CC BY
21
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2008. № 3
ИЗ ИСТОРИИ МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
А.Т. Павлов
ОДИН ИЗ ЛУЧШИХ ФИЛОСОФСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ
В РОССИИ*
Фраза, вынесенная в заголовок, характеризует Льва Михайловича Лопатина. По свидетельству П.С. Попова, такую характеристику Лопатина включил в статью Я. Колубовского о Л.М. Лопатине в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона B.C. Соловьев, который был редактором философского отдела словаря1. Конечно, в такой характеристике Лопатина не мог не отразиться тот факт, что Лопатин с детских лет дружил с Вл. Соловьевым и испытывал его влияние. Но не это, как мне представляется, было причиной такой вставки, хотя Лопатин и отмечал, что он Соловьеву «страшно много <...> обязан и нравственно, и умственно. Мне даже трудно вообразить себе, — писал Лопатин, — чем бы я был, если бы никогда не встречал Соловьева»2. Однако это влияние Соловьева не превратилось в зависимость от Соловьева. С юношеского возраста Лев Лопатин отличался совершенно самостоятельными воззрениями, и его никак нельзя считать ни учеником, ни последователем Вл. Соловьева. Он был по-настоящему независимым мыслителем и действительно одним из лучших философских писателей России конца XIX в. Как и Вл. Соловьев, он самостоятельно разрабатывал свою философскую систему, и не случайно С.Л. Франк в десятую годовщину смерти Л.М. Лопатина отмечал, что Лопатин первым «в России создал систему теоретической философии»3, «создал и критически обосновал в своем труде целостную систему спиритуалистической метафизики»4, которая, отметим, не сразу нашла признание, своих приверженцев и последователей.
Несмотря на теоретическую зрелость, на его стремление мыслить самостоятельно и быть свободным от влияний модных философских учений, а может быть, именно из-за этой его самостоятельности и независимости многие годы Л.М. Лопатин не имел философских соратников, последователей и учеников. Он сам от-
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ (проект N° 06-03-00145а).
мечал в ответной речи на приветствия в свой адрес на торжественном заседании Психологического общества по случаю 30-летнего юбилея его научно-педагогической деятельности, что его «философская деятельность протекала одиноко», ибо его «миросозерцание было слишком далеко от взглядов большинства». «У меня, — говорил он, — было много хороших и близких друзей, но в течение долгих лет было очень мало единомышленников в философии»5. Это было естественно, ибоЛ.М. Лопатин с первых шагов своей философской деятельности пошел против течения, против господствовавших в обществе умонастроений. Как писали П.И. Новгородцев и E.H. Трубецкой во введении к сборнику, изданному к лопатинскому юбилею, Лопатин вышел на поприще философского служения в период, когда вокруг слышались голоса, что дни философии сочтены, что она «утратила свой кредит», что «блестящие успехи опытных знаний затмили славу умозрительных систем и, казалось, им суждено было замолкнуть навсегда, как об этом шумно возвещали с разных сторон»6. Но Лопатин пошел наперекор общественному мнению путем совершенно самостоятельным. Он не стал последователем ни немецкого идеализма, ни славянофильской философии веры, а решил «заново определить границы умозрительных построений»7. Он подверг критике философский эмпиризм и стал настойчиво доказывать необходимость умозрительной философии, основанной на убеждении во всесилии разума, который, не прибегая к опыту и эксперименту, не опираясь на веру, выдвигает свои, основанные на умозрении, на логических доказательствах истины, без признания которых никакое ясное и разумное знание, никакое разумное понимание действительно сущего невозможно.
Эта его философская позиция не сразу нашла поддержку в философском сообществе. Как очень образно пишет в своих воспоминаниях Андрей Белый (Борис Бугаев, сын близкого семье Лопатиных профессора математики Н.В. Бугаева), даже в начале XX в. философские позиции Льва Лопатина не получили признания в среде русской молодежи, интересовавшейся философскими проблемами. Лопатинская критика позитивизма, а особенно кантианства, не нашла отклика в умах молодежи. Неокантианство в России становилось все более популярным философским направлением. Лопатин «переживал это как оплеуху себе»8, — пишет А. Белый — «...Центр философского кружка заняли кантианцы: Фохт, Кубицкий, Савальский, Гордон, Рубинштейн, Степпун, Богдан Кистяковский, Гессен и Яковенко; Коген и Риккерт, и без приезда в Москву, господствовали в стенах университета <...>; был организован настоящий экспорт юношей в Марбург и Фрей-бург, где маститые минотавры съедали их без остатка и ими рас-
7 ВМУ, философия, № 3
97
поряжались, в то время как "свой", московский философ, Лопатин, сидел без последователей.
На кого мог старик опереться? Религиозными философами брезгал он: союз с ними бывал иногда для тактических целей; пять лет назад он бы им объел головы; а теперь жалко жался к ним; прочие шли своими путями: Ильин — от Фихте к Гегелю; Викторов проповедовал Авенариуса; Самсонов — Липпса; Челпанов держался отдельно; а единственный свой, "молодой человек", Топорков, оказался волком в овчарне. <...>
Между тем его враги все росли: появились последователи — Наторпа, Кассирера, Кинкеля (когенианцев), Кона, Ласка и Христиансена (риккертианцев); вылезали на свет гуссерлианцы и даже поклонники Бенедетто Кроче; не сесть же, в самом деле, верхом на услужливо поднесенного Эрном Сковороду: Лопатин и рвал и метал, не понимая ни слова в модернистической схоластике»9.
Несмотря на такое равнодушие к его идеям в молодежной среде, Лопатин все же нашел понимание среди более близких ему по духу ровесников, которые не во всем разделяли его взгляды, но ценили его самостоятельность и логическую последовательность. С.Л. Франк с полным основанием мог назвать Лопатина одним из «крупнейших русских философов XIX в., с именем которого связан расцвет русской философской мысли в 80—90-х годах прошлого столетия. Он, — писал Франк, — принадлежал к блестящему кругу московских философов (достаточно здесь напомнить имена Владимира Соловьева и братьев Трубецких)»10. Круг этот в XIX в. был чрезвычайно узок, он фактически концентрировался вокруг университетской кафедры философии, Психологического общества при университете и журнала «Вопросы философии и психологии», но главным образом вокруг кафедры, на которой трудились Н.Я. Грот, Л.М. Лопатин, С.Н. Трубецкой, М.М. Троицкий, а в отдельные годы — Вл. Соловьев, А.Н. Гиляров, П.Е. Астафьев, Г.И. Челпанов, A.C. Белкин, В.Н. Ивановский, Н.Д. Виноградов. После введения в 1906 г. специализации по философии на кафедре стали работать Г.И. Челпанов, A.B. Кубицкий, М.М. Рубинштейн, Д.В. Викторов, Н.В. Самсонов, В.Ф. Эрн, а также Г.Г. Шпет, А.М. Щербина, И.В. Попов, П.П. Соколов, Н.Г. Городенский и др. В университете же, но на кафедре энциклопедии права и истории философии права трудились И.А. Ильин и Б.А. Кистяковский, а также не упомянутые А. Белым E.H. Трубецкой, Б.П. Вышеславцев, П.И. Новгородцев, H.H. Алексеев. Таким образом, университет продолжал оставаться средоточием профессиональных философов, хотя центр философских дискуссий переместился во вновь созданное Религиозно-философ-
ское общество памяти Вл. Соловьева, а круг московских философов значительно расширился.
В этом расширившемся круге философов влияние Лопатина не очень ощущалось, но в Психологическом обществе и в журнале, где он руководил всеми делами, а также на кафедре философии, где профессорами с 1899 г. оставались только он и С.Н. Трубецкой, а потом Г.И. Челпанов, Лопатин был заметной фигурой. Лев Михайлович Лопатин проработал на кафедре философии дольше всех остальных преподавателей философии в дореволюционной России — с 1885 до 1920 г., т.е. 35 лет. Приближается к нему по стажу работы на кафедре только Андрей Михайлович Брянцев, который преподавал философию 32 года, с января 1788 по январь 1821 г.
Л.М. Лопатин стал работать на кафедре не сразу после окончания университета в 1879 г., а лишь через четыре года. Дело в том, что работавший на кафедре профессор М.М. Троицкий воспротивился оставлению на кафедре «для приготовления к получению профессорского звания» молодого выпускника, который уже в студенческие годы проявил себя как противник философских взглядов единственного в те годы профессора философии в университете — М.М. Троицкого. Поэтому свою преподавательскую деятельность Лев Лопатин вынужден был начинать в качестве преподавателя психологии и русской литературы в женской гимназии С.А. Арсеньевой и как лектор на историко-философском факультете Московских высших женских курсов. Все последующие годы он преподавал логику в восьмых классах мужской гимназии Л.И. Поливанова, которую, кстати, он сам закончил до поступления в университет. Только настойчивость близкого семье Лопатиных профессора-историка В.И. Герье привела к тому, что Л.М. Лопатину в 1883 г. разрешили сдать магистерские экзамены, а в 1885 г. выступить с пробными лекциями для получения звания приват-доцента, которые он посвятил закону причинности у Канта. Уже на следующий год он успешно защитил магистерскую диссертацию по опубликованной в том же году книге «Положительные задачи философии. Ч. 1. Область умозрительных вопросов». В том же году «по истечении 30-ти лет учебной службы» М.М. Троицкий «выбыл из числа штатных профессоров» и его место ординарного профессора занял переведенный из Новороссийского университета Н.Я. Грот. Таким образом все препятствия к профессиональному росту Л.М. Лопатина были сняты, хотя М.М. Троицкий и продолжал работать на кафедре вплоть до своей кончины в 1899 г., занимая при этом ряд лет должность декана историко-филологического факультета.
В 1891 г. Лопатин опубликовал вторую часть своего труда «Положительные задачи философии. Ч. 2. Закон причинной связи как основа умозрительного знания действительности» и защитил этот труд как докторскую диссертацию. С 1892 г. он — экстраординарный профессор, ас 1897 г. — ординарный.
Свою преподавательскую деятельность в Московском университете Л.М. Лопатин начал во втором полугодии 1885/86 учебного года чтением курса «История греческой философии от Платона», а также ряда курсов по античной культуре (Тацит, Теренций, Овидий, Демосфен, Аристофан, Гесиод, Фукидид, Ксенофонт, Гораций, Эсхил, Динарх, Феокрит, Геродот, Софокл, Еврипид, ТитЛивий, Вергилий)11. Такое внимание к античной философии стало результатом не столько увлечения Лопатина этой проблематикой, сколько результатом новых учебных планов, разработанных Министерством народного просвещения после принятия университетского Устава 1884 г. В соответствии с этими планами преподавание истории философии ограничивалось античным периодом. Как указывалось в принятых в 1885 г. Экзаменационных требованиях, «для всех поставляется в обязанность основательное знакомство с Платоном и Аристотелем, потому что в творениях этих мыслителей находятся начала, и ныне имеющие руководи-тельную силу, всего последующего философского развития, и самая философская терминология может быть должным образом понимаема лишь при основательном знакомстве с учениями этих мыслителей. Логика, входящая повсюду в состав общего образования, основана на Аристотеле»12. «Интерпретация греческих и римских авторов составляет главное основание всего историко-филологического испытания», — гласил § 2 Общеобязательных требований13. На изучение философии Платона отводилось четыре часа в неделю в седьмом семестре и четыре часа в неделю на изучение Аристотеля в восьмом семестре. Министерство даже учредило специальную благодарность за чтение годичных курсов по философии Платона и Аристотеля, ибо не все преподаватели философии в университетах были готовы к чтению таких объемных курсов по философии этих античных мыслителей.
Строгие ограничения на курсы истории философии продержались не долго. Уже в осеннем семестре 1888 г. Лопатин стал читать курс истории новейшей философии и в последующие годы чередовал чтения курсов истории древней и новой философии. По своим курсам он вел также и семинарские занятия. В основном Л.М. Лопатин читал курсы по истории философии, но в отдельные годы читал также курсы психологии и этики.
Л.М. Лопатин занимался преподавательской деятельностью без перерыва все 35 лет работы в университете. Но признание и
уважение принесли ему не чтение лекций, а теоретические работы и деятельность в качестве редактора главного органа русской философской мысли — журнала «Вопросы философии и психологии» и председателя Психологического общества, которое Б.В. Яко-венко назвал «главным питомником русской философской культуры»14. В воспоминаниях и других работах отмечается главным образом его вклад в разработку философской теории, его борьба за признание метафизики главной составляющей философского знания, а также его самоотверженная работа на посту редактора журнала и председателя Психологического общества. А что касается характеристики его как преподавателя, то она содержится главным образом в приветственных адресах, зачитанных на торжественном заседании по случаю 30-летия его научно-педагогической деятельности. Но от приветственных адресов трудно ждать объективной оценки, ибо сам жанр таких приветствий диктует восторженную оценку всех деяний юбиляра. В воспоминаниях же тех, кто слушал его лекции, нет таких восторженных отзывов, которые имеются в воспоминаниях о лекциях М.М. Троицкого15. Один только В.Ф. Эрн с благодарностью отмечает содержательность лекционных курсов и семинаров Л.М. Лопатина и пишет, что его преподавание «давало больше, чем простое увеличение сведений, и больше, чем школьную дисциплину мысли: оно вводило в живую атмосферу ежеминутно на деле являемого умственного творчества и приучало относиться к философии как к делу, в котором первым условием является внутренняя заинтересованность и внутренний подход к объекту»16. А вот А.Ф. Лосев, например, пишет, что он, «специализируясь на философии в Московском университете, должен был по необходимости слушать лекции Л.М. Лопатина и сдавать ему многочисленные экзамены»17. Это «по необходимости» говорит о многом — о том, что лекции Лопатина не отличались ни яркостью изложения, ни увлекательными экскурсами теоретического характера. Что же касается его теоретических работ, то тут А.Ф. Лосев без колебаний отмечает, что «среди мыслителей 90-х годов Л.М. Лопатин занимал в России, безусловно, одно из первых мест. Правда, — добавляет он, — имя этого философа всегда было совершенно непопулярно ввиду абстрактно-метафизического построения его философии, которое, впрочем, тогдашней общественностью воспринималось слишком преувеличенно»18. Еще более нелестную характеристику педагогического таланта Л.М. Лопатина дает в своих воспоминаниях Андрей Белый, еще в гимназии посещавший занятия по логике, которые проводил Лопатин: «...у него было скучно учиться»19. Будучи студентом университета, Андрей Белый сравнивал его с С.Н. Трубецким, лекции и семинары которого по древней философии были,
по его мнению, выше всяких похвал: «Иной семинарий Лопатина, взявшего "Монадологию" Лейбница; еженедельно по тезису мы разгрызали; но расходились ни с чем; фыркал Фохт; студент Топорков, лишь для вида себя превращавший в лопатинца, сыпал цитатами из источников, а овцеокий профессор, проваливаясь в своем кресле, блистая очками, сидел с видом издыхающего, сомкнувши глазенки; взопревшие овцы, — впустую мы прели...»20. Из воспоминаний А. Белого встает образ человека, который тяготился преподавательской деятельностью и находил себя лишь в теоретиче-ских занятиях. Кстати, и И.О. Лосский, который не слушал лекций Лопатина, замечает, по-видимому, со слов его бывших студентов, что Лопатин «как лектор, не отличался достоинствами»21, хотя, надо отметить, что и Лосский подчеркивает научное значение трудов Лопатина22. В том же издании бывший студент историко-филологического факультета Московского университета М. Поливанов только перечисляет занятия, которые вел Л.М. Лопатин, но никаких оценок ни лекциям, ни семинарам он не дает, что тоже характеризует их не с лучшей стороны23.
Такая сдержанность в оценке педагогической практики Л.М. Лопатина может свидетельствовать только о том, что в восприятии студентов занятия, которые вел Лопатин, не оставляли яркого следа. Может быть, этому способствовала сама манера теоретических рассуждений Льва Михайловича, которая проявлялась и в его работах, изобилующих длинными умозрительными построениями, но почти не содержащих наглядных примеров, которые помогали бы осмысливать приводимый материал. Не случайно Н.Я. Грот по поводу умозрительных построений Лопатина в его основном труде «Положительные задачи философии. Ч. 2» заметил, что все изложение в книге «приобретает характер сухости и даже некоторой туманности и тяжеловесности»24. Правда, не все работы Л.М. Лопатина тяжеловесны. Многие его статьи написаны достаточно ясным языком, а логика изложения отличается последовательностью и доказательностью.
Однако какими бы скромными ни были заслуги Л.М. Лопатина как преподавателя, вся его деятельность в качестве профессора философии Московского университета, а также редактора журнала и председателя Психологического общества способствовала продвижению философских знаний в обществе и развитию самой философии, а также пониманию того, что человечество не может ограничиваться познанием только явлений, не пытаясь проникнуть в их сущность, что человеческий разум способен выйти за пределы ощущаемых явлений и постигнуть умозрительно доказываемые истины, без которых невозможно осмыслить существующий мир в целом, во всей его неочевидности и сложности.
С самых первых шагов в осмыслении философских проблем и до последних лет жизни Л.М. Лопатин был последовательным критиком эмпирической философии, выступал против имманен-тизма ее приверженцев, за признание возможности познания трансцендентных, т.е. находящихся вне внутреннего человеческого сознания и независимых от него сущностей. Он был убежденным противником эмпиризма, который, по его словам, при последовательном проведении своих принципов неизбежно ведет к солипсизму. А ведь эмпирические, опытные методы познания, на которых основаны научные исследования, к концу XIX в. дали блестящие результаты. Эмпиризм был характерен для большинства господствовавших во второй половине XIX в. философских учений — различных направлений позитивизма и материализма. Но Лопатин смотрел глубже и ясно осознавал ограниченность эмпиризма при осмыслении мира в целом. Он убежденно доказывал, что эмпиризм не может быть инструментом познания мира во всей его полноте и сложности, что без преодоления этого повального увлечения человечество не поймет истинного строения и сущности окружающего его мироздания.
Основные философские положения Л.М. Лопатина родились, как мне представляется, из неудовлетворенности всеми существующими философскими учениями. Во всех своих работах он старается выделить различные типы философствования в чистом виде, в их логически безупречном содержании. Например, для него материализм есть философское учение, согласно которому «единственная реальность принадлежит безусловно и в себе внешнему и абсолютно бессознательному бытию, свойства которого сводятся к протяженности, непроницаемости, инерции, подвижности и другим чисто геометрическим и механическим определениям»25. Любое признание за материей способности жить, т.е. развиваться структурно, проявлять чувствительность и т.п., Лопатин называет гилозоизмом, который, по его мнению, есть простое смешение понятий26. Он строил в своем сознании логически последовательные образы и ими оперировал, дабы частности не мешали лицезреть общий вид. По его мнению, материализм не способен объяснить, каким образом внешний мир, материя с ее непроницаемостью, протяженностью, инерцией и другими чисто внешними качествами может отразиться в сознании, т.е. в духе, который обладает только внутренними определениями и по всем своим свойствам материи противоположен. Он, правда, не отрицает «весьма важных заслуг материализма в научной сфере, говоря определеннее — в области наук физических»27. Но эти заслуги затмевают значение философского освоения мира, лишают философию самостоятельного развития. Она становится все более зависимой
от научных данных, а потому теряет свой творческий потенциал. Философия, говорил Лопатин, теперь «более всего боится что-нибудь изменить и прибавить к тому, что признала наука»28. Такое отношении философии к научному знанию лишает ее самостоятельного умозрительного значения. А если отвергнуть умозрение как способ освоения действительности, то человечество, подчеркивает Лопатин, лишится способности познавать мир таким, каков он есть на самом деле, а не только таким, каким он предстает в наших ощущениях через опытное знание.
Л.М. Лопатин отмечает еще один важный, с его точки зрения, недостаток материализма: материализм не может объяснить наличия в нас бытия духа, сознания. «Мир сознания, — пишет Лопатин, — есть то, что несомненно существует; мир сознания есть то, что не имеет ни одного материального свойства и взамен того имеет много своих собственных нетелесных свойств»29. А материализм пытается рассматривать сознание как свойство материи, хотя сознание существует как нематериальное бытие. Но, пытаясь рассматривать сознание как свойство материи, материализм не объясняет, как это свойство, имеющее одни лишь духовные качества, может быть свойством иной по существу сущности. Свойство есть способ бытия предмета, пишет Лопатин, следовательно, должно не отличаться от предмета, которому принадлежит. А дух, сознание, ничего общего с материей, которая имеет только внешние способы существования, не имеет. Поэтому дух, сознание, убеждает Лопатин, свойством материи быть не может.
Помимо логических материализм, пишет Лопатин, содержит в себе и метафизические противоречия. Он не содержит в себе учения о своем безусловном начале, а такое равнодушие к абсолютному лишает материализм его философского значения. Что такое с точки зрения материализма есть материя, спрашивает Лопатин. Это Вселенная. «Вселенная — это реальность материи, и притом ее единственная реальность», — пишет Лопатин. Но Вселенная не есть нечто единое абсолютное, она представляет собой сложный агрегат различных тел. Но «сложное целое никогда не может иметь безусловной природы, ибо предполагает существование частей, как свое условие; сложное целое никогда не определяет себя к действию, как самобытное, внутренно единое начало, потому что его деятельность есть совокупность актов его элементов; сложное целое никогда не бывает производящею причиной своих частей, потому что первее их оно не имеет никакого бытия. Итак, материя есть просто сумма, агрегат своих частей, а если в ней есть какое-нибудь абсолютное, то оно, разумеется, не может быть отождествлено с этим агрегатом, а разве только с отдельными единицами, из которых он состоит»30. Таким образом, заклю-
чает Лопатин, философский материализм превращается в атомизм и «падает в бессильной борьбе против своего главного недостатка — отсутствия в нем безусловного начала»31.
Безусловное начало содержится во многих учениях немецкого идеализма. Но, подвергнув рассмотрению системы философии Фихте, Шеллинга, Гегеля, Л.М. Лопатин и там не нашел удовлетворительного решения философских проблем, не говоря уже о кантианской философии, которую он рассматривал как родственную эмпирическим учениям, ибо, по Канту, разум налагает свою печать на все, что получает в опыте, в чувственном восприятии, и не в состоянии выйти за пределы воспринимаемого мира. Таким образом, познанию становится доступна только феноменальная, субъективная, а не объективная действительность. Истинный же мир сущностей существует вне разума, и он познанию не доступен, хотя он-то и возбуждает разум к деятельности. Но даже философия Гегеля, панлогизм его системы, к которому привело все развитие немецкого идеализма, не дает ответа на вопрос: что же такое окружающий нас мир? Разум, который, по Канту, создает, по сути, весь познаваемый человеком мир, у Гегеля превращается в абсолютную идею, саморазвитие которой и представляет собой мировой процесс, но «не дает никакого объяснения действительному миру»32. Гегель, пишет Лопатин, обнаружил «великую силу ума, но эта сила слишком часто тратилась на бесплодную, даже софистическую игру в неуловимые абстракции»33.
Еще более несостоятельны, с точки зрения Лопатина, в философском отношении различные направления эмпиризма, которые имеют сторонников только благодаря тому, что не проводят последовательно своих основополагающих принципов.
Он рассуждает следующим образом. Эмпиризм рассматривает процесс познания как результат воздействия внешнего мира на наши органы чувств. Знать вещь эмпирически — значит знать ее через наблюдение и опыт. Но наблюдать и испытывать вещь мы можем только через чувство и в состояниях нашего чувства, т.е. вещь мы познаем в наших ощущениях, которые всегда имеют субъективный характер и вследствие своей субъективности объективного знания вещи не дают. Ведь не только вкус, цвет, запах, звук воспринимаются нами в зависимости от состояния органов чувств, т.е. неадекватно, но и величина наблюдаемых предметов оценивается нами в зависимости от расстояния, т.е. искаженно. Таким образом, воспринимаемые нами образы вещей всегда носят субъективный характер и фактически мы воспринимаем не внешние по отношению к нам вещи, а субъективный образ этих вещей в наших ощущениях, т.е. мы воспринимаем как данность изменения нашего психического существа. Из всего анализа восприятия
внешнего мира, если стоять на точке зрения эмпиризма, вытекает мысль, что «наша собственная душевная жизнь есть единственный возможный предмет человеческого познания»34. «Эмпирическая философия, — пишет Лопатин, — есть та, которая всю доступную нам истину ограничивает сферою наблюдаемых явлений и индуктивными обобщениями из них; но наблюдаемые явления суть состояния души, а индуктивные обобщения выражают только правила их последовательности и сосуществования; следовательно, для этой философии все, что не есть состояние наблюдающего духа, и непознаваемо и не содержит никакой истины, а стало быть не имеет и положительных признаков и между ними признака бытия»35.
Таким образом, по Лопатину, ни материализм, ни идеализм, ни различные эмпирические философские системы не способны дать нам знания действительности такой, какова она есть на самом деле, а не только так, как она отражается в наших ощущениях. Но, возможно, вера может стать источником действительного знания? Ведь «мы не имеем никаких логических доказательств существования материальной природы, существования объективного духовного мира, неизменности наблюдаемых законов явлений, — пишет Лопатин, — но мы верим в эти истины и тем должны удовлетвориться»36. Так может быть вера и есть то знание, которое может полностью удовлетворить запросы нашего разума на достоверность? Но Лопатин не спешит утвердить веру в качестве достоверного знания. Вера, по Лопатину, «лишь начало понимания, а не завершение его»37. «Знание есть плод и достояние разума <...>, — пишет он, — оно есть понимание вещей и их отношений <...>. Философия веры хочет быть лишь темным предметом чувства, недоступным для анализа»38. Но этот темный предмет чувства по своей природе близок творческому началу в человеческом сознании, который дает импульс логическому знанию. «Рассудок или разум логический, — пишет Лопатин, — только дает отчетливую, раздельную форму тому, что возникло в другой, таинственной и смутной, почти убегающей от сознания области. Творческий разум есть способность замыслов по преимуществу; рассудок переводит темные идеи разума творческого на язык ясных, резко очерченных понятий; в этом смысле он выше последнего. Но непосредственный творческий ум богаче содержанием: его идеи невыразимы в своей полноте и жизненности, — он чует истину и там, где она не может быть уловлена в формулу, — в этом его изначальная непобедимая сила. Его идей часто нельзя высказать словом, не исказив и не опустошив их»39. И Лопатин говорит, что философский гений иногда создает идеи, которые не поддаются логическому выражению. Такие идеи иногда носят мистический ха-
рактер, они сродни вере, но они не есть философия в собственном смысле слова.
«Философия есть знание (а не чаяние и не непосредственное восприятие чувством) истины, — знание ясное и разумное, — пишет он, — она есть разумное понимание действительно-сущего в подлинных основах его бытия. Такое понимание предполагает свободное построение выводов из свободно принятых (по внутренней очевидности) посылок. Эти посылки не могут быть даны извне»40. Философ может быть глубоко верующим человеком. Но «философ должен тщательно различать между тем, что он понимает, и тем, во что он верит. Всякий философ обязан помнить, что он философ лишь до той минуты, пока он усваивает истины по их разумной очевидности»41. Философия развивается в тесной связи с господствующим мировоззрением. Поэтому существует философия христианская, языческая, западная, восточная и т.п. Но это не значит, что философ в своих умозрительных размышлениях логические выводы из разумных посылок может подменить ссылками на Священное Писание или учение церкви. «Философ может иметь убеждения, какие ему угодно, — пишет Лопатин, — но в своих философских построениях он обязан идти так, как будто бы он не имел их, пока они не получат вида рациональных истин. Философ должен говорить от разума к разуму; в противном случае его выводы будут случайною игрою фантазии. В этом единственный метод философии, и отказавшись от него, она перестает быть тем, что она есть»42. «Разум и вера должны развиваться рядом, в полной независимости друг от друга, потому что их двигатели различны. <...> Философия, во что бы то ни стало желающая быть за одно с господствующими верованиями, хотя бы в ее собственном идеальном содержании не было к тому ровно никаких оснований, становится лицемерною или по крайней мере тенденциозною, потому что заботится не об органическом развитии ею признанной истины, а об ее прилаживании к чему-то извне и насильственно данному. Такая преждевременная заботливость компрометирует и философию и религию одинаково»43.
Приведенные высказывания Л.М. Лопатина содержатся на последних страницах третьей, заключительной главы его магистерской диссертации, что со всей очевидностью свидетельствует, что он уже в молодые годы был далек от мистицизма и ясно осознавал опасность поглощения философии религиозными размышлениями. По-видимому, он остро ощущал необходимость четко определить свои позиции в отношении религиозных тенденций в философии, потому что и в своей вступительной речи на магистерском диспуте уделил этой проблеме значительное место. Он, в частности, тогда сказал, что «теософию и умозрительную онтоло-
гию никак не должно смешивать между собою. Я не отрицаю теософии, — говорил он, — хотя все попытки придать ей систематическую форму, так думаю, до сих пор шли по ложному пути. Тем не менее я убежден, что задача теософии очень мало напоминает то, что составляет предмет чистой метафизики. Метафизика имеет своим содержанием необходимые истины разума и только их. Теософия стремится раскрыть всю полноту идеального смысла Божественной и мировой жизни во всех ее конкретных перипетиях. При такой задаче очень мало надежды, чтобы теософия когда-нибудь возвысилась над суждениями только приблизительными и вероятными. Безусловной, логической достоверности ее выводы иметь не могут. Если она составит когда-нибудь отдел философской науки, то лишь в качестве прикладной ее части»44.
Ясно определив свои позиции относительно философии веры, Лопатин все свои силы посвятил разъяснению своих философских основоположений. Материализм он отверг сразу как учение, не дающее понимания взаимоотношений человеческого разума и окружающей действительности. Как монистическая философская система материализм не объясняет существования нашего «я», так как приписывает единственную реальность только внешнему бытию, рассматривая человеческое сознание как свойство этой внешности. Но абсолютно внешнее бытие не может порождать явлений, имеющих только внутренние определения. Все эмпирические философские системы тоже несостоятельны вследствие их ориентации на чувственные данные. Только спиритуализм, убеждает Лопатин, утверждая внутреннюю духовность всего реального, позволяет понять реальность как единое целое. «Вся сущность спиритуалистического миросозерцания в том, — пишет он, — что для него бытие духа является непроизводным и первоначальным, а через это и вся внешняя нам реальность признается внутренне однородною с существованием нашего духа»45. Спиритуализм, подчеркивает Лопатин, не упраздняет физической природы, он лишь указывает на существование во внешней природе внутренней духовности, хотя эта внутренняя конкретная духовность природных процессов остается для нас закрытой, ибо присущая человеку чувственная восприимчивость открывает нам лишь внешние воздействия вещей на нас, а не трансцендентную нам внутреннюю реальность природы46. Лопатин отнюдь не считает, что спиритуализм позволяет нам раскрыть все тайны окружающего нас мира. «Действительно адекватное познание, — пишет он, — мы можем иметь только о самих себе и своих сознательных внутренних переживаниях, а по отношению к остальному миру — лишь о самых общих свойствах, условиях и внутренних связях существующего. Все другие наши утверждения, выходящие за пределы этой до-
вольно тесной области, необходимо носят лишь относительный характер. В этом смысле нашему познанию положены неперехо-димые границы»47.
В этой небольшой статье удалось коснуться только очень малой части тех философских идей, которые Л.М. Лопатин разрабатывал в течение своей жизни. В его работах масса ценных соображений о проблеме свободы воли и творческой причинности, соотношении опытного и рационального знания, о знании имманентном и трансцендентном, о понимании субстанции и явления. Вообще нет философских проблем, которых бы он так или иначе не коснулся в своих работах. Очень интересны его размышления о развитии философии нового времени, которые встречаются не только в его лекциях по истории философии, но и во многих статьях, посвященных отнюдь не истории философии. Конечно, не все в его работах смотрится современно. Он прекрасно знал историю философии, но явно недостаточно был внимателен к научным открытиям, поэтому некоторые его соображения уже и век назад выглядели устаревшими. Хотя и сегодня знакомство с его трудами показывает нам человека, который остро переживал все перипетии философских баталий тех лет — времени интенсивного развития русской философской мысли, в которое свой вклад внес и Лев Михайлович Лопатин.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Попов П. Л.М. Лопатин (—21/8 марта 1920 г.) // Голос минувшего. М., 1920—1921. С. 160.
2 Лопатин Л.М. Вл. Соловьев и князь E.H. Трубецкой // Трубецкой E.H. Миросозерцание Вл. Соловьева. М., 1995. Т. 11. С. 398.
3 Франк С.Л. Памяти Л.М. Лопатина // Франк С.Л. Русское мировоззрение. СПб., 1996. С. 423.
* Там же. С. 424.
5 Лопатин Л.М. Ответная речь // Лопатин Л.М. Аксиомы философии. Избр. статьи. М., 1996. С. 210.
6 Философский сборник Льву Михайловичу Лопатину к тридцатилетию научно-педагогической деятельности от Московского психологического общества. 1881—1911. М., 1912. С. V.
7 Там же. С. VI.
8 Белый А. Между двух революций. Воспоминания: В 3 кн. Кн. 3. М., 1990. С. 272.
9 Там же.
ю Франк С.Л. Памяти Л.М. Лопатина. С. 422.
11 Обозрение преподавания наук в Московском императорском университете (историко-филологический факультет) за 1885/86 учебный год.
12 Экзаменационные требования, коими должны удовлетворять испытуемые в комиссии историко-филологической. М., 1885. С. 4^5.
13 Там же.
14 Яковенко Б. В. История русской философии / Пер. с чеш. М., 2003. С. 228.
15 См.: Гершензон М. Избранное. Т. 4. Тройственный образ совершенства. М.; Иерусалим, 2000. С. 368; Клеменц Д.А. Из прошлого. Воспоминания. Л., 1925. С. 111, 115; Ивановский Вл. М.М. Троицкий (-22 марта 1899) //Вопросы философии и психологии. 1899. Кн. 47. С. VII—VIII.
16 Эрн В.Ф. Философия Джоберти//Ученые записки Моск. имп. ун-та. Отдел историко-филологический. 1916. Вып. 44. С. VI.
17Лосев А. Ф. Вл. Соловьев и его время. М., 1990. С. 178.
18 Там же. С. 546.
19 Белый А. На рубеже двух столетий. Воспоминания: В Зкн. Кн. 1. М., 1989. С. 233.
20 Белый А. Начало века. Воспоминания: В 3 кн. Кн. 2. М., 1990. С. 383.
21 Лосский Н.О. Профессора философии Московского университета // Двухсотлетие Московского университета. Нью-Йорк, 1956. С. 67.
22 Там же.
23См.: Поливанов М. Историко-филологический факультет университета // Там же. С. 89^99.
24 Грот Н.Я. Критическая заметка (J1. Лопатин. Положительные задачи философии. Ч. П. Закон причинной связи как основа умозрительного знания действительности. М., 1891) // Вопросы философии и психологии. 1891. Кн. 10. С. 63.
25 Лопатин Л. М. Спиритуализм как монистическая система философии // Лопатин Л.М. Аксиомы философии. С. 371.
26 Там же.
27 Лопатин Л.М. Положительные задачи философии. Ч. 1. Область умозрительных вопросов. М., 1886. С. 94. Примечание.
28 Лопатин Л.М. Настоящее и будущее философии // Лопатин Л.М. Философские характеристики и речи. М., 2000. С. 105.
Лопатин Л.М. Положительные задачи философии. Ч. 1. С. 140.
30 Там же. С. 103.
31 Там же. С. 126.
32 Там же. С. 267.
33Там же. с. 260^ -261.
34 Там же. с. 49.
35 Там же. с. 78.
36 Там же. с. 88.
37 Там же. с. 172.
38 Там же. с. 168.
39 Там же. с. 278.
40 Там же. с. 284.
41 Там же.
42 Там же. с. 285.
43 Там же. с. 282- -283.
44 Лопатин Л. М. Вступительная речь на магистерском диспуте // Лопатин Л.М. Положительные задачи философии. Ч. 1. М., 1911. С. ХХУ^ХХУ!.
45 Лопатин Л.М. Спиритуализм как монистическая система философии. С. 373.
46 Там же. С. 382.
47 Там же. С. 383.
