CC BY
148
А.Ю. Самарин
Отклики современников на «Историю русской книги в XIX веке» М.Н. Куфаева
Можно констатировать, что на рубеже ХХ-ХХ1 вв. все больший интерес вызывает творчество одного из основателей отечественной книговедческой науки Михаила Николаевича Куфаева (1888—1948). Об этом свидетельствует переиздания его работ1, публикации эпистолярного наследия2, появление новых статей, в которых даются оценки его научного наследия в целом3 или характеризуется его вклад в изучение отдельных вопросов4. Сегодня не вызывает сомнений его статус как крупнейшего ученого, работавшего в сфере книжного дела. Тем интереснее рассмотреть вопрос о восприятии работ М.Н. Куфаева его современниками, трудившимися рядом с ним в области книговедения, истории книги, библиографии.
Отправной точкой для написания статьи стало знакомство автора с протоколом обсуждения книги М.Н. Куфаева «История русской книги в XIX веке» на заседании 1-й секции Научно-исследовательского института книговедения при Государственной Публичной библиотеке5. Оно состоялось 15 февраля 1927 г. По всей видимости, книга увидела свет в самом начале года, поскольку коллеги, выступавшие в прениях, успели ознакомиться с работой.
В тот день в повестке заседания секции истории книги, проходившего под председательством А.И. Малеина, были: «1. Доклад В.Г. Геймана: Работа Рукописного Отделения Государственной Пу-
25
бличной библиотеки по описанию собрания древнерусских грамот в связи с общим вопросом об описании книг и рукописей. 2. Отзыв А.И. Малеина о книге М.Н. Куфаева История русской книги в
XIX в. М. 1927. 3. Текущие дела»6. В протоколе имеются исправления внесенные карандашом. Однако в нем сохранились отдельные фактические ошибки, неизбежные при записи живой речи. В частности, в изложении повестки дня ошибочно указано место выхода книги М.Н. Куфаева.
Ее обсуждение началось с выступления А.И. Малеина, который посчитал «первым делом указать на продуманность издания, служащего как бы продолжением известной всем книги Либровича.
При всех достоинствах книги, приходится сожалеть, что ряд сведений первоисточников взято автором не <из> оригиналов, а перепечаток, что естественно не дает надлежащего представления о первоначальном тексте (например, сведения Карамзина в изложении Ключевского).
Ряд хронологических неточностей и несоответствия в цифровых обозначениях (например, дата изобретения литографии, о количестве не сожженных книг Радищева и т.п.) и смешение понятия книги и периодики делают настоящую работу М.Н. Куфаева несколько преждевременной.
К минусам работы необходимо прибавить еще недостаточное использование существующих источников и сведений и игнорирование далеко немаловажных вопросов (так, например, Смирдину уделено всего 3 строчки и то в примечании, о знаменитом словаре Н. Корнилова7 ничего не сказано и т.п.).
Помимо досадных несоответствий статистических данных о книжной продукции и не использования сравнительного метода (сопоставления) их с заграничной продукцией, работа Н.М.Куфава8 страдает полным смешением имен, отчеств и фамилий деятелей и работников книги.
Неправильны некоторые выводы автора; например, автор считает, что в XVIII в. русские книги будто были недоступны массам, на деле - совершенно наоборот, т.к. аристократы в ту эпоху читали исключительно иностранную книгу, чего нельзя не забывать.
Несмотря на эти недостатки, работа М.Н. Куфаева имеет и несо-
мненные достоинства, выразившееся в намечении методологических проблем. В общем необходимо было бы эту книгу пересмотреть в некоторых частях заново, т.к. та работа, которую взял на себя автор, настолько сложна, что над нею нужно было бы работать не одному, а целой группе лиц, и довольно продолжительное время. Нужно пожелать, что эта книга М.Н. Куфаева имела бы успех. Отзыв о книге, со слов докладчика не так суров, сколько мелочен, т.к. знакомство его с другими работами автора заставили его ждать от работы большего, чем мы имеем»9.
Затем в обмене мнениями по сообщению А.И. Малеина выступили
А.Г. Фомин и В.С. Спиридонов. В протоколе сообщается: «А.Г. Фомин считает, что А.И. Малеин не затронул очень многих вопросов, которые должны были быть так или иначе отмечены. К числу таких вопросов оппонент относит терминологию автора, несходную с существующими понятиями (например, об определении книги и т.п.), отсутствие методологической продуманности, социологического подхода, который ограничивается лишь общими словами и т.д.
В заключении оппонент считает, что вся книга Куфаева - сплошная компиляция, что же касается исследовательской работы автора, то ее очень мало, что дает само собою определенную оценку рассматриваемой книги.
В.С. Спиридонов, поддерживая точку зрения А.Г. Фомина на книгу М.Н. Куфаева, останавливается на рассмотрении ее со стороны использования источников. К сожалению, приходится констатировать, что автор вообще не знал многих существующих работ, так что его компиляция вышла одностороннею.
В общем, по заключению В.С. Спиридонова, работа М.Н. Куфаева ничто иное, как жалкая передача автором содержания только известных ему книг, при чем много источников, за незнанием, осталось неиспользованным»10.
Резкость выступавших заставила А.И. Малеина вновь взять слово и заявить, «что, если он и не упомянул в своем отзыве о том, что здесь потом говорилось, то исключительно не из-за того, что это пропустил из невнимания, а из нежелания быть излишне жестоким, какими себя проявили его содокладчики»11.
На этом обсуждение книги М.Н. Куфаева было завершено.
В архивном деле отсутствует полный список лиц, участвовавших в заседании. Он частично может быть реконструирован, поскольку извест-но, что обязанности секретаря исполнял Л.А. Творогов. В прениях по докладу Г.В. Геймана выступили: В.А. Беляев, А.Г. Фомин,
В.Э. Банк, Д.Д. Шамрай, А.В. Бородин, Б.П. Гущин12. Все они, видимо, были свидетелями дискуссии вокруг сочинения М.Н. Куфаева, но слова не просили. Сам автор рецензируемого труда, очевидно, на заседании не присутствовал. Как известно, в конце 1924 г. он покинул должность помощника директора Института книговедения.
Л.В. Булгакова проаннотировала доклад А.И. Малеина об «Истории русской книги в XIX в.» М.Н. Куфаева в обзоре деятельности Института книговедения за 1926—1928 гг. Она писала, что в нем «был подчеркнут ярко выраженный компилятивный характер данной работы, отсутствие в ней исследовательских элементов и социологического подхода. С формальной стороны докладчик указал на ряд хронологических неточностей и несоответствий в цифровых обозначениях, на смешение понятий «книга» и «периодика», на недостаточное использование существующих источников. К положительным сторонам работы М.Н. Куфаева А.И. Малеин отнес продуманность этого издания, служащего как бы продолжением книги Либровича»13.
Приведенные сведения, казалось бы, свидетельствуют о дружном неприятии коллегами «Истории русской книги», подготовленной М.Н. Куфаевым. Более того, складывается впечатление, что они не без оснований ставили под сомнение его профессиональную компетенцию. Однако для того, чтобы всесторонне интерпретировать данный эпизод, следует учесть общую атмосферу в Институте книговедения тех лет. М.Н. Тищенко, подробно изучившая историю данной научной структуры, отмечает напряженную обстановку, царившую в ней. «За страницами архивных материалов ощутимо брожение, столкновение группировок, недовольство политикой администрации», - пишет она14. Исследовательница приводит обширную цитату из объяснения
В.В. Сиповского, возглавлявшего институт в 1924—1925 гг., где, в частности, говорится: «Конечно, нищенское и потому запущенное учреждение, которое, по моему убеждению, ненормально жило с самого начала своего существования, изнемогало от этой бурной внутренней жизни и ничтожная научная продукция объясняется отчасти
этой борьбой, которая, увы, часто принимала не принципиальный, а личный характер. Правление (директор Н.К. Никольский, зам. директора М.Н. Куфаев, ученый секретарь А.М. Ловягин) изнемогало в этой борьбе, так как не встречало поддержки (ни материальной, ни нравственной) со стороны Главнауки и находилось под обстрелом не только «здорового ядра», но и со стороны группы лиц, уже ушедших из института (так называемые «венгеровцы»). В учреждении не было внутреннего согласия, не было единодушия в работе, не было дружественного сотрудничества»15.
В этой связи нужно сказать несколько слов об участниках обсуждения «Истории русской книги» М.Н. Куфаева. Основной докладчик член-корреспондент Академии наук Александр Иустинович Малеин (1869—1938) - ученый с огромным диапазоном творческих интересов, включающих историю римской литературы, историю книги, библиографию и т.д. Он принимал активное участие не только в научной деятельности, но и общественной жизни, являясь членом целого ряда научных обществ. В 1919—1926 гг. А.И. Малеин - президент Русского библиологического общества16. Ученый активно следил за литературой по истории книги, имея свой взгляд на реализацию данной темы. По мнению М.Д. Эльзона, «Малеин полагал, что серьезная всемирная и региональная история книги может быть написана только коллективом специалистов»17. В 1920—1930 гг. А.И. Малеин прорецензировал монографии: Н.М. Пакуля «Книга: Исторический очерк» (Харьков, 1923), «Искусство книгопечатания в его историческом развитии» (М., 1923) и «История, техника, искусство книгопечатания» (М.; Л., 1926) М.Н. Щелкунова, «Книжное дело в России в XIX и
ХХ вв.» М.В. Муратова (М.; Л., 1931). Таким образом, отзыв на книгу М.Н. Куфаева стал составной частью его постоянных размышлений. Позднее он перерос в опубликованную рецензию, о которой мы скажем ниже. Занимался он и собственными исследованиями по истории русской книги XIX в. Например, в 1929 и 1930 гг. ученый выступал в Институте книговедения с докладами: «Русская книга в первую четверть XIX века» и «Русская книга во вторую четверть XIX века». Их изложение было опубликовано18.
Не менее известен среди изучающих книжное дело и Александр Григорьевич Фомин (1887—1939), прославившийся своими библио-
графическими и литературоведческими трудами, созданием монографии «Книговедение как наука» (Л., 1931)19. Однако профессиональным историком книги его назвать трудно. Зато известно о его конфликтных отношениях с М.Н. Куфаевым, сложившихся ко второй половине 1920-х гг. Затрагивающая данный сюжет Н.К. Леликова пишет: «История дружбы и вражды с А.Г. Фоминым - это особая страница в жизни М.Н. Куфаева, о чем свидетельствуют материалы, сохранившиеся в Архиве Фомина в ИРЛИ. Прекрасно характеризует отношение Куфае-ва к Фомину, а равно и характер Фомина, обращение в одном из его писем: «Глубокоуважаемый и капризный Александр Григорьевич!». Скорее всего, разрыв отношений между ними произошел в 1924 г. -в период совместной работы в Институте книговедения»20. В конце 1924 г. А.Г. Фомин инициировал коллективное письмо заместителю наркома просвещения М.Н. Покровскому с жалобой на руководство Института книговедения, включая М.Н. Куфаева, не обеспечившее участие ленинградских библиографов в I Всероссийском библиографическом съезде. М.Н. Куфаеву пришлось несколько месяцев писать объяснения в разные инстанции21. Можно предполагать, что резкость
А.Г. Фомина скорее вызвана личным отношением к М.Н. Куфаеву. Позднее он высказывался об «Истории русской книги» в печати.
Третий персонаж данной истории - Василий Спиридонович Спиридонов (1878—1952) - более известен как литературовед, изучавший и издававший произведения Л.Н. Толстого, В.Г. Белинского, А.А. Григорьева. С 1943 г. он заведовал кафедрой русской литературы Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена22. Будучи учеником С.А. Венгерова, он в 1920-х гг. активно работал в сфере литературной библиографии. В 1920—1922 гг. являлся штатным сотрудником Института книговедения, а в 1926—1928 гг. работал здесь по совместительству. В первый период своего сотрудничества с институтом он, в частности, заведовал библиотекой и архивом
С.А. Венгерова23.
О предельно обостренных личных отношениях между М.Н. Ку-фаевым и В.С. Спиридоновым свидетельствуют архивные материалы. 22 апреля 1922 г. В.С. Спиридонов обратился в Коллегию Института книговедения с заявлением о том, что он считает свое пребывание в нем «невозможным» и остается здесь временно «до приискания
другого места». Он просил снять с него заведывание библиотекой
С.А. Венгерова, оставив за ним лишь работу с его архивом. Библиограф писал, что принял решение «вследствие обвинения, брошенного мне вице-директором Института М.Н. Куфаевым в присутствии многих сотрудников Института, что я ничего не делаю в Институте и занимаюсь «саботажем»24.
В ответ М.Н. Куфаев в тот же день подал свое заявление, описывавшее его видение данной ситуации. Ниже мы приводим этот документ, поскольку он имеет отношение не только к характеристике взаимоотношений М.Н. Куфаева и В.С. Спиридонова, но и дает представление об обстановке в Институте книговедения, а также содержит интересные сведения для биографии его автора. Вот его текст:
«В субботу, 22 апреля с.г. в помещении Канцелярии Института, в присутствии проф. Н.Н. Белявского, Е.А. Сазоновой, Е.Е. Сазоновой, Е.Н. Сальниковой и А.Н. Быкова имел место следующий случай. Ко мне, в то время как я был занят текущей работою, обратился В.С. Спиридонов и в довольно резкой форме спросил: «Зачем же Вы продаете газеты и притом без моего согласия? Вы не можете этого делать без моего согласия; я член Комиссии, избранной для оценки нужного и ненужного Институту материала и я не позволю, не дам Вам продавать их!» На мое заявление, что ни о какой продаже газетного материала не может еще идти речь и что, во всяком случае, все, что делается мною, делается с согласия и ведома Правления; что никто, кроме самого же В.С. Спиридонова, не устранял его из Комиссии, т.к. по отборке ценного и неценного материала работали многие сотрудники, кроме него, - В.С. Спиридонов в еще более резкой форме, чем прежде заявил, без видимой связи с существом дела: «Вы халатно относитесь к своим обязанностям, Вы ничего не делаете! Как Вы справились с перевозкою Бюро, когда Вы были заведующим биографическим отделом? Вы допустили, что около 30 пакетов с газетными вырезками были расхищены Флеером, в то время как Вы должны бы были все это перевезти в Институт... А здесь... столяр до сих пор ничего не делает... Работа стоит» и т.д. Я на это возразил, что действовал ранее, когда был заведующим биографич. отделом по инструкции, утвержденной Коллегией Института и в точности выполнял свои обязанности, что Бюро и его материалов,
находящихся в кв. г-ки Правиковской намеренно не касался, т.к. не знал содержащегося там материала и без описи и присутствия лиц, которым ведомо было содержимое Бюро не считал возможным принимать дела, не имеющие прямого отношения к моей текущей работе, наконец, что отчет за прошлую свою деятельность я давал Коллегии Института, которая и вправе спрашивать меня, а отчет за настоящую деятельность даю Правлению и Совету Института, куда и надлежит В.С. Спиридонову обращаться, ему же отчетов я не должен давать, но если В.С. Спиридонов говорит, что я «халатен» и «ничего не делаю», то я тоже могу сказать ему: «Вы, говорю тоже тогда ничего не делаете и, мешая работе моей, саботируете в Институте. Есть устав Института, и Вы должны повиноваться и действовать по Уставу, а не вставлять палки в колеса нашей работе своими постоянными придирками». Вас. Спирид. на это ответил репликами: «Это - нахальство» и уходя: «Расхищение институтского достояния». Этим закончился инцидент В.С. Спиридонова со мною. И это уже не первый инцидент; о предыдущих было ранее известно правлению. Уже раньше я заявлял, что работать с В.С. Спиридоновым крайне тяжело. Распоряжениям, исходящим от Правления, он не подчиняется. На просьбу, обращенную ко всем хранителям вспомогательных учреждений Института сдавать ключи во время своего отсутствия Управляющему делами Института, один В.С. Спиридонов ответил отказом и ключей от библиотеки и архива Венгерова не сдал. Неоднократно это служило помехою в работах Института. Неоднократно В.С. Спиридонов вмешивался в распоряжения по хозяйственной части Института, совсем было расстроил дело с подрядчиком работ по приведению в порядок помещения для Архива, не раз самым резким образом и в присутствии посторонних свидетелей обращался ко мне с нареканиями на мою работу по уборке Институтских помещений и по разборке материалов. В одном из своих выступлений В.С. Спиридонов говорил мне, что со времени моего «продвижения» в настоящую должность он замечает с моей стороны и со стороны Правления какое-то «генеральство», обидное отношение к б/членам Коллегии и что он давно уже подыскивает себе другое место, вне Института, не желая здесь работать. На заседаниях же Совета В.С. Спиридонов говорил неоднократно, что у него нет веры в Институт и его работу. Попутно
В.С. Спиридонов говорил о своем желании, в виду трудности его работ, отказаться от заведывания либо архивом, либо библиотекою, тем более, что он ничего не получает за вторую должность. Складывавшиеся отношения В.С. ко мне тормозили мою работу, подрывали мой авторитет у служащих и сотрудников и дезорганизовывали всю работу Института. А чаще всего приходилось мне сталкиваться с В.С. Спирид. потому, что во 1-х, я постоянно почти присутствую в Институте, что всем хорошо известно, и во 2-х, в виду явного нежелания В.С. Спиридонова, с самого начала реорганизации Института (с янв. 1922 г.), видеть меня в настоящей должности.
Относительно последнего инцидента, делающего совершенно невозможной мою дальнейшую работу, при сложившихся с В.С. Спиридоновым отношениях, по совести и служебному долгу должен сказать следующее. Все мои усилия, совершенно бескорыстные, направляются к созданию наилучших условий для работы и жизни Учреждения при данных обстоятельствах. Недавно мною были начаты переговоры, с согласия А.Г. Фомина, о газетных материалах, сложенных в квартире г. Правиковской, откуда были уже В.С. Спиридоновым перевезены наиболее ценные газетные экземпляры (в переплетах) и материалы (картотека) бывш. Бюро. Мною было предложено одному торговцу осмотреть имеющейся там газетный материал, который необходимо было вывозить из квартиры, на предмет его продажи. К сожалению, осмотр этот не состоялся, и дело ликвидации и перевозки до сих пор не подвинулось вперед. Никаких реальных шагов по запродаже, кроме предварительных переговоров, не предпринималось. Несомненно, при благоприятном обороте дела, весь этот вопрос получил бы санкцию Комиссии и Правления, не говоря уже об Управлении Акад. Центра, где известно о наших предприятиях за все последнее время. Следовательно, упреки В.С. Спиридонова совершенно неосновательны. Не говорю уже об упреках его по моему адресу как бывшего завед. био.-библ. отделом. Бюро было вне сферы моего ведения и, не видав его ни разу, не принимая и не сдавая его, я не мог знать ни о содержимом, ни о возможных или невозможных хищениях.
Главное, что заставляет меня стать на путь подачи сего письменного заявления, это совершенно невозможные условия спокойной и продуктивной работы при тех нападках со стороны В.С. Спиридонова,
которые мною совершенно не заслужены и при тех оскорблениях, которым я и в лице моем Правление Института подвергается. Положение было бы проще, если бы В.С. Спиридонов и ранее и теперь имел дело со мною, как частным лицом. Раньше я был склонен толковать так его выпады, и не хотел предпринимать решительных мер, видя корень всего в личной озлобленности В.С. Спиридонова и недовольства его лично мною. Но последний конфликт, происшедший при людях, которые, конечно, не откажутся подтвердить все слышанное ими и оскорбления, нанесенные мне, заставляют поставить вопрос в радикальной форме. Я считаю себя ни в чем неповинным и обвинение, брошенное мне в моем халатном и преступном отношении к делу, незаслуженным. Это обвинение должно быть снято. Если В.С. Спиридонов имел дело со мною, как с Членом правления, то, следовательно, и с Правления должно быть снято и В.С. Спиридонов должен быть привлечен к должной ответственности. В дальнейшем же члены Правления должны быть застрахованы от подобных выступлений лиц, очевидно, не сознающих всю ответственность слов, которые они произносят и поступков, основательность которых они вряд ли могут доказать пользою и существом дела, а не личными соображениями.
Покорнейше прошу Правление дело это рассмотреть и постановление свое вынести в Малый Научный совет в ближайшее заседание, которое должно будет решить вопрос и о дальнейшей моей работе в Институте.
Помощник Директора Института, проф. М. Куфаев»25.
Оба заявления явно писались по горячим следам. Это видно как по многочисленным исправлениям в текстах, так и по стилистическим небрежностям. Также можно говорить о высокой степени эмоциональности обоих участников конфликта. В октябре 1922 г. В.С. Спиридонов покинул Институт книговедения и несколько лет работал в провинциальных вузах. Однако своей обиды он явно не забыл.
Более взвешенное отношение коллег-современников к «Истории русской книги в XIX в.» можно увидеть в печатных откликах. В первую очередь, в двух рецензиях, увидевших свет в 1929 г. Первая из них принадлежала перу А.И. Малеина и являлась раз-
вернутым вариантом его выступления в Институте книговедения26. В ней скрупулезно перечислены более 30 фактических ошибок, касающиеся сообщаемых фактов, используемых статистических данных, выходных сведений цитируемых изданий. Рецензент особо подчеркнул, что многие ошибки и неточности вызваны торопливостью автора и добавил: «Спешность работы видна и из массы недоразумений с именами и отчествами лиц, упоминаемых в книге, как в тексте, так и в указателе. Некоторые фамилии в этом последнем незаслуженно пропущены, как например, А.С. Поляков (стр. 298 и 302), затем в указателе смешаны декабрист А.И. Одоевский и князь
В.Ф. Одоевский, два Покровские, имеющие одинаковые инициалы
В.И., москвич и ленинградец (стр. 337); С.А. Муромцев разделился в указателе на двоих - А. Муромцева и себя самого; недавно умерший профессор-технолог Н.Ф. Лабзин и в тексте и в указателе превращен в Лабазина; б. директор Публичной Библиотеки, Корф, и в тексте и в указателе имеет инициалы М.К. вместо М.А.; художник Брюллов,
A., а не Л. (текст и указ.); Н.А. Полевой получил в указателе инициалы своего сына П.Н.; Пекарский не Н.П., а П.П.; Ламбин В.П., а не
B.И.; Либрович С.Ф., а не В.Ф. (указ.); Мордвинов не П.С., а Н.С.; Шибанов не П.И., а П.П.; известного книгопродавца Смирдина звали не Алексей, а Александр; наконец, неудобно греческого писателя называть просто Флавием вместо Иосифа Флавия»27.
Выводы А.И. Малеина достаточно критичны, но изложены они в предельно корректной форме. Он пишет: «Несомненным достижением автора следует признать то, что он вполне правильно наметил ряд методологических задач для своего исследования, вполне правильно указал основной недостаток предшествующих аналогичных трудов, которые носят характер сочинений по истории печатного дела вообще, а «не книги, как таковой, в частности». Но в своем изложении он проявил совершенно излишнюю спешность и торопливость, писал свою историю без всяких собственных подготовительных печатных работ, и потому те части, где он мог более или менее твердо опереться на своих предшественников, вышли у него лучше, чем те, где ему, приходилось прокладывать новые пути. Нельзя предполагать, чтобы автор считал выполненными те широкие задачи, которые ставил себе во введении (стр. 14), а именно: изучить библиографию (по-видимому,
автор здесь всецело положился на «Словарь» Мезьер), мемуары, письма, каталоги магазинов (сюда бы следовало добавить и библиотек), цензурные пометки, статистические списки - это на первом месте, а на втором «entourage» книги XIX века: типографский станок, бумагу, переплет, мебель, костюмы и даже экономические возможности людей той эпохи (это, по-видимому, следовало бы выдвинуть в этом антураже в первую очередь) и т.д. Для того, чтобы надлежаще усвоить все это одному лицу, ему надо работать, может быть, не одно десятилетие и при том не отвлекаться никакими другими занятиями»28.
Еще одна рецензия была подготовлена М.В. Муратовым (1892— 1957), который в эти годы также активно занимался историей русской книги XIX - начала XX вв., работая над собственной монографией. Она появилась на страницах самого первого номера журнала «Библиография». Данный отзыв можно охарактеризовать как формальный. Он невелик по объему. М.В. Муратов отметил отсутствие у М.Н. Куфаева интереса к специальным аспектам экономики книжного дела, недостаточное внимание к анализу деятельности научных издательств, а также выпуску лубочной литературы. Рецензент выразил сожаление тем фактом, что «автор почти не останавливается на развитии торговли книгопродавцев антикваров, которая интересна в различных отношениях»29. Высказав еще одно замечание, касающиеся неточностей в статистических данных за первые годы XIX в., М.В. Муратов перешел к выводам. «Несмотря на указанные недостатки книги, нельзя не быть благодарным ее автору за его попытку изложить историю русской книги XIX века и дать сводку разрозненных и мало доступных рядовому читателю материалов», - заключил он30. Позднее на страницах собственной монографии М.В. Муратов всего один раз упомянет М.Н. Куфаева, сославшись на приводимую им статистику книгоиздания в 1860—1870-х гг. Оговорив, что эти данные, «несмотря на всю их недостоверность, дают все же какие-то вехи, облегчающие ориентировку»31.
А.Г. Фомин, участвовавший в обсуждении книги М.Н. Куфаева в Институте книговедения, в 1931 г. затронул ее в своей монографии «Книговедение как наука. История и современное состояние». Исторические аспекты книги его не волновали, он подверг критике две помещенные в ней общие схемы: «Сферы изучения книги и книжные
дисциплины» и «Система книговедения»32.
Другой теоретик книговедения Н.М. Сомов (1867—1951) в своей монографии, вышедшей в том же году, упомянул о труде М.Н. Ку-фаева в разделе, характеризующем историю книги. По его мнению, в «Истории русской книги в XIX веке» «достаточно полно обрисованы все моменты, характеризующие положение с книгой в данный период. Одним словом, автор показывает, как внешность и содержание книги эволюционировали в зависимости от социально-экономических факторов данного века»33.
Наконец, в том же 1931 г. вышла в свет большая статья П.Н. Берко-ва (1896—1969) «Развитие истории книги как науки», в которой значительное место было отведено рассмотрению взглядов М.Н. Куфаева34. Если отзывы, описанные ранее, носили характер научной критики, то текст П.Н. Беркова можно охарактеризовать как «идеологический разнос». «Историю русской книги» рецензент рассматривает как практическое осуществление «прежних теоретических рассуждений» М.Н. Куфаева. Критика сводится к обличению в антимарксизме и отсутствии классового подхода. Исторические построения М.Н. Куфаева мало занимают П.Н. Беркова. О характере критики можно судить по выводу: «Из приведенных цитат, из их сопоставления и анализа совершенно явствует, что теория М.Н. Куфаева насквозь идеалистична, активно враждебна марксизму, реакционна и является продуктом дореволюционного буржуазно-интеллигентского мышления, мышления даже не мелко-буржуазной интеллигенции, а крупно-буржуазной, боящейся, как и сама крупная буржуазия, каких-либо социальных наук или хотя бы социальных законов»35.
В 1940-х—1950-х гг. имя М.Н. Куфаева практически не упоминалось в печати36. Возвращение его трудов в научный оборот началось в конце 1950-х гг. Интересно проследить как постепенно трансформировалось мнение об «Истории русской книги в XIX веке» М.Н. Куфаева, заложенное современниками. Главным пропагандистом вклада М.Н. Куфаева в отечественное книговедение и историю книги стал его ученик профессор И.Е. Баренбаум (1921—2006). Правда, еще в 1964 г. в обзорной статье, посвященной историографии отечественной книги, он писал: «Исследованию М.Н. Куфаева о судьбах русской книги XIX века не достает социальной глубины, подлинного
научного осмысливания и обобщения фактов. Выводы, к которым приходит автор, оригинальны, порою неожиданны, парадоксальны, однако, далеко не всегда убедительны и свидетельствуют не столько о глубине научного обобщения, сколько об умении схватывать внешнее, часто случайное сцепление фактов, вне их органической взаимозависимости и взаимообусловленности. В результате, несмотря на обилие интересных сведений о состоянии книжного дела, цензуры, книгоиздательства и книгораспространения, исследование М.Н. Куфаева не создает все же целостного и полного представления о русской книге XIX века и во многом остается на подходе к решению этой сложной и ответственной темы»37. Проведя краткий сравнительный анализ монографий М.Н. Куфаева и М.В. Муратова, И.Е. Баренбаум в целом отдает последней пальму первенства.
Обозревая в 1967 г. путь отечественного книговедения за 50 лет советской власти, член-корреспондент АН СССР А.А. Сидоров отозвался о работах М.Н. Куфаева, включая «Историю русской книги в XIX в.», достаточно благожелательно: «Многие труды М.Н. Куфаева выдаются как бесспорно оригинальные. Автор умел думать, если и оказываются его иные мысли парадоксальными. Его стремление осознать книгу как «продукт человеческой психики» по существу оставалось недоказуемым и слишком неконкретным. <...> В своих многих книгах и статьях был он всегда интересен»38.
Еще несколько лет спустя, в 1973 г. И.Е. Баренбаум дал уже более высокую оценку труда М.Н. Куфаева, представляющего «первый опыт монографического исследования истории книги определенного периода в нашей литературе. Собранный и систематизированный в этой работе обширный материал, несмотря на отдельные недочеты (они были в свое время отмечены А.И. Малеиным), позволяют составить достаточно полное представление о состоянии книжного дела, цензуры, книгоиздательства и книгораспространения в одно из наиболее богатых фактами и событиями столетий русской истории. <...> В монографии М.Н. Куфаева есть свой метод и своя концепция. Такую книгу мог написать только один автор. И этой своеобразностью, а не только наличествующими в ней фактами и выводами, особым «куфаевским стилем», одному ему присущим взглядом на предмет, монография «История русской книги XIX в.» выделяется среди иных
книговедческих исследований, живет и будет жить, оплодотворяя науку, являясь ценнейшим источником для каждого изучающего русскую культуру XIX в.»39.
Градус похвал работе М.Н. Куфаева был поднят в предисловии к сборнику его избранных работ, увидевшему свет в 1981 г. В нем прозвучала мысль о том, что «уже давно признан классическим монографический труд М.Н. Куфаева «История русской книги в XIX веке»»40. И.Е. Баренбаум указывает просчеты М.Н. Куфаева: отсутствие архивных источников, широкое использование вторичных данных, игнорирование поэкземплярного метода изучения книги, незначительное внимание к библиотекам и библиографии. Общая же характеристика труда М.Н. Куфаева в самых восторженных тонах: «Все же автору впервые удалось создать целостную синкретическую картину жизни книги законченной исторической эпохи. И какой! Такой сложной, противоречивой, богатой фактами и событиями, как русский XIX век! Полотно получилось не без изъянов, как мы видим, но оно было написано широкой кистью, с размахом, эрудированным специалистом, знающим книгу и умеющим ярко сказать о ней. Все эти качества и выдвинули монографию М.Н. Куфаева в ряд ценных историко-книжных эссе, ставшую определенным образом и основой для последующих разысканий историко-книжного характера. К ней возвращаются вновь и вновь историки культуры, общественной мысли, издательского дела: черпая не столько даже факты и конкретные данные, сколько постигая общий метод исследования, его книговедческий подход, умение ясно очертить предмет и говорить о нем по-своему, самобытно, не сбиваясь на общую историю, историю литературы, искусства, журналистики и проч.»41
Неудивительно, что в аннотации к переизданию «Истории русской книги», вышедшему в 2003 г. можно прочитать: «Это фундаментальный труд по истории, философии, культурологии русской книги XIX столетия. И одновременно - яркое публицистическое произведение, в котором посредством художественно насыщенных образов автор раскрывает многообразные грани бытования книги»42. В кратком послесловии составителей подчеркивается: «Именно здесь отображен целостный взгляд на диалектику российской книжной культуры XIX столетия. Пожалуй, «История русской книги.» по сей день остается
единственным в своем роде трудом по масштабу и широте охвата предмета»43.
Таким образом, мы можем наблюдать за постепенной трансформацией восприятия монографии М.Н. Куфаева на протяжении восьми десятилетий. Если современники оценивали ее как компиляцию, содержащую множество ошибок, то сегодня в ней видят фундаментальный, эталонный труд по истории книги. Обе оценки следует признать крайними. «История русской книги в XIX веке» М.Н. Куфаева заняла свое место в историографии, стала определенным этапом ее развития. Ее критика в первые годы после выхода в свет не всегда носила чисто научный характер и объяснялась непростыми внутренними отношениями в среде ученых-книговедов. Следует выделить обстоятельный и академичный отзыв А.И. Малеина, давшего строгую и взвешенную оценку данного труда. О нем не следует забывать и сегодня, чтобы правильно, без излишней апологии, оценивать вклад М.Н. Куфаева в дело создания истории отечественной книги.
1 Куфаев, М.Н. История русской книги в XIX веке / М.Н. Куфаев. - М., 2003. - 360 с.; Он же. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. - М., 2004. - 188 с.
2 Куфаев, М.Н. Письмо М.Н. Куфаева к А.В. Мезьер / М.Н. Куфаев // Книга: Исследования и материалы Сб. 81. - М., 2003. - С. 239-242.
3 Леликова, Н.К. Михаил Николаевич Куфаев - книговед, библиограф, историк / Н.К. Леликова // Книга: Исследования и материалы. - М., 2001. Сб. 79. - С. 235-253; Гречихин, А.А. Слово о М.Н. Куфаеве / А.А. Гречихин // Куфаев М.Н. Проблемы философии книги. Книга в процессе общения. - С. 15-58.
4 Баренбаум, И.Е. М.Н. Куфаев и проблемы изучения читателей / И.Е. Баренбаум // Книга. Исследования и материалы. - М., 1999. Сб. 77. - С. 81-94; Леликова, Н.К. Библиофильские взгляды М.Н. Куфаева / Н. К. Леликова // Библиофил. Люди, рукописи, книги. Тайны и открытия.Выв. 2 (5). - М., 2001. - С. 19-36; Рац, М.В. Перечитывая Куфаева / М.В. Рац// Книга и мировая цивилизация: Материалы XI Международной научной конференции по проблемам книговедения (Москва, 20-21 апреля 2004 г.). - М., 2004. Т. 2. - С. 426-429 и др.
5 ОР РНБ. Ф. 316. Ед. хр. 364. Л. 52-69.
6 Там же. Л. 52. Сведения об этих докладах были включены в перечень неопубликованных работ Научно-исследовательского института книговедения, составленный А.В. Сиротовой (См.: Сиротова, А.В. Обзор материалов архива Научно-исследовательского института книговедения / А.В. Сиротова // Книга: Исследования и материалы. Сб. 16. - М., 1968. - С. 171-172, 176.
7 Описка. Следует читать - Н. Кирилова. Речь идет о «Карманном словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (Вып. 1-2. СПб., 1845-1846).
8 Так в тексте.
9 ОР РНБ. Ф. 316. Ед. хр. 364. Л. 67-68.
10 Там же. Л. 68-69.
11 Там же. Л. 69.
12 Там же. Л. 52, 63.
13 Булгакова, Л.В. Научно-Исследовательский Институт Книговедения за два года (октябрь 1926 - октябрь 1928) / Л.В. Булгакова // Книга о книге.Вып. 2. - Л., 1929. - С. 4.
14 Тищенко, М.Н. Роль института книговедения (1920-1933 гг.) в развитии советской библиографии и библиографоведения: Дис. ... канд. пед. наук / М.Н. Тищенко. - Л., 1990. - С. 16.
15 Там же. С. 17-18.
16 О жизни и деятельности А.И. Малеина см.: Эльзон, М.Д. Александр Иустинович Малеин / М.Д. Эльзн // Книга: Исследования и материалы. Сб. 47. - М., 1983. - С. 170-180; Матвеева, И.Г. Малеин Александр Иустинович / И.Г. Матвеева // Сотрудники Российской национальной библиотеки - деятели науки и культуры: Биографический словарь. Т. 2. Российская публичная библиотека - Государственная Публичная библиотека в Ленинграде 1918-1930. - СПб., 1999. -С. 420-422 и др.
17 Эльзон, М.Д. Указатель сочинений / М.Д. Эльзон. - С. 173.
18 См.: Булгакова, Л.В. Обзор Деятельности Научно-Исследовательского Института Книговедения (Октябрь 1928 г. - Декабрь 1930 г.) /Л.В. Булгакова // Книга о книге. Вып 3. - Л., 1932. - С. 82-83.
19 О нем см.: Берков, П. Н. А.Г. Фомин (1887—1939): Очерк жизни и научной деятельности/ П.Н. Берков. - М., 1949; Эльзон, М.Д. Фомин Александр Григорьевич / М.Д. Эльзон // Сотрудники Российской национальной библиотеки - деятели науки и культуры: Биографический словарь. Т. 2. Российская публичная библиотека - Государственная Публичная библиотека в Ленинграде 1918-1930. - СПб., 1999. - С. 609-613 и др.
20 Леликова, Н.К. Указатель сочинений/ Н.К. Леликова. - С. 241.
21 Подробнее см.: Там же. С. 241-242.
22 Краткие биографические сведения о нем см.: Щуров, И.А. Спиридонов Василий Спиридонович / И.А. Щуров // Краткая литературная энциклопедия Т. 7 - М., 1972. - С. 123; Тищенко, М. Н. Указ. соч. / М.Н. Тищенко. - С. 48.
23 Сведения о работе В.С. Спиридонова в Институте книговедения можно почерпнуть из его автобиографических материалов (см.: ОР РНБ. Ф. 4. Ед. хр. 99. Л. 1-3 об.; Ф. 316. Ед. хр. 508. Л. 8-11), а так же из диссертации М.Н. Тищенко (см. Тищенко М.Н. Указ. соч. С. 58, 79-80, 126-127, 149, 166-167).
24 ОР РНБ. Ф. 316. Ед. хр. 62. Л. 1.
25 Там же. Л. 2-3.
26 Малеин, А. Рецензия на книгу (Куфаев, М.Н. История русской книги в XIX веке / М.Н. Ку-фаев. - Л., 1927) // Книга о книге. Вып.2. - Л., 1929. - С. 219-226.
27 Там же. С. 225.
28 Там же. С. 226.
29 Муратов, М. [Рец. на кн.: М.Н. Куфаев. История русской книги в XIX веке. - Л., 1927] /М. Муратов // Библиография. - 1929. - № 1. - С. 68.
30 Там же. С. 69.
31 Муратов, М.В. Книжное дело в России XIX и ХХ веках. Очерк истории книгоиздательства и книготорговли 1800-1917 годы / М.В. Муратов. - М: Л., 1931. - С. 102.
32 См.: Фомин, А.Г. Избранное / А.Г. Фомин. - М., 1975. - С. 81-93.
33 Сомов, Н.М. Состав книговедения. Библиология - Библиография - Журнализм/ Н.М. Сомов. - М., 1931. - С. 21.
34 Берков, П.Н. Развитие истории книги как науки. Опыт историографического обзора/ П.Н. Берков // Труды Музея книги, документы и письма. Т. 1: Статьи по книговедению. - Л., 1931. -С. 73-78.
35 Там же. С. 78.
36 Список литературы о М.Н. Куфаеве // Куфаев М.Н. Избранное. Труды по книговедению и библиографоведению. - М., 1981. - С. 212-215; То же // Михаил Николаевич Куфаев (1888-1948): Указатель литературы / Сост. И.Е. Баренбаум. - Воронеж, 1989. - С. 15-23.
37 Баренбаум, И.Е. Состояние историографии истории книги в СССР // Труды Ленинградского государственного института культуры им. Н.К. Крупской. Т.15. - Л., 1964. - С. 63.
38 Сидоров, А.А. Советская история книги / А.А. Сидоров // Книга. Исследования и материалы. Сб. 15. - М., 1967. - С. 142.
39 Баренбаум, И.Е. Михаил Николаевич Куфаев (1888-1948) / И. Е. Баренбаум // Книга. Исследования и материалы.Сб. 27. - М., 1973. - С. 193.
40 Баренбаум, И.Е. М.Н. Куфаев (1888-1948) / И. Е. Баренбаум // Куфаев, М.Н. Избранное. Труды по книговедению и библиографоведению. - М., 1981. - С. 15.
41 Там же. С. 16.
42 Куфаев М.Н. История русской книги в XIX веке. М., 2003. С.2.
43 Хромов О.Р. От составителей // Там же. С. 282.
