CC BY
63
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 8Q9.1
ОБ ОДНОЙ ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНОЙ КОНЦЕПЦИИ
© Лариса Васильевна Полякова
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Россия, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории русской литературы,
e-mail: ruslitQ9@rambler.ru
В статье речь идет об историко-литературной концепции известного специалиста в области истории русской литературы конца Х1Х - начала ХХ в., автора многочисленных учебников для вузов профессора Л.А. Смирновой. Ее оценки рассматриваются в контексте дискуссионных вопросов современного литературоведения.
Ключевые слова: история русской литературы; «серебряный век»; поэзия; Л.А. Смирнова; дискуссионные вопросы; периодизация.
На сегодняшний день наиболее дискуссионный плацдарм в историко-литературной науке сформировался, кажется, вокруг периода конца Х1Х - начала ХХ в., начиная с истории возникновения и содержания понятия «серебряный век» и заканчивая проблематикой и судьбой отдельных художников. Принципиально важно отметить, что активизация процесса осмысления особенностей литературного движения первых десятилетий ХХ столетия проходит на фоне актуализации, возрождения специфических оценок особенностей русской литературы самими писателями. В литературе начала ХХ в. предчувствие безысходности, неполноценности бытия, трагизма, неясности преобладало. Воздействие литературы на умонастроения людей было столь велико, что оно провоцировало пересмотр оценок русской классики «золотого века», порождало скепсис в отношении ее общественной роли. Высказывалось недоверие к реалистам начала века.
Для позиции некоторых писателей начала ХХ в. наглядна розановская (ее гораздо позже, под давлением уже другой современности, других жизненных обстоятельств повторят И. Солоневич и В. Шаламов). В период развернувшейся национальной катастрофы В.В. Розанов с горечью возмущался установившейся тогда модой чернить собственную страну: «У француза «chere France», у англичан - «старая Англия», у немцев -
«наш старый Фриц», только у прошедшего русскую гимназию и университет - проклятая Россия» [1, 2]. В газете «Новое время» в 1911 г. он выскажет выстраданную им оценку роли русской литературы в судьбе России: Россию «убила» литература. По его словам, послегоголевская литература подготовила «конец России»: «Бунин в романе «Деревня» каждой строкой твердит: «Крестьянство -это ужас, позор и страдание». То же говорит Горький о мещанах, то же гр. А.Н. Толстой -о дворянах... Ну, если правду они говорят, тогда России, в сущности, уже нет, одно пустое место, которое остается только завоевать «соседнему умному народу», как о том мечтал уже Смердяков в «Братьях Карамазовых» [3]. В статьях 1918 г. Розанов развил эту мысль: «После того, как были прокляты помещики у Гоголя и Гончарова («Обломов»), администрация у Щедрина («Господа Ташкентцы») и история («История одного города»), купцы у Островского, духовенство у Лескова («Мелочи архиерейской жизни») и, наконец, вот самая семья у Тургенева, русскому человеку не осталось ничего любить, кроме прибауток, песенок, сказок. Отсюда произошла революция» [4].
В мае 1918 г. покидает Москву И. Бунин. Некоторое время живет в Одессе, откуда только в конце января 1920 переедет в Константинополь. В это время он ведет свои записи «Окаянные дни». О русской литературе,
которая, по словам Бунина, «сто лет позорила буквально все классы», писатель, о ком в связи с присуждением ему в 1933 г. Нобелевской премии в официальном документе будет сказано: «За правдивый артистичный талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер», здесь, в дневниковых записях, говорит и о литературе начала века: «Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно... В русской литературе теперь только «гении». Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Игорь Северянин, Блок, Белый... Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание. Вот и Волошин. Позавчера он звал на Россию «Ангела Мщения», который должен был «в сердце девушки вложить восторг убийства и в душу детскую кровавые мечты». А вчера он был белогвардейцем, а нынче готов петь большевиков. Мне он пытался за последние дни вдолбить следующее: чем хуже, тем лучше, ибо есть девять серафимов, которые сходят на землю и входят в нас, дабы принять с нами распятие и горение, из коего возникают новые, прокаленные, просветленные лики. Я ему посоветовал выбрать для этих бесед кого-нибудь поглупее. А.К. Толстой, - продолжает Бунин, - когда-то писал: «Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния». В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни «проклятые монголы» [5].
В наши дни муссируются высказывания известных деятелей литературы об «историческом преступлении» русской литературы перед Россией и ее народом, например, И. Солоневича, написавшего: вся немецкая идеология завоевания России в ХХ в. была списана «из произведений русских властителей дум». Русская литература, по его мнению, давала Западу информацию о русском народе - «обломовых и маниловых, лишних людях, бедных людях, идиотах и босяках», недочеловеках, которых и следует завоевывать. «Русская литература отразила много слабостей России и не отразила ни одной из ее сильных сторон, - пишет И. Солоневич. -Да и слабости-то были выдуманные. И когда страшные годы военных и революционных
испытаний смыли с поверхности народной жизни накипь литературного словоблудия, то из-под художественной бутафории Маниловых и Обломовых, Караваевых и Безуховых, Гамлетов Щигровского уезда и москвичей в гарольдовом плаще, лишних людей и босяков откуда-то возникли совершенно не предусмотренные литературой люди железной воли. Откуда они взялись? Неужели их раньше и вовсе не было? Неужели сверхчеловеческое упорство обоих лагерей нашей гражданской войны, и белого и красного, родилось только 25 октября 1917 года? И никакого железа в русском народном характере не смог раньше обнаружить самый тщательный литературный анализ» [6]. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия, «в наше время читатель разочарован в русской классической литературе. Крах ее гуманистических идей, историческое преступление, приведшее к сталинским лагерям, к печам Освенцима» [7], - резюмирует В. Шаламов.
Именно человеческий, гуманный реализм имел в виду М. Горький, когда в очерке «В.И. Ленин» давал русской литературе свою оригинальную оценку: «Русская литература -самая пессимистическая литература Европы; у нас все книги пишутся на одну и ту же тему о том, как мы страдаем, - в юности и зрелом возрасте: от недостатка разума, от гнета самодержавия, от женщин, от любви к ближнему, от неудачного устройства вселенной; в старости: от сознания ошибок в жизни, недостатка зубов, несварения желудка и от необходимости умереть.
Каждый русский, посидев «за политику» месяц в тюрьме или прожив год в ссылке, считает священной обязанностью своей подарить России книгу воспоминаний о том, как он страдал. И никто до сего дня не догадался выдумать книгу о том, как он всю жизнь радовался...» [8].
Пессимистические прогнозы и оценки литературного движения последних лет, в т. ч. и балансирование на понятиях и эстетике «реализма» и «модернизма», имеют под собой почву, вызывают серьезную тревогу, сигнализируют нашей историко-литературной памяти. И тем не менее они, думаю, не повод для утверждений о гибели, крахе, конце русской литературы вместе с концом столетия (Х1Х и ХХ), если пока вести речь о
русской литературе. В том-то и заключается парадокс культурной ситуации ХХ столетия, что одновременно с резкими оценками общей литературной атмосферы одно за другим публиковались (и публикуются) или ждали своего часа художественные творения, на всем протяжении ХХ в. восхищавшие мир высокой художественностью и заботой о душевной гармонии человека. Блистательные имена: Бунин и Маяковский, Есенин и Шмелев, М. Горький и Цветаева, Платонов и Распутин, Шолохов и Пастернак, Ахматова и Шукшин, Булгаков и Зайцев, Л. Андреев и Астафьев... - поистине «серебряный век» русской литературы, воспринимаемый нами как духовная основа нашего бытия.
Что касается литературы Серебряного века, то в современном литературоведении однозначного подхода не существует. Даже более того, особым вниманием в наши дни отмечены характеристики, так сказать, альтернативные, те самые, которые ярко и парадоксально заложены в оценку Н.А. Бердяева: Серебряный век в истории русской литературы - «культурный ренессанс» эпохи, а одновременно «конец Ренессанса»: «У меня нарастало глубокое разочарование в литературной среде и желание уйти из нее. Мне казался Петербург отвратительным <...> во мне вызывало протест литературное сектантство», был «разрыв с традицией «просвещения», «разрыв с этической традицией литературы», «ослаблен социально-этический элемент, столь сильный в XIX веке.». Это была, по словам философа, эпоха «большого обогащения душ, но и размягчения душ» [9, 10].
О многом говорит и позиция еще одного непосредственного участника культурной жизни той поры, Б.К. Зайцева. Он с опорой на факты творчества и творческого поведения конкретных писателей дал блестящие характеристики двух эпох в русской культуре: Серебряного века и Золотого. «Серебряный» он назвал «как бы блестящим и прощальным фейерверком перед началом катастроф». Соглашаясь с Бердяевым, назвавшим Серебряный век «русским ренессансом», Зайцев добавлял - ренессанс «отравленный», в отличие от русской религиозной философии, которая однозначно несла «дух освежения и обновления». И хотя прозаик разграничивал понятия «декаданс» и «символизм», все же о последнем он говорил как о «пе-
чальном зрелище», о «стоне над собственной жизнью». По словам Б. Зайцева, «зерно было брошено этой блестящей полосой, но на почву каменистую, «и как не имела корня, засохла». И далее Зайцев продолжал: «Вот чего мало было в этой литературе: любви и веры в Истину. Это и сушило. Слишком много все мы были заняты собой. Несмотря ни на какие «соборности», башня из слоновой кости укрывала литературу начала века, очень изысканную, но и во многом тепличную. Все-таки: литература моего поколения слишком уж была уединенной. Пушкин, Гоголь и Тургенев, и Толстой, и Достоевский, Чехов - народ знали, равно и Некрасов. Некоторые выстрадали его даже. Серебряный век весь проходил в столицах, гостиных, в богемстве и анархии. Воздуха полей, лесов России, вообще свежего воздуха - в прямом и религиозно-мистическом смысле - мало было в нем.
Вижу Толстого, Чехова «на голоде» где-нибудь в деревне. Могу ли увидеть там Андрея Белого? Тургенев знал всех своих «Певцов» и «Касьянов с Красивой Мечи», знал и природу, пение всякой птицы. Мережковский мог видеть «народ» из окна международного вагона, а сороку вряд ли отличил бы от вороны.
И где нашел бы я рыдательность и покаяние Некрасова в этом Серебряном веке.» [11].
Эти оценки русских деятелей литературы и философии возвращают нас к Достоевскому, который, как известно, предчувствовал процессы дегуманизации задолго до наступления XX столетия, еще в том веке, который «мягко стлал - да жестко спать» (А. Блок). В исповеди перед Алешей («Братья Карамазовы») Иван размышлял: «Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался, а чуть лишь покажет лицо свое - пропала любовь», «выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток», «я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию» [12].
Вопросы о природе гуманизма и причинах его «крушения», о природе жестокости и путях борьбы за человечность оказались в эпицентре поисков и открытий русской лите-
ратуры всего XX в., со всеми ее «рукавами» и «потоками», и остались не менее болезненными к его концу.
Как видим, русская философская мысль, наиболее глубокие и объективные деятели культуры были озабочены прежде всего состоянием философии гуманизма искусства XX в., состоянием традиций в изображении личности, ослаблением процессов влияния искусства на прогрессивные тенденции в развитии человечества, укоренением позиций позитивизма, угрозой исчезновения искусства, превращения его в предмет утилитарных потребностей. Вместе с тем в своих оценках и прогнозах философы и писатели учитывали характер русского человека, русской жизни, «своеобразный русский хилиазм», веру в тысячелетнее царствование Христа перед «концом света». Н. А. Бердяев, например, замечал: «Но апокалиптическое настроение... у русских всегда связано и с великой надеждой. Русский народ, подобно еврейскому, - народ мессианский», он верит не только в Божий суд, но и в Божью правду. Автору «Самопознания...» не случайно особенно ценной представлялась философия космизма Н.Ф. Федорова, его опыт активного понимания Апокалипсиса. По Федорову, «конец мира» зависит от активности человека. Апокалиптические пророчества условны, а не фатальны, и человечество через «общее дело» может избежать разрушения мира, Страшного суда и вечного осуждения. Апокалипсис - не фатум.
Когда Н. Оцуп говорил о поэзии конца ХК - начала ХХ в., называя ее поэзией «серебряного века», он, конечно же, очень высоко оценивал этот историко-литературный период. Он, в частности, приводил следующую характеристику литературного развития ХХ в.: «Меняется русская действительность. Меняется состав, так сказать, классовый, социальный, русских писателей. Меняется сам писатель как человек», «...то, что у Пушкина или Толстого как бы создавалось впервые, теперь подвергается сознательному анализу. Мастер побеждает пророка». В прошлом столетии - «слишком уже все полногласно», в «серебряном веке» - «все суше, бледнее, чище, но и, более дорогой ценой купленное, ближе к автору, более - в человеческий рост», а голос художника «почти кажется сдавленным шепотом рядом как бы с трубами титанов». Эти слова Оцупа приводила
Л.А. Смирнова в статье еще пятнадцатилетней давности под названием «Единство духовных устремлений в литературе серебряного века» [13-15]. Уже тогда исследователь выдвигала свою историко-литературную концепцию, которую будет разрабатывать и отстаивать до конца своей земной жизни.
В конечном итоге особенности русского поведения, русского самочувствования в поэзии Серебряного века полно передал Блок в рецензии на книгу стихов «Иней» (1905) совершенно самобытной и почти забытой ныне поэтессы Поликсены Соловьевой, дочери историка С.М. Соловьева. Эти слова приводит Л. Смирнова в анализируемой монографии: «Лучшие из людей «века сего» совсем отходят и замыкаются в своей душе; в хрустальной чаше их души собираются слезы; они источаются понемногу в грусти или в абсолютном потоке безумий, - смотря по мере надтреснутости хрустальной чаши» [16].
Вся мировая литература первых десятилетий XX в., не только русская, являет собой очень сложную картину противоречий, столкновений, противоборств, поисков гармонии между человеком и обществом, человечеством и миром, в которых перекрещиваются соблазны, незнакомые человеку предшествующих эпох. Л.А. Смирнова, посвятившая изучению русской литературы первых десятилетий ХХ столетия более полувека, в своей оценке ее в книге «Золотой сон души. О русской поэзии рубежа Х1Х-ХХ вв.» неслучайно перефразирует строчки И. Анненского: «Поэзия - непередаваемый золотой сон нашей души», помещает их в качестве эпиграфа к изданию. Автор материала о книге Л.А. Смирновой Т.М. Миллионщикова обращает внимание прежде всего на новаторские оценки исследователем творчества отдельных поэтов. Цитирует утверждение о том, что «порубежный период был отмечен яркими достижениями тех, чья личность и мировоззрение сложились в атмосфере XIX в.: А. Фета, Вл. Соловьева, Я. Полонского, К. Случевского, И. Анненского, А. Жемчуж-никова, К. Фофанова. Однако, - по словам автора книги, - их лирика была вдохновлена совершенно разнородной эстетической ориентацией». Т.М. Миллионщиковой важно подчеркнуть наблюдения Л.А. Смирновой: «В многоструйный литературный поток вскоре влились свежие силы - провозвестни-
ки нового течения символистов, объединившего создателей неповторимых и одинаково нацеленных на духовное преображение мира программ: Д. Мережковского, З. Гиппиус, К. Бальмонта, Ф. Сологуба, В. Брюсова». Далее называются имена Н. Минского, К. Коневско-го, И. Бунина, М. Лохвицкой, Вяч. Иванова,
З. Гиппиус, комментируется утверждение автора «Золотого сна души» о самобытности позиций каждого из поэтов, которые тем не менее «явили пример» типологического, хотя и не прямого сближения» [17].
И все же, видимо, сегодня нам интересны не только характеристики отдельных творческих индивидуальностей, а прежде всего общие подходы известного исследователя к литературе Серебряного века. Л.А. Смирнова формулирует свою концепцию уже в первом абзаце монографии: «Искусство Серебряного века - феномен многообразных новаторских открытий - возникло будто неожиданно, достигнув за короткий срок небывалого расцвета. Такой подъем поэзии обычно объясняют преодолением застоя «гражданской» лирики 1880-х гг. Преодоление, действительно, осуществлялось на редкость быстро и блистательно. Но оно было лишь закономерным следствием глубинных изменений в отечественной культуре, что и обусловило смелую поступь новейшей литературы» (с. 4). По утверждению автора книги, актуальные, в т. ч. художественные, запросы в переломное время осознавались повсеместно, а особенно плодотворно - при ориентации на вечные духовные ценности. С этой высоты остроболезненно была воспринята трагическая дисгармония человеческой души и осмысливались пути ее преображения. Вдохновенные раздумья и плодотворные деяния целой когорты ученых, философов, поэтов обратились к сложной сфере возрождения мира «изнутри» - в противовес теориям насильственной ломки жизни.
Л.А. Смирнова с поэзией Серебряного века связывает возрожденческий импульс в культуре начала ХХ в. Более того, она формулирует один из ведущих принципов осмысления литературного процесса рубежа XIX-XX столетий, именно «возрождение мира «изнутри» - в противовес теориям насильственной ломки общественного строя» (с. 3).
Четко заявлен и еще один принцип в подходах к литературному процессу обозна-
ченного периода. Когда-то и А. Блок, солидаризируясь с Д. Мережковским в мысли об упадке новой русской литературы, в одной из лучших и итоговых своих работ - «Без божества, без вдохновенья» (Цех акмеистов)» (1921) - писал: «Причин этого факта не счесть; я хочу указать лишь на одну из них, может быть, не первостепенную; но указать на нее пора. Эта причина - разветвление потока русской литературы на мелкие рукава... » Единый мощный поток, который несет на себе драгоценную ношу национальной культуры, «разбиваясь на ручейки, может потерять силу и не донести драгоценной ноши, бросив ее на разграбление хищникам, которых у нас всегда было и есть довольно» [18]. Блок негативно оценивал появление в литературе всевозможных течений.
Несмотря на некоторую фрагментарность издания «Золотого сна нашей души», на его страницах, тем не менее, четко выражена общая историко-литературная концепция исследователя, которая, бесспорно, значительно обогащает и корректирует наши представления о литературном движении переломной эпохи и ярких ее представителях. Может быть, не совсем по-блоковски, но все же и Л.А. Смирнову больше привлекает не разграничительный подход к «серебряной» поэзии, «непередаваемому золотому сну нашей души», не оценки отдельно символистов, акмеистов, футуристов или реалистов, а, как раз наоборот, объединительный взгляд, с высоты ориентации поэтов на вечные духовные ценности.
С целью прояснения своей концепции Л.А. Смирнова уточняет исходные теоретические понятия, и прежде всего - «процесс», раскрывает его с опорой на хорошо изученную философскую основу. Привлечены определения Платона, Бэкона, Канта, Шелли, Шопенгауэра, Н.Я. Грота, В. Соловьева, Е. Трубецкого, Вейдле. Исследователь поэзии рубежа веков обращает внимание на то, что «в последние годы появилось много глубоких и ярких исследований, посвященных отечественному модернизму (чаще одному из его течений - символизму)». «Тем не менее, - уточняет автор монографии, - осмысление «новейшей поэзии». не избежало, думается, некоторых упущений. Создатели утонченной лирики оказались «разнесенными» по «группам» и «школам» (с. 35).
Объединительным фактором Л.А. Смирнова считает саму ситуацию рубежа веков, когда «участники литературного процесса конца Х1Х в. оказались перед внутренней потребностью продолжить священные для себя традиции великих русских классиков в качественно иной атмосфере переломной эпохи» (с. 40). Становится понятным, почему в книгу о поэзии Серебряного века включены Жуковский, Тютчев, Фет, Полонский.
Для московского ученого принципиально важна полемика с французским исследователем Г. Башляром, который, опираясь на учение К. Юнга об архетипах, пришел к выводу о взаимопритяжении метафор, средствами которых авторы одного хронологического поколения донесли свои «золотые сны», и тем самым установил объективные закономерности в «развитии художественного воображения». Л.А. Смирнова считает: «Вряд ли можно говорить о сближении метафорического строя неоднородных произведений вне соприродности выраженных в них целостных концепций. Спорно и закрепление за каждой литературной группой (направлением) одних и тех же особенностей художественного воображения, якобы придающих сочинениям стилевое единство» (с. 43). Автор монографии считает предпочтительным остановиться на возникших во времени общих тенденциях в индивидуально воображенных авторами мирах.
На основе утверждаемой гипотезы Л.А. Смирнова разрабатывает и свою периодизацию литературного движения конца Х1Х - начала ХХ в., прежде всего поэтического. Она утверждает, что общепринятое в научной и учебной литературе членение литературного процесса эпохи (1890-е, 1900-е, 1910-е гг.) возможно «лишь в том случае, если рассматривать не живой творческий процесс, а декларативные выступления идеологов - вдохновителей тех или иных объединений» (с. 130). Автор книги, допуская неизбежность «ощутимой доли условности», намечает «некоторые тенденции общего движения»: «Представляется, - пишет Л.А. Смирнова, - что следует выделить период 1890 -первой половины 1900-х гг., когда определились разные эстетические запросы, поэтические принципы всех, кто ступил на путь творчества в конце XIX-го или на «стыке» двух столетий. Самостоятельным характером
обладал сравнительно более короткий, но важный временной отрезок: второй половины 1900-х - начала 1910-х гг. В течение этих лет произошли очень серьезные изменения в художественном мире поэтов уже сложившейся, но противоположной ориентации (родоначальников символизма и не принявших этот опыт), а их ряды пополнились свежими силами. Среди последних были провозвестники новой стиховой культуры, что и привело к декларациям акмеизма и футуризма, и группа лириков, организованно не связанных с этими течениями. Следующий этап - с середины или чуть ранее и до конца 1910-х гг. -был отмечен двуединым процессом: предельной индивидуализацией художественных систем и, с другой стороны, сближением высших, духовных устремлений их создателей. Самобытно и совместно проявилась провиденциальная сила поэзии» (с. 131).
Единый аксиологический ориентир исследователя выдерживается на протяжении всей монографии, в отдельных ее статьях, как весьма приблизительно обозначили разделы книги ее издатели, о «предшественниках» (Жуковский, Тютчев, Фет, Полонский, Случевский, Фофанов, Вл. Соловьев, Анненский) и представителях поэзии рубежа веков (Мережковский, Гиппиус, П. Соловьева, Минский, Коневской, Добролюбов, Бальмонт, Брюсов, Сологуб), а также о Жемчуж-никове и Бунине. Это придает изданию своеобразный характер научной антологии.
Совершенно блистательны на страницах монографии отдельные очерки о поэтах. О каждом из них сказано много «золотых слов», выражающих уникальную оценку, по-смирновски возвышенную и одновременно точную. Здесь мысли, чувства, смыслы, философия искрятся и играют, максимально передают «золотой сон» души известного литературоведа и выдающегося толкователя самых сложных литературно-художественных текстов. Такие интерпретации стихотворных произведений не только учат филологическую молодежь, но и являются мощным двигателем науки о поэтическом творчестве и творческих индивидуальностях. Авторская концепция развития поэзии рубежной эпохи ярко выражена и не менее ярко сформулирована, что ставит монографию Л.А. Смирновой в ряд гуманитарных трудов, обращенных к перспективной науке, изу-
чающей жизнь души. И пусть общий пафос автора книги в исследовании литературной атмосферы начала ХХ в. не совпадает с оценкой известного физиолога А.А. Ухтомского, призывавшего в 1906 г. заимствовать в науке «основные идеи и методы» для «знания о тех органах, какими движется человеческая душа» «Мне по-новому осветилась современность, ближайшая современность последних лет, которую мы только пережили, - писал он в 1911 г. - И знаете, ужасно мне становится от чувства, что в этом так сказать «вздохе истории» так явственно повеяло духом Антихриста, - самонадеянным, гордым, превознесенным в своих глазах, но, в конце концов, таким глупым и бессильным духом... человеческой самости» [19], вывод объединяет их позиции: «нужна коренная переработка», «переворот в личности человеческой». Л.А. Смирнова цитирует именно Ухтомского: «Человек всегда, а в восприятии истины в особенности, движется и должен двигаться лишь целиком: всей своей природой, - и умом, и чувством, и волей». Она заключает: «Немудрено, что ученый определил как перспективную область науки - жизнь души» (с. 4). Таким рычагом «переворота» личности, по оценке автора монографии, может служить «золотой сон нашей души» -поэзия рубежа веков.
Книга Л.А. Смирновой с богатейшим научным, историко-литературным и библиографическим материалами не завершена и издана посмертно в авторской редакции. На ее завершающих страницах помещено запоминающееся некролог-послесловие доктора филологических наук, главного редактора «Литературоведческого журнала» А.Н. Ни-колюкина, где известный литературовед с восхищением говорит о личности и высочайшем уровне профессионализма этой удивительной женщины, «крупнейшего специалиста» в области изучения русской литературы начала ХХ в., «великой наставницы» молодых филологов многих поколений. Жаль, что к научному изданию приложен «Список
научных и учебно-методических трудов.» Л.А. Смирновой в совершенно не подготовленном к печати виде. О недосмотре издательства говорит и разночтение в названии книги на ее обложке и титульном листе.
1. Розанов В.В. Опавшие листья М., 1992. С. 331.
2. Гулыга А.В. Русская идея и ее творцы. М., 1995. С. 138.
3. Новое время. 1911. 3 янв.
4. Книжный угол. 1918. № 4. С. 9.
5. Бунин И А. Окаянные дни. М., 1990. С. 50, 76-77.
6. Русская идея. В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. М., 1991. Т. 2. С. 321, 331.
7. Новый мир. 1989. № 12. С.3, 61.
8. Горький М. В.И. Ленин // Горький М. Собрание сочинений: в 18 т. М., 1960. Т. 18. С. 268.
9. Бердяев Н.А. Судьба человека в современном мире. Статьи, письма // Новый мир. 1990. № 1. С. 207-216.
10. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М., 1991. С. 164, 157, 158, 141, 140, 142, 149-150, 151.
11. Зайцев Б.К. Собрание сочинений: в 5 т. М., 1999. Т. 2. С. 474.
12. Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: в 12 т. М., 1982. Т. 11. С. 278, 280, 281
13. Оцуп НА. Серебряный век // Числа. 1933. № 7-8.
14. Серебряный век русской поэзии // Оцуп Н.А. Современники. Paris, 1961.
15. Смирнова Л.А. Единство духовных устремлений в литературе серебряного века // Российский литературоведческий журнал. 1994. № 5-6.
16. Смирнова Л.А. Золотой сон души. О русской поэзии рубежа Х1Х-ХХ вв. М., 2009. С. 173174. Далее цит. это издание с указанием страниц в тексте.
17. Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 7. Литературоведение. Реферативный журнал. М., 2010. № 4. С. 27, 28, 29, 31.
18. Александр Блок о назначении поэта. М., 1971. С. 124-140.
19. Ухтомский А.А. Материалы из архива // Начала. М., 1993. № 1. С. 55-56, 58.
Поступила в редакцию 14.02.2011 г.
UDC 809.1
ABOUT ONE HISTORICAL AND LITERARY CONCEPTION
Larisa Vasilyevna Polyakova, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russia, Doctor of Philology, Professor, Head of History of Russian Literature Department, e-mail:ruslit09@rambler.ru
The article looks at historical and literary conception of famous specialist in the field of history of Russian literature of the end of 19th - beginning of 20th centuries, the author of various textbooks for universities, Professor L.A. Smirnova. Her evaluations are scrutinized in the context of discussion questions of modern literary studies.
Key words: history of Russian literature; “silver age”; poetry; L.A. Smirnova; discussion questions; periodization.
