CC BY
38
страха глаза велики... Книга И. Скоропано-вой вызывает споры и возражения, и в принципе это было бы даже хорошо, если бы, однако, речь шла не об учебном пособии, - о жанре, который при всех возможных оговорках предполагает более объективную и взвешенную позицию автора...
1. Независимая газета. 1999. 14, 21 окт.
2. Там же. 6 нояб.
3. Там же. 29 окт.
4. Скоропанова И.С. Русская постмодернистская литература. М., 1999.
А.В. Огнёв
(Тверь)
ОБ АНТИПАТРИОТИЧЕСКОЙ НАЧИНКЕ В УЧЕБНИКАХ ПО ЛИТЕРАТУРЕ
Низкопоклонствуя перед заграницей, «демократы» всеми силами подхлестывают американизацию нашей культуры. Разглагольствуя о правах человека, о примате личных интересов над общественными, выступая против коллективизма, соборности, они вытравливают своеобразие нашего уклада жизни, разоружают в политическом и нравственно-психологическом плане русский народ, стремятся лишить его исторической памяти, умертвить в нем самоуважение, национальное достоинство, привить нашей молодежи гражданскую пассивность, индифферентность, всеядность.
Важной частью ожесточенной борьбы за души людей является ведущееся сейчас массированное наступление против народных основ русской литературы. Либералы мажут дегтем Пушкина, Достоевского, Чехова, Блока, Горького, Есенина, Шолохова, Леонова, Исаковского, выдающихся современных писателей - Белова, Бондарева, Распутина. В 1994 году Л. Шнейберг и И. Кондаков в издательстве «Высшая школа» выпустили пособие по литературе для поступающих в вузы под названием «От Горького до Солженицына», в нем есть главки об И. Бабеле, Е. Замятине, Б. Пастернаке, но нет о М. Шолохове, Л. Леонове, А. Твардовском, С. Есенине, М. Исаковском. Для авторов пособия они померкли, не заслуживают изучения в школе.
В. Баевский в пособии для старшеклассников и учителей «История русской поэзии» (1994) отдельные главы посвятил Самойлову, Ходасевичу, Пастернаку, Кушнеру, Бродскому. Но, как отметила Л. Полякова, «не только
монографических, с обозначением в оглавлении разделов, но и маленьких главок не удостоились крупнейшие поэты XX века - Маяковский, Есенин, Брюсов, Твардовский. Ни разу не вспомнил автор и Н. Рубцова». Для него «Блок не большая величина, чем И. Одо-евцева или А. Кушнер» (Москва. 1996. № 3).
По словам В. Белова, «русоненавистник Сорос наводнил Россию учебниками, по которым стыдно и страшно учить наших людей». Цель их - снизить образовательный и нравственный уровень учащихся и студентов, внедрить в их сознание нигилистическое отношение к России и уничтожить чувство патриотизма. В. Максимов писал: «Я обстоятельно знаком с деятельностью г-на Сороса, ...а поэтому могу с достаточной ответственностью свидетельствовать, что этот господин не потратит на благотворительные цели ни одной собственной копейки». «Фонд Сороса» подкармливает финансами журналы «Знамя», «Новый мир», «Нева», «Звезда» и другие. Хозяева фонда издают «Новое литературное обозрение», авторы этого журнала резво выполняют заказ по разрушению национальной основы русской литературы, третируют писателей патриотической направленности, пишут, например, «о сервиль-ности и трусости» Л. Леонова, создавшего «Русский лес».
В учебнике «История русской литературы XX века (20-90 годы)», вышедшем в 1998 году в МГУ под редакцией профессора
С.И. Кормилова, освещение литературных событий дается с антипатриотических позиций. В нем констатируется, что «тема России
после смерти Есенина вообще надолго ушла», но умалчивается, почему так случилось. Не хочется, видно, признавать, что в 20-е годы, как и в наше время, немало делалось по разрушению национальных традиций в литературе и искусстве, уничтожались патриотические чувства в народе, лучших деятелей русской культуры обвиняли в шовинизме. «Интернационалисты» послеоктябрьской поры не находили ничего хорошего в дореволюционной России, а нынешние космополиты (их наследники) ненавидят русских патриотов и русскую культуру, оплевывают и изничтожают все, что связано с советским государством. Кормилов хвалит роман Г. Владимова «Генерал и его армия», а в нем оболган маршал Г. Жуков, сделана попытка возвеличить предателя Власова, в привлекательном виде показан «гуманный» немецкий генерал Гуде-риан, войска которого в 1941 году разграбили и изгадили Ясную Поляну, нашу национальную святыню. Гудериан отдавал тогда такие приказы: «У военнопленных и местных жителей беспощадно отбирать зимнюю одежду. Все оставляемые пункты сжигать. Пленных не брать!».
Кормилов преувеличивает значение литературы, созданной в эмиграции. Процитировав кадетского лидера П. Милюкова, который в 1930 году говорил: «Сейчас, в то время, когда в России литература возвращается к здоровому реализму, здесь, в эмиграции, часть литераторов продолжает оставаться на позициях отрыва от жизни», он недовольно замечает: «Перспективы здорового реализма в России Милюков переоценил». Большим достижением советской литературы было изображение человека труда, а Кормилов посчитал это недостатком, написав: «Русское зарубежье счастливо избавилось от такой псевдолитературы, как «производственная», литература о (рабочем классе». В ней на самом деле было немало спекулятивных подделок, но не стоит с неуместным пренебрежением относиться к интересным романам «Цемент» Ф. Гладкова, «Люди из захолустья» А. Малышкина, «Далеко от Москвы» В. Ажаева, «Журбины» В. Кочетова, «Битва в пути» Г. Николаевой. Странным «открытием» Кормилова стало утверждение: «Детективы при тоталитаризме считались явлением сугубо буржуазным». Или: В «советских колхозных романах» послевоенных лет «беспардонно приукрашивалось тяжелейшее настоящее». Право же, научный уровень учеб-
ника повысился бы, если бы в нем было меньше этой «беспардонности», если бы честно анализировались конкретные социально-политические условия, в которых жили и творили литераторы того времени. В учебнике справедливо отмечается, что «социалистический реализм - не выдумка Сталина»: «Он действительно существовал и действительно был реализмом, основанном на социально-историческом детерминировании развития всего общества, а не только судеб отдельных людей или даже больших социальных групп и народов. Это более детерминистское искусство, чем классический реализм, человек в нем активен и порой даже могуч, но постольку, поскольку этот человек выражает то, что считалось общественно-историческими закономерностями, и ими направляется. В соцреализме изначально был немалый элемент утопизма. Но свои элементы утопизма были и в реализме XIX века». А дальше идет изничтожение основ этого метода при помощи приемов, заимствованных у американских советологов: из литературы социалистического реализма изгоняются самые удачные - высокохудожественные -произведения. Без всяких оснований утверждается, что принадлежность к нему «Тихого Дона» и «Василия Теркина» даже в их «собственно реалистической ипостаси довольно сомнительна». Ссылаясь на слова М. Чудаковой, посчитавшей, что роман А. Фадеева «Молодая гвардия» «был новым эталоном, с нужной, то есть образцовой, мерой «романтики», «героики», предательства, дружбы и любви», заявляется (но не доказывается), что он «соответственно уже не был полноценным реалистическим романом». Не прибегая к анализу и доказательствам, Кормилов утверждает: «Выродившийся же соцреализм, то есть нормативизм и идеологизированная иллюстративность, - дал в основном антиискусство. Е. Сидоров справедливо назвал позднейшие романы П. Проскурина и Ан. Иванова «агонией соцреализма». Об антиискусстве здесь сказано слишком категорично и без должных оснований, наверное, сказывалось давление впечатлений от разного рода авангардистских опусов. И конечно же, эти писатели никогда у Сидорова и Кормилова не могли заслужить объективного рассмотрения своих произведений.
Кормилов, захваченный политической тенденциозностью, считает возможным писать: «Косоглазый Ленин», «Сталин при всем
его цинизме». Ничего положительного в их деятельности он не видит. В учебнике говорится, что М. Булгаков обратился с письмом к Сталину, и на этом поставлена точка. Но стоило бы сказать, что 18 апреля 1930 года Сталин позвонил Булгакову, помог ему устроиться в МХАТ. В 1932 году по его указанию были возобновлены спектакли «Дней Турбиных». В книге «Глазами человека...» К. Симонов писал: «По всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясшую меня осведомленность... он действительно любил литературу, считал ее самым важным среди других искусств, самым решающим и в конечном итоге определяющим все или все остальное. Он любил читать и любил говорить о прочитанном с полным знанием предмета». Именно Сталин начал критику теории бесконфликтности, сковывающей развитие советской литературы, «поддержал, собственно говоря, выдвинул вперед такие принципиально далекие от облегченного изображения жизни вещи, как «Спутники» Пановой или чуть позднее «В окопах Сталинграда» Некрасова». В учебнике выражено согласие с мыслью В. Ходасевича: «жить в СССР, не ставши подлецом, невозможно». Неужели в нем жили только подлецы? Или: «советская критика, цензура и вообще власть менее чем за полтора десятка лет смогли свести в могилу целый ряд писателей: М. Зощенко (1958), Б. Пастернака (1960), В. Гроссмана (1964),
А. Твардовского (1971), А. Бека (1972)». Получается, что не было бы критики, цензуры и власти - они бы долго жили. Но у каждого из них были свои причины, приведшие их к смерти. Трудно жилось Зощенко, он умер в 63 года, но можно ли не учитывать его участие в двух войнах, ранение и отравление газами? А. Бек и Б. Пастернак умерли в 70 лет, так ли уж виновата власть, и тем более критика, в их смерти? Нередко говорят о трудном материальном положении Пастернака в последние годы его жизни, но, как говорила О. Ивинская, он «получал гонорары от иностранцев и жил на них со своим семейством». Хорошо знавший его И. Добра писал: «О Пастернаке вообще распространяли совершенно нелепые слухи, дескать, его преследуют, не дают возможности писать и тому подобное. Иностранцы, приезжая к нам, бывали у Пастернака и убеждались в том, что все эти слухи - чистейшее вранье». Можно вспомнить, что А. Ахматова умерла в 1966
году. Критика, цензура и власть, пожалуй, больше всех преследовали ее, но она дожила до 77 лет. Не выбивает ли этот пример фальшивые козыри из рук Кормилова?
В наше время творческая интеллигенция разделилась на патриотический лагерь и западнический, космополитический. Одним очень дорого национально-почвенное начало культуры, другие пренебрегают традиционными духовными ценностями русского народа, защищают и превозносят элитарное искусство, оторванное от запросов народных масс. Так, В. Пьецух ищет в Есенине «тайну необычайной популярности второсортного искусства, искусства демократического направления в самом неприятном смысле этого слова» (Лит. газета. 1997. 18 апреля). Подобные авторы ведут смертельную борьбу с защитниками национальной самобытности русской литературы. Этим характерен и рецензируемый здесь учебник. Отметив, что «советская и эмигрантская ветви русской литературы достигли вершин в 20-30-е годы», Кормилов выдает после этого чудовищный перл: «Затем советскую литературу все
больше губят тоталитаризм и «культурная революция». То есть обучение масс грамоте и воспитание новой советской интеллигенции (о чем на XVIII съезде партии говорил Сталин и вслед за ним Шолохов), проявившей такие же читательские вкусы и предпочтения, как у масс». Выходит, Кормилову, стороннику элитарного искусства, литературы модернистского пошиба, чужды культурные запросы людей «массы». Он «забыл», сколь много было сделано Советской властью для развития науки, образования, культуры. Во всей Российской империи в 1914 году в 105-и высших учебных заведениях учились 127 тысяч студентов, а в начале 80-х годов только в РСФСР было 494 вуза с тремя миллионами студентов. Одна из авторитетных международных организаций провела в 1991 году тестирование с целью определить уровень образования в различных странах мира, и выяснилось, что Россия заняла среди них одно из первых мест и по всем показателям опередила США. Без культурной революции мы не выстояли бы в битве с фашизмом, не пустили бы первыми человека в космос, не стали бы великой державой, несомненным достижением были социальная защищенность человека, бесплатное образование и медицина, отсутствие безработицы, низкий уровень преступности.
Кормилов винит Советскую власть в том, что она добилась выдающихся успехов в распространении образования в России - такое может позволить себе только тот, кто презирает свой народ. Он не учитывает того, что всеобщая грамотность нашего народа создала многомиллионного читателя, не хочет вспоминать об огромных тиражах советских книг, журналов и газет, о великолепной системе книготорговли. Странно читать его рассуждения о том, что «достижения литературы XX века могли бы быть гораздо выше, имей она нормальные условия развития или хотя бы такие, как в предыдущем столетии». Советская власть добилась всеобщей грамотности населения, появился многомиллионный читатель, книги и журналы выпускались огромными тиражами. Не вопреки, а благодаря созданным ею условиям у нас появилось много первоклассных писателей. Эти условия и привели Р. Киреева к несколько парадоксальному убеждению в том, что «в прошлое советское время литература в обществе занимала несправедливо большое ...гипертрофированное место». Как отметил
В. Распутин, «литература в советское время без всякого преувеличения могла считаться лучшей в мире». А. Зиновьев, выдающийся ученый и писатель, изгнанный в годы правления Л. Брежнева из СССР, писал: «Советская литература, в особенности довоенная литература, частично литература военного времени и первых лет после войны - это великая литература. ...Беспрецедентная поэзия... Такой поэзии в мире нигде не было и не будет. ...Не могу считать себя знатоком западной литературы, но слежу, кое-что почитывал и почитываю... Так вот, советская литература, литература так называемого застойного периода, все равно на порядок выше западной литературы, если брать в целом».
Конечно, при Советской власти было немало такого, что вызывало справедливое недовольство писателей: секретарская литература, групповые пристрастия, политические доносы, гонения на деятелей искусства и литературы. В партийных органах работало немало чиновников, которые своей излишней идеологической «бдительностью», смахивающей на глупые провокации, подрывали изнутри устои советского строя. Одни из них делали это в силу своей чрезмерной недалекости: ревностно служа партии, они бездумно выполняли указания свыше, не понимая и не желая понимать, что жизнь, сотканная из
многих и многих противоречивых явлений, становится все более сложной, запутанной, требует от них самостоятельных, подчас нестандартных ответов на ее новые запросы. Но были и такие партийные фарисеи, которые сознательно стремились разрушить наш государственный фундамент. Идеолог катастрофической «перестройки» А.Н. Яковлев в июне 1998 года в «Известиях» признал, что он стал работать в ЦК КПСС только для того, чтобы разрушить советский режим изнутри, используя для этого партийную дисциплину и слабые стороны его структуры. Диктат партийных чиновников серьезно осложнял развитие нашей культуры, но в то же время с их стороны встречали противодействие явная халтура, сквернословие, пошлость и безвкусица, рядившиеся в «новаторские» одежды. Актер М. Бушнов пришел к выводу: «Раньше партийные власти все-таки собирали культурную элиту, где мы «питались соками». Этого не хватает сегодня».
Чтобы лучше понять, каковы были условия для художественного творчества при Советской власти, можно сравнить их с теми, какие создали в наше время «демократы». Теперь наша культура и литература находятся в ужасном состоянии. А. Зиновьев обозначил это как фантастическое «буйство бездарностей»: «В советский период была бездарность, но она как-то сдерживалась. Ее можно было игнорировать и выделять то, что заслуживало внимания. Сейчас невозможно игнорировать, потому что эти сорняки заполонили все». Литература утратила свое былое мощное влияние на читателей. И. Золо-тусский пишет, что по своим последствиям недавняя «революция была более разрушительной, чем первые две. В русской жизни духовное начало всегда было первым. Сейчас материальное начало стоит на первом месте. И хотя коммунисты надували духовный интерес своим отравленным воздухом, но все-таки приоритет был за литературой, каким-то духовным началом, писатели были героями, их любили. Сейчас писателей никто не любит, их никто не читает. Массовая культура пришла, как цунами, и все смела (Лит. Россия. 1997. 6 июня). С. Воронин констатирует: «Положение российских писателей просто удручает. Они сегодня никому не нужны». Годовой тираж журналов и других периодических изданий сократился с 1,9 миллиарда в 1991 году до 92 миллионов в 1996 году. Тираж книг и журналов упал с 1,6 миллиарда
экземпляров до 400 миллионов. В 1991-1996 годы закрылось почти 10000 библиотек. Если сравнить с советским бюджетом РСФСР, то получается, что в нынешней России выделяется меньше средств на развитие медицины и физической культуры - в 3,2 раза, на образование - в 3,5 раза, на культуру и искусство -в 4,1 раза, на науку - в 6,2 раза.
Кормилов полагает, что все советские писатели - жертвы «сталинской авторитарной системы». Но принижаются только те, которые опирались на лучшие традиции русской литературы и в своем творчестве реалистически показывали жизнь с подлинно народных, патриотических позиций. Вот и получается, что Исаковский создал лишь одно «великое стихотворение» - «Враги сожгли родную хату». А во время войны вся страна пела его песни, и сейчас люди не только старшего поколения охотно слушают и исполняют их. Для нашего народа и русской литературы Исаковский сделал несравнимо больше, чем прославляемые ныне демпрес-сой Мандельштам, Бродский, Высоцкий, которым в учебнике посвящены монографические главы. Этого не удостоились ни Исаковский, ни выдающиеся русские писатели Леонов, Федин, Фадеев, Распутин, Абрамов, Белов, Бондарев, Астафьев, Шукшин. В этом -явно тенденциозном - отборе красноречиво отразилась антирусская направленность учебника. В учебнике утверждается, что «Падение Дайра» А. Малышкина - примитивизм», романы В. Пикуля «псевдоисторические», сквозь зубы признается, что «лучшие стилисты (по крайней мере бывшие), впитавшие в себя народный язык, как В. Белов и
В. Распутин, живут в России». Но они объявлены «бывшими». Приводятся упреки А. Солженицына в адрес А. Твардовского, отрицательные отзывы о нем Л. Чуковской, отмечается, что «среди написанного Твардовским в 50-е годы можно встретить немало строк ...нередко описательных и риторичных». Мазнули дегтем и Солженицына: получив Нобелевскую премию, он «обратился к Набокову с письмом», тот «не ответил, а в частных беседах рассказывал об орфографических ошибках, допущенных автором письма». Кормилов не скрывает своей нелюбви к А. Толстому, он представил его писателем «без лишней скромности», у него неудачные финалы, «его внутренняя нестойкость принесла многие поражения как художнику», «наиболее независимые люди, как Ахматова
и Пастернак, относились к нему неприязненно. В 1934 году бывший граф получил пощечину от нищенствующего еврея О. Мандельштама. М. Булгаков высмеял его в образе Фиалкова («Театральный роман»)». И тому подобное. В учебнике не подчеркнуто самое главное - глубочайший патриотизм А. Толстого, который был основой и стимулом его общественной и литературной деятельности. Осознав, что после гражданской войны одна лишь Советская власть защищает национальные интересы России, он возвратился на Родину и полностью отдал свой великолепный талант делу укрепления ее благополучия и могущества, что особенно ярко проявилось в годы Великой Отечественной войны.
Кормилов в поверхностной главе «М. А. Шолохов» задался целью уличить великого писателя в нечестности: он-де говорил о себе такое, чего не было на самом деле. Плохо зная обстановку начала 20-х годов, Кормилов подвергает сомнению его участие в борьбе с бандами, утверждая, что тогда «оружие давали только комсомольцам», Шолохов в комсомоле никогда не состоял, значит, он «ничем не командовал». Но как быть с тем, что он был в рядах продотрядников, а они на Дону были вооружены? Кормилов многозначительно бросает: «Свидетелей его (Шолохова) встречи с Махно нет». Но можно ли на таком шатком основании отрицать саму эту встречу? Он выискивает в любом - самом безобидном - факте возможность бросить тень на гениального писателя. В хуторе Каргине решили создать музей в курене, где жил Шолохов в 20-е годы. «Разобрали его и соорудили совершенно новый курень, поменьше, непохожий на настоящий», - сообщил Г. Сивоволов в книге «Михаил Шолохов. Страницы биографии». Узнав об этом, Кормилов высказал недовольство тем, что Шолохов, посетив курень и осудив создание музея при его жизни, «ни словом не обмолвился о том, что совершенно нарушен первоначальный вид казачьего подворья». Ай-ай-ай! Как нехорошо вел себя Шолохов! И такие мелкотравчатые придирки вносят в учебник!
Пытаясь очернить Шолохова, представить его человеком с темным прошлым, Кормилов процитировал книгу В. Акимова «От Блока до Солженицына» (1993), в которой дата рождения Шолохова переносится на 1900 год, и предположил, что Шолохов, «достаточно взрослый во время антибольше-
вистского Верхнедонского восстания 1919 года, столь подробно описанного в 6-й и 7-й частях «Тихого Дона», мог что-то скрывать в своей биографии». Но сам же опровергает эту версию: «Однако датируемые фотографии маленького Миши не подтверждают гипотезу о его рождении за пять лет до официальной даты». Так зачем же надо было тащить в учебник (!) высказанную Акимовым ахинею? Учитель Т. Мрыхин сообщил в «Донской правде» от 24 мая 1955 года, что он начал заниматься с Мишей на дому в 1911 году, ему «тогда было около семи лет». В 1912 году он пошел в школу сразу во второй класс. Мог ли умудренный жизнью учитель принять одиннадцатилетнего мальчика за шестилетнего?
Кормилов хвалит статью В. Хабина «М.А. Шолохов» в «Очерках истории русской литературы XX века», вышедших в свет в издательстве МГУ (1995): в ней дан «наиболее современный взгляд на творчество Шолохова в целом». Остается загадкой, почему не отвечает «современному» взгляду не замеченная им книга Н. Федя о Шолохове, награжденная шолоховской премией. Касаясь измышлений об авторстве «Тихого Дона», Кормилов пишет, что «компактная история этого вопроса» дана в статье Хабина. Но в ней нет ни подлинной истории инсинуаций о «плагиате» Шолохова, ни их разоблачений. Прискорбно то, что Хабин относит опус И. Медведевой-Томашевской «Стремя «Тихого Дона» вместе с дилетантскими книгами Р. Медведева «Куда течет Тихий Дон?» и «Загадки творческой биографии Шолохова» к серьезным работам. Приводя доводы хулителей Шолохова, он не вспоминает о публикациях, где доказательно критикуются их «исследовательские» приемы и клеветнические по своей сути выводы. Здесь уместно отметить, что авторы программы «Русская литература XX века», изданной Московским педагогическим университетом в 1996 году, написали: «Споры (не инсинуации!) об авторстве романа: книга «Стремя «Тихого Дона» и ее оппоненты». Ничего не скажешь, они деликатно выразили свои симпатии к этой фальшивке. Если судить по их библиографии, в которой четыре работы посвящены этой «проблеме», то они считают главной задачей при изучении творчества Шолохова выяснить, кто же написал «Тихий Дон». Они включили в библиографию и явно непрофессиональную брошюру А. Макарова и С. Ма-
каровой «К истокам «Тихого Дона» (М., 1991), перепечатанную в 1993 году «Новым миром». Оказавшись в плену лжи о плагиате, Хабин поддержал тех, кто считает, что все хорошее в романе создано неизвестным автором, а Шолохов только «соавтор», вносивший неразумные поправки и дополнения, оклеветавший казаков и Григория Мелехова, этого, мол, не было в первичном тексте неизвестного автора. Но в действительности на начальном этапе работы над эпопеей не было Григория (его «заменял» Абрам Ермаков). Когда же он появился, то в первых набросках его изображение разительно расходилось с утверждениями о том, что Шолохов в процессе доработки рукописи очернил Григория. Хабин поддержал Томашевскую и Медведева в трактовке сцены в госпитале при посещении его «особой императорской фамилии», она-де выглядит «фальшивой и неубедительной», «совершенно не отвечает характеру Григория Мелехова», «в последующем авторском тексте то, что присочинено «соавтором», естественно не находит никакого развития». Но текст романа категорически опровергает этот вывод. Хабин полагает, что в работе Томашевской «убедительно доказывается, что «соавтором» были изъяты из протографа главы, которые должны были последовательно рассказывать о временных успехах донских повстанцев и о поддержке их крестьянами соседних губерний...». Согласимся, на самом деле могли быть такие главы. Но почему они принадлежали не Шолохову? И тому подобное. Мне уже приходилось, используя убедительные факты, опровергать все это на научной конференции в МГУ в 1996 году, в статьях, напечатанных в журналах «Молодая гвардия» (1990. № 5), «Наш современник» (1995. № 5), «Дон» (1997. № 5), и в монографии «Михаил Шолохов и наше время» (1996). Никаких возражений не последовало. По словам Кормилова, обнаруженные «Л.Е. Колодным рукописные оригиналы первых частей «Тихого Дона» делают основания для сомнений в авторстве Шолохова крайне зыбкими». Значит, очень зыбкие, но основания остались? А если бы не нашли эти оригиналы, то, получается, они были бы далеко не зыбкие? Разве Кормилов не знает, что еще в 1929 году Шолохов передал правлению РАПП планы и наброски, автографы первой, второй и три четверти третьей книги «Тихого Дона»? По предложению ЦК была создана комиссия, которая
тщательно ознакомилась с черновиками рукописи. Члены ее (А. Серафимович, В. Став-ский, А. Фадеев, В. Киршон и Л. Авербах) в опубликованном 29 марта 1929 года в «Правде» письме сообщили, что «никаких материалов, порочащих работу т. Шолохова, нет и не может быть», что писатели, работающие с ним не один год, «знают весь его творческий путь, его работу в течение нескольких лет над «Тихим Доном», материалы, которые он собирал и изучал, работая над романом, черновики его рукописей». Комиссия расценила как «злостную клевету» заявления о том, что «Тихий Дон» «является якобы плагиатом с чужой рукописи». Неужели этот вывод ничего не значит?
Кормилов заявил, что во время войны Шолохов «начал меняться не в лучшую сторону, в частности позволял себе антисемитские высказывания». В ответ на эти сплетни можно сказать, что среди клевещущих на Шолохова было немало лиц еврейского происхождения. И. Эренбург, например, говорил, что во время войны он готовился перейти к немцам. Но надо ли этакое включать в учебник? Намного лучше отметить, что Шолохов высоко ценил патриотическую работу Эренбурга в годы Отечественной войны, подчеркивая, что тот «писал действительно нужные вещи, очень ценно это было тогда». Когда в одном из писем Шолохова обвинили в антисемитизме, он ответил: «Ни одно из своих произведений никогда никому не посвящал. А именно рассказ «Судьба человека» посвятил большому моему помощнику в нелегком творческом труде заведующей Ленинской библиотеки товарищу Левицкой Евгении Григорьевне, члену партии с 1903 года, по национальности еврейке».
Кормилов осуждает Шолохова за то, что в 1951 году «он принял участие в кампании сторонников раскрытия писательских псевдонимов», это оценивается как проявление шовинизма. Но какое отношение к шовинизму имеет хотя бы то, что друг Шолохова И.Ф. Трусов в 1927 году опубликовал сборник «Ярь» под псевдонимом «И. Трусов-За-ревой», после чего Шолохов стал шутливо издеваться над ним, называя «Ваня Трусов-Зверовой», и тот «навсегда бросил псевдоним»? Кормилов недоволен тем, что Шолохов в 1954-м, в речи на Втором съезде писателей постарался «свести счеты с Симоновым, виноватым не больше других». Но никуда не уйдешь от того, что Симонов и его
многочисленные и влиятельные сторонники во многом определяли тогда литературную жизнь страны - и именно это надо прежде всего иметь в виду, оценивая поведение Шолохова в то время, когда он полемизировал с ними. Однако в учебнике не сказано, как подло не перестают сводить счеты с самим Шолоховым даже после его смерти.
Очернителям Шолохова неведома порядочность, чтобы очернить его, они прибегают к лжи и клевете. Так, Ю. Буйда в статье «Тихий дон» течет на Запад» («Известия». 1998. 25 февраля), обнародовав грязные сплетни о Шолохове, недоумевает: «как мог написать великий роман человек, пресмыкавшийся перед большевиками, публично поливавший грязью Ахматову, Пастернака, Синявского?» Но Шолохов ни перед кем не пресмыкался - ни перед Сталиным (прочитайте его письма к нему), ни перед другими могущественными партократами. Настоящее мужество и смелость, вера в силу правды, в Советскую власть давали ему силы достойно выстоять, победить в очень сложное время в конце 20-30-х годов. Он изобличал массовые репрессии, порочную практику проведения хлебозаготовок, обращался к Сталину и добился того, что на Дон прислали зерно, и тем самым спас от голодной смерти тысячи жителей Дона. И не чернил он А. Ахматову, наоборот, в 1940 году предлагал дать Сталинскую премию за ее сборник «Из шести книг», вскоре запрещенный. Шолохов вызволил из тюрьмы Л. Гумилева, сына А. Ахматовой, критика И. Макарьева, артистку Э. Цесарскую, помог выйти из тюрьмы Е. Пермитину, сыну А. Платонова.
Будучи во Франции в 50-е годы, отвечая на вопрос журналиста, что он думает о «Докторе Живаго», Шолохов «сказал, что надо его сначала опубликовать в России, прочитать, а потом уж выносить суждения... Что там было! Советский посол срочно сочинил секретную депешу в ЦК - как быть с Шолоховым?» Последовало решение Политбюро: «Обратить внимание М. Шолохова на недопустимость подобных заявлений, противоречащих нашим интересам» (Учит. газ. 1994. 31 мая). Шолохов был невысокого мнения об этом произведении, но он ничем не запятнал себя в той травле, которую устроили против Пастернака.
Бичуя Шолохова за выступление против А. Синявского и Ю. Даниэля, Кормилов пишет: «Но Л.К. Чуковская в открытом письме
к нему напомнила о присущей русской литературе традиции заступничества. Впервые за века ее существования писатель выразил «сожаление не о том, что вынесенный судьями приговор слишком суров, а о том, что он слишком мягок». На самом же деле Шолохов, осуждая этих литераторов, говорил, что было бы, если бы их судили в 20-е годы, и отнюдь не призывал судить их более строго. Кормилов умолчал о том, что многие писатели поддержали приговор диссидентам, что и Солженицын отказался подписать обращение к правительству в их защиту, заявив: «Негоже русскому писателю искать славы за границей». Когда шел суд над Радеком, Сокольниковым, Пятаковым и другими, Правление Союза писателей приняло резолюцию, опубликованную 26 января 1937 года в газетах под заголовком «Если враг не сдается - его уничтожают». И не Шолохов, а Пастернак прислал в Правление письмо, в котором заявил о своем присоединении к этой резолюции. Об этом ни Кормилов, ни Чуковская не вспомнили.
Шолохову претило обращаться за помощью к западу в борьбе с собственными правителями, с произволом и беззаконием, это он относил к духовной власовщине, к предательству интересов своего государства. Судить Синявского и Даниэля не стоило, но можно лучше понять и позицию Шолохова, если верно оценить пагубные для России результаты разрушительной деятельности диссидентов. Остро реагируя на их подрывную работу, он провидчески предугадывал тот губительный для нашей государственности результат, который мы сейчас пожинаем. Он считал, что нельзя «разрушать то, что уже построено с таким трудом», надо «направить силы и способности нашего талантливого народа на созидание новых материальных и духовных ценностей, умножать те богатства, которые нам достались по наследству от отцов и дедов, и то, что еще уцелело от страшных катастроф, и тогда только может сохраниться государство и народ, бесценные сокровища культуры. Иначе произойдет такое расслоение поколений, которое неизбежно приведет к отрицанию всего и всех, к оплевыванию собственной истории и святынь прошлого, а без прошлого народ не имеет будущего».
По Кормилову, послевоенная публицистика Шолохова «насквозь официозна», он «написал немало страниц, недостойных его
дарования, и в последнюю четверть века своей жизни почти совершенно замолчал - или говорил такое, что ложится пятном на его память». О его болезни, о бессовестной клеветнической кампании, мешающей его творческой работе, ни слова. Но посмотрим, в чем же заключается официозность его публицистики. В 1983 году Шолохов проницательно протестовал против попыток переписать историю, «разрушить связь времен, забыть о светлых традициях в жизни народа, порушить то доброе, героическое, что накоплено прадедами и отцами, завоевано ими в борьбе за лучшие народные идеалы». Он верил в благотворность социалистического пути развития и с возмущением говорил о резком социальном размежевании в буржуазных странах. Он защищал природу, заповедные места, памятники, критиковал неумные директивы, высмеивал недостатки в работе министерств, разрыв между словом и делом, выступал против распространившегося у нас бюрократизма, протекционизма, бездушного отношения к людям, протестовал против того, что «вопросам культуры уделяется со стороны всех организаций ничтожное количество времени и средств». Критикуя поток «посредственной литературы», он протестовал против захваливания произведений «именитых» авторов и снижения высоких критериев во время присуждения премий. На XX съезде КПСС он выступил против того, что многие писатели «давненько уже утратили связь с жизнью». Его речь осудили на совещании в ЦК, проходившем под руководством Суслова, Брежнева, Фурцевой. Разве случилось бы такое, если бы он придерживался «насквозь официозных» позиций?
Шолохова, критически относившегося к верховным правителям нашей страны, тревожила ее дальнейшая судьба. Светлана Михайловна, дочь Шолохова, писала, что отец «всю жизнь честно служил той идее, в которую искренне верил, нигде не отождествляя эту идею и «исполнителей», партию, к которой принадлежал по убеждению, а не из корысти, и ее руководителей, далеко не всегда достойных». «В такой ситуации, - заключила она, - жизнь его не могла быть не чем иным, как трагедией, а творчество - постоянной борьбой «на два фронта». С одной стороны -с «доброжелателями-критиками» и цензурой, а с другой - с самим собой. ...И, может быть, этот второй фронт - самая страшная для пи-
сателя борьба, обрекавшая на поражение, то есть на молчание».
Авторы учебника выискивали любую возможность, чтобы очернить русских писателей, кровно связанных со своим народом. Другое отношение у них к тем, кто не любил Россию. Они всячески превозносятся, ничто не может потревожить обращенный на них восхищенный взгляд. И.А. Бродский -«крупнейший поэт», «выдающийся и всемирно известный русский поэт, лауреат Нобелевской и других престижных премий». Все прекрасно у него. В учебнике хвалят его стихотворение «На смерть Жукова», в котором утверждается, что Г. Жуков и наши солдаты, разгромившие фашизм, будут в аду. Бродский стыдился своей родины, он так отозвался о ее судьбе: «Для меня все это кончилось на Чаадаеве и его определении России как провале в истории человечества» (Москва. 1996. № 11. С. 129). Если следовать тому, как писали в учебнике о выдающихся русских писателях, то можно бы привести такой пример: А. Рыбаков, отметив черную неблагодарность Бродского по отношению к Вигдоровой, которая спасла его, «а сама умерла», сказал ему: «Не берусь судить, какой вы поэт, но человек, безусловно, плохой». Н. Коржавин говорил, что присудившие Нобелевскую премию Бродскому плохо знают русскую поэзию. Такое суждение высказывали и другие писатели.
Никаких недостатков не отмечается при рассмотрении поэзии Мандельштама. Он немало сделал для русской поэзии, но стал ли он в полной мере русским поэтом? Твардовский считал, что поэзия Мандельштама -«образец крайней «камерности» ...вся она, так сказать, из ответов и отзвуков более искусства, чем жизни». Солженицын писал, что «Мандельштам не русская поэзия, а скорее переводная, иностранная». Для выявления сути мировосприятия Мандельштама существенно суждение еврейского исследователя А. Львова: О. Мандельштам, принявший христианство, «не принял и ни при каких обстоятельствах не мог принять православия». Почему? Потому «не мог, что было оно главное, что обнимало почти 150-миллионное стадо тогдашней России, что пастыри его духовные были одновременно и пастыри, через царей, державные». Не мог он смириться с существованием русской державы.
Б. Пастернак первым, если иметь в виду крупных поэтов, опубликовал стихотворение
о Сталине. Об этом в учебнике говорится весьма деликатно, не так, как велась речь о Шолохове и А. Толстом: «Однако самые достойные люди в страшную эпоху совершали поступки, которые легко осуждать. Б. Пастернак по заказу покровителя творческой интеллигенции Н. Бухарина написал и напечатал в «Известиях» 1 января 1936 года хвалебные стихи о Сталине: возможно, не решился отказать опальному политику, но, безусловно, были и творческий интерес, и попытка «вписаться» в общество, уже с 1934 года восхвалявшее Сталина вовсю». В учебнике не вспоминается о том, что М. Горький, А. Фадеев, Н. Бухарин говорили об излишней усложненности поэтической ткани Пастернака, об эгоцентризме, индивидуализме лирического героя в его стихотворениях. Шолохов яростно защищал своих друзей, ставя на кон свою жизнь, а Пастернак не заступился даже за Мандельштама, трусливо смолчал, что удивило Сталина. Ю. Оксман, посетив Пастернака в 1958 году, написал о нем: он «произвел впечатление человека не совсем нормального: ни о чем не может говорить, кроме как о своей мировой славе. Внешне очень бодр и крепок, но психически неприятен» (Газета «Саратов». 1995. 12 янв ).
Анализируя политические и эстетические позиции создателей учебника, приходишь к выводу, что они доказывают известную правомерность мысли А. Ципко: «За семьдесят лет Советской власти в Москве была взращена уникальная левая, модернистская субкультура, антихристианская по сущности и по своей политической направленности. И она взяла верх, и нет сейчас реальной силы, которая могла бы ей противостоять» (Наш современник. 1997. № 11. С. 17). Вместе с тем надо уточнить: эта модернистская субкультура начала взращиваться еще в конце прошлого века. В России она переплелась и перекрестилась с основными либеральными идеями. Один из героев в романе Ф. Достоевского «Идиот» говорит: «Русский либерализм не есть нападение на существующие порядки вещей, а есть нападение на самую сущность наших вещей, на самые вещи, а не на один только порядок, не на русские порядки, а на саму Россию. Либерал дошел до того, что отрицает самую Россию, то есть ненавидит и бьет свою мать. Он ненавидит народные обычаи, русскую историю, все. Свою ненависть к России принимает за самый плодотворный либерализм».
Подобная суть характерна и для многих нынешних российских либералов. Их идеология питала некоторых авторов рецензируемого учебника, который, наверное, удовлетворит нынешних правителей и заказчиков из фонда Сороса, но искажает историю советской литературы. Они - по сути дела -
стали участниками клеветнической кампании против лучших русских писателей XX века, которая ставит далеко идущие задачи по разрушению нашего национального самосознания и в конечном счете - российской государственности.
А.М. Стрельцов
СЕлец)
«ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XX ВЕКА» - БЫТЬ!
Монографическая работа К.Д. Гордович открывается авторским заявлением: «Предлагаемое учебное пособие отвечает вузовскому курсу «История отечественной литературы XX века».
Вынужден возразить: не отвечает по причине ряда существенных несоответствий заданному жанру.
Первое из них - в локальности содержательно значимого масштаба работы: не «история литературы», а момент истории, конкретнее - ее трактовка в литературной критике конца 80-х - начала 90-х годов.
Второе несоответствие: разрыв между декларируемой методологией и фактически реализуемым подходом к анализу. Принципиальную новизну своей работы Гордович формулирует следующими положениями:
1. В «прежних учебниках» литература рассматривалась «как иллюстрация к обще-ственно-историческим событиям». Здесь же объект исследования - «искусство, развивающееся по своим законам».
2. «В учебниках П. Выходцева, Л. Ершова, А. Метченко и других литературные явления оценивались в зависимости от признания писателями положительного значения революции». Задача Гордович «состояла в отказе от навязывания писателям идей, которые они должны разделять и выражать».
Но эта принципиальная новизна - иллюзия. Между «старыми учебниками» и учебником Гордович незатруднительно увидеть методологическое сродство, а именно -идентичность единиц измерения художественной значимости произведений литерату-
ры. «Другое» же в том, что оценочные «наклейки» («правильное», «истинное» и «неправильное», «ложное») поменялись местами.
Доказательства этому - на поверхности. Так в предметном цикле «Персоналии» интерпретации художественного творчества жестко идеологизированы по типу: «наши» писатели и писатели, «чужие нам». Но тем самым утрачивается глубина подлинно художественного явления, исчезает бесконечность его смысла. И как следствие - прямолинейность, однозначность, одномерность и той, и другой диспозиции.
В первой диспозиции - «писатели, стремившиеся сохранить творческую независимость в условиях тоталитарного режима». Они помечены достойной, но «драматической судьбой». Во второй диспозиции - «таланты, добровольно подчинившие свое творчество революционным идеям». А «служение ложной идее», хотя бы и искреннее, умерщвляет талант. В этой схеме, по Гордович, всего три варианта личностно-творческого исхода: либо «неизбежность рокового конца (Маяковский)», либо «грубая конъюктура (как Фадеев или Федин)», либо «творческое бесплодие (как Шолохов)».
Проиллюстрируем такой анализ 13-й главой персоналии «Шолохов», для экономии места ограничившись ее цитатным конспектом. Он не потребует комментария: сам за себя говорит...
Шолохов из среды «промежуточной»: не рабочие и не крестьяне, казачество, но не чистые казаки - иногородние. Первые рассказы «обнаружили в нем талант своеобраз-
