CC BY
179
УДК 94(47).084.8
Вестник СПбГУ. Сер. 2. 2013. Вып. 4
А. А. Амосова
ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И ПОДХОДЫ К ИЗУЧЕНИЮ «ЛЕНИНГРАДСКОГО ДЕЛА» В АНГЛОЯЗЫЧНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ*
«Ленинградское дело» конца 1940-х годов стало самой крупной волной репрессий в отношении высшего руководства в послевоенный период истории СССР [1, с. 101]. Репрессиям поверглись и семьи осужденных. Это «дело» было направлено против ленинградского партийного актива, руководившего городом в тяжелейших условиях блокады и послевоенного восстановления города на Неве. После окончания Великой Отечественной войны именно на этих представителей партийно-хозяйственной номенклатуры обратил внимание И. В. Сталин, переведя некоторых «ленинградцев» в Москву на ключевые должности в государственных структурах.
Вплоть до 1988 г. данная тематика была негласно табуированной для отечественной исторической науки вследствие особенностей политической конъюнктуры. Лишь с конца 1980-х годов стали появляться первые исследования, в которых ставилась цель разобраться в обстоятельствах «Ленинградского дела». Завершился процесс реабилитации его жертв, стали доступны некоторые архивные материалы. Активное изучение данной тематики продолжается и по сей день. Одним из основных вопросов, на которые ученые стремятся найти ответ, — это вопрос о причинах репрессий. В связи с этим большой интерес представляет зарубежная историография «Ленинградского дела», не скованная цензурными и другими советскими и постсоветскими ограничениями. Поздний сталинизм и его проявления всегда были излюбленными «русскими» темами для иностранных советологов, и к настоящему времени в англоязычных исторических исследованиях сложились определенные тенденции и подходы к изучению сталинских репрессий конца 1940-х — начала 1950-х годов. Их рассмотрение при практически полном отсутствии историографических работ по этой теме в отечественной науке безусловно заслуживает внимания1.
Первые оценки и суждения, связанные с «Ленинградским делом», стали звучать в работах зарубежных ученых уже в начале 60-х годов XX в. Нельзя сказать, что эти работы полностью объективны и непредвзяты. В них ощутимо идеологическое влияние периода «холодной войны», что проявляется в критике политики Сталина и советской системы в целом. В то же время эти исследования свободны от ряда негативных тенденций, характерных для отечественной науки: табуированности, сложившихся стере-
Амосова Алиса Анатольевна — кандидат исторических наук, докторант, Санкт-Петербургский государственный университет; e-mail: [email protected]
* Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 13-31-01208 «Преданные забвению: политические портреты П. С. Попкова и Я. Ф. Капустина — руководителей Ленинграда 1940-х гг.», руководитель А. А. Амосова.
1 На международной научной конференции «Российская государственность: власть и общество в XX веке», состоявшейся на историческом факультете СПбГУ 30-31 мая 2013 г., профессором Рич-мондского университета (США) Дэвидом Бранденбергером в докладе, посвященном «Ленинградскому делу», был представлен обзор историографии вопроса, включивший характеристику некоторых англоязычных изданий [2].
© А. А. Амосова, 2013
отипов и личных симпатий, зачастую удаляющих исследователей от истинной картины событий.
Один из основных вопросов, связанных с изучением «Ленинградского дела», — вопрос о его причинах. Англоязычные исследования, как правило, признают в качестве основной причины внутрипартийную борьбу, в которой главными действующими лицами были так называемые «московская» и «ленинградская» политические группы. Наиболее видные фигуры в ней — с одной стороны, Л. П. Берия и Г. М. Маленков, а с другой — А. А. Жданов, А. А. Кузнецов, Н. А. Вознесенский. Мнения расходятся в отношении того, почему Сталин принял сторону «москвичей» и инициировал репрессивные меры в отношении ленинградских коммунистов.
На основе изученного материала, а также в соответствии с некоторыми идеями, высказанными Бенжамином Тромли (Benjamin Tromly) [3, p. 709], можно выделить четыре концептуальных подхода к данному вопросу: идеологический, националистический (или «руссоцентристский»), «ленинградский» и «бюрократический» (номенклатурный).
Работы, основанные на идеологическом подходе, усматривают предпосылки «дела» в идеологических разногласиях в среде высшего руководства: система взглядов и идей, нашедшая выражение в экономических и политических установках, пропагандируемых ленинградской группой, вошла в диссонанс с политическим курсом И. В. Сталина [4-7].
В основе националистической (или «руссоцентристской») концепции лежит предположение о том, что именно русский патриотизм ленинградцев, окрепший после блокады и переросший в национализм, их идеи по созданию РКП(б) со столицей в Ленинграде вызывали у И. В. Сталина большие опасения и в конечном счете спровоцировали волну репрессий [8].
«Ленинградский» подход ставит во главу угла фактор амбициозной «второй столицы» и патологическую антипатию вождя к городу [9-11]. «Бюрократический» — осмысливает события, предшествовавшие «Ленинградскому делу» с позиций патрон-клиентских отношений советского общества [3; 12].
Одной из первых фундаментальных работ, анализирующих политику И. В. Сталина, стало исследование Роберта Конквеста (Robert Conquest) [4]. Им была сформулирована идея, ставшая впоследствии постулатом, о том, что «Ленинградское дело» явилось следствием борьбы за власть двух политических группировок в среде ближайшего окружения И. В. Сталина. Борьбу предопределила цепь событий, последовавших в послевоенный период: выведение из секретариата ЦК Г. М. Маленкова, отстранение от руководства спецслужбами Л. П. Берия и одновременное возвышение А. А. Жданова (он стал секретарем ЦК партии) и его протеже А. А. Кузнецова (с 1946 г. — член Оргбюро ЦК и начальник Управления кадров ЦК ВКП(б)) [4, p. 18-49]. Роберт Конквест — в большей степени приверженец идеологической концепции. Во-первых, он указывает на совпадение по срокам начала советско-югославского конфликта 1948-1955 гг. и смерти А. А. Жданова, а во-вторых, связывает фабрикацию «Ленинградского дела» с негативным отношением И. В. Сталина к экономическому планированию Н. А. Вознесенского [4, p. 103-111]. Эти идеи получили развитие в работах Вильяма Маккэга (William O. McCagg Jr.) [5] и Вернера Хана (Werner Hahn) [6].
В 1964 г. американский журнал «The Western Political Quarterly» опубликавал статью, посвященную вопросам изучения ленинградского местного руководства [9]. Внимание в работе концентрировалось на анализе государственного руководства СССР и руководства Ленинграда в частности. В рамках исследования партийной структуры
города упомянуто и о кровавых сталинских чистках в среде партийно-хозяйственного аппарата 1949-1950-х годов. Автор исследования Дэвид Кэттэл (David T. Cattell) говорит о причинах репрессий как о вопросе очевидном: «В период c 1948-51 была проведена почти полная смена власти в Ленинграде, связанная с чистками среди сторонников Жданова, организованными Маленковым...» [9, p. 198]2. Кроме того, он указывает на некую исторически сложившуюся «оппозиционность» Ленинграда как второго города страны, на его стремление к самоуправлению, на нетипичность его руководства для советской системы, что делает автора в большей степени приверженцем «ленинградского» подхода. На острую неприязнь И. В. Сталина к Ленинграду указывают и другие видные исследователи этого периода [13, p. 571-583].
В 1983 г., когда в СССР еще не был завершен процесс реабилитации жертв «Ленинградского дела», американский журнал «Russian review» (один из старейших и наиболее авторитетных научных журналов, представляющих результаты исследований по российской истории за рубежом) публикует статью под названием: «Ленинградское дело и провинциализация Ленинграда» («The Leningrad Affair and the Provincialization of Leningrad»). Блэр Рабл (Blair A. Ruble), автор статьи, основной причиной, повлекшей «ленинградские чистки», также как и целый ряд его предшественников, считает соперничество между Г. М. Маленковым и А. А. Ждановым. После смерти Андрея Александровича Маленковым и Берия были инициированы репрессии в отношении протеже Жданова в Ленинграде и других городах [11, p. 304-313]. В работе в качестве дополнительного мотива отмечается подозрительное отношение И. В. Сталина к Ленинграду [11, p. 303]. Исследователь дает характеристику «ленинградскому стилю» управления, не выделяя его, однако, в качестве отдельного явления или феномена3. Позволим себе процитировать эту характеристику полностью: «На протяжении 900-дневной блокады города немецкими и финскими войсками Ленинградские политические лидеры оставались отрезанными от внешнего мира, что развило в них сплоченность, подкреплявшуюся изоляцией и необходимостью обязательного сотрудничества. Они также пришли к отождествлению себя с населением города до такой степени, которая не была очевидной во время хаотичного периода первых пятилетних планов» [11, p. 316]. Заслуживают внимания наблюдения автора о последствиях ленинградских репрессий 1949-1950-х годов. Блэр Рабл указывает на провинциализацию города, начавшуюся после Великой Отечественной войны и усилившуюся после того, когда претензии города едва ли не на лидирующую роль в стране были отвергнуты [11, p. 303]. Вслед за Блэром Раблом о намеренной послевоенной провинциализации Ленинграда Москвой говорит и другой исследователь, анализирующий вопросы реэвакуации населения города [15, p. 1149].
В 1996 г. было опубликовано монографическое исследование Майкла Пэрриша (Michael Parrish) «The lesser terror: Soviet state security, 1939-1953» [16]. Оно посвящено сталинской репрессивной политической стратегии, которой вождь придерживался в кадровых вопросах. Сталин устранял тех, кто знал о его недостатках и слабостях, заменяя их новыми фаворитами, напрямую зависящими от его воли [16, p. XVII]. Отдельная глава в книге посвящена «Ленинградскому делу». Майкл Пэрриш, анализируя причины ленинградских репрессий, берет за основу постулат о внутрипартийной борьбе двух группировок в окружении вождя [16. p. 215], однако добавляет к нему ряд косвенных мотивов.
2 Здесь и ниже перевод А. А. Амосовой.
3 Подробнее о «ленинградском стиле» см.: [14, с. 175-176].
Исследователь выдвигает на первый план А. А. Кузнецова: «Из-за трагической судьбы А. А. Кузнецова и его смелого поведения во время судебного разбирательства мы не должны закрывать глаза на его прошлые поступки» [16, p. 218]. М. Пэрриш имеет в виду вероятную причастность А. А. Кузнецова к чисткам, последовавшим после убийства С. М. Кирова, именуя его «сторожевым псом» («watchdog») Сталина, которого в послевоенный период тот перевел в Москву для того, чтобы контролировать органы государственной безопасности [16, p. 219]. М. Пэрриш приводит версию о том, что А. А. Кузнецов как-то сказал И. В. Сталину, будто тайны, связанные с убийством С. М. Кирова, должны быть раскрыты. Это замечание было сделано опрометчиво, в попытке снискать расположение Сталина, однако имели обратный эффект, оказавшись потенциально опасными для вождя [16, p. 219]. Как бы то ни было, историк настаивает на том, что «Ленинградское дело» было полностью срежессировано самим Сталиным.
С началом XXI в. круг зарубежных работ, посвященных анализу «Ленинградского дела», заметно расширился. Советский Союз как государственное образование канул в лету, а вместе с этим изменились приоритеты англоязычных авторов в изучении тематик, связанных с историей России.
Приверженцем националистического подхода в оценке причин ленинградских репрессий является историк Си. Н. Ботерблум (C. N. Boterbloem). По его мнению, будущие фигуранты «Ленинградского дела» утратили, казалось бы, весьма прочные позиции к весне — лету 1948 г., а смерть Жданова предрешила их дальнейшую судьбу, оставив без покровителя. Кузнецов был скомпрометирован ведением политических переговоров о необходимости создания отдельной коммунистической партии России со столицей в Ленинграде, а Вознесенский — неосторожным заявлением военного периода о готовности, если это потребуется, следовать за Молотовым как за лидером [17, p. 279-280].
«Руссоцентристского» подхода придерживается и другой современный исследователь — Д. Бранденбергер (D. Brandenberger). В одном из своих исследований он настаивает на том, что сводить причины «Ленинградского дела» только к фракционной борьбе означает упрощать истинное положение вещей. По мнению автора, фактор «русского национализма» стал одним из основных мотивов, спровоцировавших ленинградские репрессии [8, p. 246]. Что здесь имеется в виду? Дело в том, что в послевоенный период ленинградские лидеры активно ратовали за создание отдельной Российской коммунистической партии с центром в Ленинграде. На первый взгляд, это предложение логично укладывалось в общую канву сталинской послевоенной политики, которую Д. Бранденбергер именует «руссоцентристской». Однако автор исследования проводит четкую грань между «руссоцентризмом» и русским национализмом: «Она [партия] никогда не была нацелена на содействие русским этническим интересам, культурной автономии, самоуправлению или любым другим целям, которые могут являться классическими "националистическими" критериями... К концу 1940-х годов сталинский режим опирался на руссоцентристскую пропаганду, чтобы привлечь массовую народную поддержку.» [8, p. 247-254]. В связи с этим Сталин категорически не разделял идею создания РКП(б), так как полагал, что она станет оплотом для продвижения этнического русского самоуправления в СССР [8, p. 253]. Другой вопрос, которым задается Д. Бранденбергер в этом контексте, — вопрос о том, почему ленинградцы оказались в таком положении, почему не предусмотрели вероятного негативного отношения вождя к столь смелым идеям? По его мнению, «Кузнецов, Попков, а также
их коллеги просто не поняли официальную линию на русское этническое руководство в середине — конце 1940-х годов» [8, p. 255].
Выдвижение Д. Бранденбергером на первый план националистических мотивов в организации «Ленинградского дела» породило полемику, развернувшуюся на страницах журнала «Russian review». Его оппонент Ричард Бидлэк (Richard Bidlack) подверг сомнению позицию автора, согласно которой конфликт, повлекший за собой репрессивные меры, имел политический характер [18, p. 90]. По его убеждению, основной причиной чисток было устранение группы связанных между собой официальных лиц: «.Почти все без исключения жертвы чистки имели прямое отношение к городу, тем не менее очень немногие из них ... распространяли слух о создании РКП (б)» [18, p. 90].
Ричард Бидлэк настаивает на личной антипатии и подозрительном отношении Сталина к Ленинграду. На этой слабости весьма успешно сыграли Маленков и Берия, подогревая страхи Сталина перед «второй столицей», значительно преувеличивая и искажая любые инициативы ленинградской группы [18, p. 91-94]. По мнению исследователя, у Сталина, Маленкова и Берии были все основания, чтобы воспринимать А. А. Кузнецова в качестве соперника и серьезной угрозы. Он принимал активное участие в руководстве блокированным Ленинградом, поэтому не понаслышке знал о реальном положении в городе, был в курсе фактов, которые могли скомпрометировать кремлевских военных лидеров: намерение Сталина взорвать Ленинград в сентябре 1941 г., запоздалое выделение самолетов для транспортировки продовольственных грузов в Ленинград и т. п. [18, p. 92]. Таким образом, данное исследование совмещает в себе несколько подходов: идеологический, «ленинградский» и бюрократический.
Любопытно, что на этом полемика не закончилась. Д. Бранденбергером был подо-товлен ответ Р. Бидлэку, опубликованный на страницах все того же «Russian review». В нем исследователь указывает на то, что вследствие недостаточного количества источников, которые смогли бы пролить свет на истинные предпосылки «дела», оно по сей день остается до конца не понятым. Именно поэтому, не отрицая политическую борьбу двух групп в качестве основной причины (или одной из основных), не возводя свое мнение в абсолют, он стремился отыскать некие дополнительные факторы, дипломатично именуя их катализаторами [19, p. 96]. В частности, институциональные усилия по содействию автономии РСФСР настроили Сталина резко отрицательно по отношению к ленинградцам: «.Эти инициативы стали представлять угрозу для идеологической и административной власти Центрального Комитета партии, которая в конечном счете подорвала веру Сталина в своих бывших товарищей по оружию и заложила основу для ленинградского дела» [19, p. 96].
Исследователь Бенжамин Тромли (Benjamin Tromly) именует свой подход «бюрократическим». В его основе лежит идея о том, что советское общество пронизывала неформальная система межличностных связей, именуемая патрон-клиентскими отношениями: «Патрон-клиентские отношения — это в большей степени личные, нежели формализованные отношения между двумя людьми, подразумевающие взаимный обмен услугами. Как правило, патрон обеспечивает защиту и материальные привилегии своим клиентам, которые платят ему взамен лояльностью и службой» [3, p. 710]. Эти отношения, по мнению автора, были необходимы для того, чтобы сделать политическую карьеру [3, p. 710-711]. В качестве основного тезиса своей статьи Бенжамин Тромли выдвигает следующее предположение: «. Ленинградское дело было попыткой искоренить неформальную патрон-клиентскую сеть руководителей — выходцев
из Ленинграда, которые аккумулировали в своих руках значительную политическую власть в послевоенные годы» [3, р. 711].
На основе изученных архивных документов исследователю удалось проследить закономерность, которая заключается в том, что «когда сталинская машина террора арестовывала члена высшего руководства, одновременно предпринимались профилактические репрессивные меры среди его клиентелы» [3, р. 711], а также сделать вывод, что чисткам подверглись члены партии, предположительно имеющие отношение к ленинградской группе [3, р. 711]. Бенжамин Тромли высказывает мнение, что причиной «Ленинградского дела» стала не борьба двух групп в ближайшем окружении вождя, а столкновение двух обширных патрон-клиентских сетей. Обе приближенные к Сталину фракции делали периодические попытки дискредитировать одна другую в глазах Сталина [3, р. 713]. Ленинградские номенклатурные связи окрепли в период блокады, ставшей причиной спаянности патронажных отношений в среде ленинградской политической элиты. Был ослаблен контроль из Москвы, руководство города вынуждено было полагаться на собственную инициативу, что способствовало расширению сотрудничества среди местной элиты [3, р. 716]. Дополнительно Б. Томли делает акцент на развитии в этот период у ленинградской элиты своего рода местного патриотизма и складывании культа личности Кузнецова в Ленинграде [3, р. 716]. Тем самым он характеризует «ленинградский стиль» управления и истоки его формирования, именуя его, в соответствии со своими представлениями, «ленинградской номенклатурной сетью».
Анализу сталинизма и его проявлениям посвящена книга Дональда Рейфилда [20]. Она представляет собой вольный, сделанный самим автором, перевод его монографии, изданной в 2004 г. Автор выдвигает идею о том, что Сталин, подобно Гитлеру и другим тиранам, опирался на целую группу сообщников — подручных. Координируя и направляя их деятельность, он, однако, не был единственным автором и исполнителем каждой из своих жестоких мер. В своей монографии британский исследователь реконструирует организацию и механизм функционирования сталинской системы власти и утверждает, что Сталин в такой же степени зависел от служивших ему палачей, в какой они зависели от него. «Ленинградское дело» Дональд Рэйфилд называет «малым террором» в сравнении с «ежовщиной». С одной стороны, причины репрессий исследователь усматривает в психологических особенностях личности И. В. Сталина: «Его новые любимцы могли теперь так же легко, как старые, возбуждать его недовольство, даже гнев. Вождь становился более скрытным и все чаще натравливал одних членов Политбюро на других» [20, р. 471]. С другой стороны, Д. Рэйфилд указывает на неприязнь И. В. Сталина к Ленинграду вследствие его чрезмерной независимости, усилившейся после окончания войны [20, р. 472].
К новейшим публикациям, посвященным «Ленинградскому делу», принадлежит статья Катрионы Келли (Catriona Kelly), совмещающая в себе идеологический и бюрократический подходы. Исследователь приводит и анализирует ключевые гипотезы фабрикации «Ленинградского дела» [21, р. 106]. Наиболее вероятной ей представляется версия, согласно которой «Ленинградское дело» было направлено не столько против Ленинграда, сколько против антибольшевистского поведения, связанного с городом [21, р. 107]. В качестве доказательств этой версии К. Келли приводит тот факт, что ни А. Косыгин, ни А. Крутиков (заместитель министра торговли) не были арестованы по «Ленинградскому делу». Автор склоняется к мнению, что поводом к организации «Ленинградского дела» стало нарушение так называемых сталинских порядков, а чист-
ки конца 1940-х — начала 1950-х годов правильнее отнести к репрессиям против Кузнецова, Вознесенского, Попкова и их окружения [21, р. 108]. К. Келли подробно прослеживает эволюцию восприятия «Ленинградского дела» в советской и российской общественно-политической мысли и приходит к выводу, что на современном этапе наблюдается тенденция к чрезмерной, с ее точки зрения, идеализации и героизации основных фигурантов [21, р. 118].
Предложенное деление зарубежных исследований по «Ленинградскому делу» — в соответствии с четырьмя подходами — достаточно условно, поскольку значительная часть современных англоязычных исследователей, как и отечественных, склонна считать, что за «Ленинградским делом» стоит комплекс причин, отмеченных выше. В качестве дополнительных версий зарубежные исследователи выделяют недоверие И. В. Сталина к А. А. Кузнецову и А. А. Вознесенскому, которых он считал своими вероятными соперниками в борьбе за власть [17, р. 278], тиранические и психопатические черты в поведении вождя [12, р. 322] и т. д.
Зарубежные исследования по «Ленинградскому делу», как уже упоминалось, начались задолго до отечественных и не испытали пагубного влияния цензурных ограничений и табу. Интерес к нему за рубежом возник в рамках изучения политики И. В. Сталина, государственной системы СССР, местных органов руководства. К концу 1980-х годов, когда только начали выходить первые отечественные исследовательские работы, за рубежом (по большей части в США) в общих чертах уже сложились основные концептуальные подходы к изучению «Ленинградского дела».
Англоязычная историография «Ленинградского дела», несмотря на достаточно длительный (по сравнению с отечественной) период формирования, не слишком обширна. Это объясняется, во-первых, отсутствием объективной и субъективной заинтересованности зарубежных авторов, а также наличием множества иных, более востребованных сюжетов, связанных с собственной историей. Во-вторых, первые работы, увидевшие свет в конце 1960-х годов, во многом были подвержены влиянию политики «холодной войны», что проявилось в формировании круга приоритетных «русских» тем, таких как: политика СССР, изучение деятельности И. В. Сталина, характеристика структуры местного регионального руководства, социальный анализ советского общества. Эти работы положили начало дальнейшему изучению иностранными авторами репрессий эпохи сталинизма в нашей стране и, в частности, «Ленинградского дела». С распадом Советского Союза и особенно с началом XXI в. зарубежные исследовательские интересы претерпели изменения. Тематике «Ленинградского дела», а также сталинских репрессий стало уделяться значительно больше внимания.
Приведенный историографический обзор англоязычных работ о «Ленинградском деле» убеждает, что за рубежом сохраняется определенный интерес к изучению событий и фактов советской истории. Исследования отличают хорошее знание источников и историографии на русском языке, неординарность отдельных трактовок, логичность подачи материала и основательная методологическая база. В то же время в научных оценках имеет место некий схематизм, основанный на сложившихся стереотипах восприятия советских реалий. Эти исследования не берут в расчет трагический личностный и психологический опыт, который был получен ленинградскими руководителями в годы блокады и послевоенного восстановления города. Авторы зарубежных работ склонны видеть в них рядовых сталинских функционеров, которые по стечению обстоятельств потерпели поражение в столкновении с политическими конкурентами из Москвы.
Изучение англоязычной историографии дает ценные сведения, позволяющие сопоставить отечественные результаты, полученные в рамках изучения «Ленинградского дела», с результатами, полученными зарубежными коллегами. Знакомство с иностранной историографией по данной тематике заставляет по-новому взглянуть на сложившиеся научные подходы и методы, способствует формированию более взвешенных исследовательских оценок.
Литература
1. Пыжиков А. Ленинградская группа: путь во власти (1946-1949) // Свободная мысль — XXI. 2001. № 3. С. 89-104.
2. Бранденбергер Д. «Ленинградское дело» в контексте партийно-государственных перипетий конца 1940-х гг. // Российская государственность: власть и общество в XX веке: тезисы докладов Международной научной конференции, 30-31 мая 2013 г. СПб.: ОАО «Петроцентр», 2013. С. 103-104.
3. Tromly Benjamin. The Leningrad Affair and Soviet Patronage Politics, 1949-1950 // Europe-Asia Studies. 2004.Vol. 56, N 5 . July. P. 707-729.
4. Conquest Robert. Power and Policy in the USSR: the Study of Soviet Dynasties. London; Macmillan; New York: St. Martin's Press, 1961. 485 p.
5. McCagg Jr. William O. Stalin Embattled, 1943-1948. Detroit: Wayne State University Press, 1978. 423 p.
6. Hahn Werner. Postwar Soviet Politics: the Fall of Zhdanov and the Defeat of Moderation, 1946-53. Ithaca; New York: Cornell University Press, 1982. 242 p.
7. Yorlizki Yoram. Ordinary Stalinism: The Council of Ministers and the Soviet Neopatrimonial State, 1946-1953 // The Journal of Modern History. 2002. Vol. 74, N 4. December. P. 699-736.
8. Brandenberger D. Stalin, the Leningrad Affair, and the limits of postwar russocentrism // Russian review. 2004. Vol. 63, N 2. April. P. 247-254.
9. Cattell David T. Leningrad: Case Study of Soviet Local Government // The Western Political Quarterly. 1964. Vol. 17, N 2. June. Р. 188-199.
10. Ruble Blair A. Policy Innovation and the Soviet Political Process: The Case of Socio-economic Planning in Leningrad // Canadian Slavonic Papers. Revue Canadienne des Slavistes. 1982. Vol. 24, N 2. June. Р. 161-174.
11. Ruble Blair A. The Leningrad Affair and the Provincialization of Leningrad. // Russian Review. 1983. Vol. 42, N 3. July. P. 304-313.
12. Rigby T. H. Was Stalin a Disloyal Patron? // Soviet Studies. 1986. Vol. 38, N 3. July. P. 311-324.
13. Salisbury Harrison E. The 900 Days: The Siege of Leningrad. New York: Da Capo Press, 1969. P. 571583.
14. Амосова А. А. П. С. Попков и «Ленинградское дело» // Россия в XX веке. Проблемы политической, экономической и социальной истории / под ред. М. В. Ходякова. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2008. С. 175-185.
15. White Elizabeth. After the War Was over: The Civilian Return to Leningrad // Europe-Asia Studies. 2007. Vol. 59, N 7. November). P. 1145-1161.
16. Parrish Michael. The lesser terror: Soviet state security, 1939-1953. Westport: Prager, 1996. 425 p.
17. Boterbloem C. N. The Death of Andrei Zhdanov // The Slavonic and East European Review. 2002. Vol. 80, N 2. April. Р. 267-287.
18. Bidlack Richard. Ideological or Political Origins of the Leningrad Affair? A Response to David Brandenberger // Russian Review. 2005. Vol. 64, N 1. January. P. 90-95.
19. Brandenberger David. Ideology and Politics (or Vice Versa) // Russian Review. 2005. Vol. 64, N 1. January. Р. 96-97.
20. Рейфилд Д. Сталин и его подручные. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 576 с.
21. Kelly Catriona. «The Leningrad Affair»: remembering the «Communist Alternative» in the second capital // Slavonica. 2011. Vol. 17, N 2. November. P. 103-122.
Статья поступила в редакцию 22 апреля 2013 г.
