CC BY
24
С ЮБИЛЕЕМ!
В 2006 г. исполняется 60 лет со дня рождения и 35 лет научной и педагогической деятельности Юрия Дмитриевича Кузина - доцента кафедры философии Ивановского государственного энергетического университета, члена оргкомитета Соловьевского семинара и постоянного автора «Соловьевских исследований».
Редколлегия «Соловьевских исследований» сердечно поздравляет Юрия Дмитриевича с юбилеем и желает ему творческих успехов в научной и преподавательской деятельности.
Ю.Д. КУЗИН
Ивановский государственный энергетический университет
ПОИСКИ «ВСЕОБЩЕГО ВЕЧНОГО СЧАСТЬЯ» Н.Г. ГАРИНА-МИХАЙЛОВСКОГО И ИДЕЯ ГУМАНИЗМА В ФИЛОСОФИИ B.C. СОЛОВЬЕВА
В ряду отечественных писателей XIX века Николаю Георгиевичу Михайловскому (Н. Гарину) принадлежит особое место. Дворянин по рождению (8 февраля 1852 г.), сын боевого генерала, он пополнил замечательную плеяду русских демократических писателей конца XIX - начала XX века. Инженер - путеец по образованию, Н. Гарин-Михайловский строит дороги в Болгарии, Бессарабии, Батуме, на Урале, проводит дорожные изыскания в Татарии и Сибири, совершает кругосветное путешествие. Во время русско-японской войны он находится в Маньчжурии, где собирает богатый материал о военных действиях и о самой стране («Дневник во время войны»). В 1905 году он снова в Сибири, затем - в Петербурге, охваченном революционными событиями. 27 ноября 1906 г. Н. Гарин-Михайловский за письменным столом скончался от паралича сердца, прожив только 54 года...
Талант инженера он совмещал с деятельностью по внедрению в России интенсивного сельскохозяйственного производства (на базе собственного имения в Бугурусланском уезде Самарской губернии), а самое главное - с публицистической и литературно -художественной деятельностью, принесшей ему прижизненную
признательность и славу. Крупнейшее произведение Н. Гарина-Михайловского - тетралогия «Из семейной хроники», состоящая из повестей «Детство Тёмы» (1892), «Гимназисты» (1893), «Студенты» (1895), «Инженеры» (1906). С повести «Детство Тёмы» Н. Гарин-Михайловский начал свой путь в русскую литературу; книгой «Инженеры» он этот путь достойно завершил.
Его биографы отмечают необыкновенную работоспособность и поистине любовное отношение к труду: спал он не более четырех часов в сутки, остальные двадцать часов были посвящены исключительно работе (невольно вспоминаются слова Наполеона о том, что мужчине, желающему добиться в жизни чего-то значительного, необходимо уделять сну четыре часа, не более). Работал Н. Гарин-Михайловский не ради отвлеченных идеалов или стремления к амбициозному самоутверждению, но во имя усовершенствования действительности, ориентируясь на будущее, достойное великого народа. Устами героя рассказа «Вариант» (1888) инженера Кольцова Н. Гарин-Михайловский говорит о себе самом: «Да, нет выше счастья, как работать на славу своей отчизны и сознавать, что работой этой приносишь не воображаемую, а действительную пользу. Это - жизнь, это -напряжение. Пусть проходит молодость с ее радостями любви, что жалеть о них, когда радости эти сменяются более высшими наслаждениями, сознанием делаемой пользы, сознанием, что заслужил право на жизнь»1.
Этот краткий биографический экскурс необходим для того, чтобы оправдать тему данной статьи. Действительно, соизмерять можно если не равновеликие, то хотя бы подобные друг другу фигуры. В настоящем случае речь идет о выдающемся писателе и знаменитом философе, которые соизмеримы не только устремленностью своих идеалов в совершенное будущее, но и своими чисто человеческими достоинствами, которые являют собой русского человека, так сказать, с точки зрения наивысшего развития его нравственных сил. К тому же это были современники: Вл. Соловьев годом моложе, и умер он шестью годами раньше Н. Гарина-Михайловского. Конечно, между ними не могло не быть много общего; нас прежде всего интересует гуманистическая направленность, гуманистический пафос их творческой жизни и литературного наследия.
Исходя из общего понимания гуманизма как веры в человека, Н. Гарин-Михайловский и Вл. Соловьев строят свои гуманистические концепции в разных мировоззренческих плоскостях. Если религиозный гуманизм Вл. Соловьева приводит его к выводу, что «истинный гуманизм есть вера в Богочеловека»2, то светский гуманизм Н. Гарина-Михайловского направлял его к поискам тех общественных факторов, тех социально-нравственных сил, которые, по его мнению, формируют человека как гражданскую личность.
Разумеется, религиозный гуманизм Вл. Соловьева где-то смыкался с гуманизмом светским и даже отчасти затушевывался какими-то его мотивами; нечто аналогичное происходило и со светским гуманизмом Н. Гарина-Михайловского, воспитанного в традициях православного христианства и испытавшего влияние идейной борьбы своей эпохи. И Вл. Соловьев, и Н. Гарин-Михайловский, перефразируя слова Гегеля, в одинаковой мере ощущали в себе чувство нетерпения и страдания, но не от того, что они наблюдали в окружающей их настоящей жизни, а оттого, что эта жизнь не была такой, какой она должна быть. Но ведом ли был им тот самый гуманизм, о котором они говорили и в который так страстно верили? Ответим на этот вопрос словами блистательного француза Ж. Гюйо: «Человек не искал бы нравственности, свободы - если бы он их не нашел; он не требовал бы их, если бы до известной степени не владел ими; они не озабочивали бы его, если бы не были в нем самом как идея - сила, как плодотворное желание, которое, достигая полного самосознания, может мало - помалу стать и реальностью»3.
Да, они нашли то, что искали; но ищут ли окружающие их люди тот идеал человечности, который на миг открылся их внутреннему взору и как тень отразился в действительности? В повести «Гимназисты» Н. Гарин-Михайловский отмечает желание гимназистов-старшеклассников искать «правды и идеалов», но похоже, что уже само желание становится заслугой и превращается в самодостаточную ценность, а лавры одного лишь желания - это никогда не зазеленеющие сухие листья, лишенные жизненной влаги. Говоря о центральном герое своей тетралогии - Карташёве, - Н. Гарин замечает, что «...его отчаяние о неразвитии подымает весь вопрос о студентах и гимназистах выше
кружковщины: выходит (для меня по крайней мере), что прямо выгодно для общества уже в гимназии давать людям устойчивое развитие, а иначе одного толкнет в одну крайность, другого - в другую, а руля все - таки (истинного развития) ни у тех, ни у других нет...»4. Надо сказать, что и критика была согласна с мнением автора, отмечая оторванность от жизни и отвлеченность идеалов большинства представителей современной ей молодежи. «Они и гуманны. - писал П. Николаев, - и, пожалуй, правды и идеалов ищут. Но в этом искании они бродят без руля и ветрил; этот идеал не имеет никакой определенной и конкретной формы; жизни они, понятно, не знают (на то они и юноши), но они не знают также, с какой стороны и с какими требованиями подойти к жизни. При подобном смутном гуманитарном идеале такие юноши составляют легкую добычу для жизни.».5
Если Вл. Соловьев рассматривает проблему человека в отвлеченном виде как проблему чисто философскую, то Н. Гарин-Михайловский берет эту проблему «без всяких теорий, в живых, конкретных примерах правдивого изображения детской души»6. В «Гимназистах» предметом рассмотрения является «век юный, прелестный», то есть та полоса человеческой жизни, когда закладывается фундамент будущего человека. И речь идет не об одной только личности, а о целом поколении, представители которого, самые различные внешне и внутренне, по темпераменту и характеру, возможностям и стремлениям юноши и девушки, проходят перед читателем веселые и жизнерадостные - и все «обреченные». Собственно, читатель видит перед собой «безликие индивидуальности», так как их индивидуальность условна: она заключается, пожалуй, лишь в чисто внешних отличиях и в большей или меньшей ловкости, которые они используют в борьбе за существование.7 Кто же несет ответственность за эту «обреченность» молодого поколения, еще не успевшего как следует оглянуться вокруг себя и развернуться для подлинной жизни? Семья и школа. Так считал Н. Гарин-Михайловский, так полагали и более проницательные из современных ему критиков.
Однако и семья, и школа основывают свою воспитательную систему на религиозных принципах. Вот характерный эпизод общения матери - Аглаиды Васильевны (прототипом была мать Н.
Гарина-Михайловского Глафира Николаевна) с сыном Тёмой (прототипом является сам писатель):
«Он в спальне у матери.
Только лампадка льет из киота свой неровный, трепетный свет, слабо освещая предметы.
... Мать встала, подошла к киоту, вынула оттуда распятие и села опять возле окна.
- Кто это?
- Бог.
- Да, Бог, который принял вид человека и сошел с неба на землю. Ты знаешь, зачем Он пришел? Он пришел научить людей говорить и делать правду. Ты видишь, у Него на руках, на ногах и вот здесь кровь?
- Вижу.
- Эта кровь оттого, что Его распяли, то есть повесили на кресте; пробили ему гвоздями руки, ноги, пробили ему бок, и он умер от этого. Ты знаешь, что Бог все может, ты знаешь, что Он пальцем вот так пошевелит - и все, все мы сейчас умрем и ничего не будет: ни нашего дома, ни сада, ни земли, ни неба. Как ты думаешь теперь, отчего он позволил себя распять, когда мог бы взглядом уничтожить этих дурных людей, которые его умертвили? Отчего?
Мать замолкла на мгновение и, выразительно, мягко заглядывая в широко раскрытые глаза своего любимца - сына, проговорила:
- Оттого, что Он не боялся правды, оттого, что правда была Ему дороже жизни, оттого, что Он хотел показать всем, что за правду не страшно умереть. И когда Он умирал, он сказал: кто любит Меня, кто хочет быть со Мной, тот должен не бояться правды. Вот когда ты подрастешь и узнаешь, как люди жили прежде, узнаешь, что нельзя было бы жить на земле без правды, тогда ты не только перестанешь бояться правды, а полюбишь ее так, что захочешь умереть за нее, тогда ты будешь храбрый, добрый, любящий мальчик.»8.
Казалось бы, такое воспитание должно было дать положительные всходы. На деле все оказывается далеко не так. На похоронах своего гимназического товарища Беренди (по прозвищу Диоген) Карташев мучительно размышляет: «Бедный Берендя немногого искал в жизни и того не нашел. Отчего это так люди
устроены, что над ними столько зла делают? И разве нельзя так, чтобы зла этого не было? .Если бы я мог, я бы пришел к государю и сказал: «Государь, я хочу для тебя умереть, я буду до последней капли крови служить тебе верой и правдой, позволь мне только тебе всю правду говорить»9. Говоря другими словами, Н. Гарин-Михайловский ставит очень острую для своего времени проблему: какова причина низкого умственного и нравственного развития современной ему молодежи, почему она столь ленива («инертна»), оторвана от живой действительности, пребывает в мире иллюзий и абстракций, почему живые интересы и стремления подменяются у нее безжизненными и вялыми паллиативами, почему у молодого человека нет «путеводной звезды»?
Ту же самую проблему ставит и Вл. Соловьев, но средствами философского дискурса. Моральную нищету общества он объясняет грехопадением. Цивилизация лишь подчеркивает несостоятельность нашей жизни. Должная жизнь определяется совестью, но совесть заглушается чувственными побуждениями. Более того, совесть не дает возможности одержать победу над злом. Истинное благо дается через благодать; путь к благодати прежде всего лежит через молитву.
Разлад с традициями начинается у Артемия Карташева уже в гимназии. После успешно выдержанных экзаменов он приходит домой и сообщает домашним о своих успехах.
« - Слава Богу, - и мать медленно перекрестилась. - Перекрестись и ты, Тёма.
Но Тёме показалось вдруг обидным креститься: за что? он столько уже крестился и всегда, пока не стал учиться, резался.
- Я не буду креститься, - буркнул обиженный Тёма.
- Тёма, ты серьезно хочешь вогнать меня в могилу? - спросила его холодно мать.
Тема молча снял шапку и перекрестился»10.
В повести «Гимназисты» приводится эпизод сдачи Карта-шевым последнего экзамена в гимназии. Позиция матери здесь уже иная: проницательная Аглаида Васильевна замечает, что с ее обожаемым сыном не все в порядке. Она смотрит в лицо сына. «Это было мертвенно бледное лицо с полузакрытыми, безжизненными глазами, такое вымученное и изможденное, что сердце матери сжалось от боли. Так бесконечно дорог он был ей
и так бесконечно жаль было его в эту минуту: сколько мученья, неправды... Ведь этот человек был ее сын, сын, для которого мечтала она же когда-то небо достать! Что испытал он, что выстрадал бессознательно в этой каторге непередаваемых мелочей, называемой обучением ума и воспитанием души?!
- О, бедный, бедный мой мальчик! - И Аглаида Васильевна горячо целовала лицо и глаза сына.
- Нет, нет, поезжай в Петербург, - заговорила она, когда Карташев немного оправился и перешел на диван. - И я, может быть, также виновата, тоже помогала коверканью! ...Ах, как мне ясна вдруг стала вся эта уродливая картина нашей жизни. О, какая гадость. сколько лжи, фальши.
Карташев утомленно слушал.
- Гадость, мама! - произнес он, и слезы закапали у него из
глаз. - Ах, как хотелось бы быть честным, хорошим, безупреч-
11
ным .
В своей тетралогии Н. Гарин-Михайловский показывает, как в условиях современной ему общественной жизни, под влиянием системы школьно - семейного воспитания калечится человеческая личность, как в ней с детства атрофируются потенциальные положительные моральные качества, как массовым тиражом порождаются «безликие индивидуальности», о которых в свое время писал A.C. Пушкин:
«Цели нет передо мною:
Сердце пусто, праздней ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум»12.
Для понимания гуманистической концепции писателя очень важен образ матери Карташева, Аглаиды Васильевны. Она в равной мере не приемлет ни армейских выходок своего мужа, ни крайностей гимназических порядков. После наказания восьмилетнего Тёмы она с негодованием говорит мужу:
«- И это воспитание?! Это знание натуры мальчика?! Превратить в жалкого идиота ребенка, вырвать его человеческое достоинство - это воспитание?!»13.
После встречи с директором гимназии она пребывает в смятении чувств:
«Убийственное равнодушие. Общие соображения?! Точно это общее существует отвлеченно, где-то само для себя, а не для тех же отдельных субъектов. Точно это общее, а не они сами, со временем станет за них в ряды честных, беззаветных работников своей родины. Точно нельзя, не нарушая этого общего, не топтать в грязь самолюбия ребенка»14.
Тем не менее, как это ни парадоксально, цель матери Карта-шева - воспитать человека, интегрированного в тоталитарную монархическую систему, чуждую новым веяниям, духу критицизма и рационального сомнения. Аглаида Васильевна говорит Тёме:
«- Ты большой уже мальчик, тебе десятый год. Один мальчик в твои годы уже царем был.
Глаза Тёмы широко раскрылись.
- А я когда буду царем? - спросил он, уносясь мыслью в сказочную обстановку Ивана-царевича.
- Ты царем не будешь, но ты, если захочешь, ты можешь помогать царю. Вот такой же мальчик, как ты.
И Тёма узнал о Петре Великом, Ломоносове, Пушкине. Он услышал коротенькие стихи, которые мать так звучно и красиво прочла ему:
Сети рыбак расстилал по брегу студеного моря:
Мальчик ему помогал. Мальчик, оставь рыбака!
Сети иные тебя ожидают,
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям»15.
А отец перед смертью говорит Тёме: «Если ты когда-нибудь пойдешь против царя, я прокляну же бя из гроба.»16.
Конфликты, неизбежно порождаемые жизнью, разрешаются в этих условиях людьми, являющими собой образец нравственной добродетели (к примеру, так устраивается судьба семьи бедного учителя Бориса Борисовича Кнопа, с помощью «добрых» и «умных» людей)17. Семья Карташевых нередко прибегает к нравственным компромиссам, которые незаметно внешне, но существенно внутренне влияют на характер и мировоззрение подростка. Подобно «блудному сыну» из евангельской притчи, Тёма раз от разу уходит из лона родного семейства к поискам «истины» и «правды», но каждый раз возвращается в это привычное лоно по той простой причине, что у него нет ясного представления о том, что он ищет: окружающая его духовная
атмосфера не приучила его к самостоятельности мысли и поступка, постоянно толкала его к конформизму и примирению с действительностью.
Как советует в подобных случаях поступать философ? «По Соловьеву, - отмечает М.И. Дробжев, - все основы личной религии сводятся к трем моментам: молитве, милостыне и посту. Однако в этой триаде совершенно выпадает, а только называется помощь людям. Она не раскрывается. Молитва же и пост в основном направлены человеком на себя, исполнение их является пассивным, оно не ведет к исправлению злой и созиданию действительной жизни, а только призвано содействовать исправлению каждого человека»18. Герои Н. Гарина-Михайловского желают не только самосовершенствоваться; они интуитивно ощущают необходимость выхода на авансцену истории, сопряжения с социумом, максимального погружения в общественный континуум.
Но далее Вл. Соловьев дает совет, заставляющий вспомнить Л. Толстого: «Лучшие люди, видящие на других и на себе чувствующие общественную неправду, должны, соединившись, восстать против нее и пересоздать общество по-своему»19. Чтобы глубже понять и вернее оценить смысл этого высказывания, следует вспомнить так называемую теорию «малых дел», которая была весьма широко распространена в интеллигентской среде последних десятилетий XIX века. Люди, разделявшие эту теорию, доказывали, что «наше время - не время великих задач», что история «не говорит» в их эпоху, а лишь «тихо шепчет», что утилитаризм дня настоящего может вполне успокоить «больную» совесть «слабого» человека. Н.Г. Гарин-Михайловский, находясь на позициях демократического просветительства, вместе с тем, подобно Вл. Соловьеву, умел видеть за конкретным практическим делом определенную историческую перспективу, отвергая узкое делячество, культуртрегерство в его обычном понимании и стремился видеть, как писал В.Г. Короленко, «огоньки». В своей новелле, а точнее - стихотворении в прозе, под одноименным названием, Короленко вспоминает, как пришлось ему плыть как-то давно темным осенним вечером по угрюмой сибирской реке, и вот впереди мелькнул огонек. «Свойство этих ночных огней - приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своею близостью. Кажется, вот-
вот еще два-три удара веслом, - и путь кончен. А между тем -далеко!...». Завершается этот этюд следующими словами:
«Мне часто вспоминается теперь и эта темная река, затененная скалистыми горами, и этот живой огонек. Много огней и раньше и после манили не одного меня своею близостью. Но жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла.
Но все-таки. все-таки впереди - огни!...»20
Как выдающихся представителей русской интеллигенции 80-90-х годов XIX века, и Вл. Соловьева, и Н. Гарина-Михайловского отличали эти качества: страстное желание видеть «огни» будущего и ради этого в настоящем неустанно «налегать на весла». Правда, в отличие от Вл. Соловьева, сдержанно относившемся к рационализму, сциентизму и техницизму XIX века, Н. Гарин-Михайловский главную задачу эпохи видел в техническом прогрессе, который осуществляется научно-технической интеллигенцией при непосредственном участии самых широких слоев общества. «Мы должны показать Западу, - говорил Н. Гарин-Михайловский устами одного из своих героев, - что мы, русские инженеры, способны не только воспринимать его великие идеи, но и культивировать их в условиях русской жизни. А это, в свою очередь, покажет на достаточную подготовку к самостоятельному творчеству. И, как некогда Ермак искупил свою и товарищей своих вину, так и мы, инженеры, дешевой постройкой должны искупить нашу невольную вину перед родиной»21.
В 1896 году Н. Гарин-Михайловский написал документальный рассказ «Жизнь и смерть», посвященный памяти земского врача Самарского уезда К.И. Колпина. Этот рассказ многое проясняет в идейной, гуманистической позиции Н. Гарина. Чем жил тяжело больной, умирающий человек, не имеющий ни семьи, ни состояния? Писатель отвечает: «... он жил своими идеалами, и эти идеалы давали ему силы. Идеалы лучшей жизни, более справедливой и более равноправной»22. Чем же вырабатывается этот дух, на какой почве он формируется? «Не поколения, а тот дух, который несет с собой культура, то служение общественному долгу, на которое она одна вооружает вас, те идеалы, которые несет она в себе, которые одни могут вдохнуть энергию
и веру в жизнь»23. Описывая подвиг начальника североамериканской экспедиции Дюлонга, Н. Гарин замечает:
«Великий человек двигался до последнего мгновения. Вечно вперед.
Да, вперед, но не назад, не туда, куда зовет граф Л.Н. Толстой, куда когда-то звал людей так заманчиво Жан-Жак Руссо, о котором Вольтер говорил:
«Читая Руссо, так и кажется, что уже растут лапки, на которых, став на четвереньки, побежишь назад в лес... но не побежишь».
Нет, там позади лес, дебри, голод и холод.»24.
Позднее, в очерке под названием «В сутолоке провинциальной жизни. 1886 - 1896» он, вспоминая К.И. Колпина, уже по другому оценивает роль таких подвижников в российской действительности:
«На ленте лихушинского венка стояла китайская пословица: «От одного хорошего человека и весь мир лучше делается». Геннадьич (студент - народник. - Ю.К.) был страшно огорчен этой надписью:
- Все настроение мне Лихушин испортил, - жаловался он. -И что он хотел этим сказать? Что делу может помочь деятельность таких культурных одиночек? Глупо и пошло. Без всякой там идеи я всей душой был расположен к Константину Ивановичу, но если это герой, который нам нужен. Лучше уж никакого. »25.
У Вл. Соловьева и Н. Гарина-Михайловского мы видим максимализм конечной цели и известную ограниченность социально-политических убеждений, связанную с их мировоззренческими установками; темперамент борцов и стремление к классовому миру; нравственное и гражданское подвижничество и определенную отстраненность от широкого общественного движения за демократические права и свободы. Несмотря на эти противоречия, во многом объяснявшиеся «духом эпохи», в их деятельности ясно и отчетливо виден гуманизм и пафос общественного негодования, которые временами носят поистине пророческий характер. Девизом их жизни вполне могли бы стать возвышенные слова поэта-моралиста Анри Амиеля (1821 - 1881), которые Н. Гарин-Михайловский сделал эпиграфом своего эссе «Жизнь и смерть»:
«Не тяготиться, не остывать, быть терпеливым, отзывчивым, добродушным, торопиться любить, в сознании, что уже
26
стоишь у порога вечности, - вот в чем долг» .
1 Гарин-Михайловский Н.Г. Собр. соч. В 5 т. Т. 3. М.: Гослитиздат, 1957. С. 175.
2 См.: Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 314 - 315.
3 Разум сердца: Мир нравственности в высказываниях и афоризмах / Сост. В.Н. Назаров, Г.П. Сидоров. М.: Политиздат, 1990. С. 529.
4 Гарин-Михайловский Н.Г. Собр. соч. Т.1. С. 514 - 515.
5 Там же. С. 514.
6 Там же. С. 510.
7 Там же. С. 515.
8 Там же. С.84, 86.
9 Там же. С. 489.
10 Там же. С. 186.
11 Там же. С. 500 - 501.
12 Пушкин А. С. Стихотворения. В 3т. Т.1. Л.: Гослитиздат, 1949. С. 293.
13 Гарин-Михайловский Н.Г. Собр.соч. Т.1. С. 77.
14 Там же. С. 127.
15 Там же. С. 110.
16 Там же. С. 196.
17 Там же. С. 147, 153.
18 Дробжев М.И. Идея гуманизма в философии Вл. Соловьева // Со-ловьевские исследования: Период.сб.науч.тр. Вып. 4. Иваново, 2002.
С. 127 - 128.
19 Соловьев B.C. Три речи в память Достоевского // Соловьев Вл. Соч. в 2 т. Т.2. М., 1988. С. 297.
20 Короленко В.Г. Избранные произведения М.: Гослитиздат, 1947. С. 386.
21 Гарин-Михайловский Н.Г. Собр.соч. T.3. С. 175.
22 Там же. Т.4. С. 70.
23 Там же.
24 Там же. С.74.
25 Там же. С. 426.
26 Там же. С. 68.
