CC BY
120
^^^ [взаимосвязь литературы и языка]
О. С. Муравьева
«ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛАСЬ ТЫ...»
(К ПРОБЛЕМЕ ОЦЕНКИ ЛИРИЧЕСКОГО ТЕКСТА КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ДОКУМЕНТА)
OLGA S. MURAVIOVA "I RAISED MY EYES AND YOU WERE THERE..." (TO THE PROBLEM OF EVALUATION OF LYRIC TEXT AS A PSYCHOLOGICAL DOCUMENT)
Стихотворение «Я помню чудное мгновенье...» рассматривается одновременно как событие частной жизни Пушкина и как этап в развитии традиционной для поэта лирической темы. На перекрещении двух разных подходов раскрываются новые аспекты текста и уточняется психологическая коллизия, связанная с отношениями автора и адресата.
Ключевые слова: Пушкин, лирическая поэзия, историческая психология.
The poem "A magic moment I remember" is examined as an event of Pushkin's private life and as a stage in development of traditional for the poet lyric theme. When these two themes are collided the new aspects of the text are revealed and a psychological clash is being specified which is linked to the attitude of the author and the addressee.
Keywords: Pushkin, lyric poetry, historic psychology.
В любовной лирике Пушкина есть очень немного стихотворений, адресаты которых точно известны. Одно из них — знаменитое послание К *** («Я помню чудное мгновенье...»), посвященное Анне Петровне Керн. Посвящение засвидетельствовано и самим поэтом, и адресатом: в списки стихотворений, предназначенных для издания, составленные Пушкиным в конце апреля-августе 1827 года и в конце мая-июне 1828 года, оно вошло под обозначением «К Керн А. П. К.» и «Керн»1; по словам Керн, Пушкин подарил ей рукопись стихотворения «Я помню чудное мгновенье...» 19 июля 1825 года при ее отъезде из Тригорского2. Об отношениях Пушкина и Анны Керн также известно больше, чем о других его романах: Керн оставила интересные воспоминания о поэте, сохранилось 11 писем Пушкина к ней, написанных в разные годы, кроме того, она не раз упоминается Пушкиным в письмах к другим адресатам. Между тем именно это стихотворение окружено ореолом легенд и является предметом постоянных дискуссий. Дело в том, что характер пушкинских писем к Анне Керн и упоминаний о ней, как правило, имеет мало общего с лирическим пафосом послания «Я помню чудное мгновенье.». Разительное несо-
Ольга Сергеевна Муравьева
Кандидат филологических наук, старший научный сотрудник Отдела пушкиноведения ИРЛИ РАН (Пушкинский дом) ► olga_muraveva@list.ru
впадение поэтического и житейского образа Керн в представлении Пушкина порой вызывает недоумение, даже возмущение читателей. Самая резкая оценка принадлежит Владимиру Соловьеву, который в своей статье «Судьба Пушкина» обвинил поэта в «фальши» и «сообщении заведомо ложных сведений»3. Стихотворение интерпретируется философом в русле его общего отношения к поэту: «В Пушкине, по его собственному свидетельству, было два различные и несвязанные между собою существа: вдохновенный жрец Аполлона и ничтожнейший из ничтожных детей мира»4. В. В. Вересаев, стоявший на таких же позициях, полагал, что пушкинские стихи вообще никакого отношения к адресату не имеют, и бессмысленно выяснять, «где именно и когда воскрешала г-жа Керн в сердце Пушкина божество, жизнь и вдох-новение»5. Столь механистическое и однозначное понимание личности поэта корректируется биографическими фактами и давно отвергнуто современной наукой; тем не менее в связи с посланием к Анне Керн отмеченное противоречие между разными образами одной и той же женщины для абсолютного большинства исследователей творчества Пушкина представляет собой проблему, требующую решения.
«Загадка данного стихотворения, — писал Б. П. Городецкий, — состоит в том, что все известное нам о личности А. П. Керн и об отношении к ней Пушкина <...> ни в коей мере и ни в какой степени не приближает нас к постижению той тайны искусства, которая делает это стихотворение типическим для великого множества ситуаций и способным облагораживать и овевать красотой чувства миллионов людей»6.
В трудах авторитетных пушкинистов содержание стихотворения «Я помню чудное мгновенье» интерпретируется в самом общем смысле. А. И. Белецкий, одним из первых выступивший против увязывания содержания стихотворения с личностью адресата, писал: «Любовная тематика» здесь «явно подчинена другой, философско-психологической тематике», и основной темой стихотворения является «тема разных состояний внутреннего мира поэта в соотношениях этого мира с действительностью»7. «Конкретный об-
раз Керн и конкретное отношение к ней Пушкина как бы отодвигаются в сторону, уступая место не менее реальному, но предельно обобщенному и просветленному поэзией образа любви вообще, способной разогнать мрак изгнания и пробудить душу человека к новой жизни. Предельная обобщенность определила и весь образный строй стихотворения, перенося центр смысловой тяжести с образа „виденья" на момент пробуждения души поэта»,8 — поддерживал его Городецкий и подчеркивал, что в стихотворении нет реального, сколько-нибудь конкретного образа женщины, а только лишь обобщенные образы «виденья» и «гения чистой красоты». Городецкий признавал, что без встречи с Керн, конечно, не было бы и стихотворения, но эта встреча явилась для Пушкина, главным образом, «стимулом к обобщению всего ранее пережитого душевного опыта»9. Аналогичным образом рассуждал и Б. В. Томашевский: «Чувство прилива жизненных и творческих сил Пушкин ощутил независимо от встречи с Керн. Но она пришла вовремя»10.
Значение для сюжета стихотворения встречи с Анной Керн порой определяется интерпретацией двух строк: «Душе настало пробужденье: / И вот опять явилась ты»11. Одни литературоведы усматривают здесь доказательство того, что именно явление женщины пробудило душу поэта12; другие подчеркивают, что она явилась тогда, когда уже настало «пробуждение» души13. Очевидно, однако, что синтаксическая форма этой поэтической фразы не содержит подчинительной и причинной конструкции, следовательно, нет смысла спорить о причинно-следственных отношениях14.
В интерпретации стихотворения особое значение приобретает образ «гений чистой красоты», вопиющим противоречием которому представляется образ «вавилонской блудницы» из переписки Пушкина.
Известно, что «гений чистой красоты» — поэтическая формула, созданная Жуковским, впервые он использовал ее в стихотворении «Лала Рук» (1821), затем повторил в стихотворении «Я музу юную, бывало. » (1824) и в статье «Рафаэлева Мадонна» (1824). Поводом к созданию «Лалы Рук» послужили живые картины, по-
[взаимосвязь литературы и языка]
ставленные по сюжету поэмы «Лала Рук» Томаса Мура на празднике в Берлине 15 января 1821 года. В роли индийской принцессы Лала Рук выступала дочь короля Фридриха и супруга великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая I, Александра Федоровна. Выражение «гений чистой красоты» не является непосредственной характеристикой героини стихотворения, это неясный романтический образ, воплощение некоего духа, на мгновенье сходящего к смертным «с небесной высоты», «чтоб о небе сердце знало / В темной области земной». Он проявляется «во всем, что здесь прекрасно», в том числе и в чертах прекрасной женщины. В стихотворении «Я музу юную, бывало.» (1822-1824) Жуковский прямо связывает явление «гения чистой красоты» с надеждой на возвращение вдохновения, оставившего поэта. Свое понимание «прекрасного», близкое по смыслу к понятию «гений чистой красоты», Жуковский поясняет в письме к Александру Тургеневу: «Прекрасное существует, но его нет, ибо оно, так сказать, является нам единственно для того, чтобы исчезнуть, чтобы нам сказаться, оживить и обновить душу — но ни его удержать, ни разглядеть, ни постигнуть мы не можем»15. В статье «Рафаэлева Мадонна» Жуковский усматривает величие картины Рафаэля прежде всего в том, что художник запечатлел на холсте посетившее его видение, этого «гения чистой красоты», дав тем самым возможность каждому зрителю картины стать причастным чуду.
Сравнивая Анну Керн с «гением чистой красоты» (он ведь не называет ее так, а именно сравнивает: « .явилась ты, как мимолетное виденье, / Как гений чистой красоты»), Пушкин, разумеется, не имеет в виду нравственно-этическую характеристику героини. В пушкинском стихотворении использована не просто цитата из Жуковского, но и его художественная идея. В полном соответствии с ней, «гений чистой красоты» у Пушкина является в образе прекрасной женщины, является на мгновенье, чтобы оживить душу и вернуть утраченное вдохновенье. Конечно, это не означает, что произведение Пушкина вторично и лишено собственного лирического содержания.
По точному наблюдению П. В. Анненкова, позже поддержанному Б. В. Томашевским, лирический сюжет «Я помню чудное мгновенье», собственно, уже дан в стихотворении 1817 года «К ней»16. Встреча с «ней» также возрождает поэта к новой жизни: «Я влачил постыдной лени груз, / В дремоту хладную невольно погружался, / Бежал от радостей, бежал от милых муз» <...> Но вдруг <...> Зажглась в увядшем сердце младость, / Душа проснулась, ожила, / Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость» (II, 44). Добавим, что близкий по сути лирический сюжет присутствует в стихотворении 1829 года «Зима. Что делать нам в деревне?..», где мгновенно вспыхнувшая влюбленность волшебным образом преображает окружающий мир, и сама зима поворачивается к герою уже не скучной и будничной, но яркой и праздничной своей стороной. Эти переклички свидетельствуют, что представление о влюбленности как о необходимом условии творчества и полноты жизни вообще есть одна из определяющих особенностей мироощущения Пушкина. В некотором отношении оно оказалось созвучно идеям и поэтическим образам Жуковского. Используя формулу «гений чистой красоты», Пушкин, конечно, не стремится «воспроизвести поэтическую философию Жуковского», но и не просто возводит «воспеваемый образ на высоту, равную по чистоте лирическим образам Жуковского»17. У Пушкина эта формула теряет мистический смысл, но придает его собственным лирическим откровениям дополнительный семантический ореол.
Однако любым интерпретациям стихотворения, сводящим к минимуму значение личности А. П. Керн и реальных ее отношений с Пушкиным, противоречит известный и очень конкретный биографический контекст послания. Изучение этого контекста несколько затруднено отсутствием какой-либо теоретической базы: огромная биографическая литература о Пушкине на сегодняшний день представляет собой, в основном, лишь собрание фактов и сведений. У нас очень слабо представлено столь популярное на Западе научное направление, именуемое микроисторией или историей частной жизни. В отличие от прежних исследований, где частная жизнь исторических
персонажей или даже целых социальных слоев представала, собственно, собранием рассказов, в новой науке на первый план выдвигается изучение ментальных и поведенческих стереотипов, то есть специфических представлений о мире, господствовавших в том или ином обществе. Понятия любви, дружбы, вражды, чести, позора и т. п. в различные эпохи и в различных социальных группах понимались по-разному и реализо-вывались в определенных моделях социального и бытового поведения. Строго говоря, мы можем ответственно характеризовать поступки и суждения исторического лица только в соотнесении с ментальными и поведенческими стереотипами его среды и эпохи18.
Поведение Пушкина в истории с Анной Керн, как нам представляется, вполне укладывалось в общепринятые нормы. Обратим внимание на то, что в их отношения вольно или невольно был посвящен достаточно широкий круг лиц; позже все они, без сомнения, прочитали послание «Я помню чудное мгновенье», но никто и никогда не усматривал в поведении поэта ничего странного и предосудительного. Нужно сказать, что общая картина того, как складывались и развивались эти отношения, заставляет внести коррективы в традиционно жесткое противопоставление двух образов Керн у Пушкина. В письмах Пушкина к Керн и письмах о ней встречаются романтические признания, вовсе не противоречащие по тону поэтическому посланию. Например, 25 июля он пишет Керн: «Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтете это письмо тайком — спрячете ли вы его у себя на груди? Ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всем, что придет вам в голову, — заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем — сердце мое сумеет вас угадать»19. 21 (?) августа 1825 года он пишет ей снова: «Простите, божественная, что я откровенно высказываю вам все, что думаю; это — доказательство истинного моего к вам участия; я люблю вас гораздо больше, чем вам кажется. <...> Прощайте! Сейчас ночь и ваш образ встает
передо мной, такой печальный и сладострастный; мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста. Прощайте — мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, — я отдал бы свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду; он смешон, но искренен»20. Письмо поэта к А. Г. Родзянке с фривольными намеками по адресу Керн написано 8 дек. 1824 года, т. е. до новой встречи с ней в Тригорском; письмо к А. Н. Вульфу со знаменитыми словами о «вавилонской блуднице» написано 7 мая 1826 года, когда влюбленность Пушкина уже угасла; к тому же, все оно намеренно выдержано в цинично-шутливом стиле, вообще свойственном переписке двух приятелей.
О своих отношениях с Пушкиным А. П. Керн подробно рассказала в своих «Воспоминаниях». По ее словам, при первой встрече поэт сразу обратил внимание на хорошенькую молодую женщину, вел с ней любезный и несколько игривый разговор, немного рассердивший собеседницу. При второй встрече через несколько лет в нем вспыхнуло нежное и страстное чувство к ней, вылившееся в посвященных ей стихах. «Он пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр 2-й главы „Онегина", в неразрезанных листках, между которыми я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами „Я помню чудное мгновенье" и проч. и проч. Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я
их опять; что у него промелькнуло тогда в голове,
21
не знаю»21.
Необходимо учитывать, что многое мы знаем только со слов самой А. П. Керн, поэтому, стремясь воссоздать, по мере возможности, реальную картину событий, следует принимать во внимание личность мемуаристки. Отметим, что инициатором публикации стихотворения в данном случае был не автор, а адресат. Именно Анна Керн передала рукопись послания Дельвигу и сообщила, что оно посвящено ей. В письме к Пушкину от 15 сент. 1826 года Дельвиг просил разрешения «завладеть стихами к Анне Петровне»22. Желание опубликовать посвященные ей стихи
^^^ [взаимосвязь литературы и языка]
Пушкина — выразительный штрих к портрету героини. Судя по воспоминаниям современников, Анна Керн была женщиной обворожительной и глубоко незаурядной, но не лишенной тщеславия. Например, молодой А. В. Никитенко в своем дневнике за 1827 год сетовал, что Анна Петровна слишком настойчиво требует, чтобы он непременно использовал для образа героини своего романа черты ее характера и события ее жизни. «Она хотела сделать меня своим историографом, и чтобы сей историограф был панегеристом. Для этого она привлекла меня к себе и поддерживала во мне энтузиазм к своей особе.»23
Несомненные художественные достоинства ее воспоминаний о Пушкине, сделавшие их одним из самых известных мемуарных свидетельств о поэте, немало способствовали легенде о том, что Анна Керн занимала совершенно особое место в жизни Пушкина. (Не случайно было так охотно подхвачено биографами документально не подтвержденное сообщение, что «гроб ее повстречался с памятником Пушкину, который ввозили в Москву»24.) В своих «Воспоминаниях» Керн не говорит ни слова о достаточно быстром охлаждении к ней поэта и о прозаической стороне их отношений. В мемуарах рисуется образ доверчивой и бесхитростной женщины, со скромным достоинством принимавшей восхищение влюбленного поэта. В действительности, насколько можно судить, их отношения были и сложнее, и интереснее.
На протяжении некоторого времени Пушкин и Керн вели увлекательную любовную игру, un jeu d'amoureus, конфидентами и отчасти участниками которой выступали обитатели Тригорского. Представление о характере этой игры дает их переписка (правда, письма Керн не сохранились, и об их содержании мы можем только догадываться по ответным письмам поэта), их упоминания друг о друге в письмах третьим лицам в явном расчете на то, что слова будут переданы по назначению; «обманные письма» подставному адресату; шуточные «коллективные письма», обыгрывающие «мужскую» и «женскую» позиции, «ролевые маски» и пр. Подобные игры ориентировались на известные литературные об-
разцы, в частности, «Опасные связи» Шодерло де Лакло (1782), «Валери» Ю. Крюденер (1803), «Любовные похождения кавалера Фобласа» Луве де Кувре (1790)25. Характерно, что и познакомились Пушкин и Керн во время игры: в тот вечер в доме Олениных играли в шарады (charades en action), где Керн выпала роль Клеопатры26.
В 1825 году Анна Керн находилась в несколько двусмысленной ситуации: формально она не разводилась с нелюбимым мужем, но откровенно томилась в браке и, судя по всему, допускала в отношениях с мужчинами вольности, необычные для женщин ее круга и положения. Нет оснований полагать, что Пушкин переходил за определенную самой женщиной черту. Очевидно, любовная игра между Пушкиным и Керн велась по всем правилам куртуазного кодекса, допускавшим и даже предполагавшим сочетание изысканной вежливости с фривольными намеками и изящных комплиментов с дерзкими шутками. Отдельные слова и фразы, выхваченные из контекста этой своеобразной игры, кажутся людям другой культуры разностильными и противоречивыми, но для самих участников они таковыми не являлись. Керн была женщиной незаурядной, она много читала и имела собственные писательские амбиции; можно предполагать, что, подражая героиням галантных французских романов, она вела игру умно и умело. Но как бы далеко не зашла эта игра, судя по «Воспоминаниям», Керн не питала к поэту сколько-нибудь сильных чувств. (Вряд ли по прошествии многих лет она стала бы это скрывать.) Вполне вероятно, что она вовсе не любила его, а просто упивалась тонким увлекательным флиртом с великим поэтом. Керн разбиралась в поэзии и прекрасно знала цену своему поклоннику, о чем, видимо, не раз ему говорила, только это вовсе не льстило его самолюбию, напротив... «Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах.» — писал он ей27. Пушкин в совершенстве владел куртуазным стилем, но, осваивая стереотипы — эпистолярные и поведенческие, — он наполнял их содержанием своей личной жизни. (Точно так же он осваивал стерео-
типы литературных стилей и жанров, наполняя их новым, своим художественным содержанием.) Так, столь разные по стилю и тону обращения к Керн и высказывания по ее адресу, соответствуя шаблонам галантного обольщения, быть может, в то же время соответствовали и его реальному отношению к этой женщине, отношению, в котором смешивались влюбленность и ирония, восторженность лирического поэта и скептицизм умного проницательного мужчины. Вероятно, в какой-то момент Пушкин понял, что для Анны Керн их любовная игра была только игрой — изящной формой, скрывающей равнодушие ее сердца и тщеславное желание стать «музой» поэта, и тогда он почувствовал себя уязвленным. «Но скажите ей, что если в сердце ее нет на мою долю тайной нежности, если нет в нем таинственного, меланхолического ко мне влечения, то я презираю её, слышите ли? Да, презираю, несмотря на всё удивление, которое должно возбудить в ней это небывалое чувство.» — писал он Анне Н. Вульф 21 июля 1825 года28.
Главным действующим лицом романа Пушкина и Анны Керн был, конечно, Пушкин. Его воображение, его эпистолярное искусство, его чувства, его надежды и разочарования определили развитие и завершение этого любовного сюжета, высшей точкой которого стало расставание в Тригорском с вручением Керн посвященного ей стихотворения. В последующие годы Пушкин и Керн время от времени дружески встречаются и иногда обмениваются письмами, но никакого романтического оттенка их отношения уже не имеют.
Таким образом, в контексте биографического сюжета стихотворение «Я помню чудное мгновенье. » не представляет собой никакой психологической загадки и не дает повода для морализаторства. Непосредственно связанное с Анной Керн, оно выражает лишь одну из граней чувства поэта к этой женщине, фиксирует один из моментов его переменчивого настроения. В контексте же пушкинской лирики стихотворение предстает художественно совершенным воплощением постоянного лирического мотива о преображающей и спасительной силе любви.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 238 и 240.
2 См.: Керн А. П. Воспоминания о Пушкине // Керн А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. М., 1974. С. 36.
3 Соловьев В. Судьба Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 21.
4 Там же. С. 24, 25.
5 Вересаев В. В. В двух планах. Статьи о Пушкине. М., 1929. С. 52.
6 Городецкий Б. П. Лирика Пушкина. М.; Л., 1962. С. 295-296.
7 Белецкий А. И. Из наблюдений над стихотворными текстами Пушкина // Белецкий А. И. Избр. труды по теории литературы. М., 1964. С. 399.
8 Городецкий Б. П. Лирика Пушкина. С. 297.
9 Там же. С. 297.
10 Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. 2: Материалы к монографии (1824-1837). М.; Л., 1958. С. 336
11 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1937-1949, Т. 3. С. 406. Все цитаты из Пушкина приводятся по этому изданию.
12 См.: Степанов Н. Л. Лирика Пушкина. М., 1959. С. 332-333
13 См.: Гершензон М. О. Мудрость Пушкина. М., 1919. С. 76-77; Непомнящий В. С. Поэзия и судьба: Статьи и заметки о Пушкине. М., 1983. С. 336
14 См.: Бройтман С. Н. «Я помню чудное мгновенье». К вопросу о вероятностно-множественной модели в лирике Пушкина. С. 75
15 Жуковский В. А. Стихотворения. Л., 1939. Т. 1. С. 383
16 См.: Пушкин. Соч. / Изд. П. В. Анненкова. СПб., 1855. Т. 2. С. 187-188; Томашевский Б. В. Пушкин. Кн. 2. С. 331-332
17 Томашевский Б. В. Там же. С. 332
18 Бессмертный Ю. Л. Стереотипное и индивидуальное. В поисках новых решений // Частная жизнь. Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени. М., 1996. С. 11-19.
19 XIII, 193, 539. Подл. по-французски.
20 XIII, 213, 549. Подл. по-французски.
21 Керн А. П. Воспоминания о Пушкине. С. 36.
22 XIII, 295.
23 Никитенко А. В. Дневники. М.. 1955. Т. 1. С. 50.
24 Русский Архив. 1884. № 6. С. 349
25 См.: Вольперт Л. И. Пушкинская Франция. СПб., 2007. С. 50-106.
26 См.: Керн А. П. Воспоминания о Пушкине. С. 29-30. Существует предположение, поддержанное Б. Л. Мод-залевским, М. А. Цявловским, Б. В. Томашевским, что подчеркивания и словесные пометы на полях в экземпляре «Валери», имевшемся в библиотеке Пушкина, в совокупности составляют любовное письмо к А. Керн. Однако, по мнению Т. Г. Цявловской, Н. В. Измайлова, Р. Е. Теребениной, эти пометы сделаны не пушкинской рукой (см.: Вольперт Л. И. Пушкинская Франция. С. 85-86).
27 XIII, 229, 550. Подл. по-франц.
28 XIII, 191. Подл. по-франц.
