CC BY
25
О. В. Попова
ПОЧЕМУ РОССИЯ — «НЕСВОБОДНАЯ СТРАНА», ИЛИ О ТОМ, «КАК НАС ПОСЧИТАЛИ»...
Часть 1
... А судьи кто?
А. С. Грибоедов
Введение
Данная статья является вводной к серии публикаций, посвященных возможности использования в политическом анализе индексов. Ее цель — исключительно ознакомительная, хотя на этих немногих страницах обозначаются важные методологические вопросы, имеющие отношение к политической компаративистике. На наш взгляд, необходимо привлекать внимание исследователей к такому инструменту политологического анализа, как индексы. В данной статье мы ставим следующие задачи: показать сильные и слабые стороны часто упоминаемых в политической экспертизе индексов, возможности их использования в идеологических целях, например для ведения информационной войны.
Политические аналитики легко жонглируют цифрами (процентами или абсолютными показателями) или, если даже используют индексы, легко перескакивают к интерпретации (подчас спекулятивной), не задумываясь о том, насколько корректны по способам построения и включенным индикаторам использованные ими индексы. Информация многих исследовательских центров, имеющих статус как правительственных, так и неправительственных, как коммерческих, так и некоммерческих и позиционирующих себя политически неангажированными, относительно положения России в сравнении с другими странами в последние 3-4 года звучит почти как сводка с поля боя.
Например, американский журнал "Forbes" включил Россию в список «Самых опасных точек мира-2006». По результатам исследований, проведенных крупными консалтинговыми фирмами "iJet Intelligent Risk Systems" и "Control Risks", журнал выбрал 14 государств с высокой степенью рисков в сфере политической нестабильности и личной безопасности, после чего соотнес эти данные с «путевыми предостережениями» Госдепартамента США. Хотя Россия совсем не вызывает беспокойства у этой структуры, в списке "Forbes" наша страна получила четыре балла «угрозы» по пятибалльной шкале.
© О. В. Попова, 2006
Даже у Грузии степень угрозы ниже (ее оценили на «тройку»). Самые плохие показатели только в Ираке, Афганистане, Сомали, Судане. В России бизнесменам, инвесторам и обычным туристам аналитиками этого популярного издания не рекомендуется посещать без принятия специальных мер предосторожности практически весь Северный Кавказ (Осетию, Кабардино-Балкарию, Дагестан, Ингушетию, Ставрополье, Карачаево-Черкесию). Самым опасным регионом России, по данным "Forbes", является, конечно, Чечня. Но даже по отчету, представленному газете "Newsweek" той же компанией "Control Risks", видно, что в Приднестровье, Палестине, Таджикистане и на Филиппинах угрозы даже выше чеченской (Оценка со стороны, 2006, с. 8).
По данным экспертных оценок за 2005 г., международная исследовательская организация "Freedom House" поставила Россию в один ряд с такими странами, как, например, Туркменистан (впервые Россию объявили с начала 1990-х годов «несвободной страной» в 2004 г.), но при этом объявила образцом демократии страны Балтии.
По индексу политической стабильности (по расчетам Дойче Банка на 2005 г., для России он составляет 59 пунктов, в то время как в среднем по странам с развивающимся рынком — 63) хуже России только Филиппины, что имело вполне серьезные экономические последствия — некоторые прямые иностранные инвестиции в российскую экономику были отложены.
В международной практике используется ряд показателей, отражающих определенные аспекты качества государственного управления. Основные показатели включают «Индекс восприятия коррупции» (ИВК), разработанный Транспаренси Интернэшнл (ежегодно осуществляет расчет ИВК по методологии, основанной на результатах ряда обследований). В 2004 г. Россия занимала 90-е место из 146 стран с баллом, равным 2,8 (в 2003 г. — 2,7) из 10 возможных баллов (более высокий балл соответствует более низкому уровню восприятия коррупции). В пятерку ведущих стран вошли Финляндия, Новая Зеландия, Дания, Исландия и Сингапур. По данным 2005 г., индекс восприятия коррупции в России резко повысился, и наша страна переместилась на 126-е место из 159, пропустив вперед такие государства, как Афганистан и Уганда (эти страны признаны менее коррумпированными!!!). Индексом восприятия коррупции в РФ в 2005 г. составил 2,4, что практически уравняло нашу страну с Непалом, Габоном, Коста-Рикой.
Используемые в политической науке индексы
Индексы1, согласно Большой советской энциклопедии, — это относительные величины, количественно характеризующие динамику совокупности, состоящей из непосредственно несоизмеримых единиц, или части такой совокупности. В современной сравнительной политологии используется более сотни различных индексов, позволяющих формально ранжировать различные государства в линейной системе координат и
1 Это определение применяется в статистике. Иные определения, приводимые в современных энциклопедиях, не соответствуют контексту использования системы индексов в оценке политических процессов.
рассуждать с помощью оценочных категорий «лучше — хуже», «больше — меньше» и т. д. В принципе все эти используемые индексы можно разделить по трем основаниям: а) тема (индексы оценки политического режима, индексы доверия, индексы социального благополучия и т.д.); б) источник информации для построения индекса (статистические данные, оценки экспертов, результаты опросов общественного мнения); в) способ построения индекса (расчетные, основанные на интеграции однородных или разнородных показателей, система начисления баллов, чаще всего — штрафных баллов).
Хотя в сравнительной политологии индексы стали использовать уже около шестидесяти лет назад (индекс протеста, ряд оценок степени демократичности политического режима1), особенно активно разрабатываются индексы в последние пятнадцать-двадцать лет (индекс человеческого развития, индекс политического риска, индекс свободы прессы, индекс восприятия коррупции, индекс политической конкуренции2 и т. д.). В зависимости от особенностей политических конфликтов в той или иной стране все чаще создаются специализированные индексы. Примером такого индекса является так называемый «индекс политической отзывчивости» (Макаров, Строде, Шр://шшш^1а1од1.!у/а|Ис!е.рЬр?8^=1881&!а=1), разработанный под конкретное эмпирическое исследование с целью определить, насколько граждане Латвии, прежде всего латыши, готовы поддержать конкретные политические требования, выдвигаемые большинством русскоязычных жителей этого государства, признанного все тем же «Домом свободы» образцовым демократическим государством — «свободной страной». Результаты исследования с использованием «индекса политической отзывчивости» показали, что «этнический вызов», потенциальная возможность этнической радикализации для латвийской демократии — весьма реальная проблема, но которую очень легко могут изменить грамотные действия политической национальной (т. е. латышской) элиты. Эта проблема не сводится к национальному популизму отдельных политиков или к неспособности «интегрироваться в национальное государство» отдельных «русскоязычных неграждан». Исследование показало, что абсолютное большинство латышей принимает русскоязычных, но только как конкретных (чаще — знакомых) людей, но при этом не считают их полноправными согражданами. Совершенно очевидно, что реальные и агрессивно проявляемые нетерпимость и пред-
1 Наиболее полно и подробно в русскоязычной политологической литературе инструментарий подсчета классических индексов демократии представлен в учебнике Л. В. Сморгунова по сравнительной политологии (см.: Сморгунов, 2003). Там рассмотрены такие индексы, как индексы Ванханена, Линца, Катрай-та, Нейбауэра, Джэкмана, Боллена, Джаггерса-Гарра, Арата, Коппидж-Райнике, Смита, Култера, Хьюмана, индекс институциональных факторов социальной политики государства А. Хикса, Дж. Мисра и Т. Нах Нг и др. Особое внимание, безусловно, в этом ряду заслуживает ежегодно рассчитываемый индекс «Дома свободы» (Freedom House), разработанный в 1973 г. Р. Гастилом. С «легкой руки» Майкла Макфола, эта организация отнесла Россию в 2004 г. к категории «несвободных стран» и подтвердила это в 2005 г.
2 Мы считаем, что в современной России этот индекс, активно используемый Т. Гурром, позволяющий оценить возможность обществу контролировать через партии государство, является важнейшим показателем политической организации общества.
рассудки в настроении «титульной нации» — ничуть не меньшая угроза для демократии Латвии, чем потенциальный политический радикализм «русскоязычных неграждан»1.
Другим примером такого «частного» политического индекса может служить индекс информационного благоприятствования (ИИБ), который рассчитывается на основе характера упоминаний о персоне (позитивный, негативный, нейтральный), значимости сообщения и влиятельности СМИ (т. е. речь идет об использовании количественно-качественного варианта контент-анализа). Например, рейтинги, построенные на базе данных мониторинга и анализа «Медиалогия» «Политики глазами СМИ», рассчитываются автоматической опНпе-системой по материалам 1500 крупнейших российских СМИ, включая ТВ, радио, прессу, информационные агентства и Интернет-издания. Подобные исследования имеют не праздный характер. Например, проведенные исследования российского телеэфира в преддверии выборов в Государственную думу 2003 г. и рассчитанные на их основе информационные индексы политических партий и политических лидеров не только показали приоритеты собственников телеканалов (абсолютно явные преференции были у «партии власти» и «страхующих» ее на выборах организаций — ЛДПР и «Родины»), но и удивительным образов совпали с «призовыми местами» партий, попавших в российский парламент.
Ситуация на следующий после выборов год изменилась, если верить этому же индексу, полученному Центром исследований политической культуры России (ЦИПКР) на основе контент-анализа 1229 средств массовой информации. Сохранилось значительное информационное преимущество партии и думской фракции «Единая Россия» (телесюжеты и публикации о «партии власти» превысили 43% от общего объема упоминаний всех парламентских партий; второе место получила КПРФ с 31% всех публикаций в прессе и на ТВ, но при этом «официальную оппозиционную» партию в телеэфире положительно вспоминали в 20 (!) раз реже, чем «партию власти»; у ЛДПР и «Родины» по 13% упоминаний). Любопытно, что индекс информационного благоприятствования в прессе у «Единой России» значительно ниже, чем в телепространстве, но это, на наш взгляд, отражает лишь представления политтехнологов о степени воздействия в современной России на сознание обывателя «пропагандистского печатного слова» и «телекартинки».
«Индекс свободы прессы», который составляет организация «Репортеры без границ», опирается на результаты анкетирования на основе 53 показателей. Учитываются такие действия в отношении журналистов, как убийства, лишение свободы, физическое насилие, угрозы, а также действия, связанные с функционированием средств массовой информации (цензура, конфискация имущества, обыски, притеснения). В 2003 г. Россия занимала 148-е место из 166 стран (наилучшие позиции по этим показателям были у Финляндии, Исландии, Нидерландов и Норвегии).
1 Высокой оценки, безусловно, заслуживает проект ИНДЕМ по исследованию политики в отношении этнических меньшинств в различных регионах. Предложенная ими методика может быть использована как в политэтнических государствах, так и в моноэтнических странах с локальными этническими меньшинствами (см.: Методика сравнительного анализа, http://www.indem.ru/russian.asp).
34
В последние десятилетия формируются целые институты, специализирующиеся на расчете определенных индексов (например, Freedom House, Transparency International). Причины очевидны. В условиях глобализации все большее число стран включается в общемировые процессы, и аналитикам необходим более или менее адекватный инструментарий, который может помочь в решении этой исследовательской задачи. Одним из наиболее «свежих», т. е. недавно включенных в информационный (а также научный и политический) оборот, индексов, как раз и является «Индекс глобализации», который рассчитывается редакцией американского журнала "Foreign Policy Journal" с помощью специалистов консультационно-аналитического агентства Э. Т. Керни (A. T. Kearney) для 62 развитых и развивающихся стран с начала 2000-х годов. Индекс показывает политическую, социальную, экономическую и технологическую интеграцию страны в мировое сообщество. Он фиксирует 17 различных критериев, в том числе уровень международной торговли и инвестиций, участие в международных организациях и программах, включая миссии ООН, развитие международного туризма, количество телефонных переговоров с зарубежьем. Три критерия в индексе глобализации оценивают уровень развития и доступность в стране Интернета.
В пятерку лидеров по индексу глобализации входят Ирландия, Швейцария, Швеция, Сингапур, Нидерланды. У США 11-я позиция по степени интегрированности в мировое сообщество, у Израиля — 19-я, у Китая, несмотря на мощное экономическое взаимодействие с западными странами в последнее десятилетие, — 51-я позиция, предпоследнее место у Саудовской Аравии, замыкает список Иран. И здесь России стоит волноваться, так как, например, по оценкам аналитиков, в 2003 г. наша страна опустилась с 39-й на 45-ю позицию по сравнению с 2002 г. Эта уступка связана с оттоком из страны иностранных портфельных инвестиций и снижением интенсивности международных телефонных переговоров, но в других категориях — политической, социальной, технологической — показатели России улучшаются. Общий невысокий рейтинг России аналитики отчасти объясняют ее размерами. Относительно небольшие страны изначально имеют преимущество перед более крупными, поскольку им легче добиться более глубокой и всесторонней интеграции в мировое сообщество.
В этом индексе, как в зеркале, сконцентрировались все «слабые места» использования индексов для политической компаративистики. Во-первых, место государства зависит от количества анализируемых объектов и конкретного списка этих объектов. За исключением отдельных случаев, в анализ включают не просто не все государства, но меньшую их часть. Во-вторых, в индексах часто не учитывается специфика политической жизни и идеологических установок в государстве. Конечно, Китай — все же не Северная Корея, где доступ к Интернету имеют только идеологически проверенные государственные чиновники высшего ранга, но и в Китае существует жесткая система фильтров, не допускающих пользователей до «вредных» сайтов. Но кто сказал, что фактически свободная иммиграция китайцев в западные страны (и в Россию!) с точки зрения глобализации менее значима (следует учесть и огромные средства, отправляе-
мые проживающими за пределами своей страны китайцами, в Китай), чем доступ в мировую информационную сеть?
Используя индексы, исследователи-политологи часто оказываются в серьезной психологической ловушке. Во многих индексах используются именно оценки экспертов. Но насколько они свободны от предрассудков в отношении определенных стран («страны оси зла», «колосс на глиняных ногах», «враги демократии», «империя зла»), в какой степени ученые могут избежать просто собственного «добросовестного заблуждения» в вопросе о преодолении субъективизма, вызванного их политическими убеждениями? Этот вопрос достаточно активно обсуждается отечественными политологами в последние годы, и выводы их крайне неутешительны (см.: Общественные функции, 2005; Pro et Contra, 2003). Вместе с тем зарубежные политологи, например Ханс Йоахим Шпангер (Франкфуртский институт изучения проблем мира и конфликтов), крайне негативно относятся к самой возможности отказаться от услуг экспертов при построении индексов. Основной аргумент сводится к тому, что в современном мире государства слишком разнородны, и попытки использовать абсолютно идентичные количественные показатели для оценок политических процессов методологически недопустимы.
Особенностью использования индексов в политологии можно считать и то обстоятельство, что многие показатели косвенно характеризуют сферу политики (например, индекс «Конкурентоспособность страны и эффективность правительства» — IIMD). В отношении индекса, фиксирующего показатели численности «силовых структур» к работоспособному населению, следует иметь в виду планы Министерства обороны по доведению в ближайшие два года численности военных (штатного состава вооруженных сил России) до 1-1,1 млн человек. Несложно подсчитать, что в отношении трудоспособного населения (общее число граждан в Российской Федерации ныне оказалось ниже 146 млн человек, а трудоспособное население составляет примерно 60% от этого показателя, т. е. примерно 89 млн человек) этот индекс составит около 1,24.
Российские политологи не обратили пока должного внимания на интегральный показатель GRICS (Governance Research Indicator Country Snapshot). Показатель государственного управления GRICS оценивает его эффективность. Этот индекс учитывает несколько сотен показателей, полученных из двадцати пяти различных источников, предоставленных двумя десятками организаций, и объединяет эти данные в шесть индексов государственного управления. Он фиксирует такие явления, как процесс выбора, контроля и замены правительства, способность правительства формулировать и проводить политику, уважение граждан и государства к институтам, обеспечивающим систему социального и экономического взаимодействия граждан в обществе.
Индексы этой группы позволяют оценить следующие показатели:
а) «право голоса и подотчетность» (Voice and Accountability), гражданские права и свободы, возможность участия граждан в выборе правительства, степень независимости прессы;
б) индекс политической стабильности и отсутствие насилия (Political Stability and Absence of Violence), определяющий вероятность дестабилизации правительства и вынужденной отставки в результате применения насилия (включая терроризм и насилие внутри страны); этот индекс показывает, в какой степени качество государственного управления может вызвать необходимость резких перемен, коррекцию политического курса и подорвать возможность мирных выборов правительства гражданами;
в) эффективность правительства (Government Effectiveness), демонстрирующий качество оказываемых гражданам государством услуг, качество бюрократии, компетенцию госслужащих, уровень независимости государственной службы от давления политической элиты, уровень доверия к политике, проводимой правительством;
г) качество законодательства (Regulatory Quality) позволяет оценить степень противоречия рыночной экономике таких мер, как контроль уровня цен, неадекватный контроль банков, чрезмерное регулирование международной торговли и развития бизнеса1;
д) индекс верховенства закона (Rule of Law), измеряющий уровень доверия граждан к законам общества и готовность к исполнению этих законов2, отношения граждан к преступности, представление об эффективности и предсказуемости законодательной системы;
е) индекс контроля коррупции (Control of Corruption), отражающий представление граждан о различных аспектах использования общественной власти с целью извлечения частной выгоды, в том числе и таких, как периодичность получения дополнительной оплаты за работу, которую взяткополучатель должен выполнять в соответствии со своими прямыми должностными обязанностями, взятки за развитие бизнеса (или не препятст-вование его развитию), оценивается и существование коррупции на высшем политическом уровне, уровне элитных групп (экономической, военной, профессиональной и т. д.).
Интересен учитываемый в индексе GRICS показатель «налог на время», который рассчитывается как доля времени, затрачиваемая высшим руководством на взаимодействие с государственными служащими с целью объяснения применения и интерпретации законодательных и нормативных актов, обеспечения доступа к государственным услугам. Для России этот показатель примерно равен аналогичному показателю для Польши, но почти в два раза превышает аналогичный показатель для Венгрии, в три раза — для Эстонии, в пять раз — для Чехии.
Символично, что электронный инструмент для определения индексов GRICS размещен на сайте Всемирного Банка. Это очень показательно именно как признание реальной зависимости экономики от политической сферы.
1 Введение системы лицензирования деятельности банков в виде государственного страхования вкладов граждан размером до 100 000 руб. летом 2005 г., моратория «по рекомендации правительства» цен на бензин осенью 2005 г., поддержка высшими государственными чиновниками «газовой войны» «Газпрома» с Украиной в начале 2006 г. — популистские действия, которые индекс "Regulatory Quality явно ухудшают.
2 В России индекс доверия всем без исключения институтам правоохранительной и судебной системы имеет отрицательное значение.
Аналогичным признанием является и «индекс непрозрачности», который рассчитывается международной компанией "Pricewaterhouse Coopers" для 35 стран мира на основе опросов высокостатусных служащих, банкиров, независимых экспертов, аналитиков, консультантов с целью оценить воздействие непрозрачности страны на стоимость и эффективность капиталовложений. Он также является интегративным и основывается на пяти показателях, характеризующих коррупцию в государственных органах, качество законов, регулирующих права собственности, особенности экономической политики1 (фискальной, монетарной, налоговой2), стандарты финансирования и регулирование коммерческой деятельности. Название индекса сформировано как аббревиатура из английских названий областей исследования (Corruption, Legal, Economic образуют слово "CLEAR" — англ. «ясный», «прозрачный», «четкий»). Ранжирование стран по степени непрозрачности позволяет одновременно оценить и «премию за риск» — реальные издержки экономики, обусловленные непрозрачностью.
Несколько особняком стоят индексы, которые, на первый взгляд, характеризуют собственно — и только — экономическую сферу жизни государства. К ним относятся и пресловутый GNP (ВВП на душу населения), и индекс потребительских настроений (CSI), и индекс уверенности потребителей (CCI)3, и индекс покупательной способности населения и т. д. Сама по себе динамика ВВП (GNP) ничего не показывает. Например, за счет нефтедолларов мы получили за несколько последних лет, не приложив ни малейшего труда, дополнительно сумму в государственный бюджет, эквивалентную 15% ВВП. Мы идем по тому пути, который ликвидирует потенциал роста экономики. Внешнеэкономическая конъюнктура подарила России в 2005 г. около 130 млрд долларов. Мы стали жить лучше, но не за счет того, что начали лучше работать. Похожая ситуация
1 До сих пор никто не смог опровергнуть тезис, что «политика есть концентрированное выражение экономики», и наоборот!
2 Аналогичным образом, никто не сможет опровергнуть и положение, что введение единого 13%-ного налога на доходы вне зависимости от его размера есть проявление неоконсервативной государственной политики и крайне негативно сказывается на возможности получения социального пакета теми миллионами граждан России, чьи доходы до сих пор находятся ниже планки выживания.
3 Индекс уверенности потребителей в нашей стране рассчитывается Росстатом (ранее — Госкомстатом) по результатам «Обследования потребительских ожиданий населения» (ОПОН) с конца 1998 г. один раз в квартал на основе сети для обследования бюджетов домашних хозяйств, осуществляемого органами государственной статистики. Хотя «бюджетная» выборка велика (свыше 49 тыс. домохозяйств), для исследования потребительских ожиданий опрашивают 5000 респондентов. В ОПОН включены одиннадцать переменных, на основе которых рассчитываются частные индексы: 1) текущего состояния экономики России; 2) текущего экономического положения территории; 3) произошедших изменений экономической ситуации в России (в течение года); 4) ожидаемых изменений экономической ситуации в России на краткосрочную перспективу (через год); 5) ожидаемого изменения цен (через год); 6) ожидаемого изменения числа безработных (через год); 7) текущего личного материального положения; 8) произошедших изменений личного материального положения (в течение года); 9) ожидаемых изменений личного материального положения (через год); 10) благоприятности условий для крупных покупок; 11) благоприятности условий для формирования сбережений.
была в 1970-х годах. Чем все закончилось, хорошо известно — за эпохой «развитого социализма» («застоя») последовал период реформ («перестройка»), а фактически — коллапс всех систем (экономической, социальной, политической) в государстве и его гибель.
Так имеет ли смысл учитывать экономические индексы при обсуждении политических проблем, использовать их как средство политического анализа? Безусловно. Например, индекс потребительских настроений1 фиксирует структуру расходов населения, соответствующую стандартам потребления в странах Западной Европы и США, точнее, представление о возможности реализации такой схемы (выделяются категории «оптимистов» и «пессимистов» в зависимости от характера ожидания материального положения населения). Это индекс непосредственно влияет на такой показатель, как социальная напряженность, и позволяет оценить уровень потенциальной конфликтности в регионе. Аналитики настаивают на необходимости оценки не только личных перспектив, но и перспектив страны в целом в краткосрочной и среднесрочной перспективе (предлагаются отрезки времени в один год и пять лет). В основе концепции этого индекса лежит убежденность исследователей - сторонников экономико-психологического подхода в том, что индивидуальное поведение (экономическое, социальное, политическое) может прогнозироваться на основе учета измеренных на макроуровне психологических факторов.
Индекс потребительских настроений относится к наиболее простым в расчете показателям, поскольку он является средним арифметическим нескольких частных индикаторов (оценка направления изменения (улучшения или ухудшения) материального положения респондента за прошедший год, характер ожиданий в изменении материального положения в течение ближайшего года, оценка характера влияния экономических условий в стране в ближайший год, ожидания изменения материального положения в течение ближайших пяти лет и, наконец, оценка возможности для большинства других людей, проживающих в этой стране / на этой территории приобретать дорогостоящие предметы быта и мебель, теле- и радиоаппаратуру, другие бытовые электрические приборы). Последний индикатор вовсе не является случайным, так как считается, что люди, способные приобретать эти предметы, относятся к категории материально благополучных и, следовательно, являются опорой для существующего политического режима. Индекс потребительских настроений рассчитывается на основе результатов массовых опросов населения, он отражает настроения и поведение основной массы жителей страны, а не отдельных групп или слоев.
1 Этот индекс потребительских настроений (Consumer Sentiment Index) был разработан в 1950-е годы группой исследователей Мичиганского университета (г. Энн Арбор, США) под руководством Дж. Катоны. Он стал естественным следствием поиска методов обработки результатов опросов, проводимых с 1946 г. по инициативе этого исследователя для изучения намерений, настроений и поведения покупателей, и до сих пор используется во многих странах мира с минимальными изменениями.
39
Названные выше индексы, относящиеся к области эконометрии1, не имеют отношения к области политики лишь на первый взгляд. Совершенно очевидно, что эти экономические показатели прямо влияют на уровень стабильности в обществе и, следовательно, на уровень стабильности институтов власти и их легитимность. В последние годы аналитики большое внимание уделяют экономическим исследованиям в странах с переходной экономикой (BEEPS — The Business Environment and Enterprise Performance Survey)2, позволяющим охарактеризовать отношения между бизнесом и государством (аналитиков интересует прежде всего уровень коррупции, «ловушки» государственного сектора, характер и эффективность лоббирования, качество бизнес-среды и взаимопроникновение политической и экономической элиты).
Большой интерес не только для экономистов, но и для политологов представляет «индекс экономической свободы» (ИЭС), разработанный «Фондом Наследия» (Heritage Foundation) совместно с финансистами «Уол Стрит» (Wall Street) в 1995 г. Этот индекс использует не только данные правительственных и неправительственных организаций, но и результаты международных и национальных социологических опросов. В 2003 г. ИЭС рассчитывался уже для 161 государства и учитывал 50 характеристик, объединенных в десять «факторов экономической свободы» (торговая политика, фискальная политика, государственная интервенция в экономику, монетарная политика, иностранные инвестиции и потоки капитала, банковская сфера, зарплаты и цены, имущественные права, государственное регулирование черный рынок). Эти данные оцениваются по условной шкале от 1 до 5 баллов, в которую переводятся качественные и количественные характеристики. Расчет производится таким образом, что чем больше значение получившегося в итоге показателя, тем значительнее интервенция государства в экономику страны и ниже уровень экономической свободы. Индекс экономической свободы считается одним из наиболее надежных инструментов ученых. По этому показателю аналитики относят Российскую Федерацию по-прежнему к государствам с преимущественно несвободной экономикой (например, по результатам 2002 г., Россия оказалась на 131-м месте, по сравнению с 2001 г. потеряв четыре позиции и 127-е место) (Индекс экономической свободы, http://www.erfolg.ru/polit/index2002.htm).
1 Проблема «собственных» методов анализа в политической науке обсуждается уже более 30 лет. Одна из точек зрения по этому вопросу сводится к тому, что политическая наука не только заимствует и приспосабливает под свои нужды методы анализа, разработанные в антропологии, психологии, социологии и области социальной инженерии, но и создает свои собственные методы. В частности, к таким методам относят эконометрию (см., напр.: Джексон, 1999, с. 699-728; Алкер, 1999, с. 766-778), с чем, безусловно, категорически не согласятся экономисты.
2 Пробные проекты были реализованы Всемирным Банком и Европейским банком реконструкции и развития в 1999-2000 и 2002 гг., они охватили более 4000 компаний в 22 странах с переходной экономикой (Восточная Европа, страны бывшего СССР и Турция). На сайте Всемирного Банка можно использовать программу, позволяющую генерировать данные по различным показателям на основе BEEPS.
40
Индекс восприятия коррупции и политический режим в России
Особенностью использования индексов в целом является их низкая пригодность для проведения ретроспективного анализа, сопоставления развития объекта во времени. Некоторые показатели все же позволяют производить сопоставления в динамике. В последний год в электронных СМИ активно обсуждается «Индекс восприятия коррупции» (ИВК) — комплексный показатель, разработанный Транспаренси Интернэшнл (ТИ) в 1995 г. на основании обследований представителей бизнеса и оценок страновых аналитиков из правительственных и неправительственных организаций (он первоначально охватывал 133 государства из более чем двухсот, ежегодно включается для анализа все большее число стран). Индекс учитывает пять показателей, отражающих уровень коррупции, правовую защиту, защиту прав собственности, экономическую политику, стандарты бухгалтерского учета и режим регулирования. Индекс восприятия коррупции, используемый Фондом ИНДЕМ и «Транспаренси Интернешнл Россия», предполагает оценку и деловой, и бытовой коррупции. Аналитиков интересует коррупция в государственном секторе, при этом административный и политический типы коррупции не разделяются. ИВК фиксирует лишь представления людей о степени коррумпированности, но при этом не показывает реальную степень ее распространенности.
Какое отношение имеет коррупция к качеству политических институтов и режима? Ряд исследователей считают, что развитие демократических институтов может оказать серьезное противодействие развитию коррупции, так как они находятся в «противофа-зах», а рост коррупции косвенным образом свидетельствует о низком показателе демократичности политического режима. Аналитики обращают внимание, что резкий рост коррупции в России может быть связан с ослаблением институтов политической демократии, которые служили основным фактором хотя бы относительного сдерживания коррупции в 1990-е годы. Обычно ссылка делается на то, что в декабре 2004 г. по индексу политических прав "Freedom House" Россия впервые за многие годы вошла в число «несвободных стран».
Например, М. Э. Дмитриев (Центр стратегических разработок) в февральском выступлении на конференции «Перспективы реализации антикоррупционной политики в Российской Федерации» (2006 г.) аргументировал эту позицию тем, что, по его подсчетам, корреляция между индексом политических свобод и индексом восприятия коррупции достигает 59%, т. е. значительная часть различий между странами в уровне коррупции может быть обусловлена различиями в развитии демократических институтов. Другое объяснение может быть связано с существенными межстрановыми различиями в развитии административных институтов.
Считается, что в период до 2004 г. в России делался акцент на развитии демократических институтов, поскольку властные институты хотя бы формально декларировали и/или поддерживали следующие принципы политической организации в стране:
• подотчетность политиков через выборы;
• частичную независимость судебной системы;
• элементы политической подотчетности правоохранительной системы;
• повышение транспарентности;
• независимость СМИ;
• эффективное представительство интересов бизнеса;
• поддержку сруктур гражданского общества.
Так ли это? Насколько справедливо говорить, что в России до 2004 г. сохранялись структурные элементы демократии, а в последние два года «реальная демократия» начала сворачиваться настолько активно, что в «противофазе» резко обострилась коррупция. Есть и другая точка зрения, отличная от позиции М. Дмитриева. Например, Е. Альбац, профессор ГУ-ВШЭ, использует показатели роста валового продукта (ВВП), индексы экономической и политической свободы (эти индексы нужны для того, чтобы показать, насколько государство позволяет другим экономическим и политическим агентам быть участниками или контролировать экономические, социальные и политические процессы в стране), чтобы сравнить продвижение двадцати семи посткоммунистических стран по пути демократизации и попутно оценить эффективность управления новой капиталистической экономикой. Выводы ее при этом оказались крайне неутешительны для России. По ее мнению, названные показатели однозначно свидетельствуют об успехах / неудачах экономики в странах бывшего соцлагеря, а состояние экономики (особенно малого и среднего бизнеса) не в последнюю очередь зависит от степени политической свободы и коррупции. То есть позиция этого автора основывается на убежденности, что высокий уровень политических свобод (возможность контролировать чиновников) и низкий уровень коррупции есть обязательные условия развития капиталистической экономики. Очевидно, что в этой позиции сами политические свободы и степень развития коррупции в государстве не связаны причинно-следственно.
Остановимся на трех вопросах: каким образом можно охарактеризовать политический режим в России в 1990-2000-х годах, насколько адекватно эти изменения отразились в работах политологов, насколько российское чиновничество и коррупция влияют на политический режим, т. е. в какой степени индекс восприятия коррупции может характеризовать политический режим. На наш взгляд, используемые отечественными исследователями, прежде всего политологами, разнообразные понятия и концепции для описания состояния изменчивости современных обществ отражают принципиально различные подходы к возможности развития политического режима в современной России. Далеко не все исследователи применительно к анализу посткоммунистического режима проводят различие между этими подходами, что порождает неточность оценок развития собственно политического режима. Более того, скрытые установки исследователей на методологию постмодерна лишают их подчас системы объективных критериев изменения политического режима.
Теории вторичной модернизации (конец 1980-х -1993 г.) — и в либеральном, и в консервативном варианте — развивались в отечественной политологии как альтернатива концепции революций и реформ и фактически пришли ей на смену. К середине 1990-х
годов ученые все чаще стали говорить о транзите политического режима, однако подлинное признание этой концепции пришлось на 1996-1998 гг. Понятие транзита достаточно часто использовалось при описании процессов демократизации посткоммунистического пространства с целью подчеркнуть глобальность изменений. В целом о демократическом транзите говорили как о периоде институциональных изменений и неопределенности, сопровождающемся конфронтацией политических интересов, установок, стратегий действий участников политических процессов. Переход к демократии связывался с глобальными изменениями на двух уровнях — на институциональном, что предполагало реформу экономической и политической систем, и социальном, что должно было породить перемены в ментальности и социальной психологии граждан, как элиты, так и масс. Хотя исследователи активно используют эту категорию до сих пор (очень активно, по крайней мере, до 2004 г.), все же большинство политологов предпочитают сегодня другой термин — «трансформация». Однако использование этого термина в начале 2000-х годов применительно к политическому режиму имеет существенное отличие от того, каким образом использовали данную категорию в середине 1980-х годов социологи, описывая процесс «перестройки». Говоря о «трансформации политического режима», исследователи подчеркивают наличие некоторой совокупности формальных реформ при отсутствии социально значимого целеполагания (реформы не «подстраиваются» под какую-то «великую» цель, а связаны исключительно с практическими, прагматическими, часто — сиюминутными задачами) при невозможности определения конечного результата изменений. Демократию нельзя «построить» (в том смысле, как это в нашей стране делали в отношении «общества светлого будущего» — коммунизма). Подобная метаморфоза языка политологов, на наш взгляд, является вторичным отражением реальных политических процессов, связанных с изменением политического режима в современной России.
Развитие политического режима в России (мы сознательно не используем категорию «демократизации») в период 1990-2000-х гг. прошло четыре этапа:
1. «Делегативная» фаза (1991-1993 гг.), в рамках которой доминировала идея вторичной модернизации с копированием представительных институтов власти по образцу западных демократий (лоскутный непродуманный вариант смеси французского, немецкого и американского опыта). Мы считаем, что «импорт» демократических институтов и практик оказался неэффективным в российских условиях. В последние годы он касался четырех направлений деятельности: а) создания ряда новых для России институтов, призванных формально обеспечить в глазах населения страны представительство его интересов (Общественная палата), а в глазах зарубежных экспертов — продвижение в сторону демократии (институт омбудсмана и др.); б) изменения законодательства, касающегося распределения функций между институтами власти, роли политических партий, норм представительства интересов граждан во властных структурах; в) воспроизводства «качества» политической элиты, ориентированной преимущественно на неолиберальные ценности. Основная причина — фактическое несоответствие некоторых созданных политических институтов (автор определяет политический институт широко, не
только как формальную структуру, вписывающуюся в систему политического управления), предложенных в начале - середине 1990-х годов, традициям и политическому менталитету населения. Вместе с тем объяснение неэффективности продвижения к демократии России исключительно по причине «инородности для России либеральных институтов» не является состоятельным. Реальные причины коренятся в сознательно проводимой властными институтами (это касается в равной степени всех ветвей власти) политики исключения населения из практики реального управления обществом и в подмене тезиса приоритета интересов народа тезисами о непреложной ценности стабильности ныне существующей политической системы и профессионализации политического управления.
2. «Манипулятивная» фаза (1996-1998) — фаза «свободной игры» агентов поля политики, в рамках которой казалась еще возможной либерализация при фактической невозможности заключения меж- и внутриэлитного пакта.
3. Режим «фатального дистанцирования» (2000-2002) — период выстраивания «вертикали власти», прекративший все наивные рассуждения о возможности установления равновесия и взаимной балансировки полномочий и ресурсов между ветвями власти; этот период обеспечил окончательное структурирование элитных групп на «своих» и тех, кто катастрофически в рамках четвертого периода начал терять капитал, как символический, так и вполне реальный.
4. Режим доминирования бюрократических процедур (с 2002 г.). С точки зрения анализа, безусловно, наибольший интерес представляет этот четвертый этап, поскольку в последние три года происходят наиболее существенные трансформации / деформации политического режима в РФ.
При характеристике современного политического режима необходимо подчеркнуть категорическое несогласие с авторами, обозначающими существующий политический режим в России как авторитарный или как режим личной власти президента Путина. Тот факт, что угодливые чиновники всех мастей вывесили в своих кабинетах поясные портреты Путина, а кое-кто установил и его бюст, еще ничего не доказывает. Просто чиновники суперпрофессионально используют нарочитую демонстрацию лояльности «высшему начальнику» для обеспечения собственного гарантированного благополучия и продвижения по карьерной лестнице. Скорее, мы должны говорить о бюрократизации системы политического управления. В современной России рост чиновничества имеет просто неконтролируемый размах. Как отмечает Е. Альбац, «если в Советском Союзе был один чиновник на 75,6 граждан, то в российской действительности 2001 г. один чиновник на 49,6 граждан. Таким образом, рост чиновников на душу населения составил 65%» (Альбац, Ьйр://шшш.сг|.ги/зес11оп/31/3/?а111с!е=1960). По данным Росстата (Нетреба, 2006), рост бюрократии в России составил за прошедшие пятнадцать лет почти 100% (см. таблицу).
Трудно представить себе, что такое резкое увеличение числа чиновников, которые, собственно, ничего не производят, но чувствуют себя в Российском государстве исклю-
чительно комфортно1, могло бы в итоге не «выстрелить» — рост коррупционности в стране превзошел все допустимые размеры. И дело не только в том, что чиновничество за эти пятнадцать лет обновилось не более чем на 25%, а средний срок службы составляет на сегодняшний день около 24 лет. В конце концов, в любой профессии мы найдем аналогичные показатели (трудно представить себе, что врачи-специалисты или преподаватели университетов в массовом порядке, практически поголовно сменили бы сферу деятельности в ходе экономических и политических реформ в нашей стране).
Количество чиновников в Российской Федерации (чел.)
1400000 1200000 1000000 800000 600000 400000 200000 0
1991 1994 1999 2000 2001 2002 2003 2004
Причин стабильности чиновничьих рядов несколько: хорошая пенсия, которая зависит от выслуги лет, высокая статусность этой работы, очень невысокие трудозатраты, гарантированная стабильность положения (кто и когда видел в последний раз «сокращенного чиновника» на бирже труда?), возможность создавать неконкурентные условия для представителей бизнеса, которые за это «благодарят» госслужащего.
Основная же причина коренится в сохранении так называемого «компенсационного пакета», в который входит очень качественное и в нынешних рыночных условиях очень дорогое медицинское обслуживание, ежеквартальные, а то и ежемесячные, премии, компенсация за транспорт (при этом речь не идет об общественном транспорте; когда в последний раз кто-то видел чиновника хотя бы среднего звена в метро?). По оценке Е. Альбац, компенсационный пакет чиновника высшего уровня власти может достигать полмиллиона долларов, причем зарплата составляет от этой суммы только от 4,5 до 12%, доход министра и заместителя министра составляет примерно 123-125 тыс. долларов в год. Конечно, доходы чиновников среднего и низшего звена на порядок ниже (у низшего звена чиновников официальная зарплата не превышает двухсот «условных единиц» в месяц), но и у них есть свой компенсационный пакет, позволяющий чувствовать себя достаточно уверенно (если не комфортно) в нашей стране.
1 На известный риторический вопрос «Кому на Руси жить хорошо?» последние 150 лет существовал только один, безусловно, правильный ответ — «чиновнику». Вот цитата из занимательной статьи русского "Forbes" с «говорящим» названием «Старорусский лайфстайл»: «Об уровне доходов того (начала XX в. — О. П.) времени проще всего судить по фиксированным зарплатам госслужащих. Максимальные оклады имели, естественно, чиновники: министры получали в год до 26 000 рублей, губернаторы — чуть меньше 8000, члены Государственной думы — 4500. Около 4000 рублей платили профессорам столичных вузов, учителям гимназий (и участковым приставам) — до 1000 рублей, квалифицированным рабочим — до 400 рублей (остальные категории рабочих получали 150-300)» (Гаков, 2006, с. 187).
45
1300500 1318600
7I6400
Проблема заключается в том, что постоянно повышается «взяткоемкость» российского чиновничества (как тонко подметила все та же Е. Альбац, работа чиновника в России — самый выгодный бизнес). Возникают мифы о «полезности» взяток, поскольку они якобы позволяют с меньшими усилиями и затратами времени «решить любой вопрос». Именно этот фактор существенным образом препятствует формированию гражданского общества, поскольку если граждане приучаются «решать» свои проблемы с помощью взяток, а не через неполитические организации, обеспечивающие представительство интересов различных групп, то это крайне атомизирует социум.
Коррупция в России — следствие неэффективности власти. Деятельность государственных структур по искоренению коррупции носит характер «кампанейщины» (примеры: «борьба с оборотнями в погонах» — компания против сотрудников МВД (например, «чистка» Московского уголовного розыска), «борьба с коррупцией» в высших учебных заведениях при поступлении абитуриентов и сдаче зачетов и экзаменов во время сессий, «таможенные дела»), т. е. разовый характер, призванный время от времени демонстрировать (посылать сигналы активности) обществу. Отдельные попытки борьбы со взятками предпринимают комиссия по борьбе с коррупцией Госдумы (цель — совершенствование законодательства, подготовка к ратификации международных конвенций по борьбе с коррупцией Совета Европы и ООН), МЭРТ (Министерство экономического развития и торговли, департамент административной реформы и антикоррупционной политики). Эти попытки не являются стратегической доминантой деятельности властных структур. Дополнительным фактором развития коррупции являются «пробелы» в законодательстве. К ним можно отнести как фактическое снижение наказания за взяточничество (в уголовном кодексе убран пункт о конфискации имущества взяткодателя), так и отсутствие юридических норм, легализующих и корректирующих процессы лоббирования (закон о лоббизме не принимается Госдумой более 10 лет).
Население РФ убеждено, что коррупция в стране неискоренима, так как не менее 4/5 граждан хотя бы раз в жизни решали свои проблемы с помощью взятки (в данном случае не обсуждается ее форма и размер, поскольку в этом качестве при проведении опросов учитывались и такие варианты, как коробка конфет секретарю в приемной чиновника). Представительные органы власти в РФ рассматриваются значительной частью населения как коррумпированные. Например, по данным ФОМ, при сохраняющемся уровне доверия Государственной Думе и Совету Федерации в последние пять лет на уровне 5-7% уровень негативного отношения составляет 35-37% и 15-17% соответственно. Вторым по степени распространенности мотивом негативного отношения к парламенту в РФ после низкой эффективности его работы является представление о коррумпированности депутатов и сенаторов («много тратят на себя», «воруют»).
На наш взгляд, нельзя говорить о прямой связи состояния политического режима и уровня коррупции в стране. Как наиболее значимые следует назвать следующие семь признаков современного варианта российского политического режима.
1. «Схлопывание» области публичной политики (основание — изменение законодательства о выборах - 7%-ный барьер, фактический отказ от процедуры избрания глав исполнительной власти в регионах, контроль за СМИ — четкие ограничения по поводу допуска на экраны ТВ ряда оппозиционных политиков).
2. Развитие патрон-клиентских отношений (которые вообще-то в наибольшей степени характерны для латиноамериканских государств) между элитными группами, в зависимости от объема наличных властных (прежде всего — административного) ресурсов, а также между политическим истеблишментом и населением страны. Важно отметить, что третий по степени распространенности мотив голосования на выборах после демонстрации лояльности системе власти (долг) и желания выразить политические взгляды — именно практическая заинтересованность в получении права личного обращения в органы власти для решения проблем после символической передачи власти своего голоса избирателем).
3. Доминирование исполнительной ветви власти над всеми иными (прежде всего, над законодательной) политическими институтами. Это ярко проявляется, например, в политической жизни даже на региональном уровне (пример Санкт-Петербурга: стиль взаимоотношения губернатора с главой законодательной власти, отстранение главы Уставного суда осенью 2005 г. после того, как он «не поладил» с губернатором).
4. Тотальный контроль федеральной исполнительной власти за деятельностью всех партий, в том числе и непарламентских. Пример — «партии-проекты Кремля» (партия пенсионеров, «Родина»).
5. Избыточная кристаллизация партийной системы, недопущение выигрыша «несистемного игрока», с этой целью привлекается превентивное использование квазиюридических норм. Самое яркое тому подтверждение — запрет на основе судебного решения НБП и отстранение от выборов в региональные органы законодательной власти «Родины» осенью 2005 г. и весной 2006 г. с помощью судебных решений под предлогом проявления в рекламе партии признаков национализма.
6. Происходит ограничение / снижение ответственности государства / политического истеблишмента перед социумом (изменение системы обеспечения социальных гарантий нетрудоспособным гражданам; монетизация льгот — первый шаг в этом направлении; ярким примером является и эксплуатируемая федеральной властью тема социально ответственного бизнеса).
7. Имитация преодоления отчуждения между властью и рядовыми гражданами. Средство — фатальная эксплуатация образа «негосударственных — государственных организаций» (пример — создание Общественной палаты).
Основная цель сегодняшней власти — обеспечение стабильности режима при использовании минимального набора действий (чаще всего только имитирующих реформы) за счет максимальной управляемости тех немногих политических акторов, которые пока еще обладают некоторыми ресурсами для реализации собственных политических / экономических интересов. Встает вопрос о цене стабильности / стабилизации. Какова система издержек для социума? Стабильность становится не только универсальной
ценностью, но институализируется и обретает организационные формы. Результат — жесткость политического порядка — создает, как правило, ощущение защищенности у населения и властной элиты, образ власти видится стабильным и незыблемым.
Власть ориентируется на консервацию существующих социальных и политических отношений. Некоторое рациональное зерно в этом есть. Например, в Санкт-Петербурге, который считается до сих пор вполне либеральным городом (хотя это миф), до 62% жителей готовы добровольно отказаться от части своих гражданских прав во имя гарантированной государством безопасности. Однако консервация отношений делает невозможным дальнейшее развитие и совершенствование всей системы власти с точки зрения соответствия вызовам времени.
Каким образом эта проблема решается в странах с демократическим политическим режимом? В этих странах существуют встроенные элементы (роли, отношения, институты и т. п.), которые берут на себя функцию преодоления коснеющих, т. е. перестающих развиваться, политических и социальных отношений. Эти подструктуры действуют в целом легитимно, они сосуществуют наряду с институтами, отвечающими за стабильность государства и социума в целом. То есть в демократическом обществе заложен элемент своего отрицания, фактически развития. Особенностью современного политического режима в России является то, что вот этот элемент хаоса, случайности, который и обеспечивает необходимость развития, не появляется снизу, спорадически, а ставится в нашей стране под контроль исполнительной власти. Именно эти институты политического управления определяют, кто будет «назначен» на роль оппозиции, т. е. будет играть роль этого «элемента хаоса», но именно играть роль.
Выбор между стабильностью и демократией («демократия или стабильность») — вот вопрос, который многократно был озвучен властью в последние два года. Но почему озвучивается именно такая альтернатива? На наш взгляд, фактически происходит логическая подмена, которую не замечают ни политологи-аналитики, ни политики-практики, ни рядовые граждане. Семантическими парами являются «стабильность — хаос» и «демократия — тоталитаризм». Фактически властные структуры, предлагая такой (стабильность или демократия) «выбор», ставят знак равенства между «демократией» и «хаосом». Многочисленные публикации в СМИ о том, что население России вообще (и прежде всего русские) всегда были государственниками, т. е. были готовы (и хотели) подчиняться власти, являются лишь элементом формирования определенного общественного мнения, но не могут оцениваться как доказанное научное положение, строго соответствующее истине. В определенном смысле используемые ныне политические теории (теории модернизации, транзита и особенно трансформации в современном ее понимании, когда в качестве альтернатив рассматривается выбор между стабильностью или массовым протестом, — о революции ныне не говорят) «обслуживают» (и отчасти легитимизируют) действия политического истеблишмента.
Говоря же о взаимосвязи политического режима и роста уровня коррупции при обсуждении позиций коллег из Фонда ИНДЕМ и российского филиала "ТгапБрагепсу 1Пег-
national", следует обратить внимание на слишком короткий промежуток времени между декларируемой ими «смерти демократии» и ростом коррупции. Еще в XIX в. основная проблема России (наряду с дураками и дорогами) была четко обозначена русским историком Н. М. Карамзиным следующим образом: «Воруют»... В течение последних шести лет наиболее активными независимыми экспертами в области борьбы с коррупцией в РФ выступают, наряду с уже названными, следующие исследовательские центры: общественная организация «Антикоррупционный комитет», «Стратегия» (Санкт-Петербург), НАГ и т. д. Особенностью деятельности этих организаций является грантовое обеспечение их деятельности, получаемое из-за рубежа.
В этом смысле попытки данных организаций объективно представить уровень и специфику коррупции в РФ можно рассматривать как своеобразное «давление извне». Их деятельность можно охарактеризовать как «информативную», но не влияющую в данный момент на реальные политические процессы в РФ. Следует отметить активное, но чаще всего не слишком результативное стремление указанных исследовательских центров выступать информаторами не только активной общественности, но и властных структур, политического истеблишмента. Критериями эффективности деятельности этих структур могут быть активизация обсуждения проблем коррупции в электронных средствах связи как на официальных сайтах, так и в чате, и в блогах, проведение публичных судебных процессов над крупными высокопоставленными коррупционерами, ужесточение законодательства в отношении взяткополучателей.
В связи с использованием индекса восприятия коррупции выскажем следующие общие соображения. Во-первых, в проводимых опросах для создания базы данных под ИВК используется так называемая «косвенная техника», которая дает точные данные о том, как поступают «третьи лица», но фактически — сам респондент. Во-вторых, на наш взгляд, этот показатель связан скорее не с характером политического режима, а со степенью устойчивости и легитимности институтов политического управления в стране. Чем выше, по мнению людей, уровень коррупции, тем менее надежна власть.
Заключение
Около пяти лет назад российские политологи из МГИМО начали разработку проекта, который позволил бы создать систему индексов оценок политической жизни различных государств, основанных на принципах множественности измерений, итеративности данных и использующих сложные виды статистического анализа (прежде всего речь идет о регрессионном и факторном анализе) в процессе сравнения. Руководители этого проекта1 (А. Ю. Мельвиль, М. В. Ильин) разработали индексы (они основаны на 187 объективных, статистически фиксированных переменных), которые, по их мнению, наиболее точно характеризуют политические процессы в государствах, безотносительно
1 Проект «Политический атлас современности» разрабатывается ведущими политологами МГИМО (см.: Механик, 2006).
характера политического режима и уровня социального и экономического развития: индекс суверенности государственности, индекс национальных угроз, индекс внешнего влияния и включенности в мировые процессы, индекс процедурной и институциональной демократии, индекс качества жизни и индекс динамизма.
Однако, хотя работа продолжается уже несколько лет, но в настоящий момент создается база данных на 2003 г., полностью не решены проблемы, связанные со следующими обстоятельствами. Во-первых, любое индексирование с неизбежностью ведет к упрощенному пониманию политических процессов. Во-вторых, открытой остается проблема надежности и обоснованности выполняемой процедуры шкалирования. В-третьих, в инте-гративных индексах открытым остается вопрос о «весе», значимости отдельных показателей. Наконец, не вполне понятно, как поступать в ситуации, когда информация по отдельным странам остается неполной, «непрозрачной».
Можно только приветствовать усилия политически неангажированных исследователей, стремящихся создать систему индексов, позволяющих давать точную характеристику политическим процессам в различных странах. Но в целом политические индексы из инструмента анализа и средства представления данных все больше превращаются в инструмент политического давления, которым эффективно и с большим энтузиазмом пользуются СМИ, политические организации и институты, политики государственного уровня. Итак, на сегодняшний день Россия — «несвободная страна» только потому, что «нас так посчитали»...
Литература
Алкер Х. Р. Политическая методология: вчера и сегодня // Политическая наука: новые направления. М., 1999.
Альбац Е. Российская бюрократия: что это такое и с чем ее едят? // http://www.crj.ru/section/31/3/?article=1960
Гаков В. Старорусский лайфстайл // Forbes. 2006. Май. Специальный выпуск. Сто богатейших бизнесменов России.
Джексон Дж. И. Политическая методология: общие проблемы // Политическая наука: новые направления. М., 1999.
Изменения Индекса потребительских настроений в 1993-2005 гг. // http://ipn.socpol.ru/change1993-2005.shtml
Индекс экономической свободы 2002 г. // http://www.erfolg.ru/polit/index2002.htm
Макаров В., Строде И. Термометр этнических отношений // http://www.dialogi.lv/article.php?&id=1881&la=1
Методика сравнительного анализа региональных политик по отношению к этническим меньшинствам // http://www.indem.ru/russian.asp
Механик А. Разбегающаяся политическая Вселенная (Ч. 2) // Эксперт. 2006. № 9 (503). 6 марта.
Нетреба Т. Дореформировались // Аргументы и факты. 2006. № 13.
Общественные функции политической науки в постсоветской России. Хабаровск, 2005.
Оценка со стороны — твердая «четверка» // Русский Newsweek. 2006. №8 (86). 27 февраля - 5 марта.
Скакунов Э. Российское общество: проблемы цивилизационного развития // http://www.freenet.bishkek.su/ jornal/n5/jrnal508.htm
Сморгунов Л. В. Сравнительная политология. М., 2003.
Pro et Contra. 2003. Весна. Т. 8. № 2. Политики и эксперты.
http://www.rspp.biz/articles?aid=72&printversion&PHPSESSID=b9b045808f7cd9ed188b92e3f707952d
