CC BY
61
Языкознание
Т. И. Вендина
(Москва)
Общеславянский лингвистический атлас и сравнительно-историческое языкознание
Общеславянский лингвистический атлас имеет, как известно, прежде всего сравнительно-историческую направленность, поскольку в основе его лежит генетический принцип установления диахронического тождества слов и морфем, реконструируемых для позднего праславянского периода. Эта диахроническая направленность Атласа особенно ярко проявляется в его фонетико-грамма-тической серии, тесно связанной с проблемами сравнительно-исторического языкознания. В рамках этой серии осуществлена публикация первых томов Атласа — «Рефлексы *е» [Белград, 1988], «Рефлексы *р> [Москва, 1990], «Рефлексы [Варшава, 1990], «Рефлексы *ы, *ъг, *ь1, *ъ1» [Варшава, 1994].
Выход в свет этих томов впервые позволил реально представить лингвистический ландшафт Славии во всей его сложности и многообразии.
На картах Атласа отчетливо выявляется дифференциация славянских диалектов в зависимости от особенностей развития прасла-вянских континуантов. Давний спор А. И. Соболевского и А. А. Шахматова относительно предпочтения диалектных или исторических данных для изучения истории языка благодаря Атласу получает принципиально новое решение, поскольку на картах, репрезентирующих синхронный срез современных славянских диалектов, фактор пространства оказывается неразрывно связан с фактором времени. Но что более ценно, с выходом Атласа впервые появилась возможность «исторического прочтения» карт и ареалов, поскольку на них представлено не только «единство времени» и «единство места», но и «единство действия», а именно: процесс развития элементов праславянской системы во всем их диалектном разнообразии. Именно это диалектное разнообразие континуантов позволяет проследить, как совмещаются на пространственной оси различные языковые реализации праславянской фонемы и установить типологическую направленность и последова-
тельность различных стадий ее фонетических преобразований. Столь высокая историческая информативность диалектного ландшафта Славии, как справедливо отмечал Н. И. Толстой, «объясняется в первую очередь фактором неравномерного развития отдельных систем, отдельных уровней системы и даже отдельных элементов системы» [Толстой, 1983, с. 185]. Иными словами, карты Атласа дают возможность увидеть «развернутую диахронию в пространстве» и перейти на лингвоареальную парадигму исследования, по-новому осмыслить исторические процессы, связанные с происхождением и развитием праславянских единиц.
Давая представление о шкале возможных и допустимых перемещений в исторической эволюции праславянских вокалов и их диалектной дистрибуции, карты уже первых томов Атласа позволяют критически оценить существующие гипотезы, связанные с фонетической субституцией праславянских элементов в позднеп-раславянском и современных славянских языках.
Особенно ценным представляется наличие в каждом томе Атласа так называемых обобщающих карт. Картографируемые явления предстают на этих картах в своей системной обусловленности, поскольку материал каждого тома составляют не отдельные, случайно выбранные лёксемы (кочующие нередко из одной сравнительно-исторической граматики в другую), а строго отобранные (в соответствии с программой Атласа) словоформы, которые позволяют проследить судьбу праславянской единицы во всех релевантных для нее и для каждой частной диалектной системы позициях. Обобщающие карты Атласа являются по своей сути интерпретационными, поскольку на них репрезентируются результаты сопоставления современных континуантов с более ранними, при этом факты, которые не являются продолжением развития собственно праславянских единиц, элиминируются. На карте получают отражение не только условия возникновения фонетических рефлексов, но и их позиционное поведение (отношение к ударению, вокальному количеству и консонантному окружению). После тщательного, скрупулезного анализа авторами карт материалов всего тома (анализа, который можно сравнить, пожалуй, с работой археологов, последовательно снимающих более поздние напластования) искомая информация предстает на обобщающих картах в «чистом виде», что делает эти карты бесценным вкладом в сравнительно-историческое языкознание.
Так, в частности, если обратиться к первому фонетическому тому ОЛА «Рефлексы *ё», то нетрудно увидеть, что картина, вырисовывающаяся на его картах, во многом не соответствует суще-
ствовавшим ранее представлениям о фонетической сущности этого праславянского вокала.
Как известно, вопрос о фонетической субституции *ё до сих пор остается одним из самых сложных в истории сравнительно-исторического языкознания. Слова проф. Т. Флоринского, сказанные им более ста лет назад, о том, что «е с точки зрения своей физиологической природы все еще остается загадочным звуком» [Флоринский, 1895, с. 76], являются актуальными и сегодня. Эта загадочность «ятя» во многом объясняется его происхождением, поскольку он связывается не только с *е долгим, но и с *ё кратким в сочетаниях типа *tert, *telt (по крайней мере для южнославянских, чешского и словацкого языков), *§ носовым, дифтонгами *01, ш и даже ш, его двусмысленным обозначением в глаголице, а также удивительным многообразием рефлексов.
И в этом отношении Атлас предлагает исследователям богатейший материал, который впервые позволяет выявить в мельчайших деталях весь спектр современных рефлексов *ё (а их насчитывается более 70) и соотнести их с гипотетическим *ё.
Если попытаться схематически изложить существо «проблемы *ё», то оно сводится к следующему: какова была фонетическая природа *ё (являлся ли он дифтонгом или монофтонгом) и что представлял собой *ё в звуковом отношении (если это был дифтонг, то каковы были его компоненты, если монофтонг, то каково было его качество).
Сторонники однородной артикуляции *ё полагают, что он представлял собой либо обычный долгий ё (Ф. И. Буслаев, Н. Ван-Вейк, М. Фасмер, Т. Милевский, 3. Штибер), либо долгий закрытый е (Ф. Миклошич, А. Лескин), либо широкий, открытый гласный переднего ряда 'а, коррелирующий с гласным непереднего ряда нижнего подъема а (А. Мейе, X. Педерсен, Ф. Рамовш, Р. Бошкович, X. Бирнбаум).
Сторонники дифтонгической артикуляции *ё полагают, что он представлял собой дифтонг либо закрытого типа ге (Ф. Ф. Фортунатов, Ф. Будде, Ф. Е. Корш, А. А. Шахматов, Н. Н. Дурново), либо открытого ш, га, еа, еа, еа (Г. А. Ильинский, И. А. Колосов, Р. Брандт, Й. Миккола, Я. Розвадовский, А. Вайан, Г. Шевелев).
Следует, однако, признать, что нередко обе эти точки зрения совмещаются в эволюционной теории «ятя», когда признается, что сначала *ё был широко открытым звуком, а затем подвергся сужению (В. Поржезинский, В. Р. Кипарский, М. Самилов).
Альтернативное решение этой проблемы содержится в работах А. Белича и А. М. Селищева, которые полагают, что праславян-
ский *ё на разных славянских территориях имел разное произношение: в одних диалектах он звучал как открытый звук нижнего подъема 'я, в других— он был более закрытым, напряженным с повышенным подъемом языка е.
Наконец, следует вспомнить и о «теории двух ятей» (*¿i и * ё2), выдвинутой в свое время В. Ягичем и получившей поддержку Ф. Лорентца, Р. Нахтигала, С. Б. Бернштейна, В. В. Колесова и других ученых. Согласно этой теории, в праславянском языке существовало два «ятя» — один произносился как широкий открытый гласный типа 'а (он восходил к *ё долгому), другой — как узкий, напряженный е (он восходил к дифтонгам *oi,*ai). В дальнейшем «оба ятя во всех диалектах праславянского языка совпали, причем направленность процесса была разной: в одних победил *ё\, в других— *ё2. В языке предков болгар установилось произношение -*ё\ (т. е. 'а), в языке предков сербов, хорватов, словенцев *ё2 (т. е. ё). В восточном поддиалекте праславянского языка победил *ё2» [Бернштейн, 1961, с. 214-215].
Отсутствие лингвогеографических данных (опора лишь на отдельные, нередко случайные примеры) делало многие из этих гипотез бездоказательными, и только публикация Атласа позволила внести существенные коррективы в эти представления, по-новому их осмыслить и оценить.
Что же показывают карты первого тома Общеславянского лингвистического атласа, посвященного рефлексам *ё ?
Думается, что наиболее важная информация для решения этого вопроса содержится на двух обобщающих картах Атласа— «Фонетические рефлексы *ё в позиции максимальной дифференциации» и «Фонологический статус рефлексов *é/*é:». Абстрагируясь от более поздних фонетических изменений, которые претерпели кон-тинуанты праславянского *ё во всех славянских языках, авторы карты «Фонологический статус рефлексов *ё!*ё:» (Б. Видоески и 3. То-полиньска) представили на карте «судьбу праславянской фонемы *ё в ее отношении к другим функциональным единицам праславянской системы вокализма, независимо от сегодняшней реализации этой фонемы» [ОЛА, вып. 1, с. 148]. Карта дает ответ на один из дискуссионных вопросов сравнительно-исторического языкознания, а именно: где, в каких славянских диалектах «ять» сохранил свою фонологическую индивидуальность (т. е. свое строго определенное место в фонологической системе того или иного диалекта и соответственно— особую дистрибуцию), а где ее утратил. Материал этой карты показывает, что абсолютное сохранение фонологической индивидуальности *ё наблюдается в украинских полес-
ских (преимущественно левобережных и частично правобережных) говорах (где *ё выступает либо в виде дифтонга 1е, либо в виде узкого е), в северо-восточных говорах Словении [п. 21, 49], в отдельных кайкавских [п. 27] и штокавских [п. 52, 62, 151, 168] говорах, в которых континуантом является узкий е, а также в македонских [п. 106, 112], в которых *ё продолжает гласный а (по фонетической транскрипции ОЛА «звук средний между а и е»).
Особого внимания заслуживает тот факт, что в ряде словенских [п. 2, 4, 6, 11-14, 16] и штокавских говоров [п. 36, 38, 49-51, 65-68, 71, 72, 74-78, 150] фонологическую индивидуальность сохранил лишь долгий *ё:, причем в основном в полифонемном рефлексе типа ге, ге, ге:, Не и др.
Кроме этих основных ареалов сохранения фонологической индивидуальности праславянского *ё, на карте отчетливо выделяются диалекты, в которых фонологическая индивидуальность *ё сохраняется частично. Это прежде всего украинские говоры (за исключением полесских), в которых часть материала *ё совпала в закрытом слоге с *е, *о и индивидуальность рефлексации «ять» сохраняется лишь в открытом слоге; белорусские (в основном западно-полесские и юго-западные) говоры, севернорусские говоры (значительная часть архангельских, олонецких, вологодских и костромских), а также небольшие ареалы в среднерусских (в частности, в новгородских, селигеро-торжковских, владимирско-по-волжских) говорах и южнорусских (в верхнеднепровских, тульских, рязанских) говорах, в которых лишь часть материала *ё совпала с частичное сохранение фонологической индивидуальности *ё наблюдается и в серболужицких диалектах, поскольку часть материала *ё здесь совпала с *е и в зависимости от позиции с *§ носовым.
Во всех остальных славянских диалектах *ё утратил свою фонологическую индивидуальность, совпав в большинстве русских, белорусских, польских, чешских, словацких, македонских, частично сербскохорватских и словенских диалектов с континуантами *е, в польских и отдельных македонских, кроме того, с континуантами *д, в македонских и частично сербскохорватских и словенских— *§ носового, в ряде словенских, кроме того, с ч' и с *ь, в кайкавских с *ь, в икавских — с в ряде штокавских говоров — с последовательностью фонем 1е.
Особо следует отметить ситуацию в польских и чешских говорах, в которых «следы» фонологической индивидуальности *ё сохраняются лишь в явлениях палатализованности/палатальности согласного, предшествующего континуанту «ять».
Не менее ценная информация содержится и на второй обобщающей карте «Фонетические рефлексы *ё в позиции максимальной дифференциации» (авторы А. Басара, Г. Здуньска, 3. Топо-линьска). Будучи в своей основе сравнительно-исторической, эта карта дает представление об общих тенденциях в развитии *ё, его артикуляционных передвижениях. Абстрагируясь от лексических и морфологических деталей (случаев лексикализации и морфологической аналогии), авторы карты принимают во внимание лишь те рефлексы *ё, которые представлены в позиции максимального различения (т. е. «в позиции, в которой развитие „ять" в наименьшей степени было обусловлено позиционно и в которой он в наибольшей степени сохранил свою специфику»). Таким образом, при изучении судьбы *ё в славянских диалектах впервые был применен дифференцированный подход, позволивший избежать механического суммирования его континуантов. Выводы, к которым пришли авторы, сводятся к следующему: «рефлексы прасла-вянского *ё локализуются в зоне артикуляции i, на оси i-e, в зоне артикуляции е, на оси е-а и в зоне артикуляции я, причем на большей части славянской территории континуанты *ё располагаются на оси i-e с перевесом в сторону е во многих диалектах. Только в польских, в отдельных пунктах македонских и спорадически словенских диалектах рефлексация *ё подверглась понижению и расширению в определенных позициях» [ОЛА, вып. 1, с. 150].
Интересным является то, что карты Атласа практически не обнаруживают диалектов, в которых бы в позиции максимального различения (а именно под ударением, перед твердыми согласными) был бы последовательно представлен рефлекс типа переднего 'а или дифтонга еа. Исключение составляют лишь македонские говоры в Греции Гв районе Солуня) и Албании (район Корча), в которых *ё репрезентирует широкий 'я, средний между я и £ (пп. в Греции 112 sfat, ]s'ara, 1p'asna, реже 113 ]p'asuk, 's'ano, zv'ar, 113a sl'ap, sn'ak, ni[v'asta) или широкий йотированный ia (п. 106 в Албании: cviat, Hato, xriarí). Кроме того, заслуживает внимания ситуация в словенских говорах Каринтии, а точнее в п. 148, в котором наряду с рефлексом ея(ср. dead, meara, peana, léate), отмечены рефлексы узкого е (ср. sens, t$ste, sss$d, nedála), te (sntex, cutet, lias, ítlteu), a (cp. xrán, xláf, тадиад, сия?).
~Особо следует сказать о ситуации в болгарских диалектах. Как известно, болгарская национальная комиссия, будучи не согласна с некоторыми решениями редакционной коллегии ОЛА в отношении определения языкового статуса отдельных населенных пунктов, находящихся на территории Греции и Турции, в 1982 г.
отозвала свои материалы из Атласа, в связи с чем ОЛА начал публиковаться без болгарских материалов. Отсутствие этих материалов несколько искажает общеславянскую картину рёфлексации «ять» (тем более что теория «широкого, открытого *ё» базировалась на данных не только старославянского языка, но и болгарских диалектов). Восполнить этот пробел мы попытались, обратившись к сведениям по болгарской диалектологии и Болгарскому диалектологическому атласу. Рефлексация *ё относится, как известно, к одной из важнейших диалектных изоглосс, которая разделяет болгарские говоры на западные (с рефлексом е во всех позициях) и восточные, в которых выделяются северо-восточные (с двумя рефлексами «ять» — ей 'ас предшествующей мягкостью согласного в зависимости от ударения и качества последующего согласного) и юго-восточные (в которых рефлексом «ять» являются или только 'а с предшествующей мягкостью согласного — восточно-рупские говоры или широкий, открытый гласный е, склонный к я— фракийские, смолянские, шуменские говоры). Таким образом, для (болгарских диалектов позиция максимальной дифференциации для *ё с точки зрения авторов карты была бы позиция под ударением перед твердым согласным, где контину-антом *ё является либо е, либо широкий, открытый гласный е (склонный к я). Именно эта рефлексация *ё дала в свое время А. М. Селищеву основание утверждать, что «в тех языковых группах, которые легли в основу языка славян болгарских и славян северо-западных (полабян, поморян, поляков) образование этого гласного представляло собой открытый гласный 'я» [Селищев, 1951, с. 129].
Такая территориальная дистрибуция континуантов *ё позволяет, как представляется, внести коррективы в существующие гипотезы о фонетической субституции этого праславянского вокала и его судьбе в современных славянских языках.
Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что на большей части славянской территории современным континуан-том *ё является е (рус., блр., плс., луж., чеш., слц., мак., зап.-блг., частично сх. и слн. говоры). Обшйрность 'и во многих случаях системность ареала (когда он носит практически сплошной характер), а также нередко позиционная обусловленность этого континуанта (особенно в польских и некоторых чакавских говорах) по законам лингвистической географии свидетельствует о вторичности этой континуации *ё (архаизмы, как известно, имеют примущественно ограниченный, нередко островной ареал), что не позволяет признать точку зрения тех ученых, которые
полагают, что *ё в поздний праславянский период представлял собой обычный долгий ё.
В то же время не может не привлечь внимания и ситуация в говорах Каринтии (п. 148), где и сегодня мы наблюдаем уникальный процесс трансформации качества *ё, который полностью укладывается в схему его эволюции, предложенную в свое время Ф. Рамов-шем [Ramovs, 1936] для словенских, а Д. Брозовичем и П. Ивичем [Brozovic, Ivic, 1988] для сербохорватских говоров: еа > через ряд дифтонгических ступеней переходит в долгий узкий ё. Отмеченный в этих говорах рефлекс еа, как показывают материалы Атласа, здесь не удерживается, а претерпевает изменения в направлении монофтонгизации, вследствие чего появляется узкий е (testid), который, однако, снова дифтонгизируется, о чем свидетельствуют образования типа /¿as, stitpx и др.
Узкий е встречается и в других зонах Славии, где *ё сохранил свою фонологическую индивидуальность в виде самостоятельного рефлекса, причем в основном это точечные (островные) ареалы (ср., например, п. 424, 425 в украинских полесских говорах или п. 52, 62, 151, 168 в сербских штокавских говорах, п. 20, 149 в словенских). Между тем островное явление как лингвоареальное понятие обладает специфическим содержанием: «если „остров" небольшой, то он может иметь две прямопротивоположные характеристики— либо архаизм, либо неологизм. Чем меньше остров, чем дальше он распространен на периферии ареала, тем архаичнее явление... Если речь идет о неологизме, то он имеет иное распределение — встречается единично и может быть расположен в любом месте ареала» [Бородина, 1980, с. 32]. Этот вывод представляется важным для квалификации узкого напряженного е как одного из архаичных континуанто в *ё.
Характер ареала узкого е, однако, меняется в сторону его расширения и менее четкой локализации, когда ему сопутствуют иные рефлексы и прежде всего открытый е (ср., например, ситуацию в севернорусских архангельских, вологодских, костромских говорах, а также в островных ареалах среднерусских новгородских (п. 635, 636), владимирско-поволжских (п. 706, 716, 744, 756) и южнорусских верхнеднепровских (п. 761, 762) и рязанских (п. 828, 846) говорах, кроме того, в юго-западных и северо-восточных (полоцко-минских и витебско-могилевских) белорусских говорах, а также в отдельных словенских (п. 9) и лужицких (и. 234) говорах). Иногда эта двучленная модель рефлексации *ё {ele) дополняется еще одним континуантом — дифтонгом ie (e/f/ie): эта модель встречается в основном в севернорусских говорах (п. 550,
586, 648) и граничащих с ними северноновгородских (п. 637) или г (е!еН): эта модель имеет уже более широкое распространение — севернорусские говоры (п. 563, 567, 569, 578, 590, 592, 593, 597, 669) и единичные пункты в среднерусских новгородских (п. 608); юго-западные белорусские (п. 362, 376, 382, 384-386) и отдельные словенские (п. 20), в лужицких диалектах после 5, г, с появляется континуант у (п. 235-237). Наконец, следует отметить еще одну модель, получившую распространение только в севернорусских вологодских говорах (п. 617-619, 621, 639, 644, 646) — е/^Ие/и
Что касается дифтонгического рефлекса *е типа к, то в качестве самостоятельного он выступает лишь в украинских полесских говорах. Причем ареал его является контактирующим: на севере с ареалом е узкого, на юге— с ареалом ¿: ареал узкого ? (юго-западные белорусские говоры) как бы «перетекает» в ареал конти-нуанта ¿е (украинские полесские говоры), который переходит далее в ареал I (украинские говоры), являя собой пример цепочечного развития диалектной зоны.
Интересно в связи с этим отметить, что именно в этих говорах континуантом *о является рефлекс ио (пиов), а континуантом *е— рефлекс к (¡Чет), факт, который в свое время привлек внимание Н. Н. Дурново и А. М. Селищева, связавших его с удлинением этимологических *ё, *е и *о перед слогом с утраченным редуцированным и последующим выделением более высокого артикуляционного элемента, приведшего к образованию дифтонга [Дурново, 1969, с. 192; Селищев, 1951, 130-131].
Косвенным подтверждением вторичности континуанта к в качестве субститута праславянского *ё являются и выводы, к которым пришли историки русского языка, а именно: «в распоряжении историков русского языка нет никаких оснований для реконструкции непосредственного фонетического изменения /е/ в /и/... непосредственного фонетического изменения /е/ в /и/ не было, этот переход совершился через стадию дифтонга ие» [Горшкова, 1968, с. 131]. Этот вывод подтвердили и последние исследования древнерусских памятников, относящихся к одному синхронному срезу ХИ-ХШ вв. [Древнерусская грамматика, с. 57].
О вторичности континуанта к свидетельствуют и данные экспериментальной фонетики, в частности наблюдения фонетистов, касающиеся трансформации узкого напряженного е в к и различного распределения длительности и интенсивности между начальной и конечной фазой дифтонга к [Пауфошима, 1961, с. 12], что создает условия для акустического сближения дифтонга к как с монофтонгом I, так и с монофтонгом е.
9 — 1594
Вторичность рефлекса к подтверждается и процессом дифтонгизации долгих гласных (в том числе и *е), охватившим некоторые южно- и западнославянские языки, следствием которого были рефлексы типа (¿е, 1е:, 1$ и др.): в сербскохорватских диалектах, например, по наблюдениям П. Ивича, он проходил не ранее XIV в. [Ивич, 1958, 1,с. 9-11], в словацких — не ранее XIII в. [Кга}-«тс, 1981, е. 54], ср. также процесс дифтонгизации долгого ё в древненовгородском диалекте в XV в. [Горшкова, 1972, с. 109]. Следующей стадией этого процесса является континуант ¿, встречающийся, как правило, в долгих слогах в чешских, западно- и во-сточнословацких диалектах, а также в некоторых словенских и сербскохорватских говорах.
Эта ограниченность распространения континуанта ге, а также его производность (как в физиолого-акустическом, так и в аре-альном плане) от узкого напряженного рефлекса *ё, само его появление на карте (как правило, при условии наличия узкого см., например, ситуацию в некоторых севернорусских говорах и противоположную ей в южнорусских, где на карте зафиксированы лишь континуанты е/?, но отсутствуют еНе) не позволяет принять этот континуант в качестве исходной праславянской субституции *ё.
Думается, что на фоне этих синхронных показателей выглядит более убедительной эволюционная диалектальная теория *ё, когда в качестве исходной для одних диалектов признается широкая открытая артикуляция типа еа (еа, еа, 'а), а для других узкая напряженная типа $ с последующим преобразованием их либо в сторону дальнейшего сужения (ср. модель еа > хе> г (Не), характерную для многих сербскохорватских, словенских, а также, возможно, для некоторых севернорусских говоров (см. об этом ниже) или £ > ге > I — для украинских и некоторых севернорусских, еа > е — для македонских, северо-восточных штокавских и западноболгар-ских), либо в сторону расширения (ср. модель еа > 'а, характерную для ряда восточноболгарских говоров или ? > е — для многих русских говоров).
В завершение этого сюжета хотелось бы привести интересные факты, изложенные в статьях В. В. Колесова [Колесов, 1975, с. 53] и Р. Ф. Касаткиной [Касаткина, 1991, с. 65]. Описывая случаи реализации *ё в широком открытом гласном пониженного подъема в некоторых севернорусских говорах, авторы высказывают предположение, что в северо-западных диалектах древнерусского языка праславянскому *ё соответствовали широкие открытые гласные (один из ряда ее, езе, еа, еэе, еае) [Касаткина, 1991, с. 68, 73]. Основанием для такого заключения явились как собственные диалект-
ные материалы авторов (анализ спонтанной речи диалектоноси-телей), так и отдельные сведения, почерпнутые из разных источников. К сожалению, материалы 1-го тома ОЛА бесспорных примеров, подтверждающих это предположение, практически не дают. Исключение составляют лишь п. 528 (Койда Архангельской обл.), где зафиксирован ответ 'с'я/о/ (карта 49 *сё1ъ), и п. 596 (Елинска^ Архангельской обл.) с'ар 1с'ер (карта 10 *сёръ), при том, что во всех остальных случаях континуантом *ё здесь является е; п. 586 (Паш-озеро Ленинградской обл.) lcad'it/Hced'it (карта 62 *cëditb), при наличии континуантов е, ç, ie во всех остальных случаях, но все эти примеры остались без комментария авторов карт. На обобщающей карте эти факты элиминированы.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что во всех трех примерах континуант а представлен в позиции после с (твердого или мягкого). Интересно, что именно в этой же позиции в восточно-болгарских говорах раньше всего засвидетельствован переход Ь > 'а, ср. пецате, цало [Мирчев, 1958, с. 109]. Аналогия с болгарскими говорами нами приведена не случайно, поскольку материалы старославянского и болгарского языков являются, как известно, главным аргументом в пользу широкой, открытой артикуляции *ё (ср. в связи с этим достаточно категорическое утверждение С. Младенова: «в староболгарском всякая гласная Ъ имела звуковое значение 'a, resp. 'я, все остальные произношения, которые встречаются в западных и востЪчных болгарских говорах, являются ци чем иным, как результатом различных процессов ассимиляции и редукции» [Младенов, 1979, с. 97]). По наблюдениям историков болгарского языка, тенденция к позиционным изменениям *ё в болгарском языке проявляется достаточно поздно, причем в одних диалектах эти изменения шли в направлении дальнейшего расширения ятевой артикуляции (*ё >'а особенно в ударной позиции перед слогом с твердым согласным), а в других — в направлении ее сужения (*ё > е особенно в позиции без ударения или перед слогом с мягким согласным). Однако оба процесса прошли непоследовательно, вследствие чего и сегодня в болгарских диалектах наблюдается большое разнообразие континуантов *ё. Это разнообразие свидетельствует о том, что изменение ятевой артикуляции не было спонтанным, а во многом зависело от характера фонетического окружения и ударения [Мирчев, 1958, с. 107]. В этой связи хотелось бы еще раз обратить внимание на ситуацию в западноболгарских говорах, где развитие *ё шло по линии сужения его артикуляции (т. е. так же, как и в некоторых восточнославянских диалектах), что, однако, нисколько не поко-
лебало мнения болгарских историков языка о первоначально широкой артикуляции праславянского *ё. Попутно отметим, что именно из этой артикуляции исходят и авторы обобщающей карты «Фонетические рефлексы *ё в позиции дифференциации»: «Исходя из того, что *ё был гласным долгим в сравнении с *е и передним в сравнении с *а, следует признать, что развитие *ё в наиболее независимой позиции шло в направлении передвижения его артикуляции вверх или вперед» [ОЛА, 1, с. 15]. Таким образом, сама типология эволюции *ё (в особенности в южнославянском языковом континууме) во многом, как представляется, проясняет ситуацию с его необычным континуантом в виде широкого открытого гласного пониженного подъема в некоторых севернорусских говорах. Думается, что разрешение «загадки *Ь> лежит на путях дальнейшей каталогизации и систематизации материала с последующей строгой его интерпретацией, основанной на дифференцированном подходе к фактам различных славянских языков и диалектов.
Таким образом, карты Общеславянского лингвистического атласа, особенно его обобщающие, интерпретационные карты, которые строятся на основе сравнительно-исторических и лингво-географических методов исследования, делают возможным развитие «лингвистической геологии» (как остроумно заметил румынский исследователь 3. Михаил, 1995, с. 214). Эксплицируя и генерализируя материалы целого тома, они позволяют выявить лингвистическую сущность ареалов, т. е. установить стратиграфию диалектных фактов во времени и пространстве.
Атлас является собранием уникальных материалов, которые еще только начинают изучаться, но которые уже сейчас помогают расширить и уточнить существующие гипотезы о характере тех или иных праславянских элементов. Привлечение данных истории славянских языков позволит внести коррективы в показания лингвистических карт (и прежде всего в плане прояснения рефлексов, перекрытых более поздними изменениями).
Мы не исключаем также, что национальные (а тем более региональные) атласы, имеющие, как известно, более густую сетку населенных пунктов, могут внести дополнения в список рефлексов картографируемого праславянского феномена, причем не только в качественном и количественном выражении, но и в территориальном, в плане расширения ареала того или иного континуанта. Однако все эти уточнения, в том числе их диагностический потенциал, должны рассматриваться только сквозь призму общеславянского контекста, и в этом смысле материалы Атласа бесценны.
В заключение хотелось бы отметить, что информация, содержащаяся на картах Атласа, опровергает скептическое отношение ряда ученых к возможностям лингвистической географии (ср., например, высказывание Н. С. Трубецкого о том, что «всякое отдельно взятое слово, которое обнаруживает какое-то звуковое изменение, распространяется в своих собственных границах и поэтому границы географического распространения звуковых изменений никогда не могут быть установлены Надежно и точно» [Трубецкой, 1987, с. 32]). Более того, она, бесспорно, является прочным фундаментом для сравнительно-исторических и синхронно-типологических штудий. Благодаря Атласу современная лингвистическая география переходит на лингвоареальную парадигму исследования, поскольку разрозненная фиксация диалектно-языковых фактов на картах Атласа выстраивается в логически последовательные цепи, отражающие реальную связь изучаемых явлений в пространстве и времени.
Литература
Бернштейн, 1961 — С. Б. Бернштейн. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961.
Бородина, 1980 — М. А. Бородина. Развитие ареальных исследований и основные типы ареалов // Взаимодействие лингвистических ареалов. Л., 1980.
Brozovid, Ivid, 1988 — D. Brozovid, Р. Ivic. Jezik, srpskohrvatski, hrvatskosrpski, hrvatski ili srpski. Zagreb, 1988.
Горшкова, 1968 — К. В. Горшкова. Очерк исторической диалектологии русского языка. М., 1968.
Горшкова, 1972 — К В. Горшкова. Историческая диалектология русского языка. М., 1972.
Дурново, 1969 — Н. Н. Дурново. Введение в историю русского языка. М., 1969.
Древнерусская грамматика — Древнерусская грамматика XII—XIII вв. М„ 1995.
Ивич, 1958 — П. Ивич. Основные пути развития сербскохорватского вокализма // ВЯ, 1958, № 1.
Касаткина, 1992 — Р. Ф. Касаткина. Рефлексы *ё в некоторых современных севернорусских говорах // ВЯ, 1991, № 2. .
Колесов, 1975 — В. В. Колесов. Фонетические условия заонежского «яканья» // Русские говоры. М., 1975.
Krajcovic, 1981 —R. Krajcovic. Povod a vyvin slovenskeho jazyka. Bratislava, 1981.
Мирчев, 1958 — К. Мирнее. Историческа граматика на българския език. София, 1958.
Михаил, 1995— З.Михаил. Методология лингвистической географии в сравнительном изучении языков юго-восточной Европы // Dialectologia slavica. М., 1995.
Младенов, 1979 — С. Младенов. История на българския език. София, 1979.
Пауфошима, 1961 — Р. Ф. Пауфошима. Согласные неполного смягчения перед гласными переднего образования в говорах Харов-ского района Вологодской области // Материалы и исследования по русской диалектологии. М., 1961, вып. 2.
Ramovs, 1936 — F. Ramovs. Kratka zgodovina slovenskega jezika. Ljubljana, 1936.
Селищев, 1951 —A. M. Селищев. Старославянский язык. M., 1951.
Толстой, 1983 — Н. И. Толстой. О предмете этнолингвистики и ее роли в изучении языка и этноса // Ареальные исследования в языкознании и этнографии. Л., 1983.
Трубецкой, 1987 — Н. С. Трубецкой. Фонология и лингвистическая география // Н. С. Трубецкой. Избранные труды по филологии. М., 1987.
Флоринский, 1895 — Т. Флоринский. Лекции по славянскому языкознанию. Киев, 1895.
