CC BY
96
УДК 821(410).09"19/20"
Велигорский Георгий Александрович
Научно-издательский центр Ладомир, г. Москва
screamer90@mail.ru
ОБРАЗ ПАНА В ТВОРЧЕСТВЕ Р.Л. СТИВЕНСОНА И КЕННЕТА ГРЭМА
В статье рассмотрен образ Пана в трех ипостасях: в эссе Р.Л. Стивенсона «Свирель Пана» и в двух произведениях Кеннета Грэма - в повести «Ветер в ивах» и в эссе «Сельский Пан». На рубеже Х1Х-ХХ вв. Пан обрел новую популярность в литературе: к нему обращались представители разных направлений - от декадентов и символистов до постромантиков, включая детских писателей. Тема противостояния индустриального общества и живой природы, мира «волшебной естественности», вытесняемой из человеческого мира коммерцией, вставала в викторианское время особенно остро. Не случайно эта тема прослеживается в двух эссе, созданных Стивенсоном и Грэмом. Образ Пана, древнего бога лесного и животного мира, получает дальнейшее развитие в повести Грэма «Ветер в ивах». Создавая сказочного Пана, Грэм оглядывается на традиции романтической школы и волшебной сказки - и вместе с тем принимает и впитывает веяния эскапизма, литературы «бегства от реальности», творящей иллюзорные миры, сторонящиеся зла и жестокости. Такое сочетание традиций позволяет автору, в контексте выбранного им жанра, создать образ, непохожий на других Панов английской литературы.
Ключевые слова: английская литература, Р.Л. Стивенсон, К. Грэм, образ Пана, звуковые образы, романтизация изображения, культ природы, сказочные мотивы.
К образу мифологического божества Пана на протяжении веков обращались многие авторы, представители самых различных школ и течений. Одни оплакивали смерть «великого бога Пана» (как это делал, например, Байрон в первой песни «Аристомена»), другие восхваляли его в гимнах (как Шелли и Китс). Ев-севий Кесарийский выстраивал четкую дихотомию «Пан - Христос» и развивал теорию, согласно которой козлоногий бог (как и прочие демоны) погиб именно в связи с пришествием на землю Спасителя [см.: 6, т. 5, гл. XVII]. Рабле, напротив, отождествлял Иисуса и Пана, говоря, что последний -«наше Всё: всё, что мы собой представляем, чем мы живем, всё, что имеем, всё, на что надеемся, -это он» [4, с. 462]1. Упоминает о Пане и Милтон, называя его в «Потерянном рае» «измышленным божеством»[3, с. 126].
Заинтересовал образ козлоногого бога и двух английских писателей - Р.Л. Стивенсона (18501894) и Кеннета Грэма (1859-1932), о которых здесь пойдет речь. Оба они родились в Эдинбурге в царствование королевы Виктории, оба любили и знали родной шотландский фольклор, оба создали произведения, вошедшие в золотой фонд детской мировой литературы. В творчестве Стивенсона и Грэма тяга к приключенчеству и описание живописной природы соседствуют с тем самым неоромантическим идеализмом и противлением злу, который Д.С. Мережковский угадал в драматургии Метерлинка, Гауптмана, Ибсена: «Недаром же многие критики обозначили это новое движение именем неоромантизма. В самом деле, то, что мы переживаем теперь, в конце века, многими чертами напоминает однородное движение в начале века, ровно 90 лет тому назад, наивный юношеский романтизм наших отцов и дедов, с тою разницею, что в те времена трагическим грандиозным фоном для таких же исканий, смятения, болезненно-страстных порывов к будущему, необъятных надежд
и мировой скорби служил не анархизм, а наполеоновские войны, не взрывы динамитных бомб, а грохот пушек» [2, с. 536].
В связи с возрождением интереса к образу Пана в литературе постромантизма и неоромантизма любопытно замечание Роберта Дингли, утверждающего, что причиной обращения к образу Пана оказался тот «вакуум, который породил Дарвин, отведя от мироздания Божью длань» [5, с. 47-59].
Стивенсон и Грэм обратились к образу древнего бога Пана, воспев его в прозе. Р.Л. Стивенсон написал эссе «Свирель Пана» («Pan's Pipes», 1878), а Кеннет Грэм - эссе «Сельский Пан» («The Rural Pan», 1893) и повесть «Ветер в ивах» («The Wind in the Willows», 1908). Во всех этих произведениях Пан - полусказочное существо, наделенное неповторимыми особенностями. Скажем об этом подробнее.
В 1878 году увидело свет эссе Стивенсона «Свирель Пана», входившее в состав сборника «"Для юношей и девушек" и прочие заметки» («Virginibus Puerisque and Other Papers»). В этом эссе автор изображает общество «прокопченных душ» - спокойных и самоуверенных людей, шествующих по жизни, «лихо заломив котелки набекрень» [12, с. 285]. Это общество без Бога, уверенное, что благодаря прогрессу правит миром и самой природой. Однако природу, олицетворением которой выступает Пан, подчинить совсем нелегко. Она может наказывать, очаровывать, пугать и губить самоуверенное человечество. Пан Стивенсона «то жутко топает копытом, обращая в бегство целые армии, то летним днем на лесной опушке весело наигрывает на свирели, околдовывая души и сердца пастухов» [12, с. 281]. Люди забыли о нем - пишет Стивенсон - и считают его мертвым, но он жив: Пан - в громовых раскатах и проливном дожде, в смертоносной молнии и разрушительном урагане, - и в любой роще можно услышать звуки его флейты [см.: 12, с. 281]. Пан Стивенсона, таким
© Велигорский Г.А., 2016
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова № 3, 2016
79
образом, - вовсе не простой покровитель пастухов и стад, но «бог всего, что есть на свете».
В последние десятилетия XIX в. Кеннет Грэм тоже обращается к образу Пана и пишет эссе «Сельский Пан. Апрельское эссе» («Rural Pan. An April Essay», которое позже вошло в состав его первого сборника - «Языческие заметки» - «Pagan Papers», 1893). Его Пан, как и стивенсоновский, не может найти себе места в Лондоне XIX века. Он бежит из столицы и прячется в тени запруды. Там, вдали от жаркого суетливого мира, облюбованного «торговцем Меркурием» и «щеголем Аполлоном», Пан чувствует себя спокойно и играет на флейте для своих друзей и «молочных братьев» - речной крысы и малой поганки. Однако этот «сельский Пан» едва ли олицетворяет всю природу. Он - ее неотъемлемая часть, но никак не владыка и не могучее божество. Пан Грэма - скорее добродушный бездельник, убегающий из кипучего котла английской столицы на лоно природы. Истинным же повелителем, своевольным и жестоким властелином этого мира является человек-коммерсант. Ему принадлежат поезда и скоростные автомобили, он «покрывает холмы штукатуркой и душит ручьи, заключая их в камень» [7, с. 38]. Ему по силам изгнать Пана из своего мира. Это остается лишь вопросом времени.
Имеется у Грэма и другой Пан: могущественный помощник и защитник всех жителей леса и реки. В 1908 году издательство Methuen опубликовало книгу, на синей обложке которой был вытиснен золотой Пан, играющий на свирели. Это была сказочная повесть Кеннета Грэма «Ветер в ивах». В седьмой главе книги, «Свирель у порога зари»2 («The Piper atthe Gates of Dawn»), действительно появляется Пан. Главные герои, Крот и дядюшка Рэт (Водяная Крыса) отправляются ночью на поиски пропавшего выдренка Портли. Внезапно Рэт слышит мелодию и, словно очарованный, направляет лодку к островку посреди реки. Там-то друзья и встречают Пана, Друга и Защитника, доброго владыку речного берега - и склоняются перед ним в благоговейной молитве. Между тем занимается рассвет, Пан исчезает, а на месте, где он сидел, Крот и дядюшка Рэт обнаруживают мирно спящего Портли.
Известно, что Грэм добавил эту главу, когда книга была почти завершена [см.: 10, с. XV]. Неспешная, элегичная, она разительно выделяется на фоне быстрой череды происшествий и пикарескных «курбетов» другого персонажа книги - мистера То-уда. (Не удивительно, что подготовители адаптированных детских изданий книги нередко эту главу сокращают.) Изначально глава называлась «Ветер в камышах» («The Wind in the Reeds») - и так же Грэм хотел озаглавить книгу. Исследователь Дэвид Рад указывает на центральность этой главы в рамках повести и называет Пана «главным связующим
элементом произведения» [11, с. 9]. Ветер в ивах, ветер в камышах - это еще одна ипостась волшебного Пана. Именно этот чарующий ветер пробудил у Крота «божественное необоримое желание»3 («divine discontent and longing») [8, с. 5] бросить весеннюю уборку и поспешить из норы наружу. Тогда ветерок поощрительно, «ласково обдул его разгоряченный лоб» [1, с. 11-12]. Так Крот, сам того не осознавая, впервые встречается с Паном, чтобы впоследствии научиться, «приникая ухом к тростниковым стеблям, <...> подслушивать, что <...> всё время нашептывает и нашептывает [ему] ветер» [1, с. 32]. Много позже Крот станет одним из двух «избранных», перед чьими очами явится «тот, кто играет на Свирели» [1, с. 159], - еще один облик Пана.
Несмотря на символичность и условность образа Пана, и Стивенсон, и Грэм предлагают читателю портреты, в которых этот «персонаж» почти что материализуется. Стивенсон обращает внимание на его «ликующий разъяренный взгляд» («gleeful and angry look»), «козлиные ноги» («goat-footed»). Его Пан топает копытом, в пальцах он держит флейту, наигрывая на ней губами.
Грэм в повести «Ветер в ивах» пишет еще более детальный портрет: кажется, что Пан действительно существует и до него можно дотронуться рукой: «<.. .>[Крот] ясно увидел кудри и крючковатый нос между добрыми глазами, которые смотрели на них ласково, а рот, спрятавшийся в бороде, приоткрылся в полуулыбке, увидел руку возле широкой груди и другую руку, которая держала свирель, только что отведенную от губ, видел крепкие ноги, прочно опирающиеся на дерн <...>» [1, с. 159]. Однако материализовавшийся при свете луны персонаж исчезает с восходом солнца. Грэм называет Пана «видением». Доказательством существования Пана служит только отпечаток копыта на свежей земле: «Какой-то... большой... зверь был тут» - говорит Рэт («some—great—animal has been here») [1, с. 161]. Реальные факты и призрачные видения сливаются вместе, мерцают друг через друга. На пересечении реального и призрачного выписан грэмовский образ Пана - особенность, присущая романтическим и неоромантическим образам.
Другая черта образа Пана, вдохновленная романтизмом, - его звуковая составляющая. У Грэма Пан взывает к своим подопечным зверям голосом поющего ветра. Стивенсоновский мир также наполнен музыкой. Ее слышат молодые ягнята -и скачут под нее, словно под звуки барабана. Подлаживается под эту мелодию и юная лондонская торговка, прыгающая в неуклюжем танце. Кажется, что мелодия Пана управляет миром - и гармонизирует его. Этот «грубый нелепый напев, пронизывающий всю ткань мироздания» («uncouth, outlandish strain through out the web of the world») [12, с. 279], руководит действиями и порывами всего, что ды-
во
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «¿j- № 3, 2016
шит и движется: «О чем поют птицы среди ветвей, когда приходит пора токования? Что кроется в шуме дождя, широкою пеленой накрывающего дальний лиственный лес? Под какую мелодию насвистывает рыбак, когда тянет поутру свою сеть -и рыба, искристая, яркая, грудой ссыпается на дно его лодки? Всё это - музыка флейты Пана; это он, возрадовавшись душой, подул - и полетели ожившие звуки, направляемые его улыбчивыми губами и бойкими пальцами»[12, с. 281-282].
Мелодия грэмовского Пана не менее повелительна. Ср., например, эпитеты, которое использует автор: настойчивый, властный, дурманящий (букв. imperious, dominant, intoxicating). Звери беспрекословно повинуются этой мелодии, впадают в транс под ее влиянием. Красноречив выбор слов, предложенный в этой связи Грэмом: плененный, околдованный, обвороженный, зачарованный (букв. entranced, spellbound, charmed,enchanted). Неудивительно, что слова, которые дядюшка Рэт различает в шелесте камышей, на которых играет ветер, звучат как заклинание, эффект от которого усиливается рефреном «forget» («забудь»).
И Стивенсон, и Грэм называют мелодию Пана «танцевальной» (ср.: «dance-music» [8, с. 79]; «universal dance» [12, с. 283]). Проникнувшись этой мелодией, трудно не пуститься в пляс. Однако при этом находятся люди, «профессоры в очках» и «банкиры», которые созерцают жизнь, словно хмурые зрители, и не желают участвовать в общем веселье [12, с. 283], - и тогда разгневанный Пан насылает на них знаменитый «панический ужас», тот самый, что, согласно легендам, обратил вспять войска в битве при Марафоне.
Владения, где царит Пан, - мир природы, лесистые берега рек, рощи - у Стивенсона и Грэма описаны не вполне одинаково: между картинами, созданными двумя авторами, имеется ряд различий. Стивенсон характеризует сельские и лесные угодья Пана как «залитые солнцем, исполненные вожделения и безжалостности» (букв.«К is a rustic world: sunshiny, lewd and cruel» [12, с. 281]). Грэм рисует владения Пана иначе. Это мир тенистый, хранящий торжественную тишину, успокаивающий и спасительный для животного мира.
Рассмотрим три основные характеристики Пана, относительно которых Стивенсон и Грэм не вполне едины во мнении.
1. Солнечный (Sunshiny).
У Стивенсона Солнце и Пан - это «лица» негодующей природы. Наивный человек верит в свое торжество над «огромным раскаленным светилом», в сравнении с мощью которого «пожар, уничтоживший Рим, кажется лишь крохотной вспышкой» [12, с. 280]. Он приспособил его к своим нуждам, он смеет пить чай под его лучами - и это притом что солнце - совсем как Пан - может убить человека в любую секунду. Мир стивенсоновского солнца -
это вселенная «чертовых фейерверков, шумных, ревущих, враждебных всему живому» [12, с. 280].
У Грэма Солнце Речного берега вовсе не кажется злым и жестоким - напротив, оно источает тепло и несет свет. Недаром тонущий в Реке Крот воспринимает его лучи как символ ускользающей от него жизни: «каким добрым и родным казалось солнышко, когда он, отфыркиваясь и откашливаясь, выныривал на поверхность. И как черно было его отчаяние, когда он чувствовал, что погружается вновь» [1, с. 29]. Не будучи враждебны обитателям речного берега, Солнце и Пан, однако, плохо уживаются между собой4. Мир Пана тенист (ср.: неоднократно повторяющиеся слова «shady», «shadow», «shade»). Ветер противостоит жару солнца, обдувая разгоряченный лоб Крота или же принося «благословенную прохладу» на закате знойного дня [1, с. 152]. При этом Грэм косвенно отмечает превосходство мира Пана над миром солнца - например, когда описывает, как выглядят цветы на рассвете: «Солнце уже совсем взошло <...>, и цветы улыбались и кивали с обоих берегов, хотя они были не такими яркими, как, помнилось, они где-то недавно видели, сами не зная где» [1, с. 161].
2. Сластолюбивый (Lewd).
В стивенсоновском эссе миром управляет энергия страсти. Краски ярки, запахи пряны, цветы пло-доносны, воздух напоен ароматами. Животные всё время возбуждены: лошади бьют копытом, ягнята скачут, недвусмысленно упомянута «пора токования». Повествование - если можно так сказать - то шумит и грохочет, то на секунду затихает и плавно скользит, чтобы взорваться грохотом с новой силой. Картины меняются со скоростью кадров в видеоклипе: «Грубое ликование чабана, чей хохот сотрясает долину, вышибая из скал звучное эхо; ноги, ритмично ступающие по освещенным городским улицам или мягко скользящие по паркету бального зала; огромные стада лошадей, что беспокойно взрывают копытами землю обширных пастбищ; песнь торопливых рек, синева ясного неба, улыбки, сердечные рукопожатия, голос всякого существа, его выразительный взгляд, дыхание, несущее новые чувства, - вот она, радостная мелодия, под которую вся планета стройно и слаженно печатает шаг» [12, с. 282]. Мир стивенсоновского Пана вечно бежит, исступленно стремится куда-то, увлекаемый извечной страстью, которой никто не в силах противиться. Недаром Стивенсон пишет, что «нет ни единого человека, чье сердце не трепетало бы при звуках Пановой флейты» [12, с. 283].
Мир грэмовского Пана столь же ярок и красочен, но при этом божественно тих; даже птицы не поют в предутренний час, когда «природа, окрашенная невероятным розовым цветом, примолкла, затаив дыхание» [1, с. 159]. Повествование у Грэма развертывается неспешно и плавно; описание «внезапного» восхода солнца занимает у него це-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «¿j- № 3, 2016
81
лых 5 строк [см.: 8, с. 77; ср.: 1, с. 160]. На фоне уже упомянутых похождений Тоуда или, скажем, злоключений Крота в Дремучем Лесу глава «Свирель у порога зари» предстает удивительно спокойной и мирной. В ней нет вечного стремления нестись куда-то за горизонт, нет бурной энергии -но есть тишина.
3. Жестокий(Сгие/).
У Стивенона этот аспект четко отражен всего в одной фразе: «Отстранять руку от розы, опасаясь шипов, отстраняться от жизни, опасаясь смерти - вот что значит бояться Пана» [12, с. 285]. Пан Стивенсона не просто пугающ. Он воплощает собой сильнейший из человеческих страхов - страх перед смертью. Пан не только способен убить - он действительно убивает, или вернее сказать - собирает жатву («toll»). Его «ликующий разъяренный взгляд» - это взгляд языческого божества, торжествующего над безвольной покорностью подданных. Он - сама природа, хищная и кровожадная, «под ласковыми прикосновениями» которой «скрываются предательские когти». Убийственна в его мире даже любовь и ее плоды - ведь даже дитя слишком часто рождается на свет ценой материнской жизни [см.: 12, с. 284]. Повелительный и властный, Пан несет людям истину - если не через веселье, то через кару, не через радость - так через трепет [см.: 12, с. 286].
Мелодия грэмовского Пана также пугает (ср. определения «трепещущий» («trembling») [1, с. 156; 8, с. 75, 76]; «беспомощное создание» («helpless soul») [8, c. 76]; «испуганный» («cowed») [8, c. 76]; «дрожащий» («shaking») [8, c. 77]), однако правдивая мощь его призывов познается не благодаря страху - но вопреки ему: «[Крот] не мог не посмотреть [на Пана], даже если бы сама смерть мгновенно справедливо его поразила за то, что он взглянул смертными глазами на сокровенное, что должно оставаться в тайне» [1, с. 156].
Грэмовский Пан тоже повелителен - но он не таит в себе ничего зловещего. Если Пан Стивенсона - языческое божество с ликующим взглядом, то Пан Грэма - добрый и любящий Отец с ласковыми глазами, который заботится о своих заблудившихся - и заблудших - детях5, обезвреживая капканы и ловушки - буквальные и метафорические - чтобы зверьки не поранились (ср.: «Прихожу, чтоб не мучился ты | Я пружину капкана сломать» [1, с. 163]). Недаром Рэт ощущает себя так, словно кто-то «заключил его, маленького, трепещущего, в свои сильные и мощные объятья» («happy infant in a strong sustaining grasp») [1, с. 156; 8, с. 75], а малыш Портли предстает после исчезновения Пана «как дитя, которое уснуло счастливым на руках у няни, и вдруг пробудилось в одиночестве и в незнакомом месте, и бегает по комнатам, ничего не узнавая, и отчаяние всё больше и больше овладевает его сердечком» [1, с. 161].
Подведем некоторые итоги. Создавая своих персонажей, Стивенсон и Грэм используют ряд сходных приемов. Оба автора противопоставляют мир города и коммерции миру природы (относя Пана к последнему). Оба культивируют «естественное» и отвергают искусственное. Мистическое у них пронизывает действительное, фантазия и мечта переплетаются с реальным миром, и в обыденную жизнь проникают сказочные и фольклорные мотивы. Оба писателя обильно используют звуковые образы (пусть и обладающие разной окраской).
Конечно, грэмовский Пан выписан мягче, чем Пан Стивенсона. Рассказчик скрадывает недружественные «цивилизованному» человеку черты Пана, приближает читателя к Пану благодаря особому приему: посредничеству сказочных персонажей - животных, которые повадками, мыслями, характерами и даже бытом напоминают людей.
Есть в грэмовском образе и не вполне характерные для козлоного бога черты. Пан Грэма не внушает панический ужас (ср.: «It was no panic terror» [8, с. 76]) - тот тяжелый невольный страх, который обычно связывают с именем его древнегреческого тезки. Пан Грэма не сластолюбец и не брызжет весельем. Крот и Крыс затрудняются описать эмоции, оставшиеся у них после встречи с Покровителем леса. Одному кажется, что эти переживания были все-таки на грани с легким испугом: «<...>мы испытали нечто удивительное и даже страшное», а другой чувствует скорее благой трепет: «Или что-то удивительное, и прекрасное, и красивое», - говорит он [1, с. 163].
Впрочем, подвести этого Пана под конкретную категорию тщатся не только обитатели Речного Берега, но и литературоведы. К примеру, Питер Грин выделил три основных типа портретов этого божества, встречающихся в английской литературе fin de siècle: 1) безудержно и бессмысленно жестокий Пан; 2) веселый и сластолюбивый волокита; 3) беззаветно любящий окружающих - Пан из «Ветра в ивах» [см.: 9, с. 161]. Как видим, Пан из «Ветра в ивах» занимает исключительное место в литературе своего времени. Он стоит особняком и пока еще остается не до конца разгаданной загадкой, вдохновляющей новых исследователей на изучение феномена английского неоромантизма.
Примечания
1 Любопытно, что делая упор на слове «всё», Рабле обращается к этимологическим истокам имени Пана (ср. греч. лок; - «весь») и функции Пана как «божества всего, что есть в мире».
2 Если не оговорено иначе, заглавия и цитаты из «Ветра в ивах» приводятся в переводе И. Токмаковой.
3 Здесь перевод мой. - Г.В. В версии И. Токмаковой слово «божественный» не фигурирует.
4 Противостояние это, возможно, восходит к «Апрельскому Пану», где солнце, пусть «шо-
82
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова «jij- № 3, 2016
кированное и возмущенное» [7, с. 38], но всё же освещало паровой катер Меркурия и лужайку, где возлежал Аполлон - тот самый мир, от которого убегал Пан.
5 Хант отмечает, что одним из черновых названий книги было «Дети Пана» («Children of Pan») [см.: 10, с. XV].
Библиографический список
1. Грэм К. Ветер в ивах / пер. с англ. И. Токмаковой. - М.: Детская литература, 1998. - 287 с., ил.
2. Мережковский Д.С. Неоромантизм в драме (1894) // Д.С. Мережковский. Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы. - М.: Наука, 2007. (Сер. «Литературные памятники» РАН). -С. 535-562.
3. Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец. - М.: Художественная литература, 1976. - 573 с.
4. Рабле Фр. Гаргантюа и Пантагрюэль / пер. Н.М. Любимова, Ю.Б. Корнеева. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. - 728 с., ил.
5. Dingley R. Meaning Everything: the Image of Pan at the Turn of the Century. Twentieth Century Fantasists: Essays on Culture, Society and Belief
in Twentieth-Century Mythopoeic Literature // Twentieth-Century Fantasies / ed. Kath. Filmer. - L.: Macmillan, 1992. - P. 47-59.
6. Eusibiusof Caesarea. Praeparatio Evangelica. V. XVII.
7. Grahame K. The Rural Pan (An April Essay) // Grahame K. Pagan Papers. - L.: E. Mathews and J. Lane, 1894. - P. 34-38.
8. Grahame K. Wind in the Willows / ed. P. Hunt. -Oxford: Oxford University Press, 2010. - XLII + 176 p.
9. Green P. Kenneth Grahame, 1859-1932: A Study of his Life, Work and Times. - L.: J. Murray, 1959. - 400 p.
10. Hunt P. Introduction // Grahame K. The Wind in the Willows / edited with an Instruction and Notes by Peter Hunt. - N.Y.: Oxford University Press, 2010. - P.VII-XXXII, 146-170.
11. Rudd D. «Deus ex Natura or Non-Stick Pan?» Competing Discourses in Kenneth Grahame's The Wind in the Willows // Kenneth Grahame's The Wind in the Willows: Children's Classics at 100 / ed. J. Horne and D.R. White. - Oxford: Scarecrow Press, 2010. -P. 3-21.
12. Stevenson R.L. Pan's Pipes // Stevenson R.L. Virginibus Puerisque and Other Papers. - L.: C. Kegan Paul & Co., 1881. - P. 279-287.
Вестник КГУ им. H.A. Некрасова «¿j- № 3, 2016
83
