CC BY
58
На слова Левина о том, что не стоит торопиться с продажей, Степан Аркадьич отвечает:
«- Помилуй, - с удивлением сказал Облонский, - ведь я слово дал» [4, с. 188].
Следует сказать, что негативное изображение купеческих нравов в целом не ново, и в данном случае Толстой скорее придерживается литературной традиции, которая начала складываться в литературе XVIII века (В.П. Колычев, О. Чернявский, И.А. Крылов) и получила продолжение в творчестве А.Н. Островского, Н.С. Лескова, а позже А.П. Чехова и др.
Как было уже отмечено ранее, очень часто в ситуации общения приветствие и прощание определяют начало и конец коммуникативного процесса, тем самым образуя этикетную пару. В данном эпизоде финал остается открытым, прощание опускается Толстым. Причина понятна: между купечеством и дворянством на данном этапе не были найдены точки соприкосновения. И в данном деле-торге последнее слово остается за купцом:
«- Ох, эти господа! - сказал он приказчику, -один предмет» [4, с. 188].
Как мы смогли убедиться, пристальное внимание к невербальным аналогам этикетных речевых жанров способно прояснить характер взаимоотношений между героями романа «Анна Каренина» и - в конечном итоге - глубже понять художественную концепцию гениального произведения, нацеленную на изображение эпохи всеобщего обособления.
Библиографический список
1. Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Собр. соч.: В 7 т. - М., 1997. - Т. 5.
2. Гусев Н.В. Лев Николаевич Толстой. - М., 1963.
3. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало Х1Хвека). - СПб., 2006.
4. Толстой Л.Н. Анна Каренина // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 22 т. - М., 1981. - Т. 8.
5. Розанна Казари. Об одном «архитектурном» мотиве в русской прозе XIX века // Тартуские тетради / Сост. Р.Г. Лейбов. - М., 2005.
УДК 82.09
Локша Анна Владимировна
кандидат филологических наук, доцент Дальневосточный государственный университет (г. Владивосток)
lgkihney@yandex.ru
ПОЭТИЧЕСКАЯ КОСМОЛОГИЯ В РАННЕЙ ЛИРИКЕ В. МАЯКОВСКОГО
Статья посвящена проблеме поэтической космологии в ранней лирике Маяковского. Рассматриваются магистральные космологические образы и реконструируются скрытые мифологические мотивы и сюжеты. Большое внимание уделяется типологическим связям, возникающим между символизмом и футуризмом.
Ключевые слова: космология, солярные образы, символ, звезды, поэтическая семантика, архетип, пространство, модель мира.
Под «поэтической космологией» понимается структура художественного мира, которая выстраивается в той или иной творческой парадигме. Эта модель мира реализуется в частных миромоделях поэтов, принадлежащих этой парадигме, и относится к ним как общее к частному. Поэтому, для того чтобы реконструировать основные онтологические параметры этой модели мира, необходимо выявить ее частные воплощения на уровне индивидуальных поэтик.
Развитую поэтическую космологию находим в творчестве В.Маяковского. Это объясняется тем, что в основе футуристической картины мира лежат, как уже было давно отмечено исследова-
телями, архаические космологические модели. Так, Б. Гройс отмечал, что новизна футуристов -кажущаяся, ибо под ней скрывается стремление к мифопоэтической архаике [см.: 1]. Отсюда и проистекает значимость и важность космического начала для футуристической поэзии. В футуризме создается своеобразная «архаико-современ-ная» модель мироздания, ориентированная на определенные мифопоэтические каноны.
Из изобилия космологических и космогонических мифологем в футуристическую мифопо-этику вошли вполне определенные мифопоэтические конструкции. Так, прежде всего, обращает на себя внимание, что они имеют языческую дохристианскую подоплеку. Если у символистов
© Локша А.В., 2010
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 20101
астральные образы были знаком иных, духовных миров, то в лирике Маяковского «небо спускается на землю». Это связано, с одной стороны, с общей мировоззренческой установкой поэта, а с другой - с общей спецификой футуристического искусства, ориентированного, в противовес символизму, на «материализацию» духовных сущностей. На уровне поэтики эти установки проявляются в мотиве отелеснивания астральных образов, принадлежащих к «космическому» верху. Ср., например, появление этого мотива в раннем стихотворении:
Угрюмый дождь скосил глаза.
А за
решеткой
четкой
железной мысли проводов -перина.
И на нее
встающих звезд
легко оперлись ноги [3, с. 43-44].
У звезд здесь появляются «ноги», что, по сути, представляет собой образ-катахрезу, метафору с нарушенным внутренним семантическим согласованием. Подобная трансформация может объясняться несколькими факторами. Во-первых, в качестве главной мировоззренческой установки футуризма выступает антитрадиционализм, что предполагает инверсию знаков предшествующей литературной традиции. Эта инверсия приводит к наполнению традиционно высоких образов низкой семантикой (ср., например, название коллективного сборника футуристов «Дохлая луна»). Однако эпатаж - всего лишь «внешнее» объяснение. Существует еще и внутренний семантический фактор, связанный с подобным отелесниванием мифологем, - фактор мифа. И в самом деле, основной особенностью любого мифологического мышления является его материально-телесная, чувственная выраженность. Так, А.Ф. Лосев указывает на то, что миф «не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь. Для мифического субъекта это есть подлинная жизнь, со всеми ее надеждами и страхами, ожиданиями и отчаянием, со всей ее реальной повседневностью и чисто личной заинтересованностью. Миф не есть бытие идеальное, но - жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная действительность» [2, с. 400]. Таким образом, футури-
стический эпатаж, проявляющийся в «дискредитации» традиционно высоких астральных образов, имеет под собой мифологическую подоплеку. На это указывает, кстати, придание качества телесности другим образам уже в позднем творчестве Маяковского.
Астральные образы у раннего Маяковского могут не только отелесниваться, но также и овеществляться, что, впрочем, тоже указывает на смену оценочных ориентиров. Вот, например, как у Маяковского в том же стихотворении предстает заря - образ, обладающий высокой аксиологической значимостью для символистов:
За гам и жуть взглянуть отрадно глазу: раба крестов
страдающе-спокойно-безразличных,
гроба
домов
публичных
восток бросал в одну пылающую вазу. (С. 44) Здесь мы подходим к очень важной системно-семантической связи, являющейся устойчивой для ранней лирики Маяковского: астральные образы в его ранней поэзии практически всегда связаны с хронотопом города. И поскольку город - это «многоголовое чудовище», представляющее собой уменьшенную модель мира, постольку и астральные образы, входя в смысловые корреляции с городскими реалиями, принимают на себя отрицательный аксиологический груз. В данном случае образ зари связывается с «гробами публичных домов». Поэтому «огонь зари» - это не отстраненно мистический образ символистов, но, скорее, инфернальный образ, указывающий на дисгармонично устроенное мироздание - мироздание города.
Примечательно, что в лирике символистов небесные образы также были связаны с топосом города, но эта связь осуществлялась по принципу контраста. У Маяковского же астральная семантика, напротив, сополагается с урбанистическим комплексом в его негативном проявлении. Небо в городском топосе десакрализуется и соотносится даже с кабацкими мотивами (опять же, отметим, что в лирике, например, Блока эта связь тоже присутствовала, но там она получала иное аксиологическое содержание). Ср., например, в стихотворении «Вывескам»:
140
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
Когда же, хмур и плачевен, загасит фонарные знаки, влюбляйтесь под небом харчевен в фаянсовых чайников маки! (С. 46) Ресторанная тематика в соотнесении с астральными образами здесь вовсе не случайна. Мотив еды, поглощения - это мотив, связанный с сугубо материалистическим началом бытия. И здесь Маяковский контрапунктно сополагает два плана: низкий земной и высокий небесный. В результате этого соположения возникают необычные оригинальные метафоры, которые концептуализируют космологическую сферу астрального. Ср., например, в этом же стихотворении:
А если веселостью песьей закружат созвездия «Маги» -бюро похоронных процессий свои проведут саркофаги. (С. 46)
Наряду с материально-физиологической семантикой астральные образы в их соположении с городским пространством связываются с мотивом агрессии и разрушения физической целостности. Город, как чудовищный организм, распадается и умирает, причем иногда эти эсхатологические мотивы связываются с астральными образами, которые тоже наделяются функцией агрессии:
Где города
повешены
и в петле облака
застыли
башен
кривые выи... (С. 47)
Принцип соположения урбанистического и астрального рядов реализуется в стихотворении «Несколько слов о моей жене». В результате этого семантического соотнесения рождается целый ряд своеобычных метафор, причем в астральной метафорике в качестве второго плана выступает план урбанистический.
Морей неведомых далеким пляжем идет луна -жена моя.
Моя любовница рыжеволосая.
За экипажем
крикливо тянется толпа созвездий пестрополосая. Венчается автомобильным гаражом, целуется газетными киосками, а шлейфа млечный путь моргающим пажем украшен мишурными блестками. (С. 47) Здесь происходит такой же семантический перенос: «толпа созвездий пестрополосая» соотносится с экипажем и «автомобильным гара-
жом», а Млечный Путь оказывается украшенным «мишурными блестками». У Маяковского город -это пространство вещей, а не людей. При этом вещи настроены агрессивно по отношению к человеку. Поэтому астральные образы, включаясь в городской топос, тоже как бы овеществляются.
Однако центральным метафорическим сравнением оказывается эпатажное сравнение луны с женой. Возможно, что мировоззренческой подоплекой такого соотнесения «луна - жена» становится «комплекс гигантизма» лирического героя (ср., например, в другом стихотворении: «Земля! / Дай исцелую твою лысеющую голову.», с. 49). Однако следует сделать еще одно важное замечание, касающееся непосредственно образа луны. И.П.Смирнов, предприняв мифопоэтическую попытку прочтения стихотворения «Вот так я сделался собакой», отметил, что в качестве архетипического здесь предстает мотив оборотничества [см.: 4]. Отметим, что луна здесь является своеобразным индексальным знаком этого мотива. Ср.:
Ну, это совершенно невыносимо!
Весь как есть искусан злобой.
Злюсь не так, как могли бы вы: как собака лицо луны гололобой -взял бы
и все обвыл. (С. 66)
Возможно, что такую же скрытую индексаль-ную функцию лунная символика выполняет и в стихотворении «Несколько слов о моей жене». Здесь луна является знаком архетипического женского начала. Это значение, естественно, появляется в подтексте, что связано с его мифологической семантикой. С учетом этих подтекстовых мифопоэтических значений в цикле возникает интересный мифологический сюжет.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал в неба распухшего мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай!
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою дольней.
Это душа моя клочьями порванной тучи в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!» (С. 49) Таким образом, семантическая особенность астральных образов в лирике Маяковского, связанных с космическим верхом, заключается в том, что они большей частью служат материалом для
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
141
разнообразных метафор - в этом и состоит их главная функция в раннем творчестве поэта. Говоря иначе, они не выступают как самоценные образы, а служат своеобразными пейзажными «метами» урбанистического топоса. Другая функция астральных образов в лирике Маяковского, собственно онтологическая, репрезентирована в гораздо меньшей степени.
Библиографический список
1. Гройс Б. Русский авангард по обе стороны «Черного квадрата» // Вопросы философии. -
1990. - №11. - С. 67-73.
2. Лосев А. Ф. Диалектика мифа // Лосев А.Ф. Из ранних произведений. - М.: Правда, 1990.
3. Маяковский В. Соч. в 2 т. Т. 1. - М.: Правда, 1987. (В дальнейшем это издание цитируется в тексте статья с указанием страницы.)
4. Смирнов И.П. Место «мифопоэтического» подхода к литературному произведению среди других толкований текста (о стихотворении Маяковского «Вот так я сделался собакой») // Миф -фольклор - литература. - Л.: Наука, 1978. -С. 186-203.
УДК 882.09
Малкова Татьяна Юрьевна
Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
tymalk@mail.ru
БУЛГАКОВ И ГОГОЛЬ: ДЕМОНИЧЕСКИЕ ОБРАЗЫ И МОТИВЫ В РОМАНЕ «МАСТЕР И МАРГАРИТА»
Одной из особенностей поэтики романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» является тесная связь с русской классической литературой XIX века. В рамках данной работы рассматривается, как традиции Гоголя преломились в изображении Булгаковым демонических образов и мотивов.
Ключевые слова: демонические образы и мотивы, традиции Гоголя, мотивная структура, фольклорные элементы.
Современное литературоведение проявляет большой интерес к проблеме диалога культур. В этом отношении творчество М.А. Булгакова репрезентативно, поскольку тесная связь с русской классической литературой XIX века является одной из особенностей его поэтики.
Для булгаковедов давно решённым стал ответ на вопрос, почему писатель в своём творчестве обращался к Гоголю. Сам Булгаков в письмах неоднократно называет его своим учителем. По словам биографа писателя - П.С. Попова, «девяти лет Булгаков зачитывался Гоголем» [13, с. 535]. А в середине двадцатых годов автор «Мастера и Маргариты» скажет: «Из писателей предпочитаю Гоголя, с моей точки зрения, никто не может с ним сравняться» [14, с. 360]. Булгакова волновали как различные стороны гоголевского наследия, так и личность великого предшественника. Его объединяла с Гоголем та поразительная наблюдательность, которая слишком часто переступала грани реалистической прозы. И тогда живой быт со всем чёрточками подмеченного превращался в фантасмагорию. Недаром В. А. Каверин
подметил, что у Булгакова в любую минуту может возникнуть гоголевский «Нос» [7, с. 88]. Но самосознание Михаила Афанасьевича - самосознание не ученика, а наследника, продолжателя традиций, которые своеобразно преломились и в творчестве Булгакова в целом, и в «Мастере и Маргарите» в частности.
Если говорить о последнем романе Булгакова, то, как верно отметила М.Г. Васильева, «традиции Гоголя в романе «Мастер и Маргарита» охватывают все смысловые уровни художественного текста» [3, с. 13]. В рамках данной работы мы рассмотрим, как гоголевское «присутствие» отразилось в демонических образах и мотивах романа Михаила Булгакова.
Демонологическая линия в романе наиболее тесную связь обнаруживает с «Вечерами на хуторе близ Диканьки». Весь сонм упырей, ведьм, русалок, чёрных котов, появляющихся на страницах булгаковского романа, не раз встречался нам в гоголевских повестях. Вспомним сцену из романа Булгакова, когда Маргарите в лунную майскую ночь оказывают торжественный приём «прозрачные русалки», «нагие ведьмы» [2, с. 609]. Этот
142
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 2, 2010
© Малкова Т.Ю., 2010
