CC BY
21
РЕГИОНАЛЬНАЯ ЭКОНОМИКА И ИНФРАСТРУКТУРА
ОСОБЕННОСТИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ В СЕВЕРО-КАВКАЗСКОМ РЕГИОНЕ: МОДЕЛИРУЮЩИЕ ФАКТОРЫ
Л. С. Губанов
Современный облик социально-экономических отношений в Северо-Кавказском регионе определяется как прошлым социальным временем, так и изменившейся структурой социального пространства современности. Важное значение приобретают те материальные и символические условия, в которых данные отношения конституируются и функционируют [1].
С точки зрения легитимности социально-экономические отношения, в которые вступают как отдельные индивиды, так и социальные страты, условно можно разделить на несколько групп.
Первая группа включает в себя весь спектр отношений, которые оформлены официально и фактически. Агенты вступают и взаимодействуют в них на вполне легальных и открытых основаниях. Это так называемые институционально-легитимированные отношения. К таким отношениям относятся все те, которые законодательно оформлены и соответствуют общечеловеческим нормам и фактически реализуются в социальной практике.
Вторая группа отношений представляет собой отношения, официально не оформленные (неинституциональные), но функционирующие фактически и легитимированные (правомерные). Ряд подобных отношений, хоть официально и не институализированных, является в глазах общества легитимным. В качестве наиболее ярких примеров можно назвать отношения мздоимства и все разновидности неформальных отношений. Сюда же можно отнести ряд отношений, складывающихся в сфере социального контроля и выбора способов и форм его регулирования, являющихся с
Губанов Леонид Сергеевич - аспирант кафедры социальных и гуманитарных наук Шахтинского института (филиала) Южно-Российского государственного технического университета (НПИ).
общественной точки зрения более эффективными и адекватными, чем реально институа-лизированные. Ключевое значение в рамках этой группы отношений имеют доминирующие социальные практики, в первую очередь неправовые социальные практики в сфере трудовой деятельности агентов (акторов) [2]. В регионе они имеют достаточно широкое распространение как в формальном, так и в неформальном секторах социального пространства.
К третьей группе отношений можно отнести те, которые институционально определены, но не легитимированы. Отношения подобного типа носят официальный и формальный характер, тем самым определяя легальный социальный порядок. Однако со стороны большинства социальных групп они расцениваются как нелегитимные, в силу чего такие отношения в большинстве случаев сведены до минимума и имеют нефункциональный характер.
Наконец, четвертую группу отношений образуют так называемые непризнаваемые и табуированные отношения - неинституциональные и нелегитимированные со стороны как государства, так и доминирующих групп общества. Они охватывают достаточно широкий спектр отношений, которые реально функционируют и воспроизводятся в рамках социальной жизни общества. Это, например, насильственное перераспределение власти и собственности, экспроприация чужого имущества, попытки внедрить принудительные отношения в сфере труда и легитимировать неэквивалентный обмен.
Спектр и сеть социально-экономических отношений северокавказского общества, безусловно, не ограничиваются лишь этими четырьмя выделенными группами. О них можно говорить и в иных, более конкретных смыслах.
Например, об отношениях рационалистских и нерационалистских (солидаристских), о социальных отношениях, которые проистекают из диспозиций, основанных на вертикальной и горизонтальной иерархии. Сложившаяся сеть социально-экономических отношений пронизывает все совокупности первичных и вторичных групп: семейные, родственные, соседские, этнические, дружеские, корпоративные, трудовые, классовые [3]. В качестве примера можно привести специфические отношения в рамках многопоколенной семьи, многонациональной семьи, сочетающей социокультурные особенности каждого члена и выполнение социальных функций, обусловленных этой спецификой, т.е. в семье родственников, представляющих одну этническую группу, "играющую по одним правилам", в другой - по другим.
Важное значение при анализе социально-экономических отношений имеют и такие "индикаторные" понятия, как "равенство-неравенство" и "выгода". Именно с их помощью эксплицируются социальные смыслы отношений, которые складываются в процессе взаимодействия групп и индивидов. Они показывают также ориентационные пристрастия и доминанты конкретного сообщества, его социально-экономическую стратегию в виде определенной политики и ценностного выбора. Применительно к северокавказскому пространству принципиальное значение имеют социально-экономические отношения, закрепляющие аскриптивные неравенства и социальные отношения, формирующие достижитель-ные неравенства.
Не последнее место в структуре социальных отношений занимают и социальные ценности, на основе которых могут выстраиваться различные их конфигурации и диспозиции. Характеризуя социально-экономические отношения и их структурированные формы, можно отметить, что на данном этапе социально-экономического развития на Северном Кавказе, как и в целом в стране, их воспроизводство обеспечивается так называемой экономикой обменов (экономических, социальных, политических и символических).
Центральное место среди них занимает социальный обмен. Обмен - важная основа сети социальных отношений, на котором зиждется сообщество; это наиболее распространенная и вместе с тем наиболее практическая их форма, в рамках которой агенты, исполь-
зуя ее инструментально, реализуют свои интересы и цели. Обмен пронизывает взаимодействия в рамках малых групп (родители-дети, муж-жена, внутриродственные отношения, матримониальные стратегии и т.п.). Рутинизированный на данном первичном уровне, он затем ретранслируется и на институа-лизированные уровни - формальный и неформальный. Однако сам принцип производства и функционирования обменных институализи-рованных отношений не является простой копией первичного структурирования. Институции располагают балансом вознаграждений и наград, которые невозможно получить, не участвуя в их деятельности или же не вступая с ними во взаимоотношения. Те практики, которые при этом складываются привычно, называют традиционными, коммунитарно-солидаристскими.
Для понимания назначения социального обмена в северокавказском контексте необходимо представлять себе реальный социум, отношения в котором не сводятся к доминированию утилитаризма и меркантилизма, выгоды и расчета. Сообщество в "экономике добросовестности" (П. Бурдье) функционирует на принципах обмена "старыми" и "новыми" благами, которые не имеют "прямой" цены, их невозможно просто купить как товар или же получить по бартеру. Сюда входят "обмен словами, дарами или вызовами", поступки чести, символический капитал в целом [4]. В орбиту обмена вовлечены отношения обмена работами и услугами, формируя тем самым отношения официально не инсти-туализированные, но легитимные в структурах повседневности. В рамках обмена структурируются социальные диспозиции под общим названием "свои люди", которые канализируют обменные процессы, извлекают свой интерес и конструируют поле возможностей. Реализация последних в свою очередь зависит от наличия той или иной разновидности капитала. Обменный характер региональных социально-экономических отношений, нагруженный ценностными конструкциями и разнообразными практиками, особенно отчетливо проявляется на уровне коллективных и индивидуальных взаимодействий в неформальных сферах социальной жизни. Поступки чести, накопление кредита чести и бесчестия, долга и обязательств, доверия и недоверия, растрата детьми накопленного семьей экономического
и символического капиталов или же, наоборот, их приращение, солидаризм в делах сообщества или его антиподы - эти и бесчисленное количество других "элементарных" социальных действий наполняют живым смыслом и значением социальные обменные процессы как северокавказского, так и российского обшества, что свидетельствует о формировании неоархаичных форм социальной практики с доминированием на данном этапе традиционных, специфически этнических, базирующихся на традициях, нормах, правилах, определяемых конкретной культурой, обусловленных в силу утраты общероссийской идентичности усилением этнического фактора.
Как и везде, обмен в регионе функционирует в двух основных формах - эквивалентной и неэквивалентной. Дуализм обмена как особой формы отношений имеет свою историю, основания и факторы, которые определяют суть самого процесса. В историко-процессуальном смысле социально-экономические отношения претерпели длительную, порой драматическую эволюцию от прямого принуждения к собственно социальному обмену, основанному преимущественно на принципах эквивалентности и конвенционализма.
Одна из характерных черт социально-экономических отношений в регионе заключается в особом отношении к неэквивалентности, принудительности и иным формам социальной зависимости. Специфика состоит в нелояльности недоминирующих социальных групп и агентов к подобного рода отношениям. Последние расцениваются как нелегитимные, следовать которым считается необязательным. Поэтому в повседневной жизни основная стратегия заключается в преодолении любыми доступными способами экзогенных неэквивалентных отношений как навязанных. Если отношения санкционированы экзогенно (например, со стороны формального законодательства или других официальных институтов), то это не является препятствием для группового или индивидуального преодоления данного социального порядка. Дело в том, что в противовес официальному социальному порядку складывается его неофициальный "двойник", который параллельно и изнутри формализует и рутинизирует действие первого. Ключевое место в этом процессе занимают так называемые закрытые, теневые отношения. То, что является табуированным в рамках
официального социального порядка, выступает нормой и стандартом в сфере неформального порядка. Последний, в частности, покоится на реалиях и отношениях, складывающихся в рамках неформальной экономики (домашнего хозяйства). Ее функционирование предполагает наличие неформальной занятости, неформальных трудовых отношений с господством патерналистских и фратерналистских стратегий, а также неформального обмена (родственного, соседского, дружеского, этнического). В рамках неформального обмена "передается информация, оказывается взаимная помощь, в корне отличающаяся от социальной поддержки государства или фирмы" [5]. Следует подчеркнуть, что неформальные отношения не ограничиваются лишь первичным уровнем, но проникают на структурно-институциональные этажи социума (теневые отношения) [6].
Клиентализм, который складывается в результате интеракции, является ответом социальных групп на сложившиеся правила игры в сфере общественной и государственной жизни. Прямо или косвенно патронировать, оказывать клиенталистские услуги "своим", исходя и руководствуясь трайбалистскими и иными неформальными принципами - не аномалия, а обычная норма гражданского общества на Северном Кавказе, что достаточно четко просматривается в рамках семейно-родственных отношений, отличающихся высоким уровнем внутригрупповой сплоченности.
По стандартам западноевропейского социума подобное содержание социальной практики - глубокая история, пройденный этап, архаика. Для северокавказского общества это ежедневная социальная реальность, с которой конкретная личность, социальная группа вынуждены считаться. Рассматриваемые формы и сам тип отношений можно в определенном смысле обозначить не как архаические, традиционалистские, а как в существенной степени рациональные, прагматические отношения. Один из целерациональных принципов гласит: "Ты - мне, я - тебе". В современном рыночном обществе он именно двухпозицион-ный, функционирующий лишь до тех пор, пока осуществляется социальное действие в обе стороны. Как только одна из сторон перестает выполнять свои негласные обязательства (патронажные, клиенталистские), другая сторона начинает свертывать и переориентиро-
вать сложившиеся отношения, поскольку с прагматической точки зрения односторонние отношения оцениваются как невыгодные и неблагодарные. Точно так же, если член группы перестает выполнять сложившиеся ритуалы, нормы, обязательства, т.е. действовать в рамках повседневной технологии отношений и практик, то он автоматически лишается солидарной поддержки от своей группы.
В определенном смысле можно говорить, что социальные группы, на которые преимущественно распространяется неэквивалентный обмен, стараются самостоятельно выправлять дисбаланс за счет активизации дополнительных форм деятельности (легальных и нелегальных). В условиях неэквивалентного обмена и дисбаланса результатов деятель-ностей теневизация целой сети социальных отношений воспринимается обществом вполне легитимно, как своеобразная компенсация неэквивалентности. Кроме того, редко кто из исследователей рассматривает компенсационную роль теневых социальных отношений не только в их прямом смысле, но и в опосредованном - в смягчении социальной напряженности в обществе, хотя в такого рода отношения вовлечены большое количество социальных групп и индивидов. Ситуативно они им выгодны и поэтому непрерывно воспроизводятся. Заметим, что теневизация социальных отношений - это общероссийская проблема, корнями уходящая в прошлое страны. Однако в субъектах Северного Кавказа она проявляется особенно выпукло и при этом не является вообще предметом обсуждения.
Многие формы социальной девиации, подпадающие под правовую регламентацию, выступают и функционируют в регионе не как аномалия, а как норма и стандарт, как формы типического поведения, в первую очередь среди социальных групп, которые имеют непосредственное отношение к общезначимым ресурсам в виде определенной разновидности капитала: экономического, политического, социального и культурно-символического. Все эти группы в соответствии с правилами внутренней иерархии и межгрупповых отношений распределяют и перераспределяют данный капитал на уровне общества. Часть его поступает на относительно свободный рынок и реализуется любому покупателю-агенту или целой социальной группе (в виде микроклана, семьи, корпорации) по
аукционным правилам ("кто заплатит наивысшую цену") или по иным стандартам. Это так называемый плутократический способ.
Другая часть капитала, на сегодняшний день еще довольно значительная, распределяется не на основе товарно-денежных отношений, т.е. рационально, а на основе преимущественно межличностных и межгрупповых связей. Здесь капитал - не товар и не деньги, а средство обмена (деятельностью, услугами, влиянием). Непосредственные и прямые участники внерациональных форм социальных отношений в первую очередь - доминирующие семьи, кланы, корпорации. При этом используются следующие принципы: этнический, неотрайбалистский, тендерный, семейственный, кумовской, земляческий. Согласно сложившимся традициям, не утратившим свою актуальность и в настоящее время, наиболее почитаемыми, а равно и располагающими определенными формами капитала (власть, деньги и т.д.) в Карачаево-Черкесии являются роды Кочкаровых, Каракетовых, Боташевых, Кубановых, Алиевых и ряда других.
Третья часть капитала распределяется стандартно - в соответствии с принципами естественного отбора, на основе таланта, профессионализма, деловых качеств. Конкуренция выступает здесь реальным механизмом социального рекрутирования в различных областях жизни. Рассматриваемый способ является наиболее рациональным и эффективным. Ориентированные на него социальные отношения - исходная база для позитивного функционирования общества и его дальнейшей трансформации.
Первые две формы социального распределения и перераспределения формируют своеобразное отношение к капиталу: стремление к формальному капиталу превалирует над неформальными (содержательными) составляющими. Например, наличие диплома или иного сертификата престижного вуза по престижной на данный момент профессии считается предпочтительнее реальных знаний по данной специальности. Формализация вертикальной социальной мобильности - закономерный результат умаления роли естественного социального отбора в обществе. К факторам, ограничивающим этот отбор, относятся также социальное наследование и плутократизм. Стратегически и в перспективном смысле первое - ситуативно, а второе, скорее всего,
длительно. Но главное все-таки в другом. Независимо от характера распределительных отношений, их главный объект - капитал - с ценностной точки зрения признается всеми участниками социального взаимодействия. Такой ранее узкогрупповой и в этом смысле элитарный капитал, как ценности-символы (ученые звания, награды, лауреатство) стал пользоваться большим спросом у социальных групп, достаточно далеких от культурно-символической сферы жизни (чиновников исполнительной власти, депутатов, бизнесменов). Обладание данным видом капитала является своеобразной формой повышения собственного социального статуса. Обладание лишь экономическим или политическим капиталом уже недостаточно для полной социальной инкорпорации.
На Северном Кавказе, в частности, в Карачаево-Черкесской Республике, развитие бизнеса привело к утверждению и закреплению в этой сфере не свободных предпринимателей или корпораций, а параллельно и свободной рабочей силы как одного из условий становления свободных (автономных) граждан, действующих на рынке по ясным правилам и процедурам, в открытой конкурентной борьбе, с периодической сменой неэффективных собственников на успешных, а к принципиально иной социальной ситуации и результатам. Для нее характерно разделение экономического и социального пространства между господствующими группами (государственно-корпоративными, олигархическими, родственно-клановыми и семейными). Важно заметить, что указанное господство и монополия - не результат естественного отбора в обществе (экономического, социального, культурного) на принципах достижительности, а следствие предписанности успеха, социального статуса и неравенства результатов, закрепление (изначально искусственное) за избранными (назначенными "сверху") группами власти, собственности и престижа, а также недопущение изменения данного социального порядка. Наиболее наглядно данный процесс проявляется в Дагестане, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, где доминирующие этнические группы обладают властными рычагами для обеспечения приоритета собственных экономических и политических интересов. Механизм усиления статусных позиций конкретного этноса отчасти напоминал общерос-
сийский, с поправкой на региональную специфику, определяемую все теми же родственными связями. Примером может служить Зеленчукский район Карачаево-Черкесии где, например, сбору акций в руках "новых" карачаевцев способствовали некоторые колхозы, в руководстве которых оказались карачаевцы: они уступали свою часть акций по невысоким ценам. Новые руководители предприятий создавали условия для зачисления на руководящие должности чаще всего на основе клановых связей. Увольнение кадрового состава рабочих сопровождалось выкупом акций за бесценок (по 20-30 рублей). Производства разваливались, оборудование распродавалось новыми собственниками. Ярким примером является ситуация с Кардоникским маслосыр-заводом "Престиж", полностью укомплектованным импортным оборудованием.
Несколько иная схема прослеживается на предприятиях сельскохозяйственной отрасли. Функционирование сельскохозяйственных предприятий, связанное с системным кризисом экономики в Карачаево-Черкесии, не сопровождалось развитием арендных и фермерских форм хозяйствования в силу отсутствия законодательства в области землепользования. В наиболее проблематичном положении в КЧР находились в прошлом крупные сельхозпредприятия, в связи с чем правительство КЧР приняло постановление о том, что эти предприятия не подлежат пока реструктуризации. В результате характер землепользования отличается в зависимости от района. Например, администрация Хабезского района (с доминирующим черкесским населением) смогла принять постановление о преобразовании землепользования на паях без выделения их из структуры хозяйства. Бывшие колхозники здесь получают арендную плату за свои паи (ставропольская модель). Такой подход предотвратил феномен бесхозной, "гуляющей" земли.
Небольшие хозяйства не преобразовывались в фермерские из-за опасения республиканской власти вызвать обострение межэтнических отношений. Поэтому хозяйства функционируют бесконтрольно, что способствует развитию теневых отношений (преимущественно, как утверждает население, контролируемых карачаевцами). Хотя земля все равно сдается в аренду, арендаторами выступают преимущественно состоятельные карачаевцы.
Так, например, в Зеленчуке известно фермерское хозяйство, созданное Дадаевым, ранее входившим в районную номенклатуру. Еще до момента оформления официального договора об аренде в 2000 г. (на 49 лет) его ферма функционировала уже несколько лет.
Групповой монополизм, "приватизировавший" государственные институты и ресурсы, ключевые и наиболее престижные участки социального пространства, - это закономерная норма на всей территории России. Специфика регионов состоит лишь в степени и глубине монополизма, а также в том, какие именно группы доминируют - родственно-клановые, семейные, олигархические. Таким образом, существующая разновидность экономики и ее государственно-правовой регламентации -материальный базис, подпитывающий воспроизводство и сохранение клановости, которая выступает как полузакрытая, социально эндогамная структура, ориентированная, наряду с основными своими функциями, на сохранение статус-кво и противостоящая по логике внутреннего развития социальным изменениям в обществе.
Однако клановость не может стать единственным принципом организации социально-экономических отношений, ибо во-первых, невозможно технически обеспечить "захват" всего социально-экономического пространства собственными силами; во-вторых, в сложно-организованном индустриальном обществе клановость, семейственность, как правило, дополняются принципом профессионализма, который обеспечивает нормальное функционирование различных сегментов и структур общества.
Проведенный нами в июле 2007 г. в г. Черкесске небольшой эксперимент по "трудоустройству" оказался в этом плане достаточно показательным. На предложение (по телефону) кандидата на вакантные должности менеджера и экономиста-менеджера с указанием возраста, даты и места получения образования, большинство организаций и учреждений ответили положительно: даже несмотря на небольшой опыт работы представителя русскоязычного населения с гарантированно высоким размером заработной платы. Этот факт свидетельствует о большой заинтересованности в специалистах, имеющих, как полагают руководители опрошенных подразделений, хорошее базовое образование, выпол-
няющих свои профессиональные обязанности на достаточно высоком уровне, что является залогом успешности и процветания бизнеса. При этом принцип клановости-семейственно-сти отходит на второй план. Бизнесмены вынуждены или инкорпорировать, или допускать, или делиться властью и собственностью (доходом) с "чужаками" - специалистами из непривилегированных недоминирующих групп. Это имеет важное социальное значение, поскольку сигнализирует о формировании нового класса собственников.
Общество в России и в регионах не является полностью закрытым. Появляются относительно независимые участки пространства, которые кланами не контролируются и в которых неинкорпорированные граждане как агенты могут проявлять свою инициативу, предприимчивость, реализовать собственные стратегии и тем самым закрепляться на рынке, а затем и в статусной иерархии. Мировой опыт свидетельствует, что группы и отдельные индивиды, вытесняемые на периферию социального пространства, могут вырабатывать особые социальные и культурные свойства, помогающие им адаптироваться и осваивать новые сферы деятельности, предлагая новации и развивая тем самым общество. Применительно к современной России речь может идти, например, о бизнесе, связанном с высокими технологиями, изобретательством, компьютеризацией, т.е. новыми секторами в этно-культуре.
Родственно-клановый характер социально-экономических отношений имел место, как уже отмечалось, и в советский период развития, хотя присутствовал негласно и в полузакрытом виде. В постсоветский же период он в определенном смысле легализовался и даже институализируется, иногда в совершенно неожиданных неоархаических формах. Например, складывается традиция формирования социальных институтов крупных родов (фамилий). Они имеют как внутриреспубли-канский, так и межреспубликанский характер. В Кабардино-Балкарии, например, старинный кабардинский род Кардановых выпускает собственную фамильную газету. Аналогичные родовые газеты выпускают фамилии Шогено-вых и Кушховых [7].
В процессе институциализации представители данных социальных групп обычно знакомятся, обмениваются адресами, принимают
те или иные решения экономического и социального характера. Такого типа социальные институты возрождаются и функционируют во многих республиках Северного Кавказа.
У ученых региона сложилось двойственное отношение к этим социальным процессам. Одни полагают, что неоархаическая институа-лизация клановости с социальной точки зрения -это в целом нейтральный процесс, направленный на поиски своей идентичности и имеющий положительное значение [8]. Другие считают, что данные процессы приведут к открытой легитимации клановости с отрицательными социальными последствиями. На наш взгляд, институционализация клановости (родственных отношений) носит переходный характер в процессе формирования нового типа социально-экономических отношений.
В республиках Северного Кавказа в постсоветский период в обществе существенно возрос интерес к вопросам идентичности. Причем не только и не столько к ее этнической форме, а к идентичности малых групп -семейной, фамильной (родовой) и т.д. Это, в частности, проявляется в актуализации такой практически забытой в советский период науки, как генеалогия. Многие фамилии восстанавливают свое генеалогическое древо, символы (родовые тамги, гербы). Публикуются специальные монографии, посвященные этой теме. В г. Нальчике (КБР) функционирует специализированное генеалогическое агентство, выполняющее частные заказы подобного типа. Историко-родословные общества создаются и в других республиках региона, а также и в странах Ближнего Востока, где сконцентрирована обширная северокавказская диаспора.
Фактором, сужающим социальное пространство в регионе, выступает, как это ни парадоксально, этничность. Этничность в контексте рассматриваемого вопроса можно определить как превращенную форму социальных отношений. Актуализация ее дифференцирующей роли во многом можно расценивать как ответ на не сложившийся окончательно в России общенациональный экономический рынок и единое социальное пространство. Процесс формирования общероссийского рынка развертывается без четкого плана "сверху", стихийно, опираясь преимущественно на экономический
интерес, заново формируя инфраструктуру, отношения разделения труда, ломая сложившуюся социально-этническую иерархию и предписанность.
По сути, Северный Кавказ и остальная Россия живут как бы в разных эпохах. Современная Россия представляет собой посттрадиционное индустриальное общество, болезненно переживающее распад коммунистической империи, испытывающее демографический спад и одновременно страдающее миг-рантофобией. Северный Кавказ - это, напротив, многочисленное, быстро растущее и активное население, которое не находит адекватного приложения своим силам. Местное сообщество до сих пор в значительной степени зажато в рамки традиционного уклада.
Для Северного Кавказа в целом характерны специфические способы, формы и механизм социокультурного конструирования социального пространства, выражающиеся в сходных социальных практиках и системах ценностей населяющего данный регион народов, дуализме в организации социальной практики, доминировании различных форм социального обмена в рамках социального взаимодействия.
ЛИТЕРАТУРА
1. См.: Тхакахов В.Х. Социальные и этнокультурные процессы на Северном Кавказе: вопросы методологии. СПб., 2002. С. 84-89.
2. См.: Заславская Т.Н., Шабанова М.А. Неправовые трудовые практики и социальные трансформации в России // Социологические исследования. 2002. № 6. С. 3-17.
3. Смелзер Н. Проблематика социологии: Зимме-левские чтения, 1995 год // Социальные и гуманитарные науки. Отеч. и зарубеж. лит-ра. Сер. 11. Социология. Реферативный журнал. 1999. № 2. С. 6.
4. Бурдье П. Практический смысл. М., 1984. С. 206.
5. Радаев В. Человек в домашнем хозяйстве // Социологические исследования. 1997. № 4. С. 69
6. Рывкина Р.В. Теневизация российского общества: причины и последствия // Социологические исследования. 2000. № 12. С. 8.
7. Максидов А.А. Адыги-черкесы и зарубежье: семейные и генеалогические связи // Альманах социально-политических и правовых исследований. Вып. 1. Нальчик, 2000. С. 325.
8. Мусукаев А.И. Об обычаях и законах горцев. Нальчик, 1986.
31 октября 2007 г.
