CC BY
178
Вопросы уголовного права
ОБРЯДОВЫЕ (РИТУАЛЬНЫЕ) ПРЕСТУПЛЕНИЯ РУССКИХ КРЕСТЬЯН
© Георгиевский Э. В., 2006
Э. В. Георгиевский — кандидат юридических наук, доцент кафедры уголовного права Юридического института ИГУ
В предыдущем номере Сибирского юридического вестника мы говорили о видах обычно-правовых пережитков уголовно-материального характера в истории уголовного права России. В настоящей работе мы хотели бы поговорить о той группе обычно-правовых пережитков, которая корреспондирует народному мировоззрению или народной идеологии. Эта группа также не представляет собой единого целого, хотя, безусловно, является самой многочисленной. В основу же классификации может быть положено влияние тех или иных обычно-правовых пережитков на наличие или отсутствие оснований для привлечения лица, в действиях которого они проявляются, к уголовной ответственности. Иными словами, наличествует ли в действиях лиц, состав преступления. Субъективное же отношение лиц, совершающих такие преступления, к собственным деяниям было двояким. С одной стороны, часть деяний признавалась преступлениями самими совершителями, с другой стороны — нет. К деяниям, которые, по мнению, например, крестьян, преступлениями не считались, относились кража леса, отлов рыбы в чужих водах, изъятие овощей с чужих огородов. Кража, например, казенного леса преступлением не считалась в связи с тем, что казенный лес, с точки зрения крестьян принадлежал всем и каждому1. Практически повсеместно не рассматривалось среди крестьян как оскорбление поношение друг друга бранными словами, только если помимо брани такие слова не содержали обвинения в совершении какого-либо преступления2. По обычаям тунгусских племен, обманутый муж не только имел право требовать от тестя возвращения калыма, но и убить жену и любовника3. Вряд ли подобного рода проявления можно объяснить наличием юридической ошибки, когда лицо не знает о противоправности совершаемого деяния. Причина кроется в другом — в том, что подобное нигилистическое отношение к определенным ценностям складывается испокон века.
Иная ситуация складывается в случае совершения преступлений, которые даже при желании вряд ли можно оправдать малозначительностью или неосознанием их противоправности. Наиболее распространенными преступлениями, основные мотивы которых базировались на суевериях, являлись убийства, телесные повреждения различных степеней тяжести, истребление и повреждение чужого имущества, святотатство (в смысле хищений, совершаемых из церкви). Именно поэтому ряд исследователей истории уголовного права полагает, что важность значения суеверия обусловлена тем, что оно является одним из полнокровных факторов преступности4. Грехом и преступлением крестьяне считали убийство, воровство, конокрадство, кровавую драку, буйство, побои.
В основном, преступления, основой мотивационной базы которых были суеверия, совершались при выполнении определенных обрядовых действий5. Общим свойством и одновременно целью таких обрядов являлось очищение,
освобождение, избавление от определенных злых духов, насылающих на население всевозможные беды — засухи, наводнения, падеж скота из-за эпизоотических заболеваний, распространение тяжких инфекционных заболеваний среди людей, голод и т. п. Водяные, лесные, полевые духи, способные вызывать эти несчастья, по мнению народа, появлялись в результате неполучения или неполного получения христианского обряда погребения определенными лицами. К таким лицам относились самоубийцы, погибшие трагически, насильственной смертью, младенцы, не прошедшие обряд крещения, умершие до срока (молодые) лица, а также и те, кто хотя и соблюдал при жизни все христианские обряды, но подозревался в колдовстве, ведовстве и т. п. Кроме того, необходимо отметить своеобразное смешение христианских представлений в народе с живущими еще языческими пережитками. Такой своеобразный синкретизм народного мировоззрения сказался в широко употреблявшемся в науке термине «бытовое православие», представлявшее собой «дедовские обычаи, сохранившиеся под религиозной оболочкой»6. Наиболее ярко это проявлялось в манипуляциях, осуществляемых с так называемыми «заложными» покойниками, при которых все вышеуказанные категории лиц не закапывали в землю на кладбище, а оставляли на поверхности земли, прикрыв сучьями и ветками. Основная языческая идея заключалась в том, что закопанные в землю «нечистые» покойники оскверняют ее, вызывая гнев земли, оскорбленной нечистым трупом. Такой «гнев земли» выражался в том, что мать-земля не принимает нечистый труп, не подверженный тлению и вынуждает его возвращаться обратно к живым по ночам. Во время таких вылазок покойники и приносят неисчислимые бедствия — губят посевы, «доят» дождевые облака, лишая их влаги и вызывая засуху или наоборот неисчислимые дожди, приносят неизлечимые болезни, как людям, так и домашним животным и скоту7. В связи с этим все попытки и церкви и властей осуществлять нормальное захоронение таких лиц вызывали у крестьян чувство протеста, и таких заложных покойников все равно раскапывали и выбрасывали в реки, болота, овраги и леса8.
Однако предметами посягательства являлись не только мертвые тела и места их за-
хоронения, в определенных случаях крестьяне напрямую обращались к фактическому жертвоприношению, в результате которого гибли люди. Такие случаи были, например, характерны в Минской губернии середины XIX в.9 Жертвоприношениями, с целью вызвать дождь, грешила Саратовская губерния (согласно исследованиям А. Н. Мин-ха10), Архангельская (согласно исследованиям Е. И. Якушкина11), а также
Самарская губерния (согласно исследованиям А. Левинстима)12. Однако, как показывают исследования народной жизни, и убийство иногда являлось данью обычаям, тяжким последствием закрепившихся на генетическом уровне народных суеверий, не считаясь при этом грехом ни в глазах народа, ни в глазах местной волостной крестьянской власти. «Вообще надо сознаться, — пишет А. Левинстим, — что следы человеческих жертвоприношений сохранились в быту народном и встречаются чаще, чем можно было бы ожидать. Это одно из тех переживаний старины, с которыми общий прогресс культуры еще не совсем спра-вился»13.
Во время эпидемий страшных инфекционных заболеваний — чумы, холеры, тифа и др., крестьяне напрямую обращались к фактическим жертвоприношениям, считая, что насильственная смерть, причиненная другому человеку, сможет остановить распространение заболевания. Совершались убийства ни в чем неповинных людей. Так, во время чумы в 1831 г. крестьяне деревни Каменки Новогрудского уезда Минской губернии хотели заживо похоронить местного священника, которому только чудом удалось спастись. А в деревне Окоповичи этого же уезда в 1855 г. стал известен случай убийства старухи Луции Маньковой, которую заживо закопали в вырытую заранее могилу. В августе 1871 г. все в том же уезде, в деревне Торкачи чуть заживо не похоронили Марцелю Моисейчикову14.
О том, что человеческие жертвоприношения совершались и в случаях засухи, также свидетельствуют народные предания. В большей же степени, в случае засухи, выкапывали мертвецов и бросали их в воду. В основном это касалось лиц, умерших без церковного покаяния (либо скоропостижно, либо насильственной смертью). «Люди, скончавшиеся без церковного покаяния, — сообщает А. Левинстим, — например, само-
убийцы, опойцы, скоропостижно умершие и даже раскольники, а также колдуны и ведьмы, превращаются после смерти в упырей и могут быть источником бед для населения, вызывая эпидемии, болезни и бездожие»15. Вообще поверье о переселении душ безбожников и преступников после смерти в животных или птиц существовало еще в Древней Индии. Генри Мэн, описывая переселение душ в роде Ману, указывает, что тот, кто присвоил себе проезжую дорогу, превращается в змею, хлеб в зерне — в крысу, воду — в водяную дичь16.
«Летом 1864 года, — пишет А. Н. Минх, — стояла в Коленской волости сильная засуха, хлеба и травы «горели» (сохли) на корню. Однажды рано утром рабочий арендатора села Бедняковки Якобсона заметил в господском пруду торчащие из воды ноги. В испуге прибежал он домой, позвали старосту и стариков, вытащили из воды гроб и торчащего из него мертвеца. Оказалось, что на кладбище разрыта могила, покойник был бедняковский мужик и сильный пьяница. Народное суеверие, желая вызвать дождь, решило за неимением опойцы утопить покойника-пьяницу»17. К слову, опой-ца — лицо, умершее от перепоя. Иногда, опять таки с целью предотвращения засухи, выкопанные трупы не бросали в воду, а сжигали. Так, весной 1799 г. жители местечка Жашково в Малороссии выкопали из могилы труну (гроб) бабки Магдалины, которую при жизни подозревали в колдовстве. Гроб, в котором покойной почему-то не оказалось, был, тем не менее, вынесен в поле и сожжен, а пепел рассеян на перекрестке окольных дорог18.
Фактически разрытие могил изначально также было преступлением против нравственности и одновременно против церковных (христианских) устоев, проявлением языческих обрядовых пережитков. В России подобного рода преступления, основанные на суевериях, совершались не только для того, чтобы вызвать дождь. Труп и его части, по свидетельству А. Левинстима, являлись талисманами, а кости и внутренние органы, в ряде случаев, служили целебным средством или орудием порчи19.
Жертвоприношение было свойственно не только русскому населению России, но и другим национальностям. Так, зимой 1881 г. на Новой Земле был зафиксирован случай принесения в жертву женщины. Охотник-
самоед Ефрем Пырерка сорока лет перед выходом на охоту убил свою жену. К слову сказать, охота оказалась удачной20.
Наибольшую опасность представляли собой обряды «опахивания» и «заворовыва-ния». В Орловской, Тамбовской, Вологодской губерниях существовал обычай так называемого «опахивания». Опахивание представляло собой процесс троекратного прохождения вокруг селения женщин, часть из которых (девицы) были запряжены в плуг. Необходима эта процедура была для того, чтобы предотвратить проникновение в поселение «коровьей смерти» — различных эпизоотических заболеваний, приводящих к падежу скота. Мужчины при этом должны были сидеть по домам и не выходить на улицу. Истерия при таких обрядах достигала порой такой степени, что любой попавшийся навстречу мужчина просто избивался как оборотень, несущий эпизоотию. Иногда такие избиения оканчивались смертью. Убивали и всех животных, попадавших в поле зрения в процессе совершения опахивания21. Согласно точке зрения Л. С. Белогриц-Котляревского, обряд опахивания уходит своими корнями в далекое древнеславянское прошлое. Он представляет собой весьма трансформированный обряд проводов зимы, которая являлась олицетворением сна и смерти, и встречи весны, символизирующей собой пробуждение и жизнь. «Что же касается истребления животных и насилий над людьми, совершаемых во время обряда опахива-ния, — пишет ученый, — то это ничто иное, как остаток общественной умилостивительной жертвы, приносившейся, надо думать, Волосу, вначале как солнечному божеству, подателю всех благ, а затем как покровителю, главным образом, скота, перешедшего с принятием христианства, в Святого Вла-сия»22. Необходимость такого жертвоприношения вызывалась необходимостью очищения от скверны, греха, нечистой силы, верой в оборотней, в которые превращается
23
смерть, принимая вид животных или людей23.
В Пензенской губернии среди крестьян существовал достаточно интересный обычай «заворовывания», когда кража, как ритуал, совершалась в ночь перед Благовещением, что позволяло совершать безнаказанно кражи в течение всего последующего года24. В народе почему-то очень долго бытовало мнение, что краденые вещи приносят уда-
чу. Объяснялось это тем, что вещи, добытые необыкновенным путем, обязательно должны принести его новому владельцу что-нибудь необыкновенное. Несколько иное трактование данного обряда заключается в том, что искусно совершенная, ловкая кража, совершенная в ночь перед Благовещением, не только обеспечит удачный, но и безопасный год в плане совершения дальнейших краж. Примечательно, что после совершения кражи, как правило, у кого-то из соседей, на следующий день похищенная вещь возвращалась владельцу путем подбрасывания. Аллегорически внутренний смысл обычая заворовывания выражался в соотнесении его с древнеславянским языческим обычаем чествования бога-громовника и карликов-молний. Последние, искусным похищением у демонов-великанов животворных весенних сил природы накануне установления весны, обеспечивали их стабильность на все лето. Аналогия проводилась по искусности совершения кражи. Чем искуснее она совершена, тем удачнее будет для татя весь год25.
Своеобразной особенностью данного обряда в ряде случаев являлся обычай зажигания «воровской свечи», сделанной из человеческого жира. Эта особенность существенно повышала общественную опасность совершенного обряда-преступления, так как предполагала не только использование жира умершего человека, добываемого при разрытии могил, но и живого, когда человека просто убивали. По преданию такие свечи были способны навевать глубокий (беспробудный) сон на потерпевшего от кражи. Этим же целям могли служить отрубленные части человеческого тела, а также зубы покойника, которые необходимо было положить на спящего потерпевшего. Так, 19 апреля 1869 г. в Вуйковичском лесу Влади-мир-Волынского уезда было найдено мертвое тело крестьянского мальчика Афанасия Буталея, с обрезанной и снятой с живота кожей. При расследовании данного преступления было установлено, что убийство мальчика, с целью изготовления из его жира воровской свечи для совершения безнаказанных краж, совершил местный крестьянин Кирилл Джус26.
С субъективной стороны отношение лиц, совершающих обрядовые преступления, связанные с попытками остановить распространение стихийных бедствий или инфек-
ционных заболеваний, к собственному деянию и его последствиям является очень сложным. Оно характеризуется одновременно и осознанием противоправности совершаемого, его общественной опасности, а также наивной верой в необходимость совершения таких действий. Такое субъективное отношение, в какой-то степени, напоминает правовую платформу института крайней необходимости, если бы не фактическая беспочвенность суеверных представлений. В случае же обычая «заворовывания», одно преступление совершается как приготовление к совершению другого преступления-обряда.
Существовал и целый ряд обычно-правовых пережитков уголовно-правового характера, проявление которых в действиях лиц преступлениями не являлось, более того, выполняли такие обряды, как правило, сами потерпевшие. К таким обрядам относятся постановка «обидящих свеч», обряд «гадания на топоре», с целью выявить неизвестного преступника, удивительный обряд жаления преступника.
В землях Войска Донского существовал обычай ставить «обидящую» свечу, суть которого сводилась к тому, что в случае претерпевания от кражи, совершенной неизвестным преступником, в церкви ставилась свеча нижним концом вверх. После этого за здравие неизвестного преступника потерпевшим читались молитвы, в результате которого виновного должна была пробрать совесть, и он должен был возвратить похи-щенное27. Подобного же рода обряд выявления неизвестного преступника, независимо от вида совершенного им преступления, существовал и в других российских землях. Он заключался в так называемом гадании топором. Процесс этого обряда заключался в том, что топор помещался на круглый кол, который нужно было держать обеими руками и вращать по кругу вокруг своей оси. При вращении кола произносили по очереди имена лиц, подозреваемых в совершении преступления. На чьем имени топор «покривится», тот и признавался ви-новным28. Обряд «открытия вора» существовал и у камчадалов. Он заключался в жертвоприношении каменного барана и последующем сжигании на огне становых жил убитого животного в присутствии всех жителей. Подобно тому, как сводит на огне
жилы барана, также должно свести жилы и неизвестному вору29.
И, пожалуй, одним из самых удивительных обычаев, закрепившихся в народной жизни на долгое время, был обычай «жаления» преступника. Их нередко называли «несчастненькими»; нищих и бродяг жалели, преступников нередко ук-рывали30. «Взгляд на преступника, как на жертву обстоятельств, — пишет Е. И. Якушкин, — как на падшего брата, распространен повсеместно в народе»31. Однако ученый делает существенную оговорку — подобное отношение проявлялось только к лицам, совершившим незначительные преступления. В Сибири и на Дальнем Востоке во многих поселениях каждый вечер на окошке с внешней стороны дома, выходящей на улицу, крестьяне оставляли продукты и одежду для тех, кто бежал с каторги32.
По мнению А. Левинстима, суеверия не только определяли мотив многих преступлений, в чем мы уже имели случай убедиться, а также могли служить основой способа совершения многих преступлений мошеннического характера33. Что же касается колдовства, когда способами совершения преступлений являлись действия, основанные на мнимых «чарах», то здесь ситуация заключается в следующем. Лица, которые совершали подобного рода преступные деяния с элементами мошеннических действий, относились к категории так называемых злоумышленных (злонамеренных) колдунов. Конечно же, в действительности, колдунами они не являлись. Однако способы совершения ими преступлений были действительно достаточно интересны и основаны они были, прежде всего, именно на злоупотреблении доверием. М. Забылин вообще называет их «просто мошенниками» и приводит случай, когда два мошенника, используя какой-то дурманящий порошок, подсыпанный в чай, совершили хищение имущества священника. Современное уголовное право рассматривает подобные случаи не как мошенничество, а как разбой. В частности, именно Пленум Верховного Суда РСФСР от 22 марта 1966 г. в своем постановлении предложил оценивать как разбой случаи приведения потерпевшего в бессознательное состояние посредством применения сильнодействующих снотвор-
ных (например, клофелина в сочетании с крепкими спиртными напитками) и других одурманивающих средств в целях изъятия чужого имущества34.
Однако иногда в России было достаточно совершения просто суеверных действий, без причинения какого-либо реального вреда тем или иным охраняемым объектам для того, чтобы быть подвергнутым уголовному наказанию. В отличие от стран Европы Россия не очень грешила процессами против ведьм и колдунов, но прецеденты подобного рода все-таки иногда случались35. Так, Аскалон Труворов приводит несколько примеров казни волхвов в конце XVII в., когда последними было произведено «напускание по ветру вражеской тоски» на государя. Среди достаточно распространенных способов осуществления колдовства, которыми, по мнению современников, можно было причинить вред, являлись обертывание и сжигание свечей заговоренным текстом и постановка их под образами, ворожба на
бобах и т. д.36
Безусловно, из всех перечисленных в двух наших статьях групп обычно-правовых пережитков уголовно-материального характера наиболее устойчивыми являются те, которые соответствуют уровню народного правосознания. Исчезли упоминания в уголовном законе об обычаях как источнике права, канула в лету «уголовно-правовая вольница» судебной практики, однако, закрепившись на генетическом уровне, правовые пережитки остались в устном народном творчестве в виде многочисленных пословиц, поговорок, песен. Ш
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Кудрявцев В. Н. Преступность и нравы переходного общества. М., 2002. С. 45.
2 Якушкин Е. И. Обычное право : материалы для библиографии обычного права. М., 1910. С. XXIII.
3 Лаппо Д. Е. Обычное право сибирских туземных народностей. [Б. м. Б. г.]. С. 82.
4 Белогриц-Котляревский Л. С. Мифологическое значение некоторых преступлений, совершаемых по суеверию / / Исторический вестник. Историко-литературный журнал. Т. XXXIII. 1888. СПб. С. 106.
5 Необходимо отметить, что один из последних уголовных законов Российской империи — Уголовное уложение 1903 г. совершение преступления по мотиву суеверия рассматривало в качестве обстоятельства, существенно уменьшающего общественную опасность содеянного. Так, основной состав ст. 79 Уложения предусматривает наказание за похищение или поругание над телом умершего (как преданного, так и не преданного земле) в виде трех лет заключения в исправитель-
ном доме. То же деяние, совершенное в том числе по суеверию, наказывается заключением в тюрьме сроком не свыше шести месяцев (Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. Т. 9 // Российское законодательство Х — ХХ веков : в 9 т. М., 1994. С. 297).
6 Русские / отв. ред. В. А. Александров, И. В. Власова, Н. С. Полищук. М., 2003. С. 741.
7 Зеленин Д. К. Восточнославянская этнография. М.,
1991. С. 352.
8 Там же. С. 354.
9 Левинстим А. Суеверие и уголовное право. СПб., 1897. С. 8.
10 Минх А. Н. Народные обычаи, обряды, суеверия и предрассудки крестьян Саратовской губернии. Собраны в 1861—1888 годах. СПб., 1890. С. 50.
11 Якушкин Е. И. Указ. соч. С. XXXV.
12 Левинстим А. Указ. соч. С. 71.
13 Там же. С. 11.
14 Там же. С. 8.
15 Левинстим А. Указ. соч. С. 70.
16 Мэн Г. С. Древний закон и обычай. Исследования по истории древнего права. М., 1884. С. 26.
17 Минх А. Н. Народные обычаи, обряды, суеверия и предрассудки крестьян Саратовской губернии. Собраны в 1861—1888 годах. СПб., 1890. С. 50.
18 Оглоблин Н. Очерки быта Украины конца XVIII в. (Сожжение ведьмы) // Киевская старина : ежемесячный исторический журнал. Т. XVIII. 1887. С. 92—124.
19 Левинстим А. Указ. соч. С. 70.
20 Там же. С. 7.
21 Там же. С. 14—15.
22 Белогриц-Котляревский Л. С. Мифологическое значение некоторых преступлений, совершаемых по суеверию. С. 108.
23 Белогриц-Котляревский Л. С. Указ. соч. С. 109.
24 Якушкин Е. И. Указ. соч. С. XXII.
25 Белогриц-Котляревский Л. С. Указ. соч. С. 110.
26 Левинстим А. Указ. соч. С. 88.
27 Якушкин Е. И. Указ. соч. С. ХХХ.
28 Русский народ: его обычаи, обряды, преданья, суеверия и поэзия, собранные М. Забылиным. Иркутск, 1992. С. 23.
29 Там же. С. 239.
30 Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 45.
31 Якушкин Е. И. Указ. соч. С. ХХ.
32 Русский народ: его обычаи, обряды, преданья, суеверия и поэзия, собранные М. Забылиным. Иркутск,
1992. С. 112.
33 Левинстим А. Указ. соч. С. 151.
34 Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / под общ. ред. Генерального прокурора РФ, проф. Ю. И. Скуратова. М., 2000. С. 371.
35 Более подробно по этому вопросу см.: Канторович Я. А. Средневековые процессы о ведьмах. СПб., 1896; Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. Саранск, 1991.
36 Трувовров А. Волхвы и ворожеи на Руси в конце XVII века / / Исторический вестник. Историко-литературный журнал. Т. XXXVI. СПб., 1889. С. 701—715.
