CC BY
34
УДК 1 (091 ).930:01.930.1:947
И.В. Аладышкин
ОБРАЗ «ЕДИНСТВЕННОГО...» В СОВЕТСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Советский период в развитии отечественной историографии принято считать едва ли не потерянным для изучения таких маргинальных и прямо противоположных утвердившейся в стране идеологии философов, как М. Штир-нер. Нередко можно встретить схожее мнение и об иных мыслителях, если не совпадающих, то близких автору «Единственного и его собственности» по ряду философских положений, в частности Ф. Ницше [1, с. 31]. Утверждение сомнительное. Сомнительное не только ввиду явного преувеличения и существовавших периодов плодотворного изучения именно философии М. Штирнера, каковым стало, например, послеоктябрьское десятилетие. Оно неуместно даже по отношению к официозно настроенным исследователям воззрений Штирнера, наиболее контрастно выражавших, что тоже немаловажно, основные направления сизифовых усилий советской критики по разоблачению и дискредитации идеологических основ буржуазного мира. При всей односторонности, политизированности критических подходов советских исследователей к анализу западного индивидуализма они дали великолепный образец пусть упрощенного, но наиболее завершенного варианта «расшифровки» индивидуалистического мировоззрения с позиций исторического и диалектического материализма, имевший, несмотря на издержки партийно-классового подхода, свои рациональные зерна.
Для анализа же критики философии М. Штирнера в советском обществе важен как раз тот комплекс исследований, что оказались идеологически «верными», выдержанными в духе официального курса развития социально-гуманитарных наук в Стране Советов. Необходимо лишь отбросить часть исследований 20-х годов да буквально единицы работ, относящихся к концу 80-х, которые выпадают из выработанного в советские годы определенного стереотипа, стандарта восприятия теоретического наследия философа. Но правомерно ли говорить о некоем «стандарте»? Представляется, что да. Несмотря на отсут-
ствие в советской историографии начиная со второй половины 20-х годов работ, посвященных исключительно воззрениям М. Штирнера, изучение его теоретического наследия продолжалось в контексте философских, культурологических и социально-психологических исследований [2— 5], а также изучения истории философии, в частности младогегельянства [6], истории нигилизма [7, 8] и, в первую очередь, анархизма в России и за рубежом [12—18]. Однако при многовариантности тем, предопределявших обращение к «Единственному...», разночтения в среде отечественных исследователей советских лет если и встречались, то лишь по частным вопросам философии М. Штирнера. Схожесть в трактовке и критике «Единственного...» определялась уже единой методологией и в первую очередь лишь одним возможным углом зрения и восприятия теоретического наследия философа, который задавался изначально едиными принципами идеологической борьбы с западным буржуазным индивидуализмом. Уже в 20-е годы закрепился [12, 13], а далее лишь развивался некий образчик трактовки философии М. Штирнера, некий образ «Единственного...», олицетворявший эгоцентристскую систему немецкого мыслителя. Изучение данного образа, кроме прочего, позволит, наряду с анализом восприятия философии М. Штирнера, выявить специфику отношения к самой проблематике эгоцентризма и крайних форм индивидуализма в советском обществе. Ведь разработанные принципы критики буржуазного индивидуализма не локализовались в академических кругах, но стали важной составной частью пропаганды в рамках идеологического противостояния.
Одним из вариантов воссоздания образа «Единственного...» может стать выявление самих принципов, легших в основание советского стандарта понимания этого образа, вскрытие внутренней логики его построения. Соответственно интерес представляют отнюдь не частные расхождения советских исследователей (поэтому оказалось возможным отказаться от историо-
графического перечня работ), а то общее, тот костяк, что был заложен в их трактовке эгоцентристской системы немецкого мыслителя.
Фундаментом обобщенного образа «Единственного...» стало доказательство внутренней взаимосвязи философии М. Штирнера с социально-экономическими противоречиями развития капиталистического общества и эволюции буржуазной идеологии. Нет веских оснований оспаривать подобную «наследственность» философии М. Штирнера, как, впрочем, и научного коммунизма, с высот которого оценивали «Единственного» советские исследователи. Стоит даже подчеркнуть вслед за ними, что «Единственный» увидел свет в домонополистический период развития капитализма, период расцвета частной инициативы, когда от формирования буржуазной идеологии совершался переход к ее утверждению в условиях стартовавшего промышленного переворота в Пруссии. В период, когда частнособственнические, или, по Марксу, «чисто атомистические», отношения создают все необходимые условия для дальнейшего развития индивидуалистических концепций. И «Единственный...» стал и остается до настоящего времени предельным выражением буржуазно-индивидуалистических настроений, не идеологических по преимуществу декларативных постулатов (получивших отображение в либерализме), а настроений, соответствующих реальным устремлениям и целям самореализации индивида в капиталистических отношениях. Тех настроений, что выступают в своем чистом, незавуалированном и смягченном идеологическими наслоениями виде. Для советских исследователей они неминуемо ассоциировались со взглядами изолированного одиночки, который руководствуется иллюзорным представлением об обособленности от всякого социального целого. «Единственный...» же с его требованиями «абсолютной независимости индивида от внешнего мира» [3, с. 20] представлялся в качестве крайней формы подобных настроений и, соответственно, крайней формы буржуазного индивидуализма как такового.
Что же (согласно советским исследователям) лежало в основе западноевропейского индивидуализма? Ведомые закономерным, но искаженным идеологическими установками стремлением вывести некие общие, универсальные буржуазные ценности, которые выступали внутренними мотивами и целями поведения буржуазной личнос-
ти и представлялись не официально закрепленной, а практически осуществляемой моралью капиталистического общества, советские исследователи, как правило, неминуемо оказывались в плену упрощенных схем и толкований. У них основной целью жизни и поведения человека с буржуазной моралью становится личный, точнее, частный успех, понимаемый очень узко — как обладание богатством, капиталом, частной собственностью, дающими человеку в условиях капиталистического общества и материальные блага, и власть над людьми, и престиж, и возможности для индивидуального развития. Здесь штирнеровская концепция приходилась кстати как никогда, ведь уже в заголовке основной работы вынесена основная определяющая категория «Единственного...» — собственность. Действительно, «Единственный...»у М. Штирнера, что подчеркивалось многими исследователями, немыслим без индивидуальной, именно частной, в прямом понимании этого слова, собственности. Весь окружающий мир «Единственный...» воспринимает как собственник. Однако оригинальная трактовка Штирнером собственности советских исследователей интересовала мало. Применение же к «Единственному» марксистского варианта понимания собственности приводило к кардинальному искажению и упрощению всей философии Штирнера. В результате «Единственный» низводился до уровня чуть ли не расхожего типа потребительски ориентированной личности, только с гипертрофированными потребностями. Ведь, как отмечал Ф. Энгельс, «движущей силой» этой цивилизации была страсть к личному обогащению. «...Богатство, еще раз богатство и трижды богатство не общества, а вот этого отдельного жалкого индивида было ее единственной, определяющей целью [10, с. 38]. Не этого ли «жалкого индивида» и его столь же «жалкие» интересы отстаивал М. Штирнер? Да и не является ли сам «Единственный...» как раз теоретическим воплощением этого столь «жалкого индивида», еще более жалкого на фоне масштабов своих претензий.
Если пойти далее по пути, проложенному советскими исследователями, то окажется, что при капитализме идеал личного обогащения навязывается людям в качестве главнейшего, официально санкционированного и всеобщего идеала, поэтому он естественно проникает в сознание многих людей и не только капиталистов-буржуа, но и представителей тех слоев, которые сами не
являются владельцами капитала и эксплуататорами. Возможно, тезис верный, но только в свете программной для любого советского исследователя и крайне пристрастной критики философии Штирнера в работе К. Маркса «Святой Макс» [9]. Следуя «Святому Максу» последний мог рассматриваться только в качестве одного из представителей данных слоев с искаженным частнособственническими идеалами сознанием. При этом стандартная буржуазная ориентация на успех, на достижение частнособственнических интересов чаще всего у советских исследователей обозначает лишь меркантильное, потребительское, «вульгарно-материалистическое» отношение к жизни, характерное и для всякого развитого индустриального общества. Как следствие, по логике вещей признавалась преемственность философии Штирнера и современного буржуазного западного индивидуализма уже XX века. Конечно, советские исследователи пытались провести различия между философствованием М. Штирнера и реальными практическими интересами буржуазного сознания. Однако подобные оговорки положения не спасали.
В трактовке принципов социального взаимодействия индивидов в философии М. Штирнера действовала столь же плоская схема. Из закономерной предпосылки о единстве основы социальной ориентации и системы мотивации жизнедеятельности человека в штирнеровской концепции и буржуазном индивидуализме в целом делались очередные далеко идущие и поражающие подчас своей прямолинейностью выводы. Действительно, Штирнер открыто выдвигал на первый план не общественное благо, не благо коллектива, не благо индивидуума как члена общества и коллектива, а успех отдельного человека, успех как осуществление его частного интереса, обособленного, возможно даже противопоставленного частным интересам других людей и интересам общества в целом. Подобный подход удачно укладывался в рамки общего представления о буржуазном индивидуализме. При желании с некоторыми оговорками можно согласиться и с тем, что Штирнер, будучи буржуазным индивидуалистом, необходимо связывает идею личного успеха, блага, интереса с принципами индивидуального предпринимательства, частной инициативы и конкуренции. И хотя Штирнер не оперировал категориями экономической науки, их не трудно представить в качестве универсальных принципов социального
взаимодействия. Тем более, что для советских исследователей эти принципы становятся центральными понятиями буржуазной идеологии, нормами морали, правилами поведения, существенными особенностями человеческого характера, привычками и формой воспитания чувств людей. В конечном итоге основные принципы практической буржуазной морали распространялись и на психологию буржуазной личности. Поэтому взгляды Штирнера подчас рассматривались в качестве концепции индивида-приобретателя, заботящегося прежде всего о себе, преследующего свои частные цели наиболее эффективным для него способом. А отказ «Единственного...» считаться с любыми внешними по отношению к конкретной личности ограничениями способов и средств достижения частных целей приводил к обвинениям в волюнтаризме и хищничестве. Соответственно, принципы социальных взаимоотношений, отстаиваемых М. Штирнером, описывались словами К. Маркса и Ф. Энгельса о буржуазной морали, когда «каждый смотрит на другого только как на объект для использования... и при этом получается, что более сильный попирает более слабого...» [19, с. 130]; или же еще более резким определением, приведенным В.И. Лениным: «либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя... либо ты рабовладелец, либо ты раб...» [19, с. 131]. И другие варианты, как правило, не принимались, видимо, ввиду их недостаточной контрастности. Для советских исследователей уже сам принцип конкуренции был выражением борьбы, в которой человек приручается рассматривать всех людей как действительных или потенциальных соперников и врагов. Подобный довод удачно иллюстрировался штирнеровским отстаиванием идеи «войны всех против всех», выступавшей предельным выражением принципов, или скорее беспринципности, конкурентной борьбы.
Здесь уместно вспомнить и о так называемой идее личной ответственности индивида, столь своеобразно разрешенной в «Единственном...». Она гласит: успех человека в конкурентной борьбе зависит лишь от его личных, индивидуальных качеств, от свойств его характера, от интенсивности его воли к победе , от его энергии. Соответственно, на конкретного участника конкурентной борьбы возлагается и ответственность за неудачи на выбранном пути. Идея личной ответственности индивида была важным элементом буржуазной идеологии, особенно в ее традиционном
варианте , характерном для времени утверждения капитализма. В советской исследовательской литературе она вполне справедливо трактовалась в качестве фактора, способствующего переносу индивидом социально-объективных явлений в сугубо личный, субъективный, индивидуально-психологический план. Раз так, то идея личной ответственности только усиливала состояние изолированности, обреченности индивида, усугубляла настроения и чувства социальной изоляции, разрушительных для личности, но неминуемо порождаемых условиями конкурентной борьбы и частнособственнических отношений. И, как следствие, — духовного, нравственного и эмоционального отчуждения, разрушающего самые элементарные человеческие отношения, появление таких асоциальных теорий, как эгоцентризм Штирнера с его «Единственным...». Последний смог преодолеть субъективный уровень разрешения объективных противоречий капиталистического общества лишь в нигилистическом пафосе разрушения. Подобная схема нередко служила объяснением столь непримиримого отношения «Единственного...» к социальным институтам любого рода.
Нельзя сказать, что советские исследователи игнорировали социально-преобразующий пафос философии Штирнера. Трудно не заметить, что заложенный и развитый, а также приобретенный потенциал индивида он стремится направить не только на ликвидацию навязываемых обществом ограничений, стоящих на пути дальнейшей самореализации данного индивида, но и на совершенствование общественного устройства. Ведь в философии Штирнера был разработан оригинальный общественный идеал. Правда, последний отечественных исследователей всегда интересовал мало. Если и поднимались в советской историографии вопросы, связанные с союзом эгоистов, то разрешались они буквально несколькими предложениями об «утопической» «апологии буржуазного строя» [17, с. 25]. Основное внимание сосредоточивалось на критике именно нигилистической составляющей его философии.
На основании провозглашенной Штирнером борьбы «Единственного...» со всеми социально-политическими институтами происходило сближение его философской системы с теорией и практикой анархизма. «Буржуазный индивидуализм и «неограниченная» свобода личности, субъективизм и идеализм — эти...» — в соответ-
ствии с установками, провозглашенными еще К. Марксом и подхваченными его дальнейшими апологетами, —«...краеугольные камни теории и практики анархизма нашли... свое полное• и яркое выражение» [14, с. 25] именно в философии М. Штирнера. Советские исследователи охотно рассматривали воззрения немецкого мыслителя в качестве своеобразного варианта бунтарской анархистской стихии. Стремясь как можно дальше отстранить штирнеровский бунт от революционной традиции, они справедливо указывали на то, что отказ «Единственного...» от политической борьбы, от необходимости революционного преобразования, воспевание бунта личности предвосхитили многие положения анархистской тактики.
Первопричины бунтарского характера «Единственного...» выводились из той же общей трактовки социальных противоречий капиталистической действительности, а если быть точнее , то из излюбленных в марксистко-ленинской философии процессов социально-экономического и политического отчуждения. Отправной точкой служило не вызывающее сомнений утверждение, что любая конкретно-историческая система общественных отношений создает и закрепляет целый комплекс объективных по отношению к каждому индивиду ограничений (значительно сужающих поле и формы его социальной самореализации). Вся практическая организация общества (по отношению к философии М. Штирнера — буржуазно-капиталис-тическоготипа), все фактически существующие элементы ее требуют от члена социума повиновения многочисленным и разнообразным законам, дисциплинарным предписаниям и правилам, регламентациям и запретам, составляющим необходимую сторону буржуазного социального организма. И это — прежде всего законы, правила, регламентации, стоящие на страже установленной системы общественных отношений, поддерживающие «порядок» ее функционирования, обеспечивающие результативность деятельности различных буржуазных институтов. Они выступают регуляторами капиталистической деятельности, которые определяют границы и формы конкурентной борьбы, санкционируют те или иные ее средства и методы. Наконец, указывались многочисленные запреты и дисциплинарные правила-нормы общежития. Но для «Единственного...» любые общественные ограничения есть всегда нечто стесняющее, внешнее,
чуждое, навязанное извне, противостоящее ему. Отправной точкой штирнеровского нигилизма таким образом оказывается конфликт между частными интересами «Единственного...», целями его деятельности и правилами, запретами, регламен-тациями, создаваемыми фактической буржуазной организацией. Подобное объяснение без труда вписывалось в стандартную по отношению к капиталистическому обществу в целом критическую формулу. Последняя предполагает перманентный конфликт личных и общественных интересов, который приобретает более резкие формы в виду отсутствующей в практической действительности возможности для подавляющего большинства людей частных добиться своих интересов, основанных на буржуазно-индивидуалистических ценностях («ни богатства, ни власти»). Ведь успех есть удел немногих привилегированных групп, к тому же постоянно сокращающихся численно по мере развития капитализма, по мере концентрации капитала и власти. Это — всеобщий закон капитализма, против которого и восстает «Единственный».
В советской литературе «Единственному» всегда сопутствовало обвинение в «мелкобуржуазности», которое, впрочем, обращалось практически к любым крайним формам индивидуалистических теорий и анархизма. Обвинение берет начало еще от «Святого Макса» К. Маркса и бережно затем переносится на страницы первых советских исследований, так или иначе затрагивавших вопросы, связанные с философией М. Штирнера. Мелкобуржуазность выступала катализатором бунта, мелкобуржуазностью объяснялись его радикализм и свойственная филосовствованию Штирнера крайность. Итак, развитие капитализма неизбежно ведет к разорению мелкой буржуазии, чьи интересы и выражал немецкий мыслитель. Разорение приводит к наиболее тяжелому давлению законов, правил, дисциплинарных предписаний и запретов, закрепляющих и выражающих фактическое положение, как для субъектов (предпринимателей), так и для объектов (эксплуатируемых классов) буржуазной, частнособственнической деятельности. Причем по мере развития капитализма, бюрократизации всей хозяйственной и общественной жизни, роста удельного веса в экономике государственного сектора, монополизации, сужающей сферу свободной конкуренции и частной инициативы, мелкая буржуазия, стремительно теряя свои позиции, все в большей и боль-
шей степени становится объектом принуждения и эксплуатации со стороны государственно-монополистической организации. Поэтому неизбежный конфликт мелкобуржуазного сознания с издержками развития капитализма оказывается особенно резким, явным и разрушительным для личности. Разительный контраст между формально демократической оболочкой, в которую облечены традиционные лозунги индивидуализма и реальной действительностью, только подстегивают мелкобуржуазное сознание. Объектом индивидуалистической мести становится все то, что в глазах мелкого буржуа олицетворяет враждебные ему социальные ограничения: закон, право, морально-этические нормы. Для «Единственного...» даже элементарные нормы общежития кажутся препятствием, преградой, мешающей ему реализовать свои индивидуалистические цели и проявлять качества, воспитываемые индивидуализмом. Итогом становится крайнее недовольство сложившейся государственно-капиталистической системой, находящее единственно приемлемую форму в индивидуалистическом, анархическом бунте против всех и всяческих дисциплинарных и организационных форм общества вообще. Остается только вспомнить словаВ.И. Ленина о ««взбесившемся» от ужасов капитализма мелком буржуа». Так для советских исследователей рождался бунтарский дух «Единственного...», так объяснялся его имморализм и антиэтатизм. «Если нужны самые разительные доказательства того, что в Новое время анархистская идеология есть выражение отчаянных духовных метаний мелкбуржуазного филистерства, которого капиталистические порядки выбивают из удобной ему социальной колеи и ожесточают против всего мира, — писал Л.С. Мамут, — то такие доказательства можно найти в первую очередь в штирнеровском тексте» [4, с. 205].
Для социалистически ориентированной критики характерный в буржуазном сознании примат индивидуалистических целей и принципов над социальными нормами неминуемо порождает такую личность, которая ради осуществления эгоистических целей и принципов готова нарушать любые законы, правила и запреты, налагаемые на нее данным обществом. «Единственный...» неизбежно на страницах советских исследований рисуется воплощением подобной личности, которая строит свою жизнь по принципу «цель оправдывает средства», причем в ка-
честве целей выступает частный, эгоистический интерес. Агрессивность «Единственного...», его радикализм становятся лишь показателями роста болезненных, реакционных и кризисных явлений, характерных для буржуазного индивидуализма в целом.
Итак, что же мы имеем в лице «Единственного...»? А имеем мы на страницах советских исследований обособленную, изолированную от социума человеческую единицу, ориентированную на достижение исключительно частных интересов, априори вступающих в противоречие с законодательно-правовой системой капиталистического, да и любого другого государства, не соответствующих морально-этическим установкам любого общества и даже элементарным нормам общежития. «Единственный...» стал персонифицированным воплощением принципа жизненной ориентации, который основывается на мотивах себялюбия и своекорыстия, заботящегося только о своем «Я» и непременно ценой блага других. Это — показательное порождение философской системы буржуа, который терпит поражение в конкурентной борьбе , но сохраняет веру в буржуазные идеалы и находит единственный оплот в нигилистическом пафосе разрушения всех социально-политических ограничений, воспринимаемых в качестве препятствий на его пути. Таким образом, воззрения М. Штирнера рассматривались как предельное выражение буржуазной идеологии, когда она переходит в самоотрицание, самоуничтожение. Идеалом немецкого мыслителя оказывается мир открытой, понимаемой в самом широком смысле конкурентной борьбы частных эгоистических интересов как саморазвивающейся системы, нерегулируемой какими либо верховными институтами по отношению к отдельным ее участникам. Реализация подобных сомнительных идеалов возможна лишь при ликвидации всех социально-политических и экономических институтов, а вместе с ними и правовых, морально-этических основ современного М. Штирнеру общества путем анархического по своей сути, а потому стихийного бунта. Эгоцентризм, нигилизм и анархизм оказываются общим итогом его воззрений. А приемлемой формой организации будущей жизни общества предполагаются лишь союзы эгоистов, союзы «Единственных...», основанные на «единственном отношении между людьми — отношении полезности» [15, с. 19].
Казалось бы, задачи по дискредитации философии, воплощающей, пусть и в крайнем, пре-
дельном варианте основополагающие элементы буржуазной идеологии, успешно выполнены. По крайней мере, приведенный образ «Единственного...» рисуется отталкивающим и даже пугающим. Критиковать его бессмысленно не только ввиду программности и крайней утрированности многих выводов, а потому еще, что это именно обобщенный, собирательный образ «Единственного...», в той или иной степени представленный на страницах советских исследований, редко встречается в совокупности всех своих элементов, так сказать в полном и чистом виде.
Встает другой вопрос: а насколько далек представленный образ от оригинала? Разве стоит оспаривать такие утверждения: ««Я», «Единственный», «Эгоист», «являющийся центром мира, стоящий превыше всего, свободный от всяких внешних и внутренних ограничений, — вот идеал Штирнера» [17, с. 23]? Все зависит лишь оттого, что понимать под «Единственным», «Эгоистом» и что в конце концов видеть в «Я». К сожалению, отрешиться от негативных характеристик образа, от его откровенной упрощенности и утрированности в научной литературе тех лет невозможно. В свете научного коммунизма «Единственный...» не мог восприниматься иначе. Камнем преткновения для советских исследователей оказались не имморализм, нигилизм, антикоммунизм и прочие частные элементы философии «Единственного...». Источником нетерпимости оказались принципиальные различия в понимании, оценке исходного понятия — «эгоизма», которое послужило фундаментом всей философской системы М. Штирнера. Эгоизм, столь страстным апологетом которого оказался немецкий мыслитель, — явление в советском обществе исключительно негативного порядка, на его преодолении в значительной степени строилось представление о новой социалистической личности. Тогда как «Единственный...» оставался очередной гримасой имущественного и социального неравенства, порождаемых капиталистическими отношениями загнивающего буржуазного мира. Объективный же анализ философии М. Штирнера возможен лишь при объективном, очищенном от эмоциональных и иных наслоений восприятии фундамента его философии — эгоизма, что не под силу и многим современным исследователям в России. Иначе не встречались бы неуместные, казалось бы, в научной среде обвинения «Единственного...» в «тупом человеконенавистничестве» [20, с. 342] и прочих незавидных грехах.
Вместе с тем сам подход к философии Штир-нера, заданный в советские годы, отталкивавшийся от марксисткой критики «Святого Макса», при ликвидации издержек, присущих времени, не лишен перспектив дальнейшего продуктивного развития. Да, действительно, советские исследователи практически игнорировали мало их интересующие ключевые разделы философии М. Штирнера, периодически с присущей им негативной прямолинейностью скатывались до вульгаризации философии автора «Единственного...». Так, за редким исключением в советской историографии даже не предпринималась попытка анализа основополагающей категории «Я» в эгоцентристской системе немецкого мыслителя. Вместо нее фигурировал некий порожденный в недрах советской историографии изолированный индивид, непременно обособленный и противостоящий обществу. Не имея возможности анализировать иррациональную основу «Единственного...», советские исследователи трактовали его в вульгарном социологическом ключе либо прибегали к расхожим обвинениям в солипсизме. Вряд ли стоит перечислять далее «огрехи» советской штирнерианы. Тем более, что значительную часть «перегибов» данной критической традиции следует отнести на счет идеологического противостояния мелкобуржуазным теориям и учениям. Вместе с тем в анализе философии М. Штирнера советские исследова-
СПИСОК J
1. Синеокая, Ю.В. Восприятие идей Ницше в России : основные этапы, тенденции, значение |Текст| / Ю.В. Синеокая // Сб. ст. «Фридрих Ницше и философия в России» / Отв. ред.-сост. Н.В. Мотрошилова, Ю.В. Синеокая. - СПб.: РХГИ, 1999,- С. 7-37.
2. Личность при социализме |Текст| / Отв. ред. Ф.В. Константинов. — М.: Наука, 1968. — 260 с.
3. Резвицкий, И.И. Личность. Индивидуальность. Общество. Проблема индивидуализации и ее социально-философский смысл |Текст| / И.И. Резвицкий.— М.: Изд-во полит, лит. 1984. — 141 с.
4. Мамут, Л.С. Этатизм и анархизм как типы политического сознания : Домарксистский период |Текст| / Л.С. Мамут,- М. : Наука, 1989. - 256 с.
5. Баталов Э.Я. Философия бунта : Критика идеологии левого радикализма |Текст| / Э.Я. Баталов.— М.: Политиздат, 1973. — 222 с.
6. Мачинин, В.А. Левое гегельянство : Критический анализ |Текст| / В.А. Малинин, В.И. Шинка-рук. — Киев. : Наукова Думка, 1983. — 209 с.
7. Новиков, А.И. Нигилизм и нигилисты : Опыт критической характеристики |Текст| / А.И. Новиков. — Л. : Лениздат, 1972.- 296 с.
тели добились отдельных интересных результатов. Вслед за ними приходится признать необходимость дополнить анализ формирования воззрений М. Штирнера в контексте развития классической немецкой философии и политической мысли первой половины XIX века непосредственной связью с эволюцией буржуазной идеологии, а также культурного утилитаризма. Не менее важен в изучении философии М. Штирнера контекст конкретно историческихусловий социально-экономического развития Германии, на что также преимущественно обращали внимание лишь советские исследователи (правда, подчас забывая об иных факторах). Тем более, воззрения Штирнера вне советской традиции преимущественно рассматривались в социально-политических либо духовно-психологических, но не экономических сферах отчуждения. Интерес представляет попытка приблизить философию М. Штирнера, и без того отличающуюся практическим, прикладным характером, к реальной жизненной позиции человека, оценить ее с данных позиций. В конечном итоге, если суммировать то положительное, что привнесли советские исследователи в изучение «Единственного...», так это, прежде всего, стремление установить внутреннюю взаимосвязь философии М. Штирнера с конкретно историческими социально-экономическими противоречиями развития капиталистического общества и его идеологией.
8. Кузнецов, Ф.Ф. Нигилисты? Д.И. Писарев и журнал «Русское слово» |Текст| / Ф.Ф. Кузнецов. — 2-е изд., перераб. и доп. — М. : Худож. лит., 1983. — 598 с.
9. Марке, К., Энгельс, Ф. Святой Макс : Критика учения Штирнера |Текст| / К. Маркс, Ф. Энгельс / Пер. с нем под ред. и вступ. статьей Б.В. Гиммельфар-ба. — М.: Изд-во Отд. печати Моск. совета раб. и крест, депутатов, 1919. — 255 с.
10. Энгельс, Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства |Текст| / Ф. Энгельс. —
Л.: Изд-во ЛКИ. 2007. - 238 с.
11. Бернштейн, Э. Анархизм |Текст| / Э. Бернш-тейн. -СПб., 1907,- 120 с.
12. Кульчицкий, Л. Современный анархизм. Изложение, источники, критика |Текст| / Л. Кульчицкий / Пер. с польского С. Штерн.— 2-е изд. — Петроград : Б.и., 1917. - 284 с.
13. Святловекий, В.В. Очерки по анархизму |Текст| /В.В. Святловекий. — Петроград: Госиздат, 1922. — 72 с.
14. Коеичев, А.Д. Борьба марксизма-ленинизма с идеологией анархизма и современность |Текст| / А.Д. Коеичев,- М.: Изд-во МГУ, 1964. - 415 с.
15. Комин, В.В. Анархизм в России |Текст| / В.В. Комин. — Калинин : Изд-во Калининского гос. педаг. ин-та им. М.И. Калинина, 1969. — 244 с.
16. Худайкулов, М. Из истории борьбы большевистской партии с анархизмом |Текст| / М. Худайкулов. — Ташкент : Изд-во «Узбекистан», 1984. — 182 с.
17. Канев, С.Н. Революция и анархизм: Из истории борьбы революционных демократов и большевиков против анархизма (1840—1917 годы) |Текст| / С.Н. Канев. — М. : Мысль, 1987. — 328 с.
18. Пронякин, Д.И. Анархизм: «исторические» претензии и уроки истории |Текст| / Д.И. Пронякин. — J1.: Лениздат, 1990. 160 с.
19. Замошкин, Ю.А. Кризис буржуазного индивидуализма и личность |Текст| / Ю.А. Замошкин. — М.: Наука, 1966. — 328 с.
20. Звучащие смыслы |Текст|: Альманах / Сост. и отв. ред. С.Я. Левит, Л.Т. Мильская. — СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 2007. — 781с.
УДК 347.23
А.А. Тебряев
О ПОНЯТИИ «ПРАВОПРЕЕМСТВО» КАК КАТЕГОРИИ ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА
Когда речь заходит о понятии правопреемства, эту категорию невозможно рассматривать без основания ее возникновения. Юридический факт — узловой пункт, в котором скрещиваются и из которого исходят обе главные ветви общей теории права — учения о праве объективном и субъективном. В самом деле, юридический факт является условием применения объективной нормы, но тот же юридический факт — условие существования субъективного права, т. е. его возникновения, изменения и прекращения в гражданском правоотношении. Например, смерть наследодателя есть условие применения объективных норм о наследовании и вместе с тем условие прекращения всех субъективных прав и субъективных обязанностей умершего, возникновения субъективных прав и субъективных обязанностей его наследников и изменения ряда субъективных прав и обязанностей, связанных с этим событием.
Таким образом, сточки зрения субъективного права юридический факт есть всякое обстоятельство, изменяющее правоотношение, иными словами, всякое обстоятельство, способное повлечь за собой изменения в правовой сфере лица, или, что то же, вызвать возникновение, изменение, прекращение прав либо обязанностей лица. Нельзя не согласиться с цивилистами, полагающими, «что для объективного права юридический факт есть всякое право, реализующее обстоятельство, т. е. обстоятельство, способное привести в движение норму, т. е. вызвать ее применение и установленные ею последствия» [ 1].
Понятие «правопреемство» отдельными авторами рассматривается с разных точек зрения, зачастую исходя из спорности определения объекта, содержания правоотношения и непременного изменения субъектного состава в таких правоотношениях.
Правопреемство как законодательный термин неоднократно используется в Гражданском кодексе Российской Федерации в статьях, определяющих реорганизацию юридических лиц, порядок их ликвидации, замену лица в обязательстве, в купле-продаже, при наследовании и др. Толкование правил в подобных случаях позволяет прийти к выводу, что законодатель при замене лиц в правоотношениях термины «правопреемство» и «переход» или передачу права отождествляет и рассматривает как взаимозаменяемые.
Само понятие правопреемства интерпретируется по-разному. Использование в законе этого и других тождественных понятий обязывает науку выявить их смысл, роль и место в гражданском праве. Критика института правопреемства продолжается и сегодня. Оценить аргументы его противников необходимо для уяснения сущности перехода права собственности, перемены лиц в обязательстве, наследования и других важных институтов гражданского права.
Рассмотрим понятие «правопреемство» исходя из спорности определения объекта и содержания правоотношения. Наиболее известные определения понятия объекта правоотношения: объекта как то, на что направлено или на что
