Понятие садизма Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

КРИМИНОЛОГИЯ

ЮРИЙ МИРАНОВИЧ АНТОНЯН,

Заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор юридических наук, профессор, главный научный сотрудник ФГУ «ВНИИ МВД России»

ПОНЯТИЕ САДИЗМА

Дается понятие садизма, раскрывается его уголовно-правовое, криминологическое и криминалистическое значение. Анализируются исторические корни садизма, делается вывод об их психологической и социальной обусловленности, о неизбежности садистских проявлений и их минимизации в демократическом гуманном обществе, приводятся рассуждения различных авторов относительно природы садизма.

Ключевые слова: садизм, садомазохизм, некрофилия, страдание, жестокость, зло, жертва, агрессия, порочные влечения, психоаналитика, сексопатология, жажда власти, боль, унижение.

Y.M. Antony an, RF Honored Scientist, DSc (Law), Professor, Chief Researcher Russia MI FPI National Research Institute; e-mail: vnii59@yandex.ru; tel.: (495) 697-46-89.

The concept of sadism.

The concept of sadism is presented; its criminal and legal, criminological and criminalistic meanings and difference from necrophilia are explored. The historical background of sadism is analyzed, and the conclusion on its psychological and social causation is drawn. The opinions of various authors concerning the nature of sadism are presented. The inevitability of sadist manifestations and their minimization in the modern democratic and human society is underlined.

Key words: sadism, sadomasochism, necrophilia, suffering, cruelty, evil, victim, aggression, vicious inclinations, psycho analytics, sexopathology, thirst for power, pain, humiliation.

Садизм, т.е. причинение другому живому существу боли и страданий, имеет существенное уголовно-правовое, криминалистическое и криминологическое значение, однако в юридической литературе он специально не исследовался.

Многие особенности человека прямо относятся к страданию, в том числе его мазохистское стремление страдать, претерпеть муку иногда даже ради того, что никак нельзя назвать жизненной ценностью. Но здесь я имею в виду другое - потребность, влечение, желание причинить другому (другим) страдание, даже тяжкое, чрезмерное страдание. Это - садизм, но, конечно, не только садисты причиняют страдания другим людям. Это вполне могут сделать и те, которые равнодушны к чужой судьбе, им безразличны честь, достоинство, здоровье и даже жизнь других. Но самые опасные - некросадисты, и поэтому им ниже будет уделено особое внимание.

Термин «садизм» предложен Р. фон Крафт-Эбингом, выдающимся немецким сексопатологом, и образован от имени французского писателя маркиза де Сада. В своих словообильных и, на мой взгляд, тошнотворных произведениях Сад описал множество способов истязаний полового партнера и утверждал право человека на ничем не

ограниченное сексуальное поведение. Стержнем позиции Сада было получение полового удовлетворения, причиняя страдания и унижения сексуальному партнеру. Диапазон действий садиста весьма широк: от оскорблений и брани до нанесения телесных повреждений разной степени тяжести и даже убийства. Садистами могут быть гомосексуалисты, педофилы и геронтофилы, а также лица, склонные к зоофилии. Некоторые исследователи относят к садизму и некрофилию - половое совокупление с трупами, но с этим нельзя согласиться, поскольку никаких страданий трупу невозможно причинить. Аналогом некрофилии является бертранизм - от имени описанного Крафт-Эбингом сержанта Бертрана, который выкапывал трупы женщин и совершал с ними половые акты. Термин «некрофилия» тоже был введен в обращение Крафт-Эбингом. В настоящее время этот термин используется сравнительно редко и применяется в несколько ином, социальном, значении.

Появившись для обозначения сексуальных перверсий, термин «садизм», как и «некрофилия», впоследствии вышел за рамки сексологической теории и практики и стал обозначать более широкий спектр социальных явлений, свя-

занных с жестокостью, с ее самыми разнообразными формами.

Садизм существовал во все времена, поскольку всегда были люди, которые могли решать свои проблемы только путем грубого, даже жестокого насилия; они должны были мучить других, чтобы утвердиться самим, удержать и укрепить свою власть, причем не обязательно политическую, государственную, но и власть в семье, общине или иной малой группе; они должны были иметь власть над другим, лучше - другими, чтобы обеспечить свою безопасность и создать условия для достижения стоящих перед ними целей. Видимо, садизм представляет собой способ преодоления, подавления своей глубинной тревоги, причем прибегание к этому способу происходит бессознательно. Наверное, никто не сомневается в том, что Нерон, Калигула, Тамерлан, Иван Грозный и другие кровавые тираны были садистами. Их «род» никогда не вымрет, о чем свидетельствуют наглядные примеры: Ленин, Сталин, Гитлер, Гимлер, нескончаемая череда большевистских и нацистских палачей, нынешних террористов и убийц.

Э. Фромм связывал рост насилия с крушением надежд. Он писал: «именно потому, что люди не могут жить без надежды, тот, чья жизнь полностью разрушена, ненавидит жизнь. Поскольку он не может сотворить жизнь, он хочет уничтожить ее, что лишь немногим менее чудесно, но что гораздо легче выполнить. Он хочет отомстить за свою несостоявшуюся жизнь и делает это, ввергая себя в тотальную деструктивность, так что не имеет особого значения, разрушает ли он других или сам подвергается разрушению»1. Эти мысли Фромма важны в том отношении, что массовое крушение надежд создает особую нравственно-психологическую атмосферу в обществе, когда ослабевают или отвергаются вековечные моральные нормы, воцаряется вседозволенность и невозможно найти защиту. Именно такая атмосфера возникла в России после октябрьского переворота, в Германии - после прихода к власти Гитлера, а в Камбодже - Пол Пота. Однако небезупречным выглядит утверждение Фромма, что не имеет особого значения, разрушает ли человек других или сам подвергается разрушению. Думается, что в первом случае опасность намного выше. Но Фромм, несомненно, прав, что сами по себе экономические неурядицы - не первопричина, приводящая к ненависти и насилию, ею являются безнадежность положения, повторный крах перспектив.

Произведения Сада не имеют никакой художественной ценности, а поэтому называть его писателем нет оснований. Его так называемые романы и повести представляют собой психоло-

1 Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 235.

гическую компенсацию (замещение) его болезненных сексуальных влечений. Их сюжеты примитивны и однообразны, а сексуальные похождения героев и героинь порой весьма неправдоподобны. Он не является философом, его рассуждения не поднимаются выше обыденных представлений. Зато порнографии в самом непристойном виде более чем достаточно. Ж. Делёз назвал Сада великим антропологом, но если согласиться с этим мнением, то следует признать порнографические фильмы, фотографии, рисунки и т.д. серьезными антропологическими трудами.

Чтобы понять, почему Крафт-Эбинг произвел от фамилии Сада столь распространенный ныне термин, означающий крайнюю степень жестокости, приведу несколько выдержек из садовского романа «Жюльетта» (М., 1994).

«Уберите угрозу наказания, измените понятия, отмените уголовный кодекс или переселите преступника из одной страны в другую, и дурное деяние, конечно, останется дурным, но тот, кто его совершает, больше не будет испытывать чувства вины за него. Следовательно, чувство вины -это всего лишь неприятная ассоциация, она вырастает из обычаев и условностей, которые мы принимаем за абсолют, но она никогда, никоим образом не связана с характером поступка, который мы совершаем» (с. 16).

«Стоит найти в себе силы и безболезненно избавиться от всех предрассудков, набраться мудрости и понять, что в сущности все преступления одинаковы, и ты научишься управлять своим чувством вины в зависимости от конкретных обстоятельств... Научившись справляться с чувством вины по поводу незначительных проступков, ты скоро научишься подавлять в себе неловкость при совершении довольно жестокого поступка, а потом творить любую жестокость, как большую, так и малую, с неизменным спокойствием» (с. 17).

«Сожалеть о той боли, которую ваш поступок может кому-то доставить, значит любить того другого больше, чем самого себя, и нелепо сочувствовать страданиям других, если эти страдания доставляют вам удовольствие, если принесли вам какую-то пользу, если каким-то образом щекотали, возбуждали, наполняли вас радостью и блаженством. Следовательно, в этом случае для угрызений не существует никаких реальных причин» (с. 18).

«Если мое богатство, влияние или положение позволяют мне употребить власть над вами или подавить ваше сопротивление, тогда без жалоб покоритесь всему, что мне вздумается вам предложить, ибо свое удовольствие я должен получить непременно, а получить его я могу, только подвергнув вас мучениям и созерцая ваши горькие слезы» (с. 242).

В произведениях Сада много сцен запредельной жестокости. Так, в одном из его романов для разжигания похоти на медленном огне поджаривают двух девушек-подростков. Описаний же самого омерзительного разврата просто не счесть: например, в нескольких его романах рассказывается о поедании экскрементов одним из случайных (впрочем,они почти все у него случайные) сексуальных партнеров у другого.

Между тем произведения Сада получили однозначную положительную оценку у некоторых философов и филологов. Так, Ж. Батай писал, что язык Сада, видите ли, по сути, есть язык жертвы. Он пояснил, что лишь жертвы могут описать истязания - палачи с необходимостью пользуются лицемерным языком господствующих строя и власти. Как правило, объясняет Батай, «палач пользуется не языком насилия, чинимого им от имени господствующей власти, но языком этой власти, которая явным образом его извиняет, оправдывает и придает его существованию какой-то возвышенный смысл... Позиция Сада противопоставлена позиции палача, являясь ее полной противоположностью. Как писатель, отвергая жульничество, Сад заставляет встать на свою позицию таких персонажей, которые в действительности могли бы только молчать, но он прибегает к их услугам, чтобы обратиться к другим людям со своим парадоксальным дискурсом»2.

Здесь Батай сам прибегает к явному жульничеству, поскольку зверское насилие в сочинениях Сада учиняют люди, действующие не от имени господствующего строя и власти, а как частные лица. Палач может быть только у государства, во всех остальных случаях это - просто убийца; садовские убийцы никогда не говорят от имени власти, они выражают только себя и говорят своим языком. Язык Сада не есть язык жертвы хотя бы потому, что ни в одном его произведении ей не выражается никакого сочувствия. Вряд ли какое-нибудь государство одобрило бы поджаривание девочек на медленном огне.

Делёз, в качестве философа дающий весьма высокую оценку работам Сада, опирается, в частности, на его роман «Сто двадцать дней содома», в котором один из персонажей объясняет, что его возбуждают не «присутствующие здесь объекты», но Объект, которого тут нет, т.е. «идея зла». Но это идея того, чего нет, это - идея Нет, которая не дается и не может быть дана в опыте, поясняет Делёз. Вот почему садовские герои приходят в отчаяние и ярость от своих реальных преступлений - столь жалких по сравнению с этой идеей, достигнуть которую по силам лишь всемогуще-

ству рассуждения. Они грезят о каком-то универсальном и безличном преступлении, которое продолжалось бы непрестанно даже тогда, «когда я уже перестала действовать сама, - мечтает одна из садовских героинь, - чтобы в моей жизни не осталось бы ни единого мгновения, когда я, даже во сне, не служила бы причиной какого-то беспорядка». Садом ставится вопрос, при каких условиях страдание некоего человека могло бы воспроизводиться до бесконечности. Ускорение насилия достигается путем умножения жертв и их страданий. Насилие не распыляется под действием вдохновений и порывов, не руководствуется даже теми удовольствиями, которых от него ожидают, но вершится и направляется с хладнокровием, сгущаясь под действием этой самой холодности3.

Садисту необходима количественная и качественная тщательность описания. Эта точность, по Делёзу, должна относиться к двум вещам: к жестоким и тошнотворным актам, которые превращаются в источники удовольствия. В «Жюсти-не» монах Климент говорит: «В нашей среде тебя уже поразили два непотребства: ты удивляешься тому, что иные из наших собратьев испытывают столь острое удовольствие от таких вещей, которые обычно полагаются нечистыми и зловонными, и ты также изумляешься, что наше любо-страстие могут разжечь такие действия, которые, по-твоему, несут на себе печать зверства, и только.» Из этого явствует, что наличие непристойных описаний у Сада, как считает Делёз, обосновывается всей его концепцией отрицания4.

У Сада практически невозможно выявить отрицание или порицание зверской жестокости и грязной похоти. То, что он постоянно пишет об этом, то и дело повторяя практически одни и те же сцены, вовсе не свидетельствует о каком-то отрицании, а говорит о том, что этот человек с серьезными нарушениями психической деятельности просто получал сексуальное удовлетворение от постоянного повторения сцен разврата и насилия, он как бы жил в них и не мог жить без них. Известно, что жестокое насилие может приносить удовлетворение не только тогда, когда оно творится наяву, но и в сновидениях и фантазиях. Сад облекал свои фантазии в сочинения, которые потом были признаны художественными, и это стало существенной, возможно, самой существенной частью его бытия. Он не мог жить без такого сочинительства.

Восторженные поклонники Сада имеются, конечно, не только во Франции, но и в других

2 Батай Ж. Эротика. Сер.: «Аргументы». М.: Минюи, 1957. С. 209-210.

3 См.: Делёз Ж. Представление Захер-Мазоха // Фон Захер-Мазох Л. Венера в мехах. М., 1992; Фрейд З. Работы о мазохизме. М., 1992. С. 203-204.

4 См.: Там же. С. 205.

западных странах, в частности в России. Так, В.Г Бабенко считает, что Сад «изготовил поразительные зеркала. В них человек эпохи Великой революции, рядившийся в одежды то ли борца за демократию, то ли народного страдальца, то ли мстителя, то ли хранителя христианских и дворянских устоев, представал одинаково обнаженным. То были зеркала, не отражавшие одежд, грима, масок. Они отражали одно лишь голое естество. Да еще - в особые минуты его и нашей творческой жизни - вспышки боли оголенной совести, молнии электрического тока, пробегающие по нервам»5.

Сказано, разумеется, очень красиво. Но, во-первых, почему Бабенко решил, что в садовских «поразительных зеркалах» отражен человек лишь эпохи Великой революции. По-моему, Сад говорил о человеке вообще. Во-вторых, почему «голое естество» включает в себя лишь отвратительный разврат и зверскую жестокость, есть еще и другие очень важные, даже важнейшие компоненты человека, делающие его человеком, личностью, но я их не называю, поскольку они достаточно хорошо известны. В-третьих, «вспышки боли оголенной совести» в творениях Сада обнаружить очень трудно, если вообще возможно, равно как и то, что, по мнению Бабенко, он принял «в себя огромную нашу боль». Скорее, Сад дал более или менее полный реестр человеческих самых порочных влечений и преступных дел, но только самых крайних и самых порицаемых. Однако есть еще и другие, менее грубые и жестокие.

Возможно, Делёз как философ мог обнаружить в сочинениях Сада некоторые изыски, важные для философии, но, кроме них, есть еще общечеловеческие этические нормы, а также требования к произведениям художественной литературы.

Вместе с тем, Делёз совершенно точно подмечает сообщничество, взаимодополнительность Сада и Мазоха. Садомазохистское единство не было изобретено Фрейдом; его можно найти в работах Крафт-Эбинга, Хэвлока Эллиса, Фере. О странной связи между удовольствием от причинения зла и удовольствием от его претерпевания догадывались очень многие мемуаристы и врачи. Больше того, пишет Делёз, «встреча» садизма и мазохизма, призыв, бросаемый ими друг другу, кажутся ясно вписанными как в труд Сада, так и в труд Мазоха. Персонажи Сада выказывают своего рода мазохизм: «Сто двадцать дней содома» детально описывают пытки и унижения, которые дают себе причинить либерте-ны (персонажи Сада, унижающие, мучающие и развращающие других). Садисту нравится быть

бичуемым не меньше, чем бичевать самому; Сен-Фон в «Жюльетте» устраивает, чтобы на него напали люди, которым он поручил избить себя; Боргезе восклицает: «Хотел бы я, чтобы мои беспутства увлекли меня, как последнюю тварь, к тому жребию, который ей приносит ее отверженность - даже плаха была бы мне престолом сладострастия». И наоборот, мазохизм выказывает своего рода садизм: в конце своих испытаний Северин, герой «Венеры в мехах», объявляет себя исцеленным, начинает бить и мучить женщин, желает быть «молотом», вместо того, чтобы быть «наковальней».

Но уже сразу бросается в глаза, что в обоих случаях обращение наступает лишь на исходе всего начинания. Садизм Северина представляет собой завершение: мазохистский герой, можно сказать, в силу своего искупления, удовлетворив свою потребность в искуплении, в конце концов позволяет себе осуществлять те наказания, которым подвергся он сам. Эти страдания и наказания позволяют вершить то зло, которое они призваны были запрещать6.

Садомазохизм нечасто встречается в криминальной практике. Несколько лет тому назад я обследовал мужчину, который, будучи сексуально слабым, попросил свою любовницу нанести ему телесные повреждения ради достижения эрекции. Затем, после совершения полового акта, он убил ее с особой жестокостью. Полагаю, что он ощутил себя униженным ею, а потому уничтожил ее как объект, демонстрирующий ему его мужскую несостоятельность.

Большое внимание садизму как явлению уделили психоаналитики. Именно они вывели садизм за рамки сексопатологии, в широкий социальный мир.

К. Хорни сосредоточивает свое внимание на садистских видах отношений, прослеживая их в лицах, которые не испытывают никаких внутренних запретов в выражении своих садистских наклонностей к другим людям независимо от того, осознают ли они эти свои наклонности или нет. Способы, с помощью которых садист удерживает партнера в порабощении, варьируются в пределах сравнительно ограниченного диапазона и зависят от структуры личности обоих членов пары.

Не всякое садистское стремление направлено на порабощение. Оно может находить удовлетворение в том, чтобы играть на чувствах другого человека как на инструменте. Другая особенность состоит, по Хорни, в эксплуатации партнера. Для садиста эксплуатация - разновидность страсти, на которую он имеет право, а главным становится переживание торжества

5 Бабенко В.Г Маркиз де Сад. Философ и распутник. М.,

2005. С. 5.

5 См.: Делёз Ж. Указ. раб. С. 215-216.

от использования других людей. Специфически садистская окраска этой страсти проявляется в средствах, используемых для эксплуатации. Прямо или косвенно партнеру предъявляются все возрастающие требования, и его заставляют испытывать вину или унижение, если он не выполняет их. Природа эксплуатации становится еще яснее, если мы понимаем, что одновременно с ней существует тенденция разрушать планы и надежды других людей, фрустрировать их. Для садизма характерна не скаредность в смысле придерживания или утаивания, а намного более активный, хотя и бессознательный, импульс: во всем действовать наперекор другим - убивать их радость и разочаровывать людей в их надеждах.

Существенна и фиксируемая Хорни тенденция садиста унижать и третировать других людей. Он не только направляет свой прожектор на действительные изъяны у других, которые он точно улавливает, он еще склонен к экстернали-зации (переносу) собственных недостатков на них и, таким образом, к возведению напраслины на этих людей.

Многие садистские проявления сопровождаются определенным возбуждением, некой всепоглощающей страстью. Однако нет оснований считать, полагает Хорни, что садистские аффекты, доходящие до нервной дрожи, имеют сексуальную природу; такие предположения основываются лишь на том, что всякое возбуждение само по себе является сексуальным. Но никаких данных в пользу этой гипотезы нет. Объяснение нельзя найти и в инфантильном характере таких переживаний. Если мы рассматриваем садизм как невротический симптом, надо начинать не с попытки объяснить этот симптом, а с попытки понять ту структуру личности, в рамках которой он развивается. С таких позиций можно установить, что садистские наклонности не развиваются у тех, кому несвойственно ощущение того, что жизнь прошла зря. Если же такое чувство есть, человек оказывается во власти обиды и негодования, он чувствует себя отовсюду исключенным и отверженным. Как следствие этого, он начинает ненавидеть жизнь и все, что в ней есть позитивного. Но он ненавидит ее, испытывая жгучую зависть человека, которому отказано в том, что он страстно желает.

Понимание внутренней борьбы садиста позволяет глубже понять другой, более общий, фактор, внутренне присущий садистским симптомам: мстительность, которая, подобно яду, часто проникает в каждую клеточку личности садиста. Все свое яростное презрение к себе он обращает вовне. Делая других несчастными, он пытается смягчить собственное несчастье. Обладать садистскими наклонностями означает жить агрессивно и по большей части деструктивно, реа-

лизуя все свои отношения через других людей. Следствием деструкции выступает тревога. Это отчасти страх возмездия: человек опасается, что другие будут относиться к нему так, как он относится к ним или как он хотел бы относиться к ним. Он поэтому должен быть бдительным, предвидеть и предупреждать любую возможную атаку. Отчасти его тревога представляет собой страх перед взрывными, деструктивными элементами, заключенными в нем самом7.

Разумеется, садистом может быть человек, который не сам причиняет боль и страдание другим, он может это делать через людей, подчиненных ему. Иными словами, здесь садист руководит социальной, чаще государственной, машиной, чтобы удовлетворить свое влечение к причинению мучений другим. И в этом случае он мстителен, но объектом его мщения становится не конкретный человек, а люди вообще, либо какая-то их социальная группа. Так, нацисты преследовали евреев, а большевики - контрреволюционеров и антисоветчиков. Подобные ненавистники опаснее всех других, даже тех, которые измываются, порой очень жестоко, над одним человеком.

Э. Фромм указывал на то, что человек садистского типа не хочет губить того человека, к которому он привязан, но так как он не может жить собственной жизнью, то должен использовать партнера для симбиотического существо-вания8. Вообще Фромм принадлежит к числу тех мыслителей, которые внесли наиболее существенный вклад в разработку теории садизма и некрофилии.

Фромм считал, что «сердцевину садизма, которая присуща всем его проявлениям, составляет страсть, или жажда власти, абсолютной и неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина. Заставить кого-либо испытывать боль или унижение, когда этот кто-то не имеет возможности защищаться, - это проявление абсолютного господства... Тот, кто владеет каким-либо живым существом, превращает его в свою вещь, свое имущество, а сам становится его господином, повелителем, его Богом. Садизм - это злокачественное образование. Абсолютное обладание живым человеком не дает ему нормально развиваться, делает из него калеку, инвалида, душит его личность. В большинстве общественных систем представители даже самых низших ступеней социальной лестницы имеют возможность властвовать над более слабым. У каждого в распоряжении есть дети, жены, собаки; всегда есть беззащитные существа: заключенные, бедные

7 См.: Хорни К. Наши внутренние конфликты // Избранные труды К. Хорни и Э. Фромма. М., 1995. С. 142-146.

8 См.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990. С. 53.

обитатели больниц (особенно душевнобольные), школьники и мелкие чиновники»9.

Кроме них, существуют еще представители национальных и религиозных меньшинств, которые тоже могут стать объектом издевательств и притеснений, а иногда и убийств. Садистическое отношение к ним имеет распространение особенно в тех странах, в которых демократия не развита.

В любом случае садизм порицаем, а в некоторых наиболее жестоких своих проявлениях - уголовно наказуем. В обыденных своих проявлениях он создает лишь иллюзию всемогущества, но когда садист захватывает высшую государственную власть, это уже не иллюзия, это - зловещая (и преступная) реальность, здесь возможность творить зло поистине безгранична. Фромм, несомненно, прав, что все садисты - это духовные уроды. Такими и были Калигула, де Рэ, Сталин и другие фигуры из бесконечного ряда садистских личностей, такими же являются домашние и чиновные тираны, получающие наслаждение от преследований и унижений своих близких или подчиненных.

Фромм справедливо предупреждает, что было бы опасным упрощением, если бы мы всех людей разделили только на две группы: садистские дьяволы и несадистские святые. Все дело в интенсивности садистских наклонностей в структуре характера каждого индивида. Есть много людей, в характере которых можно найти садистские элементы, но которые в результате сильных жизнеутверждающих тенденций остаются уравновешенными; таких людей нельзя причислять к садистскому типу. Нередко внутренний конфликт между обеими ориентациями приводит к особенно острому неприятию садизма, к формированию «аллергической» установки против любых видов унижения и насилия. Существуют и другие типы садистического характера. Например, люди, у которых садистические наклонности так или иначе уравновешиваются противоположными влечениями; они, может быть, получают определенное удовольствие от власти над слабым существом, но при этом не станут принимать участия в настоящей пытке10.

У лиц, полностью захваченных садистской агрессией, нет никакой морали, есть лишь правила жизни, обеспечивающие достижение их целей. Садист представляет собой полное отрицание морали, у него есть некие побуждения, он вроде бы знает, что должен делать, но даже не подозревает, ради чего, чего он таким путем достигнет, к чему это приведет. Он отвечает толь-

9 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 251-252.

10 См.: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивно-

сти. С. 253.

ко перед самим собой, другие для него существуют лишь постольку, поскольку они способны удовлетворить его агрессивные стремления или помочь в их реализации. Он издевается над ценностями других людей и вообще над моралью, являясь самым циничным и активным ее «отрицателем». В каком состоянии находится общество, ему, на первый взгляд, вроде бы безразлично, но на самом деле это далеко не так. Ему нужны хаос и беспорядок, и особенно такая атмосфера, когда, казалось бы, незыблемые всегда ценности и нормы решительно отброшены, декларируется новая нравственность. Поэтому для него так любимы революции, перевороты, катастрофы и войны, именно тогда садист в полной мере проявляет свою агрессивность и жестокость, в застенках ли или в концлагере, в разбоях ли или в убийствах. Садизм - это особое состояние личности, управляющее ею. Для садиста все другие живые существа есть лишь вещи, находящиеся в полном его подчинении, либо такие, над которыми он хотел бы властвовать.

Для понимания садизма и всех связанных с ним других явлений нам очень важна позиция Фромма относительно отличий садизма от некрофилии. Он пишет, что садист хочет стать хозяином жизни и поэтому для него важно, чтобы его жертва оставалась живой. Как раз это отличает его от некрофильно-деструктивных людей. Эти хотят уничтожить свою жертву, растоптать саму жизнь, садист же стремится испытать чувство своего превосходства над жизнью, которая зависит от него. Некрофилию в характерологическом смысле Фромм определяет «как страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения, а также исключительный интерес ко всему чисто механическому (небиологическому). Это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей»11.

Следовало бы добавить, что некрофил ощущает в смерти, чужой и даже своей, решение актуальных для него проблем, а поэтому смерть становится для него лишь способом, лишаясь нравственного содержания. Некрофилия, если видеть в ней только влечение к мертвому, особый интерес к ней, вполне может быть доброкачественной. Я имею в виду патологоанатомов, служителей моргов, чья деятельность заслуживает социального одобрения.

Термин «некрофилия» в научный оборот ввел, как указывалось выше, Крафт-Эбинг. В качестве широкого социального понятия он впервые был

Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности.

С. 285.

назван выдающимся испанским философом Мигелем де Унамуно в его выступлении против генерала Миллана Астрая в 1936 г. Фромм окончательно закрепил его в своей «Анатомии человеческой деструктивности», особенно в блестящем анализе личности Гитлера. Вместе с тем, некоторые элементы его позиции относительно некрофилии вызывают сомнение. Я имею в виду отстаиваемое им отличие садизма от некрофилии, хотя и согласен с тем, что садист заинтересован в сохранении жизни мучимого им человека, которого некрофил убил бы. Это верно относительно, например, семейного тирана, который действительно заинтересован в том, чтобы его жена и дети, страдающие от его агрессии, оставались живы, иначе он лишится объектов своих садистских устремлений. Но по-другому обстояло дело у освенцимского палача Франка: он мог заставлять страдать конкретного человека, а потом убить его, поскольку был хозяином жизни и смерти многих тысяч других людей. Поэтому считаю вполне обоснованным использование понятия «некросадист» для обозначения людей, склонных и к садизму, и к некрофилии. Типичным некроса-дистом был Сталин, которому доставляло удовольствие и заставлять страдать других людей, и убивать их, создавая ощущение всемогущества. И он на самом деле был всемогущ, вызывая восторг у своего духовного собрата Гитлера. Некро-садистами, несомненно, являются сексуальные маньяки, которые сначала мучают, а затем убивают своих жертв.

Вернемся к мотивации садизма. Для ее понимания важно отметить, что садист боится неожиданных поворотов в своей жизни, поскольку они грозят ему потерей объекта его агрессии. К этому объекту он жестко привязан и одновременно боится всего нового и чужого, как боится и того, кто стоит выше его по служебной лестнице или в неформальной групповой иерархии. Поэтому потребность в садизме и возможность ее удовлетворения выступают едва ли не единственными способами связи с жизнью, которую он боится. Иными словами, садист является зависимой личностью, точнее, он зависит от собственного поведения, а поведенческая зависимость вообще отнюдь не редкое явление как с положительными, так и с отрицательными знаками. Если человек зависит только от собственного поведения, а поведение порицаемо, это приводит его к отчуждению, причем очень значительному.

Все сказанное дает основание думать, что главный мотив садизма - преодоление страха, при этом очень мощного, очень глубокого и практически бессознательного. Сами садисты обычно совершенно не могут разъяснить, почему они совершали свои чудовищные преступления. Об этом говорит мой клинический опыт исследова-

ния садистских убийц, в том числе сексуальных маньяков, а их было много десятков. Об этом говорят и материалы судебного процесса над маршалом де Рэ во Франции (XV век). На вопросы судьи: исходя из каких мотивов, с какими намерениями и с какой целью он убивал своих жертв, обвиняемый мог только пояснить, что совершил эти преступления, следуя своему воображению, а не чьим-то советам, согласно своему собственному рассудку, стремясь лишь к наслаждениям и плотским утехам. Эти слова де Рэ Батай комментирует так, что виновному не нужно было постигать или открывать источники своих преступлений. Его преступления были тем, чем был он сам до такой степени, что он не помышлял ни о чем другом12. Де Рэ был повешен, а затем - сожжен.

Итак, садизм есть причинение страданий другому ради получения удовольствия. Могут причиняться страдания при совершении корыстных преступлений, выступая в качестве способа достижения желаемого результата, но обязательно должен быть умысел относительно страдания. Если умысла нет, то садизм исключается.

Таким образом, садизм имеет важное значение для уголовного закона и его применения. Уголовный кодекс Российской Федерации в качестве квалифицирующего обстоятельства предусматривает совершение убийства, умышленного причинения тяжкого и среднего вреда здоровью с особой жестокостью. Особая жестокость, по мнению отечественных исследователей, представляет собой причинение чрезмерных страданий потерпевшему. Садизм может иметь место при истязаниях и нанесении побоев, клевете и оскорблениях, надругательстве над телами умерших и местами их захоронения, жестоком обращении с животными. Не исключен садизм при совершении краж, грабежей и разбоев, если при этом намеренно похищаются предметы, имеющие особое значение для потерпевшего как память об усопшем близком или значимой дате в егожизни.

Садизм неискореним. Он был и будет всегда, но его масштабы, пораженность им общества всегда будут меньше, даже значительно меньше при демократическом строе, безусловном уважении прав, свобод чести и достоинства личности, взаимном доверии между людьми, их уверенности в том, что они непременно будут защищены законом, государством, общественными организациями, что они всегда смогут найти правду в суде.

12 См.: Батай Ж. Процесс Жиля де Рэ / Пер. с франц. И.А. Болдырева. М.: Kolonna Publications, 2008. С. 19.