CC BY
37
В.И. Балакин ПЕКИН И ТАЙБЭЙ:
РОЛЬ ЗАРУБЕЖНЫХ ХАНЬСКИХ ОБЩИН ВО ВНУТРИКИТАЙСКИХ ИНТЕГРАЦИОННЫХ ПРОЦЕССАХ
Аннотация. Несмотря на принципиальные политические противоречия между Пекином и Тайбэем, внутрикитайские экономико-интеграционные процессы продолжают развиваться. Законы общего рынка в контексте китайской цивилизации не допускают разрыва хозяйственных связей между конкретными предприятиями, для которых абсолютно не важны идеологические догмы, а приоритеты выстраиваются, исходя из давно сложившихся этнических традиций. «Китайский мир» скреплен не идеологией: он отформатирован долгосрочным практическим интересом крупных исторических межклановых групп, абсолютно не зависящих от ареала их проживания и сферы деятельности. Такова главная философская подоплека функционирования как внутренних китайских общин в Поднебесной, так и их зарубежных ханьских аналогов. В данной связи вряд ли стоит сомневаться, что общекитайское воссоединение, когда бы оно ни произошло, представляет собой естественный ход вещей, не зависящий от сиюминутных политических интересов местных элит.
Ключевые слова: Пекин, Тайбэй, зарубежные китайские общины, «китайский мир», китайское воссоединение.
Объективные интеграционные процессы в Восточной Азии в целом, а также между Пекином и Тайбэем — в частности уверенно развиваются, несмотря на всевозможные политические перипетии в ре-
гиональных международных отношениях. Реальный рост совокупной национальной мощи КНР заставляет многих экспертов говорить о возрождении былого величия китайского государства, о его превращении в авторитетного геополитического актора не только регионального, но уже и глобального масштаба. Широко используется термин «Большой Китай», смысл которого трактуется весьма разнородно, но вместе с тем, в среде собственно китайских исследователей по нему практически нет разногласий, поскольку он интерпретируется как «китайский мир» (Pax Sinica), включающий все китайские общины, проживающие практически во всех частях света. Неправильно предполагать, что «китайский мир» стремится стать неким супергосударством с единым мощным правительством, определяющим весь комплекс своего взаимодействия с другими государствами. Это вряд ли когда-нибудь произойдет, но некий единый центр управления «китайской ойкуменой» вполне может сформироваться, и некоторые признаки подобного развития событий уже просматриваются1.
Как правило, обозначенный феномен объясняется тесными связями зарубежных китайских общин с Пекином, который при всех политических разногласиях все равно признается «культурологическим ядром» китайской цивилизации. В связи с этим возникает вопрос о тайваньской идентичности, так как, признавая Пекин таким цивилизационным «ядром», в Тайбэе в то же время считают возможным иметь внутри китайской цивилизации два суверенных китайских государства. Названный посыл по крайне мере не встречает отторжения в зарубежных китайских общинах, что заставляет руководство КНР весьма осторожно критиковать Тайвань. Тайбэй также не спешит говорить о неизбежности независимости Тайваня, поскольку за время правления на острове гоминдановской администрации была сформирована устойчивая экономическая база разностороннего сотрудничества между Тайванем и материком, которую, по оценкам даже тайваньских экспертов, сегодня уже будет достаточно сложно демонтировать2. На материк была перенесена, прежде всего по экономическим соображениям, значительная часть тайваньского промышленного потенциала, что позволило превратить остров в территорию исключительно благоприятную для жизни людей, но крайне зависимую от материка.
В настоящее время тайваньские предприятия активно зарабатывают в так называемом южном поясе КНР, простирающемся от Шанхая до Гуанчжоу. Во многом это было предопределено с самого начала давней клановой привязкой многих тайваньцев к южным китайским провинциям и объяснялось сходством местных диалектов китайского языка, а также близостью ментальности. Немаловажной особенностью стало взаимодействие в «южном поясе» тайваньских и японских компаний, многие из которых имели и продолжают сохранять общую международную структуру управления, а главное — тщательно согласованные стратегии работы на рынке КНР3. Ряд зарубежных исследователей акцентирует внимание на том, что наиболее успешными тайваньскими предпринимателями на китайском рынке как раз являются эмигранты, в свое время переместившиеся на Тайвань с материка. При этом существует глубокие ментальные различия между южными и северными провинциями Китая. Они были всегда и имели под собой объективную цивилизационную основу в лице ханьской династию Мин и маньчжурской династии Цин, являвшихся прямыми, а главное — объективными антагонистами.
Трудно отрицать непосредственную связь между культурной традицией Китая, основанной на имперском духе конфуцианского государства, и прагматическом подходе завоевателей к воспитанию беспрекословной покорности у завоеванных. Данное противоречие проходит через всю китайскую историю ХХ в. и сегодня делает практически невозможным воссоединение Пекина и Тайбэя, даже несмотря на мощные интеграционные процессы в сфере экономики4. Недавняя смена власти в Тайбэе поставила на повестку дня совершенно новую дилемму в «диалоге через пролив». Ее придется решать, но порой создается впечатление, что обе стороны просто не в силах верно оценить сложившуюся реальность, которая внешне явно диктует необходимость отказаться от сложившихся подходов и побуждает к взвешенному диалогу двух отличных исторических традиций. «Переговоры через пролив» уже трудно назвать внутрикитай-ской политической дискуссией, ибо сформировались две самодостаточные «государственности», не готовые поступиться собственными суверенитетами. Таким образом, в обозримой перспективе «китайский мир» может приобрести устойчивую цивилизационную иден-
тичность и включит в себя тесно взаимодействующие государства, государственные образования, а также самоуправляющиеся хань-ские и иные этнические общины по всему земному шару.
В связи с этим возникает еще один вопрос: о приобретении конфуцианской цивилизацией надгосударственного статуса, не связанного с этническими особенностями и опирающегося исключительно на древние культурологические догматы. Приоритет культурных традиций создает эффект надгосударственной общности конфуцианской цивилизации, ее многообразия и в то же время — духовного единства5. Именно этот посыл является залогом растущей интегрированности «китайского мира», экономико-инвестиционного взаимопроникновения китайских общин, выработки в данной среде универсальных правил системного взаимодействия, которые распространяются повсеместно и укореняются на перспективу. Ареалом функционирования зарубежных китайских общин, как уже раньше отмечалось, фактически стал весь земной шар, но наиболее интенсивная их деятельность отмечается в Японии, Южной Корее и странах АСЕАН. Наблюдается определенная смена приоритетов в попытках Пекина оказывать на эти общины свое влияние: если раньше акцент делался на инвестиционной сфере, то в настоящее время основное внимание уделяется проблемам «цивилизационной интеграции».
Китайское руководство после смены режима на Тайване оказалось в весьма непростой ситуации, когда стало абсолютно не понятно, как дальше выстраивать интеграционные отношения с островом6. Наибольшую тревогу в Пекине сегодня вызывает реальная возможность смены наполнения экономической составляющей «диалога через пролив», которая изначально задумывалась правительством КНР как основа для последующей административной интеграции. Гоминдановские власти Тайваня также были по большей части склонны искать в экономическом взаимодействии с материковым Китаем реальный шанс отойти от конфронтационных межпартийных споров и вступить на путь формирования предпосылок для будущего объединения на базе общего понимания цивилизационной идентичности обоих территориальных образований. Поражение Гоминдана на январских (2016 г.) президентских выборах сделало вы-
шеназванную формулу согласия практически нереализуемой, так как новая власть на Тайване в лице Демократической прогрессивной партии однозначно провозгласила неприемлемость общеизвестного лозунга Дэн Сяопина — «одна страна, две системы» и уже выдвинула собственную концепцию общекитайского сосуществования, провозглашающую принцип: «одна цивилизация — две государственности». Совершенно очевидно, что это не что иное, как отчетливый путь к достижению полного суверенитета, который, по некоторым оценкам на экспертном уровне, вполне может быть поддержан такими региональными игроками, как Япония, Индия и Вьетнам.
Несомненно, Китай оказался в трудной ситуации, поскольку с января 2016 г. в «диалоге через пролив» сложилась принципиально иная ситуация, похоже, еще до конца не осмысленная Пекином. КНР предстоит внятно реагировать на брошенный Тайбэем вызов. Среди японских экспертов, являющихся этническими китайцами протайваньской ориентации, уже начинаются дискуссии по всевозможным вариантам «переговоров через пролив» в свете новой политической реальности, суть которых сводится к необходимости полного отказа от любой тематики, предусматривающей утрату Тайванем «государственной независимости», и признания необходимости согласования некоей конструкции договорного «цивилизационного объединения». В частности, в качестве исходных примеров предлагается тщательно изучить содержание Лиссабонского договора об учреждении Евросоюза и даже договор о союзном государстве между Россией и Белоруссией. Некоторые эксперты советуют обратить внимание на опыт последовательного формирования Евразийского экономического союза, продемонстрировавшего на практике реальный отказ от политического доминирования самого мощного государства на постсоветском пространстве, каким является Российская Федерация. Несмотря на глубокое погружение крупного тайваньского бизнеса в кооперационные производственные связи на материке, он вряд ли проигнорирует политический курс в отношении КНР, намечаемый пришедшим к власти правительством на Тайване. Во всяком случае, лидеры большинства зарубежных китайских общин намекнули, что точно не будут слепо выполнять директивы из Пекина7.
Стоит обратить серьезное внимание на объективное состояние взаимоотношений КНР и зарубежных ханьских общин. Прежде всего, сами зарубежные ханьские общины заметно отличаются друг от друга, особенно если сравнить китайцев проживающих в Восточной Азии, и китайцев, обосновавшихся в США, Канаде, Австралии и Европе. Восточноазиатские китайцы, как правило, использовали в качестве базы для проникновения на рынок КНР Сингапур, являющийся неформальным лидером АСЕАН. Что касается «западного мира», то их каналом ведения бизнеса с Китаем, безусловно, выступает Гонконг, где еще в период британского колониального владычества была создана вся необходимая инвестиционная инфраструк-тура8. Как правило, зарубежные китайцы, откуда бы они ни были, редко хорошо ориентируются в политических проблемах «китайского мира», их прежде всего интересует конкретный бизнес, для развития которого имеются перспективы в КНР и в котором они хотят выявить своих конкурентов из других зарубежных ханьских общин.
Конкуренция между общинами «хуацяо» на внутрикитайском рынке имеет множество аспектов, что свидетельствует о дифференцированной политике Пекина в отношении разных регионов мира. По оценкам западных экспертов, общая численность китайцев, проживающих за рубежом, превышает 30 млн человек, но сюда не включаются жители Гонконга, Макао и Тайваня, которых власти КНР считают гражданами «Большого Китая». Однако в реальности полностью пропекински настроенных зарубежных ханьских общин нет в природе, поскольку их поддержка материкового Китая ситуативна и, как правило, не имеет политической подоплеки ввиду нацеленности на достижение узких прагматических задач9. Неоднозначным оказался и патриотический мотив участия «хуацяо» в китайской модернизации, который был продуцирован стремлением Пекина заполучить в качестве инвестиций весьма значительные свободные финансовые ресурсы для огромного рынка КНР, который просто не мог быть отдан некитайским инвесторам. Из-за отсутствия какого-либо опыта работы с капиталовложениями из промышленно развитых стран, китайское руководство сделало ставку на фактор этнической близости, понимая ее как некую гарантию от «западного двуличия».
В Пекине всегда понимали, что коммунистические идеи представляют собой слабый стимул для экономической интеграции «китайского мира». Чтобы вовлечь зарубежный китайский бизнес в развитие Китая, властям КНР пришлось вернуться к традиционной идее восстановления великой китайской нации, но уже на основе пробуждения «этнической гордости» и настойчивого формирования концепции «китайского мира» в его конфуцианских традициях10. Эмиграция из КНР, усилившаяся в начале 1980-х годов, стала благоприятным условием для налаживания «заморских контактов» между выходцами из материкового Китая и зарубежными ханьскими общинами, разбросанными по всему миру. Вряд ли это была осмысленная интеграционная политика руководства КНР, но планы ускоренной модернизации экономики Китая с помощью капиталов этнических китайцев из других, прежде всего промышленно развитых стран, наверняка прорабатывались в недрах КПК. Результаты уже первых 20 лет не обманули ожидания пекинского руководства: тесно взаимосвязанные бизнес-структуры в глобальном «китайском мире» стали реальностью и обрели формы и очертания горизонтально и вертикально интегрированных корпораций с особым устойчивым внутренним этническим укладом.
На сегодняшний день именно эти «этнические корпорации» выступают основными субъектами в рамках «диалога через пролив» и именно они по сути дела ищут ту синергетическую формулу, которая позволит совместить, казалось бы, совершенно несовместимые реальные «государственности» КНР и Тайваня. И не только просто совместить, но и превратить обе стороны в единое цивилизационное объединение11. Среди экспертов по Китаю в последнее время стала обсуждаться тема «государственной цивилизационной общности», позволяющей в случае ее оформления решить принципиальную проблему китайского объединения, реально учитывающего практическую невозможность навязывания друг другу современных идеологических доктрин, а также побуждающих всех китайцев мира преодолеть «смутное время» посредством «великого компромисса» через возвращение к конфуцианским ценностям. Этот путь видится достаточно сложным, но такой подход — абсолютно в духе древней китайской традиции, поскольку так решается экзистенциальный во-
прос о сохранении и перспективах развития национальной китайской идентичности в сложных условиях глобальной постмодернистской нестабильности. Кстати, по мнению многих экспертов, именно подобная нестабильность послужила резкому увеличению бизнес-связей между различными зарубежными ханьскими диаспорами, прежде всего доверяющими своим землякам. Деловые отношения всегда предполагают партнерство двух сторон, но в китайской традиции издревле существовала непреодолимая тяга к тому, чтобы в любых отношениях две стороны, в конце концов, оказывались в единой интегрированной системе с собственными четкими специфическими интересами.
После смены власти на Тайване Китаю, видимо, придется искать новые, пока еще не осмысленные формы интеграции для создания единой китайской государственности, которые должны быть абсолютно приемлемыми не только для Тайбэя, но и для Сянгана и Аомэня. Идея, культивировавшаяся правительством КНР с начала 2000-х годов, материализовалась сразу в нескольких комплексных программах, предусматривавших отправку в западные высшие учебные заведения значительного количества молодых китайцев. Однако у этой инициативы был и второй план, а именно: таким образом формировались преданные Пекину зарубежные диаспоры по всему миру. Не везде это получилось: в частности, на Тайване сегодня преобладают ханьцы, ориентированные на Японию, несмотря на то, что китайское руководство всегда предпринимало и продолжает предпринимать попытки перенаправить выпускников американских высших учебных заведений на остров с целью создания там общин, выступающих за объединение Китая. Оказалось, что эти усилия не привели к искомому результату, прежде всего — из-за эрозии гоминдановской государственной идеологии и снижения ее привлекательности для современного молодого поколения тайваньцев12. Судя по всему, роль пропекинских китайских общин за рубежами Китая также будет последовательно снижаться до тех пор, пока руководство КНР не предложит «китайскому миру» свежую идею государственности, ориентированную на создание интегрированного цивилиза-ционного союза конфуцианских общностей.
Примечания
1 Wang Gungwu. Cong Huaqiao dao Huaren: [От зарубежных китайцев до этнических ханьцев] (in Chinese). Xianggang: Xianggang chubanshe, 2013. P. 392.
2 Mai Liqian. Changing Identities. Taipei University Press, 2016. P. 135.
3 Suehiro Kobei. ZaiTyu NichiTai eigyo kyoryoku : [Японо-тайваньское деловое сотрудничество в Китае] (in Japanese). Tokyo: Kokusai kankei kenkyusyo, 2015. P. 107.
4 Emmott, Bill. The Limits to Chinese Power. New York: St.Marthin&Press, 2015. P. 187.
5 Camings Bruce. China and the World. London: Westview, 2014. P. 217—218.
6 Dominguez Gabriel. Taiwan elections likely to impact relations with China. Washington: Brookings Institution Press, 2016. P. 69.
7 Kichi, Arashi (кит. Ze Lan). Taiwan kaikyo odan-shita keizai koryu : [Экономические связи через Тайваньский пролив] (in Japanese). Tokyo: Waseda daigaku syuppan, 2016. P. 140.
8 Waldron Andrew (2015) The «One China» Dilemma. New York: Palgrave Macmillan, 2015. P. 87.
9 Wu Yu-shan. Chinese Nationalism // Journal of Contemporary China. Taipei, 2014. P. 463—478.
10 Zhuang Guotu. Trends of Overseas Chinese Business Network in East Asia. Institute of International Relations and Area Studies. Xiamen University Press. P.R.China, 2015. P. 1.
11 Chan Kuok Bun. State, Economy and Culture Relations on the Chinese Global Business / Nordic Institute of Asian Studies. Copenhagen, 2015. P. 8.
12 Coughling Rodger. Double Identity: The Chinese in Modern Taiwan. Hong Kong University Press, 2015. P. 47—49.
