CC BY
160
Н.И. Платонова
ПАЛЕОЭТНОЛОГИЧЕСКАЯ ШКОЛА В АРХЕОЛОГИИ И Ф.К. ВОЛКОВ
Анализ наследия палеоэтнологической школы ныне весьма актуален. Идеи палеоэтнологов используются, в частности, для обоснования сближения первобытной археологии с естествознанием. Необходимо исследовать истоки тех понятий, явлений и теорий, на которых строилась палеоэтнологическая парадигма археологии в разные периоды. Непреходящий интерес представляет собой изучение научных биографий таких основоположников палеоэтнологии, как Г. де Мортилье и Ф.К. Волков.
Наличие в русской археологии первой трети XX в. особой «палеоэтнологической школы», стремившейся как можно теснее связать археологические исследования с комплексом естественных наук, неоднократно отмечалось современниками. Однако разносная критика этого направления с позиций вульгарного социологизма [1. С. 322-325; 2. С. 76-78; 3. С. 115-144] и его последующий организационный разгром [4. С. 1-6; 5. С. 149-151] привели к тому, что само существование данной научной школы стало замалчиваться в историографической литературе. В послесталинский период о ней уже прочно забыли. Имена палеоэтнологов, переживших период репрессий (С.И. Руденко, Г.А. Бонч-Осмоловский, Б. А. Куфтин, М.П. Грязнов и др.), попросту перестали ассоциироваться с указанным направлением в глазах последующих поколений учёных.
Историографы позднейшего периода нередко отождествляли российскую палеоэтнологическую школу с одной московской её «ветвью» - школой Б.С. Жукова. Причина понятна: в 1929-1930 гг. именно Б.С. Жуков и его приверженцы стали главным объектом критики археологов-марксистов. Зато палеоэтнологи «ленинградской ветви», представленной в науке такими именами, как П.П. Ефименко, А.А. Миллер, С.А. Тепло-ухов, С.И. Руденко, Г. А. Бонч-Осмоловский и др., почему-то не рассматривались критикой эпохи «великого перелома» как единая «школа».
Последнее просто удивительно: все названные археологи были учениками Фёдора Кондратьевича Волкова, преподававшего в Санкт-Петербургском университете с 1907 по 1918 г., и отчётливо сознавали свою принадлежность к созданному им направлению. До 1930 г. все называли первобытную археологию не иначе, как «палеоэтнология». Но факт остаётся фактом: в полемических выступлениях А.В. Арциховского и
B.И. Равдоникаса палеоэтнологическая школа клеймилась как «идеалистичная и буржуазная» исключительно в лице Б.С. Жукова. Анализ её позиций в известной книге В.И. Равдоникаса «За марксистскую историю материальной культуры» сопровождался характерным признанием: эта школа «имеет у нас сильнейшее влияние благодаря точности применяемых ею методов обработки археологического материала и внешней научности её построений...» (курсив мой. - Н.П.) [2.
C. 76]. Нападки того же автора на ленинградских палеоэтнологов (например, А.А. Миллера) не сопровождались, однако, указанием на их связь с «особо опасным» научным направлением. Впрочем, ленинградцев это не спасло, в скором времени все они стали объектами репрессий. Избежал ареста один П.П. Ефименко.
Отношение официальной советской науки к дореволюционным учёным, заложившим основы палеоэт-нологической школы в России, тоже оказалось различ-
ным. Имя Д.Н. Анучина - учителя Б.С. Жукова и Б.А. Куфтина - упоминалось в учебниках и университетских курсах советского периода с неизменным уважением. Но это не было следствием его роли в становлении московской школы палеоэтнологов. Уважение к памяти Анучина представляло собой результат его научных заслуг в области географии, «чистой» этнографии и физической антропологии. В то же время основа его научного мировоззрения - знаменитая «анучинская триада», означавшая синтез данных археологии, антропологии и этнографии в рамках единой науки о человеке, - воспринималась после 1930 г. лишь как некий историографический казус.
Имя другого «великого мэтра» палеоэтнологии, Ф. К. Волкова, оказалось на полвека вычеркнуто из учебников. О заслугах учёного, стоявшего у истоков научного палеолитоведения в СССР, можно было упоминать в печати лишь с оговоркой, что его деятельность в целом оказала «вредное влияние на науку о палеолите» [6. С. 18-20]. Лишь в украинской археологической литературе с 1960-х гг. начались робкие попытки говорить о Волкове без дежурной ругани в его адрес [7. С. 13]. Замалчивание общего вклада ученого в славистику и развитие отечественного палеолитоведе-ния продолжалось до начала 1990-х гг. Только в последние годы о нём заговорили как об учёном, чья научная и педагогическая деятельность, наряду с деятельностью Д.Н. Анучина, определила облик ведущего направления в отечественной археологической науке 1920-х гг. [8; 9. С. 361-366; 10. С. 367-373; 11. С. 115-130].
Развитие палеоэтнологической школы в России шло вне рамок таких структур отечественной археологии, как Императорская археологическая комиссия (ИАК), Исторический музей, столичные Археологические общества (РАО и МАО) и т.п. Становление её напрямую было связано с университетами - Санкт-Петербургским и Московским. Шло оно в рамках физикоматематических факультетов, где в 1880-х гг. на естественных отделениях были созданы кафедры географии и этнографии. Кроме того, в Санкт-Петербурге средоточием учёных данного направления с 1900-х гг. стал Этнографический отдел Русского музея имп. Александра III - учреждение, созданное, подобно ИАК, в рамках Министерства Императорского двора. В Москве таковым являлся Музей антропологии, организованный Д.Н. Анучиным при университете. Данное направление археологических исследований связывалось современниками, в первую очередь, с комплексом естественных наук вкупе с этнологией / этнографией.
Здесь необходим краткий историографический экскурс. В европейской археологии резкое разделение научных платформ и зачисление науки о первобытности в разряд естественных дисциплин (в отличие от археоло-
гии «исторических» эпох) уходит корнями в 1860-е гг. В предшествующий период (1830-1850-е гг.) изучение первобытных эпох, особенно неолита и «бронзы», было успешно начато в целом ряде европейских стран. Эти исследования зачастую представляли собой результат совокупного труда естествоиспытателей и археологов-историков. Тем не менее культурологический, гуманитарный характер указанной дисциплины в этот период не подвергался сомнению.
С 1830-1840-х гг. естествоведы, наряду с историками, стали широко принимать участие в раскопках археологических памятников в Северной и Средней Европе. Именно тогда в Скандинавии (в ходе изучения кьёккенмёддингов), а позднее в Швейцарии (после открытия свайных поселений) было положено начало широкому использованию данных геологии, палеозоологии, химии и других естественных наук при анализе материалов из раскопок [12]. В частности, сразу было обращено внимание на петрографический состав изделий из камня, на химический состав древних бронз. Проводились первые сопоставления результатов с геологическими картами, материалами рудных месторождений и т.д. Пристальному изучению подвергался остеологический и антропологический материал из раскопок. Однако в глазах самих учёных подобная практика диктовалась конкретными нуждами исторического исследования и отнюдь не переводила его в ранг естественно-научных.
В основе данного подхода, названного позднее «скандинавским», безусловно, лежали представления об эволюции культуры во времени. Его основоположником - датчанином Х. Томсеном - была предложена важнейшая эволюционистская схема, получившая название «системы трёх веков» - каменного, бронзового и железного. Это не была детально разработанная теория эволюции, которую мы встречаем в дальнейшем в трудах Г. Спенсера или Ч. Дарвина. Основой «системы трёх веков» стали самые общие представления о прогрессе, унаследованные учёными XIX в. от эпохи Просвещения или почерпнутые ими непосредственно из античного наследия (Лукреций Кар). Однако построенный на них научный подход оказался в высшей степени плодотворным.
Б. Триггер в своём обобщающем труде постарался обосновать представления о взаимосвязи процесса развития археологической мысли с уровнем развития среднего класса в отдельных странах. Применительно к конкретным ситуациям его гипотезы во многих случаях выглядят правдоподобно. В частности, опережающее развитие археологии в Скандинавии и Швейцарии 1830-1850-х гг. с их повсеместным устойчивым крестьянским укладом он приписывает тому, что в этих тихих уголках Европы идея эволюции сама по себе вовсе не воспринималась как что-то крамольное, грозящее взорвать изнутри установленный мировой порядок [13. С. 83-85].
Напротив, во Франции, Италии, Австрии, Англии -странах, без конца потрясаемых революциями, национально-освободительными движениями, экономическими выступлениями бедноты, - связь эволюционной идеи с духовным наследием Просвещения рождала длительное её неприятие. На практике лозунги «Сво-
бода, Равенство, Братство» не раз оборачивались в Европе гильотиной, убийством монархов, бесконечными войнами. Отсюда вытекало настороженное отношение к любым разновидностям эволюционного подхода со стороны «официальной» науки первой половины XIX в. Стойким консерватизмом отличались и многочисленные антикварные и археологические общества [13. С. 73-83]. Трудно объяснить чем-то иным то холодное равнодушие, с которым во Франции много лет относились к сообщениям о находках Буше де Пертом орудий «допотопного» человека. Интерес к его открытиям проявили, в первую очередь, натуралисты из числа политических радикалов. Именно таким человеком был Луи-Лоран-Габриэль де Мортилье (1821-1898), которому выпало ввести в науку понятие «палеоэтнология» (palethnologie).
Основатель дисциплины начал свою научную карьеру как естествоиспытатель. В молодости его привлекала конхиология - изучение наземных и пресноводных слизняков. Однако успешной карьере помешала политика. Молодой учёный участвовал в революции 1848 г. Видимо, участие было достаточно деятельным. После монархического «декабрьского переворота», возведшего на престол Наполеона III, Г. де Мортилье был вынужден эмигрировать из Франции. Именно в годы эмиграции он вплотную занялся палеонтологией и геологией, начав с систематизации коллекций Женевского музея. Позднее, после присоединения к Франции Ниццы и Савойи, изгнанник перебрался в Италию. Там, занимаясь уже полевыми инженерногеологическими изысканиями, он наблюдал археологические открытия в ходе земляных работ [14. С. 335].
Ко времени, когда Г. де Мортилье наконец разрешили вернуться на родину (1864 г.), это был вполне сложившийся, авторитетный археолог-естествовед, последовательный эволюционист и ярый антиклерикал, противопоставивший себя традиционно консервативным археологическим кругам Франции. Избегая даже самого термина «археология», он окрестил науку о культуре доисторического человека палеоэтнологией, усиленно акцентируя её естественно-научный характер и теснейшую связь с геологией и палеонтологией.
Сразу же по возвращении в Париж Мортилье основал там научный журнал, назвав его «Материалы для позитивной и философской истории человека...» («Matériaux pour l'histoire positive et philosophique de l'homme. Bulletin mensuel des Travaux et Découvertes concernant L'Anthropologie.»). Об этом издании русский археолог-первобытник П.И. Лерх отозвался так: «Сопоставление двух понятий - положительной и философской историй - кажется нам не у места, именно по отсутствию в журнале материалов для философского рассмотрения истории человеческого рода. На месте издателя мы бы дали журналу заглавие “Материалы для сравнительной антропологии и археологии доисторических времён”. Но дело не в названии, а в содержании. Нельзя не сознаться, что оно весьма богато.» [15. С. 95]. Несомненно, «богатое содержание» журнала способствовало популяризации взглядов его основателя в европейской науке тех лет.
Как видим, русский рецензент-современник сдержанно оценил издание в плане его претензий на фило-
софское осмысление истории человечества. Однако в основе деятельности Г. де Мортилье и, в частности, произведённой им замены «доисторической археологии» на «палеоэтнологию» лежала именно попытка кардинального философского переосмысления «начала мира» на базе новой, эволюционистской парадигмы науки. Но какие глубинные научные и философские представления стояли за этой попыткой? На этом вопросе стоит остановиться подробнее.
Внешне естествоведческая платформа Г. де Морти-лье очень близка по духу современной археологии. В историографической литературе суть воззрений французских палеоэтнологов-эволюционистов обычно определяется как система представлений о природнокультурном единстве доисторической эпохи [1б. C. 1S]. Само по себе это находит самый живой отклик среди современных учёных: ведь палеоэкологические исследования стоят сейчас на повестке дня. Они воспринимаются как важнейшая часть археологии, порой даже оттесняя на задний план непосредственную работу с коллекциями.
Однако для самого Г. де Мортилье вопрос о взаимоотношениях человека и среды в первобытности отнюдь не стоял на первом плане. Что реально лежало в основе его научной платформы? Безусловно, немалую роль сыграл субъективный фактор - резкая оппозиционность самого учёного господствующим тенденциям французской науки о древностях. Создавая фактически новую научную дисциплину, Мортилье стремился дистанцироваться от классической археологии, тяготеющей к истории искусства, и подчеркнуть связь с традициями эволюционизма в этнографии середины XIX в. Его термин «палеоэтнология» буквально означал этнологию I этнографию древности.
В философском плане платформой французской палеоэтнологии стал позитивизм, выдвигавший на первый план «положительное знание», или науки, основанные на опыте. Всё, что не могло быть непосредственно проверено опытом, не считалось наукой вообще и называлось «метафизикой». В разряд «метафизического бреда» оказалась зачислена любая «умозрительная» философия, но. не история.
Историю позитивисты без колебаний признавали «положительной» наукой, имеющей предметом исследования законы развития человечества, познаваемые опытным путём [17. C 21S-219]. Уже в силу этого принципа история нередко называлась в литературе второй половины XIX в. «естественной наукой», исследующей жизнь общества как единого «организма». Стоит отметить, что в среде археологов подобные представления отстаивались не только естествоведами. Приверженцем их в России был И.Е. Забелин - с современной точки зрения, типичный учёный-гуманитарий [1S. С. 1-13]. Об этом расхождении понятий нам следует помнить сейчас, анализируя археологическую мысль 150-летней давности. Для Г. де Мортилье «комплекс естественных наук» закономерно включал в себя и позитивную науку историю. А вот для наших современников «естественные» и «исторические» дисциплины расположены в разных плоскостях познания.
Таким образом, во Франции в третьей четверти XIX в. причисление палеоэтнологии к естественным наукам вовсе не означало её полного отрыва от исто-
рии. Напротив, главный печатный труд Г. де Мортилье назывался «Le Préhistorique»: новая дисциплина трактовалась им однозначно, как часть «преистории» (до-письменной истории). Тем не менее в его работах чётко прослеживается установка на обособление науки о каменном веке от последующей истории человечества. На причинах этого стоит остановиться.
Положение о единстве человека и природы было заимствовано эволюционистами у просветителей (Вольтер, Руссо). Согласно представлениям золотого века эволюционизма (т.е. первых десятилетий после выхода «Происхождения видов» Ч. Дарвина), наука о первобытности являла собой совершенно особый период - «естественно-историческое введение» к собственно человеческой истории. Древнейшая история материальной культуры выступала в этой системе как предмет «естественно-исторического познания» в едином контексте с физической антропологией. В совокупности они должны были «изучить человека в состоянии перехода от естественного, первобытного состояния к жизни общественной и культурной» (курсив мой. -Н.П.) [19. C. 25-27]. Закономерным выводом из такой установки стало разделение всех народов на «естественные» - «Naturvölker» (т.е. примитивные, объединенные физическими свойствами, до-исторические) и «культурные» (т.е. духовно развитые, объединённые культурными традициями, исторические). Детально разработанная марбургским филологом Т. Вайцем в 1859-1872 гг., эта гипотеза стала зерном, из которого выросло дальнейшее разделение археологической науки на две дисциплины - палеоэтнологию (культурную антропологию) и собственно археологию.
Разумеется, хронологические границы, до которых простирался предполагаемый период перехода человека из «естественного» состояния к культуре, во все времена представлялись настолько зыбкими, что мало кто делал попытки их провести. Тем не менее данный комплекс представлений оказался очень живучим, ибо он закономерно вытекал из самых основ эволюционистского мировоззрения. Потому и значительная часть учёных второй половины XIX - начала ХХ в. молчаливо признала каменный век сферой компетенции естествоведов.
Таким образом, предметом изучения палеоэтнологии во времена Мортилье являлся гипотетический «естественный человек» в окружающей его природной среде. Каменный век и особенно палеолит однозначно представлялись тогда «переходным периодом» от че-ловека-животного к человеку разумному. Таким образом, первобытная археология закономерно объединялась в единый комплекс с этнографией, физической антропологией, географией, зоологией и пр., но отделялась, как стеной, от археологии «культурных», цивилизованных народов.
Впрочем, человеческие сообщества эпохи бронзы или раннего железного века, несмотря на свою принадлежность дописьменному периоду, тоже с трудом могли быть отнесены к «Naturvölker». Гомеровские ахейцы и троянцы, сражавшиеся бронзовыми мечами, безусловно, были варварами. Но трудно заподозрить их в «звероподобности», примитивности, отсутствии духовного развития. Эволюция протекала здесь по иным, внебиологическим законам, допускающим взаимодей-
ствие или стороннее заимствование культурных традиций. В связи с этим стоит отметить: говоря об эпохе бронзы, сам Г. де Мортилье вполне был способен отступить от принципов линейного эволюционизма и рассуждать об её проблемах как учёный-диффузи-онист [20. C. 72].
Зато применительно к каменному веку французская палеоэтнология претендовала на выявление в развитии культуры тех же непреложных закономерностей, какие естествовед открывает в живой природе. Как известно, Г. де Мортилье, в отличие от Э. Ларте, строил свою периодизацию на археологических материалах, что и является его главной заслугой перед мировым палеоли-товедением. Однако сам её принцип - выделение ограниченного набора ведущих типов - был заимствован из палеонтологии. Перерыв или нарушение принципа однолинейного прогрессивного развития в материальной культуре палеолита воспринимались учёным как покушение на святая святых эволюционного учения. Это обусловило, в частности, категорическое неприятие его сторонниками открытия в 1879 г. монументального верхнепалеолитического искусства, а также длительный и ожесточённый характер дискуссии об ориньяке, вошедшей в историю археологии как «ориньякская баталия» [21. C. 245-246].
Но, как бы то ни было, эта по-своему стройная и красивая схема дожила во Франции лишь до начала ХХ в. К тому времени выяснилось, что духовный мир доисторического «троглодита» куда сложнее, чем считали эволюционисты золотого века. В 1902 г. во французской печати появилось знаменитое «Покаяние скептика» («Mea Culpa»), принадлежавшее перу ближайшего сотрудника и друга Г. де Мортилье Э. Картальяка, публично признавшего подлинность уникальной пещерной живописи Франко-Кантабрийского района и принадлежность её именно верхнему палеолиту. В начале ХХ в. высочайшие художественные достижения той эпохи уже перестали вызывать у кого-то серьёзные сомнения [22. С. 41]. С другой стороны, представления Мортилье о плавном эволюционном развитии технологии камнеоб-работки от простого к сложному (от «мустье» к «солют-ре») оказались разрушены вклинившимся между ними загадочным ориньяком, который появился в Западной Европе как бы ниоткуда и совершенно не к месту.
В результате палеоэтнологическая парадигма изучения «естественного человека», объединенного в сообщества по своим физическим свойствам, стала рассыпаться на глазах. В палеолите шаг за шагом выявлялись следы весьма сложных культурных явлений и традиций, несомненно, представляющих собой предмет исторического познания. «Животное» состояние человека отодвигалось куда-то в необозримую даль времён. Поэтому уже после 1898 г., когда умер Г. де Мортилье, само понятие «palethnologie» перестало употребляться во французской археологической литературе.
По иронии судьбы заимствование термина «палеоэтнология» в России произошло в середине 1900-х гг. -т.е. тогда, когда это понятие уже вышло из обихода на родине. Напрямую оно связано с деятельностью Ф. К. Волкова, ученика Г. де Мортилье, оставшегося верным убеждениям своей молодости. Привлекательность палеоэтнологического подхода для молодёжи,
учившейся в ту пору на естественных отделениях русских университетов, объясняется просто. В предшествующие 20 лет исследования первобытных памятников в России оказались по большей части свёрнуты в силу политической реакции. Вопрос о применении естественно-научных методик анализа, который начали разрабатывать в русской археологии 1860-1880-х гг., заглох потом сам собой. В университетах доминировала классическая археология с её строгим филологическим методом исследования, а также тесно с ней связанная археология варварских провинций Римской империи. Но в среде молодёжи начала ХХ в. уже назревало стремление дистанцироваться от этой области знания. Слишком многие ассоциировали её с надоевшей системой классического образования, закрывавшей двери университетов перед «реалистами», не державшими экзамен по греческому и латыни. Напротив, палеоэтно-логическая парадигма, возвращавшая права естественно-научным методам и подходам, безусловно, воспринималась в начале ХХ в. как новаторская и оппозиционная господствующим тенденциям.
Фёдор Кондратьевич Волков (1847-1918) был человеком непростой судьбы. В его жизни и характере можно найти немало общего с Г. де Мортилье. Оба были биологами по образованию, отличались политическим радикализмом, одарённостью, глубокой порядочностью и излишней прямолинейностью. Оба в молодости увлекались революцией, а зрелость провели в изгнании. В 1870-х гг. Фёдор Кондратьевич являлся членом совета тайного общества «Громада», ратовавшего за «сохранение языка, обычаев и нравов украинского народа». В Вене и Женеве он организовал типографии, где печаталась запрещённая в России литература, и сам тайно переправлял её туда. В 1879 г. ему грозили арест и ссылка. Спасением стало полное приключений бегство за румынскую границу. Лишь в 1890-х гг. Волков на практике отошёл от социалистического движения, всецело занявшись наукой [8. С. 87].
В эмиграции Фёдор Кондратьевич жил сначала в Румынии, затем в Швейцарии и, вдобавок, совершил несколько поездок по Центральной Европе, изучая этнографию украинского населения за рубежами России. В эти годы он много работал с этнографическими и археологическими коллекциями музеев Вены, Рима, Неаполя, Флоренции, Парижа, Берна, Женевы и Цюриха. В 1887 г. Фёдор Кондратьевич поселился в Париже и начал заниматься в Антропологической школе, созданной в 1876 г. П. Брока и Г. де Мортилье и признанной в 1878 г. университетским образовательным заведением. Все последующие годы он поддерживал тесные научные связи с Г. де Мортилье и его сыном Адрианом, а также с антропологами Э. Гами и Л. Манув-рие [9. С. 361; 11. С. 116-117].
По рекомендации Мортилье Ф.К. Волков стал членом Антропологического и Доисторического обществ и одним из редакторов журнала L’Anthropologie («Антропология»). В этом журнале за 20 лет вышло несколько сотен его публикаций по этнографии, антропологии и археологии, включая многочисленные обзоры и рецензии. Все представлявшие хоть какой-то научный интерес русские статьи по антропологии, этнографии и археологии немедленно рецензировались им.
Фёдор Кондратьевич знакомил зарубежную науку с открытиями в России и, наоборот, старался всемерно популяризировать на родине достижения французской научной мысли. Из его оригинальных трудов 1890-х гг. стоит особо отметить крупную, монографического плана работу «Брачный ритуал и обряды на Украине» [23]. По оценке С.И. Руденко, она содержала «исчерпывающие сведения» о предмете и его анализ в контексте мировой этнографии свадебного обряда [9. С. 364]. Указанная работа сделала Волкова широко известным в кругах европейских этнологов.
В начале 1900-х гг. Фёдор Кондратьевич был занят исследованиями в области общей антропологии. В 19031905 гг. из печати выходит его монография «Скелетные видоизменения ступни у приматов и в человеческих расах». В этой работе были исследованы формы ступни различных пород млекопитающих, обезьян, антропоидов и различных человеческих рас. Выдержана она в духе классического дарвинизма - поиска промежуточных форм между различными классами и доказательства влияния на них процессов отбора и «приспособления». Кроме того, в книге проводилась идея «иерархии человеческих рас» и, в частности, выдвигались аргументы за то, что «скелет ступни у низших человеческих рас представляет в своей совокупности и в каждой кости, в частности, очевидные и многочисленные следы приспособления лазающих, имеющих предшественников в отношении передвижения на двух ногах» [9. С. 362]. Для французской антропологии тех лет подобные взгляды были вполне привычными. За свои труды Ф.К. Волков получил Большую Почётную медаль П. Брока и стал лауреатом премии Кана. В 1905 г. Парижский университет присудил ему научную степень доктора естественных наук. В России его ещё ранее избрали иностранным членом-сотрудником РАОПУ.
Параллельно Волков много работал и в области археологии. По предложению Д.Н. Анучина он перевёл на русский язык капитальную монографию Л. Нидерле «Человечество в доисторические времена». В 1900 г. участвовал в организации Русского отдела Всемирной выставки в Париже и выступил там с публичными лекциями по антропологии и преистории. На Международном конгрессе доисторической археологии в Париже в 1900 г. им был представлен реферат о неолитической трипольской индустрии [24. С. 57-60]. Более обширная статья, опубликованная на ту же тему на русском языке, представляла собой вводный раздел большой незаконченной работы Волкова о неолитических памятниках Украины [25]. В ней подробно обсуждались вопросы методики исследования памятников каменного века.
Интенсивная педагогическая деятельность Волкова тоже началась в эмиграции. В 1901 г. он принимает предложение И.И. Мечникова и М.М. Ковалевского читать лекции по антропологии, археологии и этнографии в новой Русской школе общественных наук при Парижском антропологическом обществе. Именно здесь, в Париже, учениками Волкова становятся А. А. Миллер, Н.М. Могилянский и С. С. Широкогоров, внесшие позднее заметный вклад в развитие отечественной археологии и этнографии.
И всё же хлеб чужбины был ему горек. Научное признание, европейское имя в области этнологии и ан-
тропологии отнюдь не делали Ф.К. Волкова по-настоящему своим во Франции. Ни обширные знания, ни одарённость Фёдора Кондратьевича как педагога, не могли доставить ему штатного места в университете или крупном музее. Чтение лекций в Русской школе велось им безвозмездно. Зарабатывать на жизнь приходилось редакторской и переводческой работой, а более всего - уроками французского языка в русских семьях. С начала 1900-х гг. Фёдор Кондратьевич всё теснее общался в своей работе с российскими учреждениями и научными обществами. Когда амнистия 1905 г. открыла ему обратную дорогу на родину, он сразу использовал эту возможность. Более того, предостерег от «невозвращения» своего ученика А.А. Миллера, когда тот - офицер запаса - получил в Париже приказ вернуться в Россию и в армию для подавления мятежей. В Санкт-Петербург они уехали вместе [26. С. 128].
Видимо, выбор «Северной столицы» как места жительства стал для Ф.К. Волкова - коренного украинца - не случайным. В основе лежали какие-то договорённости с Санкт-Петербургским университетом и Русским музеем. В университете именно в это время обсуждался вопрос о возобновлении преподавания антропологии и этнографии, прерванного после смерти Э.Ю. Петри и Д.А. Коропчевского. Решено было добавить к ним и курс доисторической археологии. По возвращении Ф.К. Волкова в Россию, осенью 1906 г., А.А. Иностранцев выдвинул его кандидатуру в качестве преподавателя этих предметов [11. С. 117]. В феврале 1907 г. Фёдор Кондратьевич оказался зачислен в состав приват-доцентов по кафедре географии и этнографии физико-математического факультета и допущен к чтению лекций.
Конечно, жизнь в Санкт-Петербурге тоже не была устлана розами. Докторская степень Волкова, присвоенная Парижским университетом, на родине не признавалась. В ту пору считалось: в России требования к диссертациям значительно выше европейских. К моменту репатриации Фёдор Кондратьевич представлял собой антрополога и этнолога-слависта с европейской известностью. Но на кафедре географии и этнографии он был лишь приват-доцентом без степени, читавшим необязательные курсы по два часа в неделю. Платили за это гроши. Зарабатывать на жизнь приходилось тяжким трудом: в 1907 г. Фёдор Кондратьевич был зачислен штатным хранителем в Этнографический отдел Русского музея. Начались ежегодные экспедиции на Украину, полевые антропологические обследования, сбор этнографических коллекций, их систематизация, создание музейных фондов и т.д. К этому добавлялась работа по выпуску ежегодника «Материалы по этнографии России», им же самим и созданного. Сильно подводило здоровье: в 1908 г. Волкову исполнилось 60! А было ещё председательство в РАОПУ - почётная и хлопотная, но никем не оплачиваемая должность. Были лекции на Высших Бестужевских курсах - тоже бесплатные. И - ученики, ученики, ученики...
Читать лекции он любил. Считал их «отдыхом» от всего остального. Любил общение с молодёжью, которая, в свою очередь, боготворила его. Как правило, у Фёдора Кондратьевича не было денег даже на извозчика, чтобы в сильный мороз без хлопот добраться до университета. Однако его неизменная обязательность и
внутренняя собранность поражали всех, кто знал его близко. «Стоит лишь вспомнить фигуру усталого, сгорбленного старичка, с закрытым рукою ртом, возвращающегося... с 16-й линии Васильевского острова или ожидающего трамвая, чтобы оценить, какая большая внутренняя сила была у Фёдора Кондратьеви-ча...» - напишет позднее видный этнограф и антрополог Д. А. Золотарёв [27. С. 356-357].
Так, уже немолодым, много повидавшим, усталым человеком Ф.К. Волков приступил к осуществлению главного дела своей жизни. Мечтой его было перестроить всю систему преподавания антропологии и археологии в университете. Реальность же заключалась в том, что на кафедре географии и этнографии физмата его стараниями оборудовался кабинет антропологии, собирались коллекции, налаживались практические занятия, выписывались из Парижа инструменты, слепки, модели. «Лекции Фёдора Кондратьевича, - вспоминал через полвека С.И. Руденко, - отличались, помимо насыщенности содержания, удивительной систематичностью и выдержанной классификацией, благодаря чему они легко усваивались.» [9. С. 365]. «.Очень много содействовали его успеху необычайно обаятельное отношение к слушателям, любовь к работе, невольно передававшаяся другим, способность пробудить научный интерес и готовность всегда помочь и дать указания. - рассказывал о Волкове Д.А. Золотарёв. - Он умел быть не только учёным и преподавателем, он жил и нашими интересами, побуждая нас жить интересами своего Кабинета и науки. Его Кабинет на 16-й линии был для нас самым приятным местом обсуждения планов работ и различных начинаний... » [27. С. 355]. Создав на физмате этот своеобразный научный «клуб», Ф.К. Волков в считанные годы сумел вывести в науку целую плеяду энциклопедически образованных учёных. В числе их оказались П.П. Ефименко, С.И. Руденко,
С.А. Теплоухов, Д.А. Золотарёв, Б.Г. Крыжановский, Г.А. Бонч-Осмоловский, А.З. Носов, А.Г. Алешо, Л.Е. Чикаленко и др.
Фёдор Кондратьевич указывал, что палеоэтнология как наука сформировалась на основе элементов ряда других дисциплин - геологии, палеонтологии, археологии и др. При этом он называл её (в духе Г. де Морти-лье) «учением о происхождении и развитии человечества в физическом и бытовом отношении во времена, предшествовавшие появлению исторических сведений» [28. С. 99-107]. В его понимании, держаться «научного метода» при работе с археологическим материалом означало применять к нему комплекс приёмов, подсказанных практикой естественных наук, в первую очередь, геологией (стратиграфический метод) и биологией (классификация, построение эволюционных рядов). Результатом же исследования должна стать этнологическая реконструкция: «...не только извлечение из земли древних предметов, но и возможно полное восстановление всей той культуры, остатками которой они являются перед нами.» [25. С. 240].
Понятие «культура» было для Фёдора Кондратье-вича очень широким и включало воссоздание антропологического типа, происхождения, миграций, бытовой обстановки, общественных отношений, верований и «всей вообще соматической и психической деятельно-
сти» древних обитателей земли. «Производя раскопки, - писал он, - мы, с одной стороны, спасаем древние памятники, но, с другой стороны, безвозвратно и навсегда уничтожаем то, чего не сумели или не захотели спасти по небрежности. Поэтому было бы желательно брать при раскопках всё без исключения - из черепков могут быть составлены сосуды, кости должны быть определены, равно как уголь и куски дерева, на комках глины могут оказаться отпечатки, в пепле - остатки сожжённых трупов...» [25. С. 235, 242-243].
Из этого следует, что методические требования Волкова к ведению раскопок были очень высокими для своего времени. Но всё это ещё требовалось по-настоящему внедрить в умы студентов, доказать им необходимость такого ужесточения требований, по сравнению с общепринятой археологической практикой. История раскопок Мезинской палеолитической стоянки на Черниговщине показала, каким трудным и длительным явился этот процесс [9. С. 364]. Но пройдёт совсем немного времени, и многие ученики Волкова окажутся в 1920-х гг. приверженцами наиболее точных методов исследования культурного слоя.
На занятиях Фёдор Кондратьевич знакомил студентов с технологией изготовления каменных орудий, с материалами, которые для этого употреблялись. Основная часть курса палеоэтнологии была посвящена палеолиту и строилась на базе классификации Морти-лье. При этом рассматривались данные геологии (стратиграфия), палеонтологии и типологии каменных орудий, а также сведения о палеолитическом искусстве. Затем в лекциях подробно освещались неолитические древности (включая памятники Восточной Европы) и их общая проблематика. В частности, особое внимание уделялось новейшим теориям происхождения и распространения неолитической культуры (С. Мюллера и др.) В части, посвящённой эпохе бронзы, рассматривались «вопросы добычи и первичной обработки меди, происхождения и типологии бронзовых орудий и их распространения в Азии и Европе, особенности бронзовой индустрии различных регионов». И, наконец, в завершение - обзор древностей железного века, «преимущественно скифо-сарматских и древнерусских курганных» [11. С. 118].
Если проанализировать эти данные, вывод будет один: несмотря на искреннюю приверженность самого Ф.К. Волкова несколько запоздалому эволюционизму и восторженное уважение к мэтру со стороны его учеников, теоретическая платформа русской палеоэтнологи-ческой школа не стала прямым продолжением традиции Г. де Мортилье. Быть может, независимо от желания самого основателя, её развитие в России возрождало эколого-культурный подход к исследованиям, имевший глубокие корни на русской почве в трудах К.М. Бэра, И. С. Полякова, А. А. Иностранцева, Д.Н. Анучина и др. На первый план выступило не эволюционное развитие культуры в первобытную эпоху, а сопоставление археологических данных с данными географии и вопрос о соотношении культуры и природной среды. Напротив, установка на выявление законов развития культуры и представление об археологии как об этнографии древности сохранили свою актуальность. Но трактовка их мало напоминала эволюцио-
низм Мортилье. Она была близка к установкам американской «школы исторической этнологии» Ф. Боаса.
Изначальный принцип французской палеоэтнологии - представления о «естественном человеке», чья культура развивалась по законам, сходным с законами биологического мира? - вслух никем не опровергался, но как-то позабылся, отступил на дальний план. Неслучайно курс палеоэтнологии Ф.К. Волкова включал не одну археологию первобытности (или эпоху перехода от «Naturvölker» к культурным сообществам), но археологию варварского мира и частично даже Средневековья. Сам подход Фёдора Кондратьевича к анализу культуры эпохи неолита, бронзы и железного века тоже нельзя квалифицировать как линейный эволюционизм. В этой области он, скорее, стоял на диффузионистских позициях. Однако модернизация «схемы Мортилье», предпринятая в 1900-1910-х гг. А. Брейлем, вызывала у Волкова протест. В вопросе об эволюции палеолита он, действительно, оставался «последним из могикан».
Впрочем, ученики Фёдора Кондратьевича быстро преодолели эти устаревшие позиции учителя. В частности, П.П. Ефименко уже в 1915 г. выдвинул на первый план изучение ареалов верхнепалеолитической культуры и путей миграции отдельных культурных элементов. Тогда же им был намечен вопрос о выделении особой восточно-европейской фации верхнего палеолита и о различиях в темпах культурных изменений вследствие воздействия природной среды, стимулировавшей развитие культуры [29. С. 19].
С другой стороны, уже в 1910-х гг. стали налаживаться связи между палеоэтнологами школы Волкова и археологами-историками. В частности, Л.Е. Чикаленко посещал занятия по археологии на историко-филологическом факультете. С.И. Руденко в 1916 г. сотрудничал с М.И. Ростовцевым в области исследования сарматских курганов у с. Покровка и с. Прохоровка Оренбургской губернии. В дальнейшем, уже в ходе организации РАИМК в 1919 г. А.А. Миллером было выдвинуто требование распространять «научные методы» па-
леоэтнологии не только на исследование первобытности, но на все разделы археологии [30. Л. 35-37]. Таким образом, развитие палеоэтнологической школы до 1930 г. шло в направлении её постепенной интеграции с «исторической археологией». Ключом к расшифровке загадок археологии представлялась «динамика культуры», реконструированная на материалах живых этнографических общностей. Однако исчезла пропасть между такой «динамикой» в каменном веке и в более поздние эпохи. Это представляло собой важный шаг на пути признания археологии единой исторической наукой.
Сам «старый громадянин» Ф. К. Волков не пережил революции. События 1917-1918 гг. не встретили у него сочувствия. Его реакция на них была однозначной: «Помереть бы скорее!..» [27. С. 357]. Сохранилось медицинское свидетельство, выданное ему 7 июня 1918 г.: «.Хранитель Русского музея Фёдор Конд-ратьевич Волков, 71 года, по своему преклонному возрасту и вследствие крайнего ослабления организма на почве недоедания и плохого питания за последнее время стал страдать припадками слабости деятельности сердечной мышцы в виде головокружения, обмороков и т.п., а потому настоятельно нуждается в продолжительном отдыхе не менее 2 месяцев, при условии улучшения питания и пребывания в деревне на юге России.» [31. Л. 110-111].
В результате Фёдор Кондратьевич получил отпуск и поехал на родную Украину, предварительно завещав Украинской Академии наук весь свой научный архив и библиотеку. Но было поздно. 29 июня 1918 г. Фёдор Кондратьевич скончался в местечке Жлобин под Гомелем. Его ценнейший архив был вывезен в Киев его учеником А.Г. Алешо и хранится сейчас в ИА НАН Украины. Формирование целого поколения «перво-бытников», определивших «лицо» отечественной археологии 1920-х гг. (а отчасти и последующего периода), остаётся непреходящей заслугой Ф.К. Волкова перед русской наукой.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арциховский А.В. Новые методы в археологии // Вестн. Коммунистической академии. 1929. Т. 35-36. С. 322-325.
2. Равдоникас В.И. За марксистскую историю материальной культуры // Известия ГАИМК. Л., 1930. Т. 7, вып. 3-4.
3. Совещание этнографов Ленинграда и Москвы // Этнография. 1929. № 2. С. 111-144.
4. Всероссийское археолого-этнографическое совещание // Сообщения ГАИМК. Л., 1932. № 7-8. С. 1-6.
5. Платонова Н.И. Об одной попытке уточнения методов в русской археологии // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. СПб.;
Псков, 1997. Т. 2. С. 147-151.
6. Борисковский П.И. Палеолит Украины // МИА. 1953. Т. 40.
7. Шовкопляс И.Т. Мезинская стоянка. Киев, 1965.
8. Традиции отечественной палеоэтнологии: Тез. докл. Междунар. конф., посвящ. 150-летию со дня рождения Фёдора Кондратьевича Волкова
(Вовка). СПб., 1997.
9. Руденко С.И. Памяти Фёдора Кондратьевича Волкова (к пятидесятилетию со дня смерти) / Публ. и коммент. Н.И. Платоновой // Археологи-
ческие вести. СПб., 2003. № 10. С. 361-366.
10. Платонова Н.И. Фёдор Кондратьевич Волков глазами ученика (к публикации очерка С.И. Руденко) // Археологические вести. СПб., 2003. -
№ 10. С. 367-373.
11. Тихонов И.Л. Археология в Санкт-Петербургском университете: Историографические очерки. СПб., 2003.
12. Лерх П.И. Орудия каменного и бронзового веков в Европе // Известия РАО. 1863. Т. 4, вып. 2. C. 145-169; вып. 4. С. 310-323; 1865. Т. 5,
вып. 4. С. 201-220.
13. TriggerB.G. A history of archaeological thought. Cambridge, 1989.
14. А[нучин] Д. Габриель де Мортилье // АИЗ. 1898. № 9/10. С. 335-337.
15. Лерх П.И. Matériaux pour l'histoire positive et philosophique de l'homme. Bulletin mensuel des Travaux et Découvertes concernant L'Anthropologie... (рецензия) // Изв. РАО. 1867. Т. 6. C. 95-96.
16. Жук А.В. Палеоэтнологи Санкт-Петербурга - Петрограда. Из предыстории научного становления М.П. Грязнова // Исторические чтения памяти М.П. Грязнова: Тез. докл. областной науч. конф. Омск, 1987. C. 18-21.
17. ЭймонтоваР.Г. Учёный-просветитель П.В. Павлов (60-е годы XIX в.) // Исторические записки. 1986. Т. 113. С. 208-249.
18. Забелин И.Е. Размышления о современных задачах русской истории и древностей // Забелин И.Е. Опыты изучения русских древностей и истории. М., 1873. Ч. 2. С. 1-71.
19. Анучин Д.Н. Беглый взгляд на прошлое антропологии и на её задачи в России Д.Н. Анучин // Русский Антропологический журнал. 1900. Кн. 1. С. 25-42.
20. Веселовский Н.И. Доисторическая археология. Первобытный человек // Лекции профессора Н.И. Веселовского. СПб., 1905.
21. Djindjian F. 150 years of researches on the beginning of Upper Palaeolithic in Western Europe // Ранняя пора верхнего палеолита Евразии: Общее
и локальное. СПб., 2006. С. 245-262 (ТКБАЭ, вып. 4).
22. Дэвлет Е.Г. Альтамира. У истоков искусства. М., 2004.
23. Volkov Th. Rites et usages nuptiaux en Ukraine // L’Anthropologie. 1891. T. 2. S. 160-184, 408-437, 537-587; 1892. T. 3. S. 541-588.
24. Volkov Th. L’Industrie premycenienne dans les stations neolithiques de l’Ukraine // Resume de la communication, faite on Congres International d’Anthropologie et d’Archeologie prehistorique. XII Session. Paris, 1900. L’Anthropologie. T. 13/1. S. 57-60.
25. Волков Ф.К. По поводу наших неолитических находок с керамикой домикенского типа // Киевская старина. 1900. Т. 70. С. 235-245.
26. МиллерМ.А. Александр Александрович Миллер. 1875-1935 // Вестник института по изучению СССР. Мюнхен, 1958. № 3(28). С. 127-130.
27. Золотарёв Д.А. Ф.К. Волков (некролог) // Русский исторический журнал. 1918. № 5. С. 353-357.
28. Волков Ф.К. Антропология и её университетское преподавание // Ежегодник РАОПУ. 1915. Вып. 5. С. 99-107.
29. Васильев С.А. Русская дореволюционная археология палеолита // На пользу и развитие русской науки. Чита, 1999. С. 5-28.
30. РА ИИМК РАН. Ф. 2. 1919. № 4. Л. 35-37.
31. Личное дело Волкова Ф.К. Архив Государственного Русского музея. Ф. «Ведомственный архив». № 177.
Статья представлена научной редакцией «История» 10 апреля 2008 г.
