CC BY
26
Л. В. Сморгунов
ПОСТСОЦИАЛИЗМ И ГОСУДАРСТВО: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРОТИВ КООРДИНАЦИИ
В статье возрождение государства рассматривается в двух аспектах. С одной стороны, реальная практика постсоциалистических стран дает примеры усиления мобилизационной функции государства. Здесь государство приобретает значение основного центра публичности в ущерб спонтанности выражения позиций гражданской публичностью. Этому подходу противопоставляется практика координационного государства, которое учитывает необходимость вовлечения в публичность, но сохраняет условия жизненного мира человека и самоорганизацию гражданской публичности.
Ключевые слова: постсоциализм, государство, мобилизация, координация.
Двадцатилетие разрушения СССР и социализма на постсоветском пространстве, включая Восточную и Центральную Европу, не принесло ясного ответа на вопросы, какое общество и какой строй были построены, какая модельная политика возобладала и какая политическая система сформировалась. Общее мнение о гибридности, неполноте, лиминальности, потерянности и т. д. мало что проясняет и не дает возможности двигаться дальше. Отсюда следуют попытки как-то определиться с нынешним состоянием, поставив впереди прошедшего времени приставку «пост» — постмодернизм, постколониализм, постсоветизм, постсоциализм (Chari, Verdery, 2009). Все эти понятия так или иначе фиксируют разрыв с прошлым, но при этом не до конца раскрывают смысловую связь с прошедшим временем. Что-то остается непережитым, ностальгическим или все еще отвергаемым.
Понятие «постколониализм» используют (Украина, Белоруссия, Польша) для описания состояния все еще продолжающейся зависимости от советской метрополии. Применительно к самой России это понятие трансформируется в концепт «внутренней колонизации» (столица и периферия, власть и пространства зависимости), освободиться от которой также не удается (Там, внутри, 2012). Определенное возрождение советских символов и практик породило стремление описать реальность понятием «постсоветизм» как идеологии и политики так называемой «путинской эпохи». Наконец, «постсоциализм» проникает в описание реальности в связи с анализом не только политических, но и экономических практик и институтов. Это понятие распространяется на более широкий круг объектов исследования, включая в этот список не только Восточную и Центральную Европу, бывшие
© Л. В. Сморгунов, 2013
советские республики, но и Китай, Вьетнам. Определенная логика в последнем случае есть, так как в современной России, например, все большее значение придается китайскому образцу постсоциализма. При этом «следы» китайского образца видны и в политических дискурсивных практиках, и в реальном политическом процессе.
Постсоциализм как некоторая концептуальная модель имеет три основные разновидности ^ган 2009; Picles, 2010; Cervincova, 2012). Во-первых, этот термин часто используется во временном смысле как некоторый период начавшегося перехода от государственного социализма к новому общественному порядку, который (переход) описывается процессами приватизации, демократизации и глобализации. В таком смысле он активно использовался в первой половине 1990-х годов. Во-вторых, постсоциализмом стали обозначаться концептуальные схемы движения освобождения от зависимости. При этом активно разрабатывались различные обоснования совместимости и различия между постколониализмом и постсоциализмом. Общими считались такие концептуальные темы, как империализм, преодоление понятия «трех миров» (соответственно, утверждение мира пост-«холодной войны») и определенная этнонациональная (расовая) доктрина политических (правительственных) практик. Различия же проистекали из особенностей отношения к глобализации, элитных дифференциаций, исторических влияний. В-третьих, в последние годы концепт постсоциализма начинает приобретать характер более фундаментальной модели описания существующей общественной реальности в странах с социалистическим прошлым, когда при всем многообразии путей и форм движения от социализма наблюдается не поступательное движение к либеральному рынку и демократии (тран-зитология и консолидология) и не простое восстановление и укоренение прежних социалистических форматов жизни путем простого к ним возврата, а появление таких общественных порядков, которые трудно вписываются и в концептуальную схему «переход от социализма к капитализму» и в «социалистическую/коммунистическую реставрацию». Хотя некоторые исследователи подчеркивают, что речь не идет о «третьем пути», однако сложившиеся общественные системы перестают соответствовать линейному порядку развития. Некоторые исследователи даже пишут об условиях постсоциализма, которым характеризуются такие процессы, как глобализация, постфордизм, социальный капитализм, государство благосостояния.
В общем плане, характеризуя постсоциализм, можно отметить некоторые признаки этого общественного феномена. Как и постколониализм, первоначальное понимание постсоциализма связано с отрицанием реального социализма, критикой его основных признаков, которые в целом связаны с господством политики над всеми сферами
общественной жизни. Однако то, что описывалось как результат модернизации и перехода от социализма к рынку и демократии, на деле оказалось иным. Новое общество практически во всех странах Центральной и Восточной Европы стало проявлять признаки ушедшего социализма. Поэтому постсоциализм — это не только критическое отрицание прошлого, но еще и то, чего трудно было избежать, так как история бесследно не проходит. При этом результат был стимулирован не в последнюю очередь политикой приватизации и демократизации, которую поддерживали страны Запада, часто навязывая свои модели и не учитывая историческую «тропу зависимости». Протагонисты концепции постсоциализма отмечают, что социализм остался в качестве господствующей тенденции преобладания политики над основными сферами общественной жизни (Peshkopia, 2008). Главными признаками этого господства стали следующие основные проявившиеся тенденции: (1) приоритет публичной сферы по отношению ко всем сферам жизни человека; (2) захват публичной сферы государством и навязывание им своих мерок и практик дисциплинирования публичного пространства посредством мобилизации (вовлечение в публичность), долг участия и конституционного патриотизма; (3) превращение сферы гражданского общества в сферу деятельности профессионалов (ее бюрократизация), а не самоорганизации общественности; (4) проведение политики идентичности на основе этнонационализма с желанием стать акторами глобальных процессов, что вызывало рост в ряде случаев национализма и консерватизма; (5) симбиоз публичного и частного в сфере жизненного мира человека — науке, культуре и морали, превращение их в сферу конкуренции и предпринимательства под контролем государства и на этой основе лишение автономии и самоорганизации; (6) развитие сообществ (сетей) как инструмента государственной политики и управления. В этом отношении были потеснены или деформированы практики нормальной жизни, когда политическая корректность стала вновь востребованной.
Концепт «постсоциализм», на наш взгляд, дает возможность более реалистично описать российскую действительность последних десятилетий не в качестве борьбы демократизма и авторитаризма, а как восстановление господства публичности под флагом государ-ственничества, патриотизма и мобилизации. Общественное движение за «честность» было слабым выражением протеста против такой публичности с использованием ее же оружия. Борьба за открытость ироничным образом способствовала тому, чтобы «чистки» затронули не только министерства, представительные органы власти, политические партии, но и науку, образование и искусство. В этом отношении основная проблема российского политического проекта состоит в том, что он прямо следует эпохе «постсоциализма», расширяя про-
странство публичности для управляемости и дисциплинированности, и оставляет мало места для автономии, независимости и взаимности. Понятие «внутренняя колонизация» в этом отношении применимо скорее к российской современности, чем к ее истории.
В целом влияние трансформационных процессов в публичной сфере сказывается на изменении миссии государства, структуры, функций и технологий его политики и управления в современном обществе. Основная гипотеза здесь состоит в том, что трансформационные процессы в публичной сфере приводят одновременно к повышению роли государственных и негосударственных акторов в производстве и осуществлении публичной политики и изменяют систему их отношений в направлении сотрудничества. В противоположность постсоциализму при этом осуществляется переход от административного государства к государству координационному, а в сфере негосударственной активности возрастает значение «вовлечения в публичные дела». Роль координационного государства в этом случае состоит в том, чтобы обеспечить равный доступ к политическому решению, защитить понятное использование и стимулировать подходящие институты публичного управления.
Общий смысл изменений в подходе к проблеме управляемости здесь заключается в переносе акцента с государства на взаимодействие государств и общества. В этом отношении внимание к обществу при решении задач управляемости является показательным. Уже концепция "governance", противопоставленная новому государственному менеджменту, подчеркивала, что управляемость в социетальной системе достигается за счет не внешних условий, а организации взаимодействия общества, государства и бизнеса. Общий смысл концепции "governance" состоит в том, что государственное управление утрачивает прежнюю жесткость, детализированность и регламентированность; оно базируется скорее на горизонтальных, чем на вертикальных связях между правительственными органами, ассоциациями гражданского общества и бизнесом. Подобное управление отличается как от простого администрирования, при котором источником политических решений выступает исключительно политическое руководство, так и от рыночной модели с ее акцентом на торговой сделке, где каждый участник пытается максимизировать свою выгоду. Реализуясь посредством переговоров между государственными и негосударственными структурами, заинтересованными в совместных усилиях для достижения взаимоприемлемого результата, оно способно более эффективно удовлетворять общественные потребности, т. е. вырабатывать социально значимые решения.
В противовес привычной практике публичного управления, основанной на иерархии и предполагающей неукоснительное выполнение
приказов, главными параметрами новой концепции становятся согласие и договор. Традиционное администрирование уделяло преимущественное внимание праву и регламентам, современное — согласительным нормам, коллективным рекомендациям, моральным суждениям. Традиционная власть осуществлялась правительствами, бюрократией и парламентами, новая — все больше вовлекает в свою орбиту комиссии, форумы, большие демократически организованные группы. Если раньше информация в управленческой сфере была централизованной и закрытой, то сейчас она доступна и открыта для всех.
Понятие "governance" отражает изменения в отношениях между гражданским обществом и публичной властью, а также внутри организационной структуры государства. Межорганизационные сети нового публичного управления (совместные предприятия, стратегические альянсы, деловые группы, организации с особыми правами, исследовательские консорциумы, контрактные, межминистерские, межведомственные и межотраслевые образования и т. п.) отличаются от внутриорганизационных сетей бюрократических иерархий, где отношения между акторами зависят от управленческой структуры, которая регулирует разрешение конфликтов и направляет поведение. Хотя в межорганизационных сетях тоже возникают конфликты, уровень доверия и кооперативного сотрудничества там существенно выше, что ведет к значительному сокращению трансакционных издержек, более рациональному использованию совместных ресурсов, большей открытости к инновациям, т. е. к повышению эффективности управленческой деятельности. Интернет и новые информационные технологии создают для этого дополнительные стимулы.
В принципе данная концепция является подходящей для описания таких административных изменений, которые включают в систему как инструментальные, в том числе и бюрократические, элементы, так и механизмы нового государственного менеджмента и концепции политических сетей. При этом все инструментальные механизмы подчиняются общему режиму государственного управления, который и характеризуется понятием «governance».
Между тем данный подход имеет и свои ограничения. Анализ административных реформ в ряде стран и дискуссия о «качественном управлении» демонстрируют, что данная концепция в случае умаления роли государства ведет к нежелательным последствиям, когда активные заинтересованные группы укрепляют свои позиции в горизонтально-сетевом взаимодействии и за счет общих ресурсов увеличивают свой выигрыш. Ситуация меняется с восстановлением государства как центрального актора разработки и внедрения политических решений относительно публичных дел. Конечно, при этом сохраняются и формы сетевого взаимодействия, и общий этос ко-
операции. Следует подчеркнуть, изменяется и идейное наполнение термина «государство».
Государство начинает приспосабливаться к новым реалиям публичной сферы и участвовать в создании современных механизмов реализации публичных ценностей. В этом отношении государство не берет на себя ничего лишнего, но и не способствует умалению новых форм публичной политики и управления. В таком случае координационное государство сетевого общества отличается от мобилизационного государства постсоциализма. Что имеется в виду?
Во-первых, сфера публичной политики и управления становится многослойной и разносторонней, прежде всего, по составу ее участников. Теоретически это выражается в концепциях сетевого публичного управления, многоуровневого публичного управления, управления через сообщества. Здесь есть свои опасности, но очевидна трансформация публичности. В таких системах публичного управления государство начинает все сильнее брать на себя функцию гражданской координации взаимодействий, противостоя семейным, клановым, т. е. партикулярным, его формам.
Во-вторых, государство, реализуя присущую ему функцию оказания публичных услуг (непосредственно либо через электронное правительство), трансформирует свою служебную политику в направлении усиления публичной ценности предоставляемых услуг. Теоретически этот процесс выражается в концепции менеджмента публичных ценностей, который находится под влиянием ряда интеллектуальных подвижек в теории публичного управления, что наблюдалось в последние десятилетия. Особое значение здесь имеют теория политических сетей и новая концепция управления "governance", в которых интенсивность отношений государства и общества рассматривалась в качестве основы повышения эффективности публичного управления, с одной стороны, и его демократичности, с другой. Явно на философию этого нового направления повлияла коммунитарист-ская критика либерализма и либерального государства.
В-третьих, государство начинает стимулировать участие в публичности тех акторов, без которых невозможно распределить сегодня равномерно все тяготы по удовлетворению публичных нужд. Имеются в виду, прежде всего, бизнес и партикулярное гражданское общество. Наблюдается существенная трансформация традиционных отношений бизнес—государство—профсоюзы (эволюция трипартизма в направлении вовлечения в этот процесс ассоциаций гражданского общества, новых социальных движений), усиливается значение частно-государственного партнерства (социальная ответственность бизнеса и система корпоративной гражданственности), возникают новые механизмы и технологии взаимодействия государства и СМИ и т. д.
В данном случае речь идет о целой системе «вовлечения в публичность» (вЯ-связи с государством, 2012). Не благими ли пожеланиями являются вышеобозначенные процессы и тенденции? Эволюция форм и методов отношений возрожденного государства с бизнесом, обществом и СМИ предполагает перестройку самого государства. Отсюда то внимание, которое уделяют все современные глобальные и региональные политические и экономические институты управления (ООН, Всемирный банк, Европейский союз) проблеме реформ под флагом «построения новых способностей государства» — институциональных, идейционистских, организационных, коммуникационных и т. д. В связи с этим большое значение приобретают так называемые «динамические способности государства», т. е. реализация его потенциальных возможностей быстро и четко реагировать на динамично изменяющиеся внутренние и внешние условия его деятельности, тем самым, создавая условия для повышения конкурентоспособности государства и новой публичной сферы.
Все это, конечно, порождает определенные угрозы, главная из которых, как полагают, состоит в том, что государство, колонизирующее публичную сферу, становится неподконтрольным, а сфера публичных ассоциаций управляемой. Проникновение государства в публичную сферу при такой оценке явно создает неэффективную схему «управляемая публичность — бесконтрольное государство». Неэффективность здесь создается таким сформированным порядком, который можно определить как «порядок в плохо организованном обществе». Общим императивом такого порядка выступает несправедливость. Если государство и способно в таких условиях осуществить мобилизацию для развития, то это будет мобилизация без внутренних стимулов, а сформированная легитимность будет поддержкой без доверия. Парализованная гражданская публичность и неограниченное государство создают, с одной стороны, удобные каналы подмены публичного порядка порядком приватным, когда частные интересы порабощают и тело государства, и пространство публичности. С другой стороны, опять возникает механизм сдерживания самоорганизации и спонтанной политической инновации.
Противостоять такой угрозе предлагают традиционными средствами, легитимность которых проистекает из либерального дискурса о публичности. Обычное решение сводится к сочетанию более совершенной репрезентации интересов, публичной конкуренции и развития свободы слова. Внедрение принципов минималистской концепции демократии, как считается, усиливает контроль над государством и способствует свободе выбора в публичном пространстве.
По-видимому, восстановление дихотомии «государство-публичная сфера» вряд ли возможно. Новое публичное пространство, с одной
стороны, захватывает государство и делает его агентом публичности. Но и государство в таком случае не может оставаться прежним. Оно меняет свою структуру, функции и миссию. Координация посредством сотрудничества, а не мобилизация посредством навязывания становятся императивным правилом деятельности современного государства. С другой стороны, прежние публичные акторы, контролирующие государство, но все же находящиеся в относительной безответственности по выполнению ими же признанных публичных приоритетов, уже не могут и не должны быть лишь свидетелями публичной политики. В этом отношении государство, конечно, вовлекает в публичность, но и способствует созданию условий для автономии формирования гражданской публичности.
Трансформационные процессы в публичной сфере влияют как на изменение миссии государства и структуры, функций и технологий его политики и управления в современном обществе, так и на содержание деятельности публичных ассоциаций и структур. Трансформационные процессы в публичной сфере приводят одновременно к повышению роли государственных и негосударственных акторов в производстве и осуществлении публичной политики и изменяют систему их отношений с гражданскими ассоциациями в направлении сотрудничества. При этом осуществляется переход от административного государства к государству координационному, а в сфере негосударственной активности возрастает значение «вовлечения в публичные дела». Анализ административных реформ в ряде стран и дискуссия о «качественном управлении» (good governance) демонстрируют, что умаление публичной роли государства ведет к нежелательным последствиям, когда активные заинтересованные группы укрепляют свои позиции в горизонтально-сетевом взаимодействии и за счет общих ресурсов увеличивают свой выигрыш. Ситуация меняется с восстановлением государства как центрального актора разработки и внедрения политических решений относительно публичных дел. Конечно, сохраняются и формы сетевого взаимодействия, и общий этос кооперации. Но следует подчеркнуть, что изменяется и идейное наполнение термина «государство», когда автономия государства является относительной и ограничивается структурами социальной власти (Bieling, 2007, p. 5).
Возможно, выбор мобилизационной модели определяется не только стратегической культурой и «тропой зависимости», но и контекстуальными проблемами развития постсоциалистических государств, столкнувшихся в последнем десятилетии с вызовами финансового кризиса, терроризма и глобализации. Не в последнюю очередь этот выбор определялся потребностями обостряющейся конкуренции и необходимостью развития (модернизации). Однако современные формы и модели развития предполагают все же большую степень
свободы и самоорганизации, которые отвечают более мобильно на сложность и неустойчивость общества. Отсюда и проистекает относительная эффективность координации по сравнению с простой мобилизацией.
Литература
Там, внутри. Практики внутренней колонизации в культурной истории России / под ред. А. Эткинда, Д. Уффельмана, И. Куклина. М.: Новое литературное обозрение, 2012 (There, inside. Practices of internal colonization in the cultural history of Russia / Ed. by A. Etkind, D. Uffelmana, I. Kouklina. Moscow: New Literary Review, 2012).
GR-связи с государством: Теория, практика и механизмы взаимодействия бизнеса и гражданского общества с государством / Под ред. Л. В. Сморгунова и Л. Н. Тимофеевой. М.: РОССПЭН, 2012 (GR — ties with the state: the theory, practice, and mechanisms of interaction between business and civil society with the state / Ed. by L. V. Smorgunova and LN Tymofeeva. Moscow: ROSSPEN, 2012).
BielingH.-J. The Other Side of the Coin: Conceptualizing the Relationship between Business and the State in the Age of Globalisation // Business and Politics. 2007. Vol. 9. N 3.
BrarBh. Theorising Transitions: Post-Coloniality, Post-Socialism and the Coming Age of Globalization // International Studies. 2009. Vol. 39. N 4.
Chari Sh., Verdery K. Thinking between the Posts: Postcolonialism, Postsocialism, and Ethnography after the Cold War // Comparative Studies in Society and History. 2009. Vol. 5. N 1.
Cervincova H. Postcolonialism, Postsocialism, and the Anthropology // East-Central Europe. 2012. Vol. 48. N 2.
Peshkopia R. In Search of the Private, Public, and Counterpublic: Modernity, Postmoder-nity, and Postsocialism // New Political Science. 2008. Vol. 30. N 1.
Picles J. The Spirit of Post-Socialism: Common Spaces and the Production of Diversity // European Urban and Regional Studies. 2010. Vol. 17. N 2.
ПОЛИТЭКС. 2013. Том 9. № 2
