременную суженность и безвыходность жизненного пространства героев, безысходность их положения» [1, с. 61]. Вместе с тем, эта «единая и замкнутая нить», уводящая из и возвращающая героя к дому, и есть одно из доказательств глубинной привязанности человека к семье, непреходящей ее ценности.
Когда читаешь произведения Е.И. Замятина, не покидает чувство пространства, движения, расстояний: сочетание чего-то глубинного и подвижного. И здесь рождаются вечные образы - Дома (семьи) и Дороги (пути). Это сочетание составляет важную часть внутреннего мира замятинских героев. Образ Анфима Барыбы родился именно в дороге. Позднее в статье «Закулисы» писатель напишет об этом дорожном впечатлении (он возвращался из родной Лебедяни в Петербург): «На какой-то маленькой станции, недалеко от Москвы, я проснулся, поднял штору. Перед самым окном - как вставленная в рамку - медленно проплывала физиономия станционного жандарма: низко нахлобученный лоб, медвежьи глазки, страшные четырехугольные челюсти. Я успел прочитать название станции: Барыбино».
Замятин практически полностью опускает описание быта семьи, состоящей из отца и сына. Известно лишь то, что часто «голоден бывал Барыба» (с. 40). «Вот, тут уж потешились всласть» (с. 40) над ним ребята, заставляя за булки грызть камни. Последняя, самая значимая встреча изображена на пороге дома, «у обитой оборванной клеенкой двери» (с. 90). «Мимо чуриловского трактира, мимо
пустых ярмарочных ларьков, по тротуару из прогнивших досок, а потом и совсем без тротуара, переулочком - по травке» (с. 90) идет Барыба к дому отца.
В судьбе главного героя прослеживается мысль о том, что добро обретается человеком в ходе воспитания, а зло - изначальная данность. Важное место, несомненно, занимает процесс самовоспитания, но он возможен лишь в благоприятной социальной среде, где не последнюю роль играют школа и церковь, а семья выступает как первичная этическая ячейка. В повести ни церковь, ни школа не смогли положительно повлиять на формирование личности Барыбы. Самое главное же, что в семье Анфима также не было предпосылок для преодоления звериного начала в герое. Напротив, постоянные побои отца, а в школе недобрые шутки одноклассников ожесточали сердце Анфима.
Создается впечатление, что писатель сознательно не показывает образ матери Анфима. Возможно, это одна из причин «закрытости» героя, духовной глухости, невосприимчивости к тонким душевным движениям. Мать - источник доброты, ласки, тепла, понимания. Она же прививает, как правило, эти качества и своему ребенку, вкладывая в неокрепшее сознание понятия о том, что можно, а что нельзя.
Ощущение трагедии рождает уход героев из дома, от семьи. Таков путь Анфима Барыбы. Если в начале повести мы видим «углы чудного лица» его, то в конце перед читателем герой в углу духовного тупика. История нравственного пути-падения начинается с того момента, когда Барыба не возвращается домой, провалившись на экзамене. Поселился Анфим на балкашинском дворе.
В начале повести, во второй главе, Замятин, не акцентируя внимания, рассказывает историю купцов Балкашиных: «Жили-были Бапкашины, купцы почтенные, на заводе своем солод варили-варили, в холерный год все как-то вдруг и примерли. Сказывают, далеко гдей-то в большом городе живут наследники ихние, да вот все не едут. Так и го-рюет-пустует выморочный дом. Похилилась деревянная башня, накрест досками заколотили окна, засел бурьян во дворе. Через забор швыряют на бапкашинский двор слепых щенят да котят, под забором лазят за добычей бродячие собаки. Тут вот и поселился Барыба» (с. 41).
История выморочного дома, как в осколках зеркала, отразится в судьбах главных героев повести, в их семьях, опустошенных духовно, лишенных уюта, лада, тепла, словно обреченных на умирание, ни в одной не сохранилось того, что составляет глубинный общественный, философский, человеческий смысл жизни: нет укоренности в прошлом, нет и устремленности в будущее.
Барыбу Замятин приводит сюда не случайно. Герой из такого же «умершего» дома, а потому сам похож на выброшенного слепого котенка, выброшенного в самостоятельную жизнь нравственно слепым.
Образ вымороченного (вымершего) дома рождается не столько работой ума художника, сколько внутренним переживанием, работой души: «А то иной раз, к(а)к сегодня, дойдет до того, что ни в себя, ни во что, кажется, не веришь, и нет в душе - ни энергии, ни мысли: пусто там, как в вымершем доме...» [4, с. 35]. Этот образ, рожденный реальной действительностью и перенесенный в художественную реальность, становится позднее сквозным в творчестве писателя.
Название первой главы - «Четырехугольный» - указание на замкнутость, «закрытость» героя для лучших чувств, высоких мыслей, тонких движений души. Ни к чему Анфиму все это: «утробой» живет, «души-то, совести» у него - «ровно у курицы» (с. 53). Трагедия в том, что отец Барыбы, по словам героя, «человек правильный, слов не пускает на ветер» (с. 41), не передал сыну ни своего ремесла, ни традиционных нравственных ориентиров и моральных принципов «не укради», «не прелюбодействуй», «не убий»: «не убий « в себе человека» - В.М. Акимов назвал это «трагедией преодоления человека в человеке» [6].
Таким образом, союз отца и сына, основанный на кровном родстве, объединяющий их лишь на биологическом уровне, но не обогащенный связями духовно-нравствен-ного порядка, по мнению писателя, не семья, а их дом утратил свое самое главное предназначение.
По-новому, в своеобразном ракурсе ставит проблему отцов и детей Замятин. Исследователь Т.Т. Давыдова полагает, что нравственные характеристики отца и сына определяются своеобразием жанра повести, которая является своего рода антижитием, а потому «достоинствами наделяется отец Барыбы, сын же с юности не обнаруживает ни
благочестия, ни способностей к учебе, ни готовности трудиться» [7]. Нравственная высота отца представляется все же не очень ясно. С одной стороны, осуждение поступков сына («И про Евсея, про монаха. И про портного тоже» (с. 90)) свидетельствует о твердых моральных принципах сапожника, не приемлющего воровства и предательства. С другой стороны, отец снимает с себя всякую ответственность за сына и его судьбу в начале повести, то есть тогда, когда Анфим еще не совершил столь тяжких грехов: «- Ты это помни, Анфимка, заруби на носу. Коли и теперь не выдержишь - со двора сгоню» (с. 40). Такая отчужденность, отгороженность от родного сына - черта, которую невозможно назвать нравственным достоинством. Отец Барыбы не испытывает уважения к собственному ремеслу: «Учись да учись, а то будешь, как я, сапоги тачать» (с. 39). В стремлении дать образование сыну, очевидно, находит отражение неудовлетворенность собственной судьбой, а также определенная нравственная ограниченность. Более убедительно звучит точка зрения И.М. Поповой. Исследователь полагает, что жестокосердие отца во многом определяет судьбу «дикой, нелепой каменной бабы - Барыбы» [8].
Таким образом, писатель, не ставя в повести во главу семью и процессы, происходящие в ней, интуитивно угадывает одну из важнейших трагедий русской действительности - распад семьи, влекущий за собой умирание духа, подрыв традиционной нравственности. Все это усиливает двойственность, противоречивость и без того сложной, а часто не объяснимой натуры русского человека. Н.Н. Комлик отмечает: «Духовный верх недоросля Барыбы оказывается полым в значительной степени потому, что он был лишен традиционного человеческого дома в процессе его становления как личности, ему не встретился ни один «учитель жизни», наставник, который осуществил бы над ним «нравственную опеку», в том числе и отец» [9].
На примере Барыбы и отца можно увидеть, что роль семьи, по мысли Замятина, не исчерпывается непосредственным участием в воспроизводстве самого человека, в продлении человеческого рода, что, безусловно, очень важно, ведь рождение ребенка могло бы заполнить душевную пустоту Чеботари-хи, составить смысл вдовей жизни. Но не наследников, а «завод кожевенный и баню торговую муж ей оставил». Не выполнила
она главного своего предназначения, вот и бунтует в ней плоть, ищет выхода природное начало, пусть даже в самых уродливых формах. Словно чужое место занимает Чебота-риха. В матери, наставницы она годится Ан-фиму. Место сына, а не мужа или любовника по возрасту и положению Чеботарихи положено Барыбе: «- Ах, сиротинушка ты моя, ах, бесчастная! Из дому - сына родного, а? Тоже отец называется...» (с. 46). В повести есть намек на то, что и Барыба занял чужое место - место Урванки. Это не афишировалось: «...из-под полы говорили, громко-то боялись: попадешь к нему, к Урванке, -взлупцует, брат, так, что...» (с. 43).
В жизненном укладе, быте Чеботарихи Замятин отмечает значимые, определяющие черты, по которым можно судить о доме и атмосфере, царящей в нем. Анфим попадает сюда в момент, когда Полька «в зальце пол мела, посыпав спитым чаем, как Чеботариха учила» (с. 45). Чистоплотность Чеботарихи показная, как и нравственность. Утром за чаем сидит «Чеботариха в ночной кофте белой (не очень уж, впрочем), голова косынкой покрыта» (с. 46). Соблюдает вдова внешние приличия: «Да нешто можно женщине простоволосой ходить? Чай я не девка, ведь грех. Чай венцом покрытая с мужем жила. Это непокрытые которые живут, непутевые...» (с. 47). Таким же прикрытием блудливого образа жизни от посторонних глаз является дом Чеботарихи, в стенах которого она полновластная хозяйка казнить и миловать. Дом этот насквозь пронизан порочностью: «Поговаривали, что он (Урванка), мол, у Чеботарихи не только в кучерах» (с. 43). Кухарку Анисью Чеботариха прогнала, «чтобы к Урванке не подкатывалась» (с. 44). Здесь Барыба изнасилует Польку. Атмосфера этого дома развращает внутренний духовный строй любого, кто сюда попадает, а от скуки здесь даже мухи «в квасу утопились» (с. 45). Прихожанка Чеботариха «примерная, богобоязненная» (с. 57), «первая она богомоль-ница в Покровской церкви» (с. 55), в доме «поблескивают ризы у икон», но, боясь Бога, все же грешит она, потому что есть у Чеботарихи и другой «бог» - «огромная, с горою перин, кровать» (с. 46). Пела Чеботариха: «И добру-то поучить тебя некому» (с. 46). И «поучила добру» Барыбу, да так, что задавила телесами остатки человеческого в нем. Сытый, довольный Барыба все же «мыкается, как в клетке» в доме Чеботарихи, зная, что
«будет мучить» она «его» ночью (с. 48). Бьет поклоны перед иконами набожная Чеботариха, а рядом - раскрытая кровать». «Совсем плоть одолела» Чеботариху, а все же ищет она оправдания перед собой, перед Богом, перед людьми: «Ну, так уж и быть, для тебя согрешу, для сиротинки» (с. 46). Пусть едва заметная в развращенной плоти Чеботарихи, но есть душа, пусть по-своему, но она испытывает привязанность к Барыбе. «Такую он силу забрал, что только у Чеботарихи теперь и думы, чем бы это еще такое Анфимушку ублажить» (с. 48). Вся Чеботарихина нерастраченная нежность, любовь, даже окрашенная только биологическим, ничуть не духовная, могли реализоваться в семье. Замятин-художник бездетностью «наказывает» свою героиню за блуд, но вместе с тем жалеет, понимая сложную природу человека, где смешивается социальное, психологическое, биологическое.
И вновь можно отметить родственность взглядов Е. Замятина и В. Розанова. Они не отрицали, не осуждали, напротив, отстаивали законность плоти, но принимали лишь как проявление любви. «Продажная любовь» есть поистине гнусность, которая должна быть истреблена пушками (моя гимназическая мечта), порохом и ножом. На нее нужно смотреть, как на выделку «фальшивой монеты», подрывающей «кредит государства». Ибо она, все эти «луканары» и переполняющие улицы ночью шляющиеся проститутки -«подрывают кредит семьи», «опровергают семью», делают «ненужным (осязательно и прямо) брак». Ну, а уж и «брак» и «семья» не менее важны для нации, чем фиск, казна» [3, с. 531], - писал в книге «Опавшие листья» мыслитель. Замятин - художник и психолог -также отмечает существование «продажной любви», писатель высказывает мысль опосредованно, вкладывая ее в уста Тимоши, говорящего о продажности всего: «Все у нас теперь, по силе времени, дело торговое, тем только и живем. Купец селедкой торгует, девка утробой торгует. Всяк по-своему. А чем, скажем, утроба - хуже селедки, или чем селедка - хуже совести? Все - товар» (с. 76). Барыба не скрывает своего положения в доме Чеботарихи. Подмечая реалии времени, разрозненные черты, художественные детали Замятин складывает в целостное изображение своей эпохи. Важно отметить, что в «Уездном» просматривается оформляющаяся позднее в стройную программу система эсте-
тических принципов писателя: «плоскость быта» - это «только путь для разбега - чтобы потом вверх - от быта к бытию, к философии, к фантастике» [10].
Если домой Барыба не пошел, зная, что отец слов не пускает на ветер, то из дома Че-ботарихи он выгнан: «- Вон, вон из мово дому! Змей подколодный! Я его на груди отогрела, паршивца, а он - на-ко-ся!» (с. 59).
И продолжает свой путь Барыба: «Что ж теперь дальше-то, а? Что ж теперь? Куда?» (с. 59). Изначально, с рождения он лишен опоры внутри семьи в лице людей, связанных с ним кровнородственными отношениями, отсутствие матери, отторгнутость отцом словно заставляет искать наставников извне: Евсей, Тимоша, Моргунов.
В семье портного Тимоши тоже разлад, который внешне присутствует в деталях неустроенного быта: комнатушка с драными обоями, некрашеный стол, лампа с жестяным абажуром, увешанным дохлыми мухами, босые дети. В доме нет ни уюта, ни тепла, ни взаимопонимания между супругами, ни любви отца к детям. Тимоша, рассуждающий о душе, любви, Боге, искушает судьбу, заставляет детей есть с ним, больным туберкулезом, из общей миски, чтобы поглядеть, «прилипнет к ребятам, ай нет» (с. 55).
Он кричит на дочь, грубо отзывается при детях об их матери: «- Это что? Отцом родным требуете? Мать подучает все? Ну я ее подучу, дай-ка, придет вот! Шляется...» (с. 55). Дети «робко» отвечают, жена «робко» стучит в окно, вернувшись домой, потому что семья эта, как замечает Н.Н. Комлик, «ущербна, с подгнившими устоями, больная изнутри» [9, с. 39].
Тимоша торопливо выпроваживает Бары-бу из дома: «Ну, брат, сбирай свои монатки. Больше тебе тут глядеть нечего. Тут дело пойдет сурьезное» (с. 55), - но представить, что будет за закрывшейся дверью, не составляет труда. «Тимоша - он ведь какой: то ничего, ничего, а то как закрутит. Ну, и пропадай тогда заказчиковы брюки: обязательно пропьет» (с. 74). «Сапоги на Тимоше редко бывали: больше в закладе». Сам герой чаще бывает в трактире, чем дома, в семье.
Воплощение доброты, народного терпения и совести - Тимоша, способный на сострадание, на участливое внимание к судьбе чужого человека, не может быть милосердным в отношениях с домочадцами. В его характере, вероятно, мы встречаем все то же
парадоксальное качество национального характера - уживаемость неуживаемого. Это роднит его образ со многими другими героями: непутевым Сеней, Мареем, Цыбиным. «Уездное» стало своеобразной родословной для многих лейтмотивов, угадываемых в творчестве Замятина.
Был у Тимоши и свой взгляд на женщин: «В гости бабу еще - туда-сюда, пустить можно. А в себя уж - ни-ни, - Тимоша грозит своим сухоньким пальцем. - В себя пустил, - пропал. Баба - она, брат, корни - вроде лопуха пускает. И не вывести никак. Так лопухом весь и зарастешь» (с. 78). За этими рассуждениями кроется важная проблема, поставленная Замятиным во многих произведениях: «Как сочетать стремление к высокому, прекрасному, бунтарскую несмиренность и неуспокоенность, неприятие обыденщины, мечты вместе с реальностью, решение приземленных бытовых проблем? Как сохранить чудо любви в мире обывательского существования?» Бьется над вопросом: «Так где же любовь?» (с. 79) - портной-философ Тимоша. Словно не находя вместе с героями ответа на эти вопросы, Замятин приводит многих к гибели: Тимошу, Шмита, Тихменя, Волкова, Марея, Пельку, Цыбина.
Способность Тимоши пожалеть чужого человека в сочетании с изощренной жесткостью к родным подмечается писателем не случайно. Образ отца Барыбы и Тимоши внешне уравниваются: и тот, и другой не состоялись как отцы. В этом смысле к ним близок муж Апроси, давно ушедший в армию.
Солдатка Апрося с сыном живет «домовито, чисто», изредка получая письма от мужа: «...еще с любовью низкий поклон дражащей супруге Апросинье Петровне... А еще уведомляю, что нам опять прибавили по три рубля в год. И мы опять порешили с Илюшей остаться в сверхсрочных...» (с. 65). Так же «тихо, светло, чисто» в душе Апроси, как в ее доме. Не случайно здесь Барыба, «попроз-рачнел как-то, почеловечел» (с. 73). Нежелание мужа Апроси вернуться в семью, к крестьянскому труду - намек, подсказка писателя, что и здесь нет лада. «Спервоначалу Апрося тосковала, конечно, - дело молодое, а потом загас, забылся муж в сверхсрочных. Так, представлялся вроде марки какой на письме или вроде печати; его, мол печать, его марка, а больше ничего» (с. 65).
Отношение ее с Анфимом совсем иначе, чем с Чеботарихой, рисует писатель. Здесь
нет давлеющего телесного плена, словно одной обязанностью по дому стало больше у Апроси: «Переменила тряпку и заботливо, хозяйственно легла на кровать к Барыбе» (с. 73). Пожалела она жильца своего, а на Руси жалость и любовь рядом «ходят».
И.М. Попова полагает, что «у Барыбы возникает любовь к этой женщине», что «он становится ей верным мужем» [8, с. 14]. Это весьма сомнительно, ведь Барыба занимает чужое место, к этому же «тяжел был Барыба, круто заквашен, не поворотить его было для любви» (с. 50).
Барыба не стал смыслом жизни для Апроси, хоть муж далеко, а рядом сын. Хранит она крестьянское целомудрие, к Анфиму приходила, переделав работу по дому, уложив «мальчонку своего спать» (с. 74). Апро-ся с сыном и Барыба лишь внешне напоминают семью. Присутствует здесь момент искусственности, «неправильности». Замятин часто использует этот прием, когда герой занимает чужое место: Барыба занял место мужа Апроси, Чеботариха место матери Барыбы, а позднее, например, в «Наводнении» Ганька займет место Софьи. Эта «неправильность» в устройстве семьи всегда становится у Е.И. Замятина причиной трагедии, часто гибели героя, духовной или физической.
С.Ю. Воробьева полагает, что «фактически никакого нравственного падения Барыбы не происходило по той простой причине, что было не откуда «падать» [11]. Но даже константность Барыбы в проявлении безнравственности с учетом равнозначности совершаемых им грехов, неспособность к «просветлению», преобразованию себя есть путь падения, по мысли Замятина, касается ли это человека или человечества. Думается, писатель, выступавший против энтропии человеческой мысли, не мог принять и энтропию человеческой нравственности. В повести «Уездное» автор акцентирует внимание на определяющей роли семьи в формировании личности человека, его нравственных качеств, мировоззрения, а значит, его жизненного пути.
История купца Игумнова показательна не только как этап деградации Барыбы. Это трагедия в судьбе еще одой семьи. «Купец Игумнов помер. Почтенный был человек, семейный, жена, девчушка. Рыбную торговлю держал, и все его в городе знали, потому что посты у нас очень строго блюдут» (с. 76).
Характеризуя героя, автор уравнивает знание слов «почтенный» и «семейственный», то есть примерный семьянин - человек, заслуживающий почтения, уважения. Семейственность выступает как критерий нравственной оценки поведения героя, а потому измена, уход из семьи, отрыв от нее - проявление безнравственности, неправильности. «Жил Игумнов, слава богу, как все. А под старость приключилась с ним история: бес в ребро. Окрутила его вокруг пальца дочерина учительница, ну, просто гувернантка. Жену с дочкой со двора согнал. Лошади, вина, гости, море разливаннное. Только перед смертью старик и очухался. Призвал жену с дочерью, прощенья просил и завещание на ихнее имя написал» (с. 77). Но безнравственность порождает безнравственность: оставшееся первое завещание у гувернантки, лжесвидетельство Барыбы, ловкость мошенника Моргунова оставили игумновскую вдову с ребенком без средств к существованию.
Судьба адвоката Моргунова - еще одна грань в раскрытии темы семьи Замятиным. Живет Моргунов без семьи, нет у него ни родителей, ни жены, ни детей. Бобыль всегда воспринимался на Руси как человек, который обделен судьбой. Зато горничных меняет Моргунов чуть ли не каждый месяц: «Белые, черные, тощие, дебелые. И до всех одинаково ласков был Моргунов» (с. 79). У него, как у Тимоши, своя «теория» насчет женщин: «Что ж, все они одинаковы. А настоящей все равно не найти» (с. 79). Слушая рассуждения Тимоши о женщинах, Моргунов кулаком стучит, орет неестественным голосом: «Так их, Тимоша, так!» (стр. 79) - а глаза « не то охальные, не то мученические» (с. 79).
В творчестве Е.И. Замятина можно отметить как характерные черты тематическую и сюжетную лейтмотивность произведений, вариативность, а также наличие у героев су-деб-«мостиков», связывающих в единое художественное пространство порой самые разные произведения. Так, например, судьба солдатки Апроси сближает повесть «Уездное» и «На куличках»: быть может, именно там и «забылся муж в сверхсрочниках». А судьба казначейского зятя перекликается с сюжетной линией «Алатыря», поиском жениха для засидевшей в девках Глафиры. Аналогичная ситуация, но с другой стороны изображена писателем в «Уездном»: «Женил его казначей на последней своей, на засиде-лой, и местишко ему устроил, в казначействе
писцом» (с. 51). Замятин показывает вариант устройства семьи как акт купли-продажи. Отношение автора к персонажу раскрывается в отсутствии фамилии, имени и отчества у казначейского зятя, а также в деталях портрета: «длинношеий верзила говорит гусиным голосом», выпячивая «презрительно губы» (с. 50). Выгодная женитьба определяет социальный статус, поведение казначейского зятя: он пытается влезть в дворянскую, высокомерно и презрительно относится к людям, стоящим на более низкой ступени социальной лестницы. «И ничего ведь малый был. А теперь на лбу кокарда, а во лбу - барда» (с. 51),- замечает Тимоша.
Итак, повесть «Уездное» во многом определила минорную тональность звучания семейной темы в творчестве Е.И. Замятина. В произведении можно отметить широкую идейно-тематическую направленность в раскрытии мира семьи: проблемы формирования личности в пространстве вне семьи, интимные отношения мужчины и женщины вне брака, неумение и неспособность героев жить в семье, роль материнства в судьбе женщины, брак по расчету.
Своеобразие изображения семьи прежде всего открывается в мозаичности художественного полотна, в подаче героев через диалоги, что сближает прозу Замятина с произведениями драмы. Интерес писателя к миру семьи найдет свое отражение и в последующих произведениях художника.
1. Полякова Л.В. Евгений Замятин в контексте оценок истории русской литературы XX века
как литературной эпохи. Курс лекций. Тамбов, 2000.С. 57.
2. Шкловский В.О. О рукописи «Избранное» Евгения Замятина // Замятин Е.И. Избр. произведения. М., 1989. С. 5-11.
3. Розанов В.В. Опавшие листья. М., 2001. С. 163.
4. Рукописное наследие Евгения Ивановича Замятина / Предисл. и коммент. М.Ю. Любимовой, подгот. текста Л.И. Бучиной и М.Ю. Любимовой // Рукописные памятники. Вып. 3.
Ч. 1.С.-П6., 1997. С. 35.
5. Замятин Е.И. Избр. произведения: В 2 т. Т. 1 / Вступ. статья, сост., примеч. О.Н. Михайлова. М., 1990. С. 39. Далее цитируется это издание с указанием страниц в тексте.
6. Акимов В. М. Человек и единое государство. Возвращение к Евгению Замятину // Перечитывая заново: Литературно-критические статьи. Л., 1989. С. 106.
7. Давыдова Т. Т. Творческая эволюция Евгения Замятина в контексте русской литературы первой трети XX века. М., 2000. С. 66.
8. Попова И. М. «Чужое слово» в творчестве Е.И. Замятина (Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский). Тамбов, 1997.
С. 28.
9. Комлик Н.Н. Творческое наследие Е.И. Замятина в контексте традиций русской народной культуры. Елец, 2000. С. 35.
10. Замятин Е.И. Мы: Роман, повести, рассказы, статьи и воспоминания / Сост. Е.Б. Скоро-спелова. Кишинев, 1989. С. 514.
11. Воробьева С.Ю. Особенности художественной структуры повести Е. Замятина «Уездное» // Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Научные доклады, очерки, заметки, тезисы / Под ред. проф. Л.В. Поляковой. Тамбов, 2000. Кн. VIII.
С. 33.
