CC BY
72
Костылев Ю.С.
Екатеринбург
ОБРАЗ ПОЛЯКА В ОФИЦИАЛЬНЫХ СОВЕТСКИХ ТЕКСТАХ
Abstract
Kostylev Y. The Image of a Pole in Official Soviet Texts. The article deals with the image of a Pole on the basis of Soviet texts of the era of conflict of 20th c. The texts analyzed are documents of the Soviet authorities or ones authored by people of convergent views and opinions. A conclusion is drawn that the documents are formative of the attitude of Russians towards Poles, the latter being treated as enemies. The documents allude in large measure to the stereotype of a Pole, already existing in common consciousness. They also make use of images of other enemies, entrenched in texts and associated with other nations, states and political orientations.
Язык политической сферы привлекает в настоящее время внимание многих лингвистов. Наиболее часто внимание исследователей привлекает язык текстов, созданных в современный период: 90-е гг. XX в. - начало XXI в. Создаются словари [Баранов, Караулов 1991] и учебные пособия [Чудинов 2003], издаются монографии и коллективные сборники работ [Современная политическая лингвистика 2003], посвященные проблемам современной политической лингвистики. Очевиден интерес к вопросам языка политической сферы советского периода, к механизмам создания сферы идеологем этого времени [Купина 1995].
Мы видим интерес и к другой проблеме - отражению и формированию языкового стереотипа в тексте, в частности, - этнического стереотипа. Появляются работы, посвященные функционированию стереотипов представителей различных народов и в разных языках - можно обратить внимание на появление коллективных сборников [Поляки и русские 2000] и подборки в журналах широкого гуманитарного профиля [Славяноведение 2004].
Естественно, что этностереотип может функционировать и в политическом тексте - тогда он становится одним из инструментов воздействия на адресата таким образом, чтобы через него влиять на политическую обстановку в государстве. А.П. Чудинов пишет: «Целевой признак политического характера текста - это его предназначенность для воздействия на политическую ситуацию при помощи пропаганды определенных идей, эмоционального воздействия на граждан страны <...> иначе говоря, для политического текста характерна прямая или косвенная ориентированность на вопросы распределения и использования политической власти» [Чудинов 2003: 8]. В такой ситуации использование этностереотипа (традиционного или культивируемого) особенно эффективно служит формированию определенного отношения к представителю какой-либо национальности.
Существует ряд текстов, авторство и очевидная, в связи с этим, целеустановка которых позволяет определить функцию использования этностереотипа именно в таком ключе - влияние на политические воззрения адресата. Такими текстами можно считать тексты массовой печати российского (советского) государства в разные периоды его существования. Создание и использование образа врага (поляка) в этих текстах и стало предметом исследования данной работы.
Рассматривались исторические документы, относящиеся к периодам вооруженного противостояния советского государства с Польшей в три исторических периода: 1. период гражданской войны и иностранной военной интервенции в России, 2. эпоха малых
войн и локальных военных конфликтов конца 1930-х-начала 1940-х годов, 3. период военных действий конца второй мировой войны.
Выбор этих эпизодов объясняется тем, что именно во время вооруженных столкновений наиболее ярко выражается позиция военных и политических властей по отношению к представителям государства-противника. Очевидно, что до того, как некоторое государство не приобрело статус противника, и взаимодействие с ним не стало занимать достаточно большого места в общественно-политической жизни страны, наличие «официального» языкового стереотипа, вырабатываемого, фактически, искусственно, не требуется, не оправдывается прагматически и потому создание этого образа не происходит настолько целенаправленно и активно, как в период войны. Говоря о сущности стереотипа, Е. Бартмин-ский, например, пишет: «Подчеркнем, что понятия изначально отвечают требованиям научного мышления, поддаются верификации на основании опыта, стереотипы, наоборот, включаются в опыт, являясь в достаточно большой степени независимыми от него; что в понятиях доминирует интеллектуальный компонент, в стереотипах - эмоциональный; что стереотипы устойчивы к изменениям, понятия же открыты изменениям, поддаются модификациям в соответствии с развитием знания; что, наконец, социальная функция понятия имеет познавательный характер, функция стереотипа -интегративный и охранный <...> нет смысла искать его в стилях, стремящихся к объективизму и интеллектуализации, прежде всего в научном и официально-деловом, которые предполагают собственно интеллектуальные, а не эмоциональные способы упорядочения мира» [Бартминский 2005: 160]. Очевидно, что именно в период войны восприятие представителя чужой страны становится предельно эмоциональным, и языковые формы его описания приобретают не познавательную, а собственно характеризующую функцию. Идея о ином - более эмоциональном и стереотипизиро-ванном - восприятии действительности во время войны поддерживается многими учеными - историками, психологами, социологами. Так, например, американский психолог Л. Лешан говорит о совершенно ином, чем в мирное время, - «мифическом» - типе сознания, преобладающем в условиях вооруженного противостояния и характеризующемся предельной стереотипизацией восприятия действительности: «Эти две реальности - “мифическая” и “сенсорная” отличаются по структуре, и эта разница непреклонно приводит к отличиям в мыслях и поведении. «Мифическая» реальность характеризует общество во время войны, когда все понятия делятся на белое и черное, и нет промежуточных оттенков» [Ле-шан 2004: 5]. Естественно, что стереотипы сознания должны проявляться в стереотипах языковых, причем языковые стереотипы военного времени будут наиболее полно соответствовать своему
определению, поэтому стереотип, выработанный в условиях вооруженного противостояния искусственным, отчасти, образом, в пропагандистских целях, и представляет как таковой, на мой взгляд, наибольшую ценность и, с другой стороны, отражает функционирование стереотипа именно в политическом тексте достаточно наглядно.
В качестве источника материала использовались тексты массовой печати, т.е. тексты, предназначенные для достаточно широкого круга читателей и отражающие установку авторов на идеологическое воздействие на адресата: публикации центральных и фронтовых газет и журналов, газет отдельных видов вооруженных сил; тексты сборников Политуправления армии; приказы по войскам; тексты агитационных плакатов, листовок и т.п.; опубликованные в печати речи руководителей государства и армии.
В отдельных случаях в качестве материала для сравнения с основной массой исследуемых текстов приводятся тексты, созданные носителями военной и государственной власти, не предназначенные для публикации и широкого распространения.
Рассматривались тексты, хронологически относящиеся не только к конкретному историческому эпизоду, по поводу которого эти тексты были созданы, но и более позднего времени, так как очевидно, что способы описания и характеристики противника оставались практически неизменными на протяжении всей советской эпохи.
Анализ средств создания образа производился путем рассмотрения того, какими специфическими чертами и характеристиками наделялись противники в описываемый исторический период.
Эти элементы отражают достаточно полно образ врага в текстах описываемого периода и позволяют увидеть, как именно представляли себе противника авторы текстов и, следовательно, какой образ формируется в совокупности текстов эпохи. Для уточнения лексического значения слов, при помощи которых создавался образ врага, использовался «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова (далее ТСУ). Выбор именно этого словаря связан с тем, что создание его (1935-1940 гг.) относится как раз к периоду локальных военных конфликтов конца 1930-х гг., а от времени других рассматриваемых в работе столкновений его отделяет всего 10-15 лет, так что можно предположить, что именно этот словарь наиболее точно и полно раскрывает значение той или иной лексемы, присущее ей в это время.
Образ поляка в советских официальных текстах, посвященных советско-польской войне 1919-1921 гг. Советско-польская война 1919-1921 гг. фактически стала первой войной Советской России с внешним врагом, выступавшим как самостоятельная военная и политическая сила, так как английские, амери-
канские и японские десанты, принимавшие участие в гражданской войне на Севере и Дальнем Востоке против Красной Армии, были сравнительно немногочисленными, действовали совместно с белыми войсками и, по-видимому, не оказали значительного влияния на ход войны. Войско Польское под командованием Юзефа Пил-судского представляло собой достаточно грозную силу, для борьбы с которой советское правительство вынуждено было создать новый Западный фронт и привлечь часть войск Юго-Западного фронта. Польские войска всего за 2 месяца смогли занять Западную Украину и Западную Белоруссию и в конечном счете победить в этой войне.
Естественно, что отношение к такому сильному противнику должно было очень четко отразиться в пропагандистских текстах. В качестве таких текстов для данного периода можно рассматривать плакатные лозунги, приказы, речи и статьи политических и военных деятелей, предназначенные для широкого адресата, причем хронологически относящихся не только к этому, но и более поздним временам, так как очевидно, что однажды сформированный официальный образ противника и эпохи оставался в целом неизменным на протяжении всего советского времени (Так, статьи энциклопедий и словарей, или тексты песен, например, создавались в основном уже после войны, однако они реализуют характеризующие Польшу и поляков того периода модели, созданные в период войны). Приказы по войскам, плакатные лозунги, статьи центральных газет этого периода рассчитаны на широкую аудиторию, при этом, очевидно, что главной целью построения данных текстов является создание определенного образа противника.
Материалом исследования стали выпуски «Окон РосТА», приказы по войскам и воззвания представителей военной и административной власти, выпускавшиеся в виде плакатов, листовок и статей в периодической печати, статьи энциклопедий, а также публикации газеты «Известия» за апрель-сентябрь 1920 г. При этом, в ряде случаев приводятся контексты из оперативных приказов, донесений, сборников лекций Академии Генерального Штаба (Здесь прежде всего имеется в виду книга М. Н. Тухачевского «Поход за Вислу», представляющая собой курс его лекций по вопросам советско-польской войны 1919-1921), то есть текстов не являющихся материалом для данного исследования в силу отсутствия у них такой характеристики как массовость. Делается это с целью сравнения образа врага в текстах с разными целеустановками - пропагандистской и аналитической.
К началу войны с Польшей советская республика существовала уже два года и имела опыт пропагандистской борьбы как с внутренним противником, так и с внешним, представленным на тот момент практически всеми иностранными государствами.
Основным инструментом пропагандистского аппарата стало создание клише, относящихся к той или иной стране, политической силе или военному противнику. Одним из таких клише стала, например, модель «относительное прилагательное + топоним», созданный для характеристики государства в целом (напр., капиталистическая Франция, боярская Румыния, позже - империалистическая Япония и др.) Очевидно, что именно такая модель использовалась широко потому, что само имя Советская Россия построено по этой модели, и позиционировав себя таким образом, Россия стала так же определять и свое окружение, помещая в основу характеристики страны признак, отличающий ее от советской России. При этом однажды прикрепленное к названию государства прилагательное повторялось неизменно, подобно некоему постоянному эпитету, название страны крайне редко употреблялось без определения, что закрепляло восприятие страны именно и только как «капиталистической», «боярской», «империалистической» без концентрации внимания на прочих, нежелательных в пропагандистском отношении признаках. Очевидно, что использование таких шаблонов не только отражало, но и формировало определенное отношение к называемому объекту.
Примечательно, например, то, что даже в стилистически нейтральных текстах противник назывался белополяком, а Польша -белой, белогвардейской и т.п.: «Еще до начала нашего наступления вся Белоруссия, находившаяся под гнетом польских помещиков и белопольских армий, бурлила и клокотала» (М. Тухачевский «Поход за Вислу»); «Блокада белогвардейской Польши» («Известия» 21.07.1920.). Таким образом, устанавливалась ложная смысловая связь польских войск с белым движением, к которому армии Пилсудского не имели никакого отношения. Употребление таких определений можно объяснить желанием использовать достижения пропагандистского аппарата даже при создании стилистически нейтральных лексем, фактически терминов, так как прилагательное белый в политическом смысле к тому времени приобрело устойчивый негативный оттенок, а значит, имело большую эмоциональную силу, чем изобретенная по абсолютно новой модели единица, и могло более успешно использоваться при создании образа врага. Естественно, что и в агитационно-пропагандистских текстах (лозунги, плакаты, приказы по войскам) эта модель эксплуатировалась весьма активно : «Лезут, в дрожь вгоняя аж, на Коммуну паны. Да оборвут об штык об наш белые жупаны» (Окна РосТА) (Очевидно, что прилагательное белый здесь имеет значение чисто политическое, так как реально польские мундиры белыми не были); «Разнузданные, совершенно небывалые насилия и зверст-ва<...> польские белогвардейцы учинили в оккупированных областях»; «Герои! Вы нанесли атаковавшей нас белой Польше сокрушающий удар» (из приказа Л. Троцкого). При этом, как мы видим, в некоторых из та-
ких текстах специфика употребления модели заключается только в несколько большей образности, объясняемой тем, что подписи «Окон РосТА», например, являлись в том числе и художественным произведением. В остальном же формы употребления данной модели аналогичны тем, что мы видим в стилистически нейтральных текстах.
Для характеристики противника в этой войне использовались также следующие наименования: паны, шляхта, ляхи, вельможи, наемники, банкроты. При этом наиболее частотной является лексема паны и ее производные; «Чем кончится панская затея»; «На помощь панам - последние резервы маршала Фоша» (с плаката), «Украинцев и русских клич один - да не будет пан над рабочим господин!»; «Быть под панским сапогом нам готовит лях-то» (Окна РосТА.); «...Сознание грозности положения и необходимости во что бы то ни стало отстоять Советскую Россию от польских панов» (М. Тухачевский «Поход за Вислу»); «И паны уже начали сознавать, что они затеяли опасную игру» («Известия» 23.05.1920). Несколько реже встречается собирательное наименование противника «шляхта»: «Уходящая шляхта в бессильной злобе динамитом Антанты взрывает города» (с плаката); «...Побежит от нас бегом выдранная шляхта. Шляхта ждет конец такой.. Ладно, ждите больше!» (Окна РосТА.); «Крестьянство в первое время относилось к нам с подозрением под влиянием агитации ксендзов и шляхты» (М. Тухачевский «Поход за Вислу»). Правительство Польши получает наименование польско-шляхетское: «Польско-шляхетское правительство сосредоточило на своем фронте значительные силы» («Известия» 15.05.1920).
Лексемы паны и шляхта и производные от них являются наиболее частотными в рассматриваемых текстах. Особенностью данных лексем является то, что они двояко характеризуют противника - с национальной и классовой точек зрения. Шляхта - дворянство, классовый враг рабочего и крестьянина, как и паны - господа. (Ср. в ТСУ: Пан. 1. Польский помещик. Война с панами. Король и паны за него. (Пушкин); Шляхта. Польское мелкопоместное дворянство.) При этом и шляхта, и пан являются национально специфичными лексемами. Можно предположить, что популярность этих лексем вызвана тем, что они одновременно создают образ и классового и национального врага, тем самым как бы вдвое усиливая ненависть к противнику. Прочие лексемы встречаются гораздо реже, это можно объяснить тем, что в них актуализируется лишь один аспект образа врага - классовый (вельможи), либо национальный (ляхи): «Вельможные громилы» (с плаката); «Быть под панским сапогом нам готовит лях-то» (Окна РосТА.). В лексемах наемники и банкроты выражается, по-видимому, мысль о подчиненности польского правительства мировому (конкретно - французскому) капиталу: «. Великий поединок решит судьбу русского народа и польских наемников» (из приказа М. Тухачевского); «Необходимо отучить правительство польских банкро-
тов играть с нами в прятки» (из приказа Л. Троцкого). Эти идеи не получили развития, возможно, из-за того что рядовым бойцам на фронте геополитический аспект отношений с противником был неинтересен, поэтому развивать их не имело смысла с пропагандистской точки зрения.
При этом, хотя и достаточно редко, возникают характеристики врага, которые в более поздние периоды станут весьма активно использоваться при описании противника. Так, польское правительство может называться кликой: «Польская правящая клика» («Известия» 10.05.1920), его действия авантюрой: «Польская авантюра и французская реакция» («Известия» 13.05.1920), а польские войска бандитами, бандой и т. п.: «Зверства польских банд» («Известия» 13.05.1920); «Польские банды отступили» («Известия» 18.05.1920).
Существуют, однако, особые группы нейтральных и пропагандистских текстов, в которых к противнику не применялось каких-либо клише и особых языковых формул. К нейтральным текстам такой группы относятся оперативные приказы и донесения высшего командного состава Красной Армии, не предназначенные для прочтения в войсках, детальное исследование подобных текстов не входит в задачи данной работы, но и эти тексты дают некоторое представление о специфике создания образа врага в этот период: «Поляки настолько широко развили свои операции в Латгалии, что это заставляет... сомневаться в том, что наступление поляков основывается лишь на искренней помощи Латвии<...>. Успех польского наступления может иметь более крупные последствия» (из донесения С. Каменева В. И. Ленину); « По всей линии Юго-Западного фронта поляки оказывают весьма сильное сопротивление» (из донесения И. В. Сталина В. И. Ленину) и др. У авторов этих текстов не было никаких пропагандистских целей, документы эти были большей частью секретными и естественно, что противник в них по традиции именовался лексемой, обозначающей его национальность, либо просто противником, причем частотность лексем поляк (и производных) и противник приблизительно равна и ситуации, в которых они употребляются, схожи, ср. например: «Поляки продолжают на всем фронте Правобережной Украины отступать под натиском наших войск» и «На всем фронте атаки противник сбит и преследуется нашими частями» (из донесения М. Н. Тухачевского главкому). Стоит, наверное, заметить, что модели, связывающие противника с белым движением, мировым капиталом или с определенным классом, по-видимому, к этому времени еще не закрепились в сознании командующих РККА настолько, чтобы использовать их в оперативных документах, так как образ противника в это время - в ходе военных действий -еще только формировался.
Более интересным отсутствие клише кажется в пропагандистских текстах массовой печати. Так, сочетание только «польский фронт» используется в оперативных документах и статьях энциклопедий, но так-
же и в плакатных лозунгах, например, призыв: «На польский фронт!» встретился в двух выпусках Окон РосТА. При этом единственный раз встретившаяся форма белопольский фронт использовалась в БСЭ -40. Это можно объяснить тем, что изначально эта форма является оперативным термином и, появившись на плакатах, она просто не успела видоизмениться, но к 1940 г. система характеристик противника уже сложилась, и сочетание белопольский фронт появилось в энциклопедии (Это нельзя признать удачным, так как произошло смешение оперативного и политического понятий, что вызывает ощущение неуместности прилагательного белопольский в данном контексте). Другой случай отсутствия клише мы видим в приказе Л.Д. Троцкого по войскам Западного и Юго-Западного фронтов, касающемся негуманного отношения красноармейцев к военнопленным: «...Польская буржуазная печать <...> обвиняет наши победоносные красные войска в жестоком обращении с польскими военнопленными»; «Польские солдаты сами являются бессильными жертвами польской и англо-французской буржуазии»; «...Наш долг поэтому требует от нас принимать польских солдат как заблуждающихся или обманутых братьев», но здесь же; «...Польская буржуазная печать.»; «Все эти факты способны <...> затемнять сознание красноармейцев и толкать их на путь неосмысленной мести по отношению к отдельным легионерам - невольникам польской буржуазии и шляхты»; «Разнузданные, совершенно небывалые насилия и зверства... польские белогвардейцы учинили в оккупированных областях». Цель автора данного текста очевидна - представить дело так, будто красноармейцы борются не с представителями конкретной национальности, а с мировым капиталом, буржуазией, так что пленный противник перестает быть врагом, но становится жертвой мирового капитала, «обманутым братом»: ведь, столкнувшись близко с бойцами Войска Польского, красноармейцы увидели, что далеко не все поляки - представители «шляхты». Так что здесь видна некоторая непоследовательность и отступление от общих принципов характеристики поляков, вызванная, по-видимому, своеобразием повода, по которому был создан текст. Во всяком случае, примеры отсутствия клише в рассматриваемых текстах носят единичный характер.
Шаблоны-характеристики Польши как государства несколько отличаются от характеристики собственно поляков, то есть наряду с рассмотренными выше прилагательными, отражающими идею связи Польши с белым движением, и прилагательными-производными от лексем пан и шляхта, используются и некоторые другие определения. В нейтральных, чисто информационных текстах Польша как государство чаще всего определяется следующими прилагательными: панская, буржуазно-шляхетская, буржуазно-помещичья. Например: «Война между панской Польшей и рабочекрестьянской Россией» (под таким заголовком выходила серия статей в «Известиях» на протяжении всего периода активных действий на советско-польском фронте) «Было совершенно очевидно, что даже в случае полного разгрома панской Польши классовая война прекратиться не
могла» (М. Тухачевский «Поход за Вислу»); « Панская Польша явилась нападающей стороной.»; «...Удар наносился не только со стороны
буржуазно-шляхетской Польши» (БСЭ-40); «Польское буржуазно-
помещичье государство» (ЭС М. 1953). При этом в пропагандистских текстах упоминание государства Польша встречается крайне редко и используется без каких-либо определений, (напр.: «А за этой за войной быть Коммуне в Польше!» (Окна РосТА) - встречается единственный раз). Отсутствие определений можно объяснить тем, что, говоря о Польше как о стране, автор касается вопросов геополитических - бесперспективных с точки зрения пропаганды, потому и нет нужды разрабатывать какие-либо формы характеристики объекта (Интересно, что и существительное поляки лишается определений и каких-либо характеристик на одном плакате: «К России с миром тянется рукой, а полякам винтовки подает другой», где речь идет о деятельности Лиги Наций. Автор касается темы чисто политической, потому, возможно, обходится здесь без дополнительных характеристик противника. Следует заметить, что это - единственный встретившийся бесспорно агитационный текст, в котором упоминается конкретная политическая организация). В информационных и аналитических текстах, ориентированных на несколько иную аудиторию, автор может коснуться и геополитических, и экономических тем, поэтому мы и можем видеть, как негативные характеристики перемещаются в экономическую область.
При этом следует заметить, что чисто экономическая характеристика буржуазно-помещичья появляется в текстах, созданных после Второй мировой войны (ЭС - 1953 г.), а определение панская, обладающее большей экспрессивностью, присуща текстам периода советско-польской войны и 1940 г., что объясняется высокой степенью остроты отношений Польши и России в эти периоды и, соответственно, желанием в одном случае достичь возможно большего для информационного текста пропагандистского эффекта, а в другом - следовать соображениям политкорректности. Кроме того, использование определения буржуазно-помещичья позволяет не актуализировать национальную составляющую образа, которая при характеристике страны не обязательна и даже невыгодна в пропагандистском отношении, так как, если на фронтах мы сражаемся с врагами - «шляхтой» и «панами», то внутри Польши существуют и «правильные» с точки зрения советской власти поляки - члены тайных коммунистических организаций и Польревко-ма, которые борются не против Красной Армии, а против своего «буржуазно-помещичьего» правительства.
Таким образом, можно сказать, что в период советско-польской войны 1919-1921 гг. советским пропагандистским аппаратом были созданы образы поляка и Польши, которые просуществовали достаточно долго - практически до исчезновения Советского Союза и разрушения советской идеологической системы. Главные черты этого образа, которые встречаются в советской
массовой печати заключаются в следующем: 1) соединение в образе черт национальных и классовых с использованием лексем с негативной экспрессией типа пан, шляхта и т.п.; 2) последовательное проведение мысли о том, что советское государство ведет войну не с поляками, а с буржуазией, помещиками и т. д.; 3) приписывание полякам-врагам и их армии черт криминальной структуры, выражающееся в лексемах типа банда, бандит; 4) подчеркивание малой эффективности действий польского правительства в силу его немногочисленности и непродуманности политики, выражающееся в использовании лексем типа клика, авантюра по отношению к правительству Польши и его политике;
Несмотря на то, что этот образ был достаточно противоречив, использование его часто было логически непоследовательным и зачастую он не соответствовал реальной действительности (национальный компонент образа то актуализировался, то вовсе исчезал, правительство Пилсудского формально было социалистическим, а не буржуазно-помещичьим, а белополяки не имели никакого отношения к белому движению). Во всяком случае, явно видно, что пропаганда этого периода придерживалась, в основном, линии классовой, а не националистической, так что вряд ли можно согласиться с утверждением, например Л. Вышчельского: «Пропагандистская акция, направленная на то, чтобы, по замыслу большевиков, ослабить моральное единство польского народа и его вооруженных сил, достигла апогея к началу польского наступления на Украине. С этого момента в пропаганде начали появляться элементы национализма» [Вышчельский 2004: 10]. Как видно из приведенного выше материала, главной особенностью советской пропаганды этого периода было использование элементов не национализма, а напротив - пролетарско-крестьянского интернационализма. При этом нельзя не заметить противоречия высказывания Л. Вышчельского не только текстовому материалу, но и самому себе, поскольку «элементы национализма» вряд ли могли «ослабить единство польского народа и его вооруженных сил», заявив о противостоянии всего русского народа всему польскому народу. Надо полагать, что такая линия, будь она избрана советской пропагандой, наоборот привела бы к сплочению поляков, что не явно не входило в планы советских пропагандистов.
Будучи искусственно созданным, образ поляка этого периода, тем не менее, перекочевал, например, в художественную литературу, которую нельзя назвать официальной или пропагандистской (ср., напр.: «...Всякий боец <...> с геройским духом рубает подлую шляхту...» (И. Э. Бабель «Конармия») и, надо полагать, в обыденное сознание. Модели, испытанные в период этой войны, использовались и в дальнейшем для характеристики как поляков, так и других врагов в разные периоды существования советского государства.
Образ поляка в текстах периода советского похода в Западную Белоруссию и Западную Украину. По результатам Рижского мирного договора 1921 г., официально завершившего советско-польскую войну 1919-1921 гг., к Польше отходили украинские и белорусские земли до линии р. Збруч — Ровно — Сарны — Луни-нец — западнее Минска — Вилейка — Диена с многочисленным украинским и белорусским населением. Учитывая вхождение в состав СССР в1922 г. Украины и Белоруссии, естественно, что советское правительство искало возможности присвоения и земель, отторгнутых Польшей. Такая возможность появилась с началом второй мировой войны в сентябре 1939 г. Согласно советско-германскому пакту о ненападении, Советский Союз получал право на занятие территорий бывшего польского государства до так называемой линии Керзона, установленной еще в период гражданской войны. Существование новой советско-германской границы было подтверждено Договором о дружбе и границах между СССР и Германией.
Этот эпизод советской истории кажется наиболее сомнительным с точки зрения морали, так как Советский Союз здесь предстает соучастником гитлеровской агрессии, получившим немалые территории в ходе совместных советско-германских действий против Польши. Конечно же, такую позицию надо было обосновать средствами пропаганды, что и попыталась сделать советская массовая печать в этот период. Рассмотрим, какие языковые средства она использовала для этого. В качестве материала для исследования в этой главе использовались публикации газеты «Правда» за сентябрь-октябрь 1939 г и тексты некоторых плакатов.
Во время этой войны советская пропаганда частично использовала опыт гражданской войны.
Снова Польша в большинстве случаев называется панской: «Общеизвестно, что панская Польша лишала население Западной Украины и Западной Белоруссии жизненно необходимых продуктов» («Правда» 4.10.1939). Здесь мы снова видим характеристику Польши по социальному признаку, закрепившуюся в период советско-польской войны 1919-1921 гг. и отлично знакомую адресату. Основными наименованиями поляков, против которых ведутся боевые действия, также остаются лексемы, характеризующие врага по социально-классовому признаку паны, шляхта, помещики и их производные: «Никогда уже на нашей земле не будет панов и помещиков» («Правда» 19.09.1939); «Да здравствует Рабоче-крестьянская Красная Армия, освободившая трудящихся Западной Белоруссии от помещиков» (с плаката). Редко возникает известная также по временам гражданской войны характеристика ясновельможный, описывающая врага в том же ключе: «В честь приезда такой ясновельможной
особы <...> было созвано собрание местных рабочих» («Правда»
13.10.1939).
В пропагандистском плане ситуация осложнялась тем, что война велась за земли, населенные украинцами и белорусами, в отношении которых осознавалась не только классовая и социальная, но и этническая связь с народами Советского Союза, так что советской пропаганде приходилось оперировать еще и идеей национального родства, которая не всегда сочеталась с идеей пролетарского интернационализма (Неоднозначность подходов к этому вопросу отражена, например, в различных вариантах текста известной песни «Украина золотая, Белоруссия родная»: «Мы идем за советскую родину //Нашим классовым братьям помочь» и: «Мы идем за великую родину //нашим братьям и сестрам помочь», где в первом из приведенных вариантов мы видим актуализацию социальной составляющей образа союзника, а во втором - сугубо национальную, подчеркивающую кровное родство с освобождаемыми народами. Несмотря на то, что тексты песен в данной работе специально не рассматриваются, так как не имеют однозначно выраженной установки на идеологическое воздействие на адресата, эти тексты являются показательным примером того, насколько прочно в сознании и языке закрепляются образы и приемы, созданные пропагандистским аппаратом). Этим можно объяснить то, что для характеристики Польши в этот период совершенно исчезает определение белая по отношению к Польше, а квазиэтноним белополяк уходит на периферию словоупотребления в текстах (ср.: «От него белополяки поскорей уходят прочь...» «Вася Теркин на фронте») - этот текст был создан несколько позже - в период советско-финской войны 1939-1940 гг., где употребление лексемы белополяк было поддержано широко используемой лексемы белофинн, созданной по тому же образцу. Идея отделения группы поляков по политическому признаку в качестве белых казалось несостоятельным с точки зрения пропаганды, так как пан, шляхта и помещики могут угнетать и украинских и белорусских крестьян, а существование белополяка должно подразумевать наличие политически оформленной оппозиции внутри Польши, что снижало бы ценность национального фактора при ведении агитационной работы. В этом факте мы уже видим некий поворот пропагандистской мысли от способов характеристики врага по классовому признаку к включению в агитационный арсенал идеи и этнического отличия от врага.
Для обозначения врага появляется лексема, не встречавшаяся в текстах периода гражданской войны, но реализующая те же идеи - сочетание национального и классового признаков - магнат (ср. в ТСУ: Магнат. 2. в Польше и Венгрии - крупный помещик): «Великая правда о том большом историческом значении, какое значение имеет освобождение одиннадцати миллионов трудящихся, доселе угнетаемых польскими магнатами» («Правда» 21.09.1939). Появление этой лексемы можно объяснить развитием созданного ранее образа врага с учетом возросшей подготовки адресата, способного теперь вос-
принять новые средства обозначения противника, используемые в уже известном ключе.
Увеличение веса национальной составляющей в создаваемом образе врага выражается и в использовании лексем поляк, польский, Польша без какого-либо определения, при этом, в качестве врага выступает именно «просто» поляк: «Спасибо товарищу Сталину за освобождение Белоруссии от польского ига» («Правда»
21.09.1939); «Ремонтируют автомобили, брошенные поляками при бегстве» («Правда» 1.10.1939).
Сохраняется уже испробованная в годы гражданской войны идея неравенства польского народа польским властям, хотя она и сдает свои позиции: «Сам польский народ не унижен ни в чем, то -панское втоптано знамя» («Правда» 18.09.1939); «Население Польши брошено его незадачливыми, несостоятельными правителями на произвол судьбы» («Правда» 19.09.1939). Во всяком случае, здесь польский народ уже не предстает участником событий, на которого направлены действия Красной Армии, как мы видим это в текстах, относящихся к другим государствам и другим историческим эпизодам, а просто не составляет единого целого со своим правительством.
Исключительно широко представлены способы характеристики сил, противостоящих СССР как несостоятельных, действующих вопреки здравому смыслу. Для развития образа в этом направлении используются лексемы незадачливый, несостоятельный (что мы видим и в приведенном выше тексте), неразумный,: «. ввергнутые благодаря его [польского правительства] неразумию в пучину войны» («Правда» 19.09.1939); «Незадачливые правители панской
Польши немало потрудились, чтобы скрыть от населения правду о Советском Союзе» («Правда» 2.10.1939). Все это представляет врага как слабого, неспособного эффективно противостоять Советскому Союзу.
Очень активно создается «криминальный» сегмент образа. Очень часто враг называется бандитом, грабителем, а регулярные (в том числе, сугубо офицерские) части противника - бандами: «Осуществить свою угрозу польским бандитам не удалось» («Правда»
3.10.1939); «Убедившись, что выхода нет, польская банда сдалась» (о стычке с польскими летчиками «Правда» 3.10.1939); «Трудящиеся Западной Украины не раз подымались против панов-грабителей» («Правда»
1.10.1939). Такие характеристики применяются для указания на агрессивность противника, преступность его действий, но вместе с тем - на его слабую организованность. Можно увидеть противоречие, вызванное использованием подобных лексем в отношении польских войск и стремлением представить врага одновременно грозным и неорганизованным - именование поляков с одной стороны офицерами, т.е. основными членами организованной регу-
лярной структуры - армии, с другой стороны, называние их же бандой.
Встретилось употребление лексемы военщина, известной адресату по столкновениям с японцами на Хасане и у Халхин-Гола: «Польская военщина решила воспрепятствовать нашему продвижению и отстоять город» («Правда» 19.10.1939). Малое распространение этой лексемы во время похода 1939 г. можно объяснить тем, что изначально позиция польских военных представлялась адресату менее активной, чем в случае с Японией из-за меньшей боеспособности польских войск и меньшей угрозы, которую эта военщина несла Советскому Союзу в представлении адресата. Однако и здесь она реализует идею агрессивности противника, оправдывающей нападение на него.
Еще один элемент образа врага, характеризующий его в классовом аспекте - отношение к крестьянам выражен в лексеме поработитель (в отношении крестьян): «Народы Западной Белоруссии и Западной Украины освободились от ярма польских панов, от ненавистных поработителей» («Правда» 2.10.1939).
Таким образом, мы видим, что в период похода в Западную Белоруссию и Западную Украину образ врага-поляка в советской массовой печати, в общем, разрабатывается в следующих направлениях: 1) образ врага создавался не только в социальном, но и в национальном аспекте при помощи лексем пан, магнат, шляхта и т. п., причем именно национальный аспект становится более значимым, чем в период советско-польской войны 19191921 гг. путем употребления лексем поляк, польский и т. п. без каких-либо определений и социальных характеристик, 2) в связи с этим исчезала четкая однозначная связь противника с белым движением внутри России, хорошо известным адресату текста, в том числе, и по опыту предыдущей советско-польской войны, 3) подчеркивалась преступная сущность действий врага, нарушающего не только законы установленные обществом, но и законы здравого смысла и логики при помощи лексем неразумный, незадачливый и т. п. с одной стороны, и лексем банда, бандит, грабитель с другой
Образ поляка в текстах периода операции «Багратион» и Висло-Одерской операции 1944 г. Вступив на территорию Польши в 1944 г., Советская Армия столкнулась не только с сопротивлением вооруженных сил стран Оси, но и с активным противодействием некоторой части польского населения. Это было вызвано несогласием некоторых поляков с новым социальным и государственным устройством, которое предполагалось установить в Польше после второй мировой войны по советскому образцу. Вдохновителем такого противодействия стало польское эмигрантское правительство, оказавшееся в Лондоне еще в начале войны по причине занятия территории Польши немецкими и советскими
войсками. Основной военной силой, боровшейся с Советской Армией с польской стороны стали различные военизированные организации - Армия Крайова, Корпус Безопасности и им подобные. В отношении этих поляков советской пропагандой и был создан новый образ врага-поляка.
Учитывая то, что в этот момент велась война с Германией -гораздо более мощным, чем поляки противником, неудивительно, что советская пропаганда обращала мало внимания на врагов-поляков. Определенную роль здесь сыграло и то, что боевые действия на польской территории велись под лозунгом освобождения братского польского народа, и концентрация внимания на эпизодах борьбы именно против поляков была, конечно же, нежелательна. Но вовсе не обратить внимания на эти эпизоды было невозможно, и центральная пресса вынуждена была освещать события, связанные и с таким противостоянием, создавая образ очередного врага.
В качестве источника материала для этой главы использовались публикации «Правды» за август-сентябрь 1944 г.
Следует отметить, что в рядах польских военизированных организаций против Советской Армии сражалось сравнительно небольшое число поляков. Естественно, что большая часть населения Польши была политически пассивной и не присоединилась ни к Армии Крайовой, ни к просоветской Первой дивизии имени Кос-тюшко под командованием Зыгмунта Берлинга. Но к Советской Армии, освобождавшей Польшу от немецкой оккупации, население Польши, очевидно, испытывало некоторые симпатии, а потому социальная база польского эмигрантского правительства была достаточно мала. Это не могло не отразиться на образе поляка-врага, и уже знакомая нам идея немногочисленности врага и обреченность его действий на провал реализовалась в текстах этого периода достаточно широко и с большим основанием, чем прежде.
При создании образа врага использовались средства уже знакомые нам как по образу поляка более ранних перодов, так и по образам других врагов. Но сейчас на первый план выходит характеристика врага как авантюриста, становясь ведущим и едва ли не единственным способом создания образа: «Ялчин (Ялчин - журналист турецкой газеты «Хабер», отстаивавший политические позиции польского эмигрантского правительства) в роли адвоката польских эмигрантских авантюристов» («Правда» 19.08.1944); «Пускаясь на авантюру в Варшаве (Речь идет о восстании в Варшаве в августе 1944 г., начатом под руководством Тадеуша Бур-Коморовского и при поддержке польского эмигрантского правительства), польское эмигрантское правительство преследовало лишь политические цели» («Правда» 3.09.1944); «Полковник Тарнава (Тарнава -командир польского Корпуса Безопасности - военизированной антисоветской организации), касаясь причин, вызвавших разрыв с группой авантюристов из АК (Армии Крайовой), сообщил...» («Правда» 3.09.1944).
Польское эмигрантское правительство и поддерживающие его поляки называются также кликой, а его политика антинародной: «Корпус безопасности <...> до событий в Варшаве находился в составе так называемой Армии Крайовой, состоящей из сторонников польской эмигрантской клики» («Правда» 3.09.1944); «Новое доказательство провала антинародной политики польской эмигрантской клики» («Правда» 3.09.1944). Подобные характеристики реализуют уже знакомую нам идею отделения врагов от собственного народа и его малочисленность, а значит - несостоятельности его деятельности и обреченность ее на провал. При этом, широкое использование определения реакционный по отношению к эмигрантскому правительству характеризует его действия не только как антинародные, но и как стоящие на пути прогресса и естественного развития событий.
Снова эксплуатируется, причем очень активно идея безумия врага, несостоятельности его в интеллектуальном плане, при этом, идея безумия в текстах объединяется с идеей провокационной деятельности врага, вплоть до того, что авторами текстов создается устойчивое сочетание безумцы и провокаторы такое объединение призвано усилить пропагандистский эффект уже широко использовавшихся по отдельности лексем безумец и провокатор, синтезировав идеи интеллектуальной несостоятельности врага и его злонамеренной подстрекательской деятельности. Таким объединением более явно подчеркивается безуспешность этого подстрекательства и отсутствие реакции на него со стороны создателей и адресатов текстов, в которых враг характеризуется подобным образом: «Только авантюристы, притом до крайности неумные, могут думать, что можно добиться успеха путем восстания плохо вооруженных людей» («Правда» 19.08.1944); «Это и есть то, что “почти больше, чем безумие". Это - подлая провокация». («Правда» 3.09.1944). Именование участников Варшавского восстания жертвами провокации в одном из приведенных выше текстов снова реализует мысль о различии интересов польского народа и эмигрантского правительства.
Деятельность врага может характеризоваться и как подлая, как мы видели в приведенном выше тексте от 3 сентября или в тексте: «Подлыми маневрами стремились агенты Армии Крайовой сорвать съезд крестьянской молодежи» («Правда» 3.09.1944). Такое обозначение также указывает на слабость врага, неспособного действовать прямо, не прибегая к подлостям или провокациям.
Интересно употребление определения фашистский по отношению к врагу-поляку, крайне редко встречающееся в текстах: «Это прежде всего авторы затеи, принадлежащие к фашистской группе Соснковского» («Правда» 3.09.1944). В самом использовании этого определения мы видим стремление использовать образ, связан-
ный в сознании адресата со всем самым опасным и страшным, а малую его частотность можно объяснить тем, что адресат, даже будучи включенным в сверхтекст советской пропаганды, понимает несостоятельность подобных характеристик по отношению к полякам.
Итак, в период боевых действий на территории Польши 1944 г. мы можем видеть новый поворот образа врага-поляка в советской массовой печати, характеризующийся следующими элементами: 1) практически исчезают как классовая, так и национальная составляющие образа врага, известные нам по периодам советско-польской войны 1919-1921 гг. и похода в Западную Белоруссию и Западную Украину 1939 г., что объясняется пафосом освобождения всей Польши независимо от социально-экономической или национальной принадлежности представителей польского народа. То есть весь польский народ освобождается Советской Армией от внешнего врага, а не какая-то его часть от собственных панов и шляхты, или представители другой национальности от польского гнета. Польский народ представляется в целом монолитным, которому противостоит небольшая группа людей, обозначаемых лексемой клика, которая ведет антинародную политику; 2) деятельность этой группы представляется авантюрной и провокационной, то есть, обреченной на неудачу и преследующей цели не собственно освобождения Польши, а склонения Советского Союза и польского народа к нежелательным для них действиям; 3) при этом ненавязчиво подчеркивается связь этой группы с общим врагом при помощи характеристик типа фашистский; 4) широко эксплуатируется известная ранее идея интеллектуальной несостоятельности врага, что опять же говорит об обреченности его действий на неудачу.
Таким образом, мы видим явную эволюцию образа поляка в течение периода 1919-1944 гг. При сохранении некоторых черт этого образа - таких как малочисленность врага и его противопоставленность собственному народу - мы видим и некоторые коренные изменения в образе. Так, идея интеллектуальной неполноценности врага появляется только с 1939 г. это можно объяснить тем, во-первых, что советская пропаганда в 1930-х гг. явно становится менее терпимой к противнику, более эмоциональной и может позволить себе обратить внимание на безумие врага, т.е. фактически допуская прямые оскорбления противника, во-вторых, именно в 1919-1921 гг. поляки представляли наибольшую опасность для советского государства, и подчеркивание его глупости могло послужить не мобилизации, а наоборот расслаблению адресата текста, так как враг предстал бы перед ним гораздо менее слабым, чем он являлся на самом деле, хотя нельзя не признать, что характеристика врага как слабого, неспособного оказать сопротивление, по-
беда над которым представляется делом ближайшего будущего является одним из основных направлений работы пропагандистского аппарата во все времена. Но наиболее значимым в эволюции образа поляка кажется все же именно изменение взгляда на него от классовых позиций к национальным, и далее утрата этим образом и классовых, и национальных черт.
© Костылев Ю.С., 2006
