CC BY
151
УДК 821.111+821.161.1
О ВЛИЯНИИ РУССКОЙ КЛАССИКИ ХГХ ВЕКА НА АМЕРИКАНСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ ХХ ВЕКА
Бабушкина И.Е.
Данная работа ставит своей целью помочь студентам глубже осознать потенциал и перспективы российской цивилизации через духовно-социальный опыт крупнейших писателей США ХХ века и, вместе с тем, показать как влияние русской духовности взаимосвязано с углублением их критики своей, то есть американской цивилизации. Анализу подвергнуты два малоизученных литературно-философских романа: «На восток от Эдема» (1952) Джона Стейнбека и «День Восьмой» (1967) Торнтона Уайлдера. Анализ сделан под углом зрения межцивилизационных отношений. Ключевые слова: межкультурный диалог, философские притчи, межцивилизационные отношения, заново утверждать, пути спасения, влияние русской духовности, философия социал-дарвинизма, первоосновы Христианства, роль Православия.
ABOUT INFLUENCE OF THE RUSSIAN CLASSICS OF THE XIX CENTURY ON THE AMERICAN WRITERS OF THE XX CENTURY
Babushkina I.E.
The article is devoted to the influence of the Russian classical literature of the XIX century upon the classical American writers of the XX century. The author presents her conception of the debatable message inherent in the two masterpieces created by the famous classical writers of the U.S.A. - John Steinbeck's novel "East of Eden" (1952), and Thornton Wilder's novel "The Eighth Day" (1967). She reveals the d e-cisive role of the Orthodox religion in the solution of the problems raised in the novels. The genre of these works of art is considered to be philosophical parable.
Keywords: cross-cultural dialogue, philosophical parables, the intercivilization relations, anew to claim, ways of rescue, influence of the Russian spirituality, philosophy of social Darwinism, the Christianity fundamental principle, Orthodoxy role.
В наше время в мировой политике все большее значение приобретает ее гуманитарная составляющая. По словам выступавшего в МГИМО министра иностранных дел РФ С.В. Лаврова, это одно из «новых измерений» в сфере международного сотрудничества «в условиях глобализации». «Приумножая» свои знания в области культуры, включающей «высокую нравственность» наши студенты обретают «глубокое понимание национальных интересов и готовность умело их защищать»1.
Говорилось о необходимости овладения искусством эффективно вести межкультурный диалог: «... вырабатывать навыки, умения до-
1 Стенограмма выступления министра иностранных дел Российской Федерации Лаврова С.В. в МГИМО (У) по случаю начала нового учебного года. М. 1 сентября 2005 г. С. 5 - 6.
«Единство - возвестил оракул наших дней -быть может спаяно железом лишь и кровью.
Но мы попробуем спаять его любовью, а там увидим - что прочней».
Ф.И. Тютчев
ходчиво, убедительно, интересно донести то, что вы знаете... до своих партнеров, собеседников»2.
Важнейшей гранью межкукультурного обмена является диалог национальных литератур. Сегодня, в условиях информационной войны, высокое качество диалога как «мягкого инструмента», влияющего на мировоззрение собеседника, на его систему ценностей необходимо вдвойне. Наибольший потенциал в этом плане -по мнению автора статьи - несет в себе влияние русской классики XIX века на писателей США. Масштаб влияния произведений русских гениев - прежде всего Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского - на лучших представителей молодой за-
2
Лавров С.В. Звукозапись выступления министра иностранных дел Российской Федерации в МГИМО (У) по случаю начала нового учебного года. М. 1 сентября 2005 г.
океанской республики, жаждавших новых духовных идеалов, явился, в определенном смысле, уникальным фактом в истории мировой культуры нашего времени. Не случайно Курт Воннегут резюмирует: «Вклад Льва Толстого в формирование американской литературы настолько велик, что его невозможно определить каким-то одним словом...» [13, с. 37].
Результатом были возникавшие среди различных слоев американской нации «оазисы» духовности. Не такие ли явления имел ввиду, в частности, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, когда в своем докладе на ХХ Всемирном Русском народном соборе в Москве (31 октября - 1 ноября 2016 г.) утверждал: «Мы знаем, что, помимо привычного нам официоза, формируемого средствами массовой информации, есть другая Америка.», которая не собирается отказываться от традиционных духовно-нравственных ценностей. Такой вывод стал итогом данного в докладе глубокого анализа тенденций, появившихся после окончания холодной войны. Разъясняется, что многое в наших привычных взглядах на проблему Россия и Запад «уже не соответствует реальной духовно-культурной ситуации в мире» и говорится о «признаках», свидетельствующих о «возможной постепенной смене мировоззренческих координат». Вот что, по мнению патриарха, является «самым острым конфликтом современности»: это - «не заявленное американским философом Самюэлем Хантингтоном «столкновение цивилизаций», не борьба религиозных и национальных культур между собой, ... и даже не противостояние Востока и Запада, . а столкновение транснационального, радикального, секулярного глобалистского проекта со всеми традиционными культурами и со всеми локальными цивилизациями. И борьба эта проходит не только по границам., но и внутри стран и народов... И здесь происходит столкновение двух миров, двух взглядов на человека и на будущее человеческой цивилизации». Патриарх предостерегает нас относительно того, чем грозит человеческой цивилизации «растущий ценностный разрыв между Россией и странами западной цивилизации, которого не было даже во времена холодной войны. . Происходящий на наших глазах подрыв нравственной основы человеческого бытия грозит расчеловечеванием мира. Не случайно футурологи все чаще поднимают тему постчеловека..., учение о скором преодолении человеческой природы и появлении нового класса
разумных существ. ».
Опора в борьбе за истинную альтернативу такому процессу - «... новый диалог народов, осуществляемый на принципиально новых основаниях. Это диалог, направленный на восстановление ценностного единства, в рамках которого каждая из цивилизаций. могла бы существовать, сохраняя свою идентичность». Патриарх убежден, что «только на основе вечных духовно-нравственных ценностей возможно успешное преодоление существующих цивилизационных вызовов». Из доклада следует, что опорой в борьбе за альтернативу служит тот факт, что внутри американского общества существует «выраженное стремление сохранить свои христианские корни и культурные традиции. Это стремление находит выражение в религиозных поисках, художественном творчестве и повседневной жизни» [23]. Предлагаемая статья свидетельствует, что «другая Америка» ярко проявила себя в художественном творчестве крупнейших литераторов США особенно второй половины ХХ века под влиянием русской классики.
Lux Orientalis (Свет с Востока)
Увлечение американцев русской классической литературой началось на рубеже XIX
- ХХ веков. Первым послом русской литературы в Америке был И.С. Тургенев. «Вслед за «Записками охотника» американские писатели открыли для себя и романы - «Рудин», «Отцы и дети», «Новь», «Дым», «Дворянское гнездо». Тургенев как мастер психологического письма тонко чувствовавший особенности русского характера, стал для американских писателей бесспорным авторитетом, у которого они учились писательскому мастерству» [11, с. 908
- 909]. Но ему суждено было несколько отойти в тень, когда начали появляться на английском языке произведения Л.Н. Толстого. Они привели к своего рода духовному потрясению читающую часть американской нации. Многие читатели захотели установить с ним эпистолярный контакт. Крупнейший философ США Уильям Джеймс сравнивал могучую натуру Толстого со старым дубом. «Он отвергает роскошь, фальшь, жадность и жестокость, все условности нашей цивилизации, . мы не обладаем такой природной мощью. Но мы хотя бы думаем, что неплохо было бы пойти по стопам Толстого» [11, с. 911].
Чем был обусловлен столь беспрецедентный интерес? Во-первых, Толстой отвечал на тревожащие читателей вопросы, связанные
с перспективой социального обустройства страны в переходный (к эпохе империализма) период. А это - в свою очередь - было связано с необычностью для них нравственных принципов русского гения, его законов Добра.
Наиболее интересными журналистами, побывавшими в Ясной Поляне были Джеймс Крилмен и Уильям Уоллинг. Интервью, взятое у Толстого Крилменом и перепечатанное во многих газетах, вызвало восторженные отклики американцев и было воспринято как обращение Толстого к американскому народу [11, с. 916].
А Уоллинг, посетивший Россию в 19051907 годах, из своих репортажей составил целую книгу под заголовком «Russia's Message». The True Import of the Revolution» («Послание России. Всемирное значение русской революции» (1908). По его мнению Россия опередила других не только в социальной мысли и идеалах, но и во многих областях культуры. Уоллес пришел к выводу о ведущей роли России в области духовной жизни. «Для него «свет с Востока» (Lux Orientalis) исходил именно из России» [11, с. 918].
Что касается молодых и честных писателей США рубежа столетия, наиболее известными из которых станут Фрэнк Норрис, Джек Лондон и Теодор Драйзер, то для них «Свет с Востока» «забрезжил» еще в последнее десятилетие XIX века. Их таланты зарождались в эпоху бурного роста монополий, сопровождавшегося резким усилением эксплуатации народных масс, разорением фермерских хозяйств. В сфере идеологии этот процесс находил свое оправдание в философии позитивизма, в особенности в социологических взглядах такого социал-дарвиниста как Герберт Спенсер (1820-1903), считавшего, что человеческое общество, подобно животному организму, подчинено биологическим законам, и поэтому отношения между классами, свойственные капитализму, якобы носят «естественный» и «вечный» характер. Спенсер был сторонником применения одностороннего дарвиновского учения о борьбе за существование и о естественном отборе в мире животных и растений к объяснению закономерностей общественного развития и отношений между людьми. Оправдывая социальное неравенство при капитализме, Спенсер отстаивал мысль о том, что в человеческом обществе в борьбе за существование выживают только «сильные» и «приспособленные» индивидуумы, более слабых же природа обрекла на вымирание. Как свиде-
тельствует известный социолог Ю.А. Замош-кин, именно «социальный дарвинизм, широко использовавший формулу «выживания сильнейших и наиболее приспособленных» и являвшийся «воплощением эгоцентрического и агрессивно-воинствующего индивидуализма» получил «наиболее широкие и последовательные формы выражения в США в конце XIX и начале XX веков» [5, с. 31].
Молодые писатели Америки, мечтавшие написать правду о жизни, стояли перед необходимостью так или иначе осваивать эту философию: либо в апологетическом духе - и это вело их к натуралистическому воспроизведению действительности, либо в духе критическом. Это была кардинальная дилемма, своего рода воспаленный нерв их сознания. Он требовал выбора, решиться на который было чрезвычайно трудно. Сама каждодневная социальная практика, связанная с деятельностью всемогущих монополий - «спрутов», подчинивших себе все стороны национальной жизни, казалось подтверждала постулаты социал-дарвинизма. Да и развитой традицией реализма литература США тех лет еще не обладала. На книжном рынке господствовали лживые псевдореалистические произведения, как правило, романтизировавшие стяжательство; набирала силу и шовинистическая литература «красной крови», которую всемерно поддерживал тогдашний президент Теодор Рузвельт. И если что-то в сфере литературы их удерживало от поглощения бездуховной стихией позитивизма и помогало прорываться к духовным ценностям реалистического искусства, то это была прежде всего классическая русская литература.
Для Норриса, Лондона, - как, впрочем, и для последующих крупнейших писателей США XX века - самым притягательным произведением любимого ими Толстого был роман «Анна Каренина».
Почему «Анна Каренина»?
Прямого ответа нет. Но, если читать это произведение «глазами» вдумчивого американского писателя, то ответ проясняется. и сводится к тому, что особый жгучий интерес американских авторов, по-видимому, вызывает духовная эволюция одного из центральных персонажей романа, с автобиографическими чертами - Константина Лёвина. Суть его духовной эволюции заключается в мучительном процессе преодоления влияния философии социал-дарвинизма. Это молодой, по-университетски образованный помещик, с ши-
рочайшим кругом чтения. Он увлечён не только трудами на благо поместья и своей близостью к крестьянам, но и размышлениями о судьбе сельского хозяйства в масштабах всей страны, а, стало быть, и о судьбе России.
Лёвин обладает цельной, многогранной, воспитанной в традициях Православия личностью, которая способна самостоятельно действовать согласно своим убеждениям, которые всегда определяются велениями совести и непреложными законами Добра. Но в студенческие годы, в Петербурге он попал под модное в то время в определенных профессорских кругах влияние социал-дарвинизма. Результатом стал жестокий разлад - кризис; молодой человек думает о самоубийстве. Однако в душе неумолимо зрело чувство несогласия с бесчеловечной философией, отторжение. Решилась его судьба через чудесное озарение: в случайном кратком разговоре с крестьянином Федором при уборке урожая. И Лёвин возвращается в православие.
Знакомясь с мыслями Лёвина относительно судеб народов России, мы узнаем, что он не принимает Спенсера. А в конце романа Катавасов, приехавший побеседовать с Лёви-ным, спрашивает его: «Спенсера прочли? -Нет, не дочёл, - сказал Лёвин, - Впрочем, мне он не нужен теперь».
« - Как так? Это интересно. Отчего?
- То есть я окончательно убедился, что разрешения занимающих меня вопросов я не найду в нем и ему подобных» [16, с. 673].
В финальных размышлениях Лёвина явственно слышится полемика с социал-дарвинизмом. «Организм, разрушение его, неистребимость материи, закон сохранения силы... - Слова эти и связанные с ними понятия были очень хороши для умственных целей, но для жизни они ничего не давали. Разумом, что ли, дошел я до того, что надо любить ближнего и не душить его?... Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний» [16, с. 659; 668].
Всей логикой своей сложной эволюции Лёвин выступает как антипод идеологам социал-дарвинизма. Тема противостояния принципа удушения слабого ради материальных благ - с одной стороны - и христианских законов добра, милосердия, любви к ближнему с другой - является важнейшей гранью романа «Анна Каренина», не освоенной еще в должной мере русистами.
«Вся русская классика плохо прочитана и плохо понята - по той же причине. Наше общество плохо знает православную культуру» -пишет в статье под интригующим названием «Спор Гоголя с Белинским все еще не окончен» известный исследователь творчества Н.В. Гоголя Владимир Воропаев, председатель Гоголевской комиссии Научного совета РАН «История мировой культуры». ( Газета «Культура» 23 - 29 декабря 2016 г., стр. 12.) «Он (Гоголь - И.Б.) понимал: именно православие определило неповторимую самобытность России. По какой дороге пойдет наша страна -зависит от нас с Вами.
культура: Если бы Гоголь и Белинский попали в программу Владимира Соловьева «Поединок», кто бы победил? Чья правда ближе народу? Воропаев: Жизнь подтвердила правоту Гоголя. (там же).
Лев Толстой глазами Фрэнка Норриса Творчество Норриса (1870-1902) служит подтверждением мысли о том, что именно анти социал-дарвинистская грань «Анны Карениной» изначально привлекала сердца честных писателей США.
Рано (в 32 года) трагически погибший, писатель не стал столь широко известен в нашей стране, как его современники Джек Лондон, Теодор Драйзер. Но его яркая творческая личность и недюженный талант воспринимаются как своего рода увертюра к мощному последующему развитию литературы США.
Порвав с отцом-миллионером и обладая блестящим образованием (включая учебу в Европе), Норрис проделывает огромную духовную работу и вырастает в литературного вожака, всесторонне анализирующего современный литературный процесс. В статье «Великий американский романист» говорит о том, какой писатель нужен народу. Он должен дать «картину всей нации, . глубоко проникнуть в жизнь народа», то есть - стать «вторым Толстым», с его «глубочайшим человеколюбием» [21, с. 292].
Вершинное достижение Норриса - роман «Спрут» (1901), в котором явно чувствуется многоплановое влияние творчества Толстого.
Конечно, «Спрут» свидетельствует о том, что и мировоззрение писателя, и его творческий метод представляют собой весьма сложную и противоречивую картину. Творя еще только на заре ХХ века, он не смог противопоставить господствовавшим философским теориям какую-либо положительную альтернативу. Его мысль билась в поисках Истины. По-
добно знаменитому автору романа «Моби Дик» - Герману Мелвиллу - Норрис нередко облекает свои тревоги и надежды, касающиеся будущего родной страны, в романтические образы. Некоторые грани «Спрута» дают повод говорить о тенденции натурализма.
И тем не менее, роман «Спрут» свидетельствует об активном отторжении автором философии социал-дарвинизма, что обуславливает явно доминирующий характер реализма.
В «Спруте» толстовскому образу Константина Лёвина созвучен образ молодого поэта Пресли, который из Нью-Йорка приезжает в Калифорнию в надежде написать романтическую поэму о Западе США. Но, погрузившись в грозовую социальную атмосферу Калифорнии рубежа столетий и став свидетелем разыгравшейся драмы, в результате которой его лучшие друзья-фермеры были убиты представителями железнодорожной монополии, Пресли духовно преображается. Оба персонажа - и Лёвин и Пресли - в значительной мере автобиографичны, и им присуще немало общего в духовных и социальных устремлениях, в сближении с народом.
Как и Лёвин, Пресли все яснее осознает, что его страна перешла в иную стадию развития и, в связи с этим, мучительные раздумья обоих персонажей о судьбах Родины3.
Пережив вместе с фермерами всю их трагедию, Пресли уже с гораздо большей долей критицизма и недоверия воспринимает проповедь социал-дарвинизма. «Попробуйте теперь перед нами разводить свои теории, перед нами, фермерами, перед теми, кто пострадал, перед теми, кто знает. Попробуйте говорить нам о «правах капитала, о целесообразности трестов, о «гармонии между классами» [10, с. 348]. Фразу «гармония между классами» Норрис дает в кавычках. Это, несомненно, цитата из Спенсера.
В последних главах романа Пресли добивается встречи с президентом железнодорожной монополии Шелгримом. Тот делает попытки оправдать преступления монополии, используя социал-дарвинистскую аргументацию, с которой Норрис яростно полемизирует. Мыслям Шел-грима он противопоставляет образную логику своих знаменитых сцен контрастов, используя прием параллельного перемежающегося изображения сцен пира во дворце железнодорожного магната - с одной стороны, и сцен голодной смерти жены убитого бедного арендатора Гувена - с другой. Анти социал-дарвинистское звучание
3
Подробнее об этом см. [2;3].
этих сцен строится по принципу крещендо. Сначала это - авторский монолог, призванный пробудить сочувствие к обездоленным, к слабым (ах, эта via dolorosa.). Затем, повествуя о смерти женщины, Норрис осуждает тех, кто руководствуется принципом выживания наиболее приспособленных. «Что было им до нее, наименее приспособленной, неспособной выжить.» («the unfit, not able to survive»). Затем следует гипербола, символизирующая противоестественность политики эксплуатации, осуществляемой монополистами: пирующие во дворце леди превращаются в гарпий, терзающих человеческую плоть. И наконец, - пророчество: «Да, народ восстанет когда-нибудь.» [10, с. 385, 386, 395]. В историческую перспективу Норрис включает идею неизбежности народно-освободительной борьбы. Здесь он единственный раз не следует заветам Толстого.
Одним из последователей Норриса стал Джек Лондон. Процесс формирования мировоззрения в его недолгой жизни (1876 - 1916) был не менее сложен. Для молодого Лондона характерны: сильная воля, безудержная энергия, привычка к решительным выводам и действиям. Такой характер предопределял особый драматизм в борьбе за вожделенную Истину, когда противоборствовали, с одной стороны, Спенсер, Дарвин, Ницше, шовинистически-расистская пропаганда, во многом импонировавшая писателю, а с другой, - классическая русская литература, с ее духом сострадательности.
Схематически это противоборство можно представить таким образом: определять отношение к философии социал-дарвинизма Лондон начал с молодых лет. В его Северных рассказах чувствуется противоречивость. В рассказе «Закон жизни» жестокий поступок вождя племени (он обрекает ослабевшего отца на страшную смерть) оправдывается, а в рассказе «Любовь к жизни» подобный поступок персонажа осуждается.
В последующие годы XIX века и первые XX века Лондон интенсивно изучает русских классиков. Он даже расширил круг, включив помимо Тургенева и Толстого, еще Максима Горького.
О том, насколько внимательно Лондон знакомился с русскими классиками, свидетельствует следующее: в 1901 году в английском переводе в США появился роман Горького «Фома Гордеев», и 25-летний Лондон буквально через несколько месяцев публикует блестя-
щую рецензию. В ней американский писатель, в частности, сравнивает характерные черты художественного метода Тургенева, Толстого и Горького [8, с. 637].
Русскую революцию 1905 года Лондон принял горячо.
Осознавая, что революция подавлена, Лондон начинает всерьез заниматься нравственно-философской проблематикой человеческой личности. Об этом говорит история жизни главного героя его во многом автобиографического реалистического шедевра - романа «Мартин Иден». (1909). Примерно половина романа посвящена выявлению огромных потенций развития души и разума человека из народа. Здесь чувствуется влияние поэзии Уолта Уитмена. Однако грядущую деградацию личности своего героя, окончившуюся трагически, предопределили идеи, впитывавшиеся путем чтения философских книг. Первое «открытие», которое он сделал, была философия Г. Спенсера, а второе - философия Ф. Ницше. Эти «открытия» опустошили богатую, полную доброжелательности и сострадания к людям, душу. « - Я болен. - объясняет свое состояние Мартин Иден - нет, не телом. Душа у меня больна, мозг. Все для меня потеряло ценность. Я ничего не хочу» [7, с. 615].
Трагедия Мартина Идена чем-то напоминает драматические перипетии, переживавшиеся Константином Лёвином в романе «Анна Каренина», в связи с временным влиянием на него философии социал-дарвинизма. Оба оказались в остром духовном кризисе и начали думать о самоубийстве. Различие между ними заключается в том, что у Лёвина фундаментальный настрой души был православным с раннего детства, а у Мартина такой мощной поддержки, воспитанной «с молоком матери» - как, впрочем, и у самого Джека Лондона - не было. Главному герою не суждено было обрести спасительные идеи, и это явилось основной причиной его гибели.
20 - 30-е годы XX века
Данный период преподнес американцам невиданные дотоле конфликты и потрясения. «Век джаза» (по удачному выражению Фицд-жеральда) - когда в послевоенном карнавальном угаре «просперити» забывались тяготы войны и ее герои, а новоявленные «кауперву-ды», не нюхавшие пороха, рванулись делать свои многомиллионные состояния - неожиданно сменился годами рухнувшей под влиянием тяжелого кризиса экономики.
Острота социальной жизни выводила писателей США на новые рубежи и свершения.
Приведенный период не без оснований называют «Золотым веком» литературы США. Вот лишь краткий перечень реалистических вершин: «Американская трагедия» - Теодор Драйзер; «Великий Гэтсби» - Скотт Фицдже-ральд; «Фиеста», «Прощай, оружие!», «По ком звонит колокол» - Эрнест Хемингуэй; «Гроздья гнева» - Джон Стейнбек; «Деревушка» -Уильям Фолкнер.
Главным событием - в дополнение к культу Л. Толстого - явилось «открытие» американскими писателями романов Ф. Достоевского. Не случайно Фолкнер в «обойме» русских гениев на первое место уже поставил Достоевского: «Россия, право на духовное родство с которой, я, как мне хотелось бы надеяться, заслужил - это Россия Достоевского, Толстого, Чехова, Горького и т.д.» [9, с. 796].
«После Первой мировой войны - читаем мы у исследователя влияния русской классики Х1Х века на американских писателей первой трети века двадцатого Ю.И. Сохрякова - США вступают в новую стадию развития, которая характеризуется началом краха. надежд на исключительность экономического и социального развития страны» [13, с. 39]. Утверждается культ индивидуализма, глубоко проникающий в сознание американцев: «Именно в это время - продолжает ученый - Достоевский начинает восприниматься ими . как великий гений, осмысливший трагические последствия реализации буржуазных критериев в непосредственной жизненной практике» [13, с. 40]. Именно такой угол зрения присутствует в упомянутых произведениях Фицджеральда, Стейнбека. «В период между двумя мировыми войнами, - как бы подтверждает справедливую мысль русиста Ю.И. Сохрякова литературовед-американист Т.Л. Морозова, - «русское присутствие», нараставшее в литературной жизни США с последней четверти XIX века, достигло максимума» [9, 795].
Важно отметить, что «Золотой век» уже подготовил почву для тематики, связанной с понятием цивилизации и ее судьбы, т.е. тематики, вышедшей на авансцену во второй половине XX века.
Вот, к примеру, последняя страница романа «Великий Гэтсби», где автор стремится донести до читателя свою итоговую мысль о драматической судьбе отчизны, начиная с первых «визитов» североевропейцев, и вплоть до
современности.
Ник Карауэй, после гибели Гэтсби, придя ночью в последний раз взглянуть на его дом, «спустился к берегу и прилег на песке». Во внутреннем взоре всплыла яркая картина многообещающего рождения Нового Света: «прозревал древний остров, возникший некогда перед взором голландских моряков - нетронутое зеленое лоно нового мира. Шелест его деревьев, тех, что потом исчезли, уступив место дому Гэтсби, был некогда музыкой последней и величайшей человеческой мечты; ... человек затаил дыхание перед новым континентом, невольно поддавшись красоте зрелища...» [20, с. 179].
А затем следует метафорический подтекст с незаметным переходом на тревожащие мысли, отождествленные с индивидуальной судьбой Гэтсби, «которому, наверное, казалось, что теперь, когда его мечта так близко, стоит протянуть руку - и он поймает ее. Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья. Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда - завтра мы побежим еще быстрее.
Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое» [20, с. 179].
Говоря об истории создания книги «Великий Гэтсби», Фицджеральд подчеркивал: «Работая над ней. я научился многому, а если что на нее повлияло, так это мужественная манера «Братьев Карамазовых» - творения непревзойденной формы.» [13, с. 47].
Шедевр Фицджеральда, по-видимому, вошел в плоть и кровь читающей и мыслящей Америки. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что, стремясь постичь причины теракта 11 сентября 2001 года и связывая их с историей американской цивилизации, один из современных американских писателей обращается именно к «Великому Гэтсби», трагически восклицая: «Где то «нетронутое зеленое лоно нового мира», о котором писал Фицджеральд, сегодня?» (Where is Scott Fitgerald's «fresh, green breast of the new world» now?» [22, с. 390]. Проблематика цивилизации и ее судьбы у Фицджеральда уже угадывается, но еще нет связанного с возможностью появления «света в туннеле».
50 - 60-е годы XX века
В отличие от первой половины ХХ века, в которой тема влияния русской классики основательно разработана, вторая половина, са-
мая драматичная в истории США и связанная с нашим днем крепче, чем предыдущие эпохи, в изучении данной темы значительно отстает. К сожалению этот период выпал и из недавно изданной академической «Истории литературы США» (1997 - 2013).
Автор статьи избрал два самых крупных произведения, в которых уже отчетливо проявлены проблемы, связанные с цивилизационной тематикой. Речь идет о романе Джона Стейн-бека «На восток от Эдема» (1952) и романе Торнтона Уайлдера «День Восьмой» (1967), считающихся их создателями своим вершинным достижением на протяжении всей творческой жизни. Они написаны в сложном жанре философской притчи и до сих пор не находят места в мейнстриме нашей исследовательской деятельности, по-видимому, как слишком трудно разгадываемая «вещь в себе».
Автор статьи пришел к убеждению, что «ключом» к их познанию может быть лишь взгляд на них под углом зрения межцивилиза-ционных отношений. В них уже отчетливо проявлены проблемы, связанные с актуальной ци-вилизационной тематикой. Архитектоника произведений такова, что в них присутствуют параллельно два масштаба осмысления действительности: обобщенно-планетарный, связанный с судьбами всего человечества и конкретно-национальный, осуществляющий художественную детализацию на жизненном материале США. Первая попытка воспользоваться «ключом», представленная в статье, дает многообещающие результаты. Например, сразу становится ясно, что роман «На восток от Эдема» вовсе не является «традиционным семейным романом», каким его представил нашему читателю автор предисловия к шеститомному изданию произведений писателя [6, а43], а роман «День Восьмой» вовсе не смотрится как «роман исторический в собственном смысле слова» [20, а 15].
Рождены произведения в обстановке острых исторических катаклизмов: первое - в темную ночь холодной войны с ядерным противостоянием Запада и Востока; второе - в вихре бурных событий 60-х годов, сотрясавших американскую нацию (убийство Джона Кеннеди, война во Вьетнаме, антивоенные и молодежные движения, горит негритянский Гарлем.). Писатели приняли вызов Истории, и их творения несут идею о том, что мир уже нуждается в решительных мерах по предотвращению планетарной катастрофы. Вот одно из ранних автор-
ских философских эссе в романе Стейнбека: «В мире происходят чудовищные изменения и нам неведомо, какие черты обретет будущее под нажимом созидающих его сил». Еще более выразительно звучат его слова: «Небывалая напряженность, нарастая, подводит мир к критической точке, людям неспокойно, они растеряны [15, с. 154]».
Возникает ведущая тема романов: пути спасения человечества. Генеральная мысль, предопределяющая пути спасения, - необходимость сознательного изменения менталитета людей: их мировосприятия, системы ценностей, типа мышления. В конечном счете это самосовершенствование, достигаемое осознанной моральной волей. Романы представляют собой поиск и художественную разработку альтернативы американскому и - шире - общечеловеческому status quo. Автор статьи стремится понять, в каком направлении ведутся поиски и приходит к выводу, что цель - заново утвердить нравственные первоосновы Христианства. Прежде всего, это касается фундаментального принципа о единстве человечества, не допускающего деления на высшую расу господ и низшую расу отверженных, несущих тяготы труда и ответственности - иными словами принципы социал-дарвинизма. А конкретные методы воплощения нравственных принципов в жизнь в каких-то гранях сродни позиции наших философов, в частности направлению разрабатываемой ими современной методологии, нацеленной на извлечение истинного ответа по интересующему всех нас вопросу - о роли Православия в мире: «Мировое призвание Православия... в том, чтобы заново утвердить, «переоткрыть» единство человечества, - единство «эллина и варвара», «язычника и иудея, - которое впервые явилось вместе с христианством и постепенно было утрачено на пути секуляризации» (т.е. дехристианизации, «обмирщения» -И.Б.) [12, с. 485].
Первое, что бросается в глаза при чтении романов - стремление писателей акцентировать идею единства человечества. В противовес широко известному и казавшемуся незыблемым постулату Киплинга «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись», Стейнбек и Уайлдер впервые несут знамя единения этносов Запада и Востока. Изображенные представители внеамериканских этносов входят в число основных и самых привлекательных положительных персонажей, чьи менталитеты близки к задуманному писателями эталону. Например, в романе
«На восток от Эдема» это высокообразованный китаец Ли, родившийся и живущий в США. Идеи классического конфуцианства его душа воспринимает как нечто современное и актуальное. Такая широта духовного кругозора помогла ему в дальнейшем по достоинству оценить и христианский библейский миф. А в романе «День Восьмой» тоже высоко-образованная, но уже женщина России, волею судеб оказавшаяся в начале ХХ века в США. Она представлена как воплощение нетленной веры русского народа. Обоим литературным героям уготована важнейшая роль воспитателей юных, неожиданно осиротевших американцев, с целью формирования из них полноценных личностей с уже обновленным менталитетом. Так заявляет о себе тема воспитания молодой души. Педагогике воспитателей чужд скучный дидактизм. Все представлено в виде захватывающей интеллектуальной игры, и она удерживает внимание читателя в напряжении. В романах налицо черты глубокого эпического повествования, но в них есть элементы детектива и некоторой сентиментальности, создающие занимательность и облегчающие восприятие.
В романе Стейнбека «На восток от Эдема» сюжет завязывается контрастным изображением двух фермерских семей, живущих в калифорнийской долине Салинас в конце XIX века и на протяжении века ХХ: изображенная с любовью многодетная семья Сэмюэля Гамильтона и поданная критически небольшая полуразрушенная семья Сайруса Траска, состоящая из него самого и двух сыновей - Адама и Карла. Жизнь семей разнится прежде всего по ценностной ориентации тех, кто их возглавляет. Для Гамильтона приоритетом являются ценности духовные, христианские, для Траска же - ценности материальные, и он действует согласно «философии успеха».
Гамильтон представлен личностью с большой буквы. Семьей Гамильтона любуется вся округа. Автор подчеркивает безупречную честность, стремление помочь ближнему, многогранную талантливость, в то время как «талантом зашибать деньгу, Бог, увы, его не наградил. Все Гамильтоны были на удивление образованны и начитанны. Поскольку у Гамильтона были «золотые руки», со всей округи к нему возили чинить «разный инструмент». Вместе с тем, его посетители «воровали идеи Сэмюэля, . продавали их и богатели». Сэмюэль же, будучи трудоголиком, «всю жизнь едва сводил концы с концами» [15, с. 11 - 14].
Стейнбек делает акцент на том, что менталитет Гамильтона формировался не в американских условиях. Из-за сложностей в личной жизни молодой Сэмюэль решил перебраться в США уже будучи семейным человеком. А родился и вырос он в зеленом краю Ирландии в семье небогатых фермеров. Прототипом персонажа является дедушка Стейнбека по матери. Так в роман вводится своеобразная автобиографическая грань, делающая многочисленные авторские отступления еще более эмоциональными. Писатель подчеркивает, что «Сэмюэль навсегда сохранил в себе что-то неамериканское. Жители долины чувствовали в нем иностранца». И далее: «Было в нем нечто нездешнее, отличавшее его от всех остальных, и потому люди доверялись ему без опаски» [15, с. 15]. Более того, они глубоко уважали его, чувствуя, видимо, что личности типа Гамильтона обеспечивают жизнеспособность нации, поскольку в человеческом материале, из которого она формировалась, было немало «. бродяг и бедокуров, драчунов и спорщиков, психопатов и преступников» [15, с. 648].
Потомком таких ингредиентов американской цивилизации представлен Сайрус Траск и его высочайшие покровители в Вашингтоне. «Сайрус, отец Адама, был, что называется лихой мужик - бесшабашность отличала его с юности». Всю жизнь он не стеснялся пользоваться ложью, приносящую ему большие деньги. Приписывая себе несуществующие военные заслуги во время краткого пребывания на фронте в Первую мировую войну, этот авантюрист сумел ловко и легко приобрести немалый вес даже в высших военных кругах Вашингтона и был торжественно похоронен в присутствии вице-президента [15, с. 18, 77].
Воспитание сыновей Траска сводится, по сути дела, к уродованию их детских душ. С подозрением относясь к тонкой душевной организации Адама, он насильно записывает юношу в армию с тем, чтобы там с помощью насилия вытравили его «неприспособленность» к жизни. Стейнбек описывает изощренные методы развращения молодых солдат, обязанных стать не рассуждающими убийцами: «Иди и убивай своих братьев такой-то разновидности. А мы тебя за это вознаградим, потому что своим поступком ты нарушишь заповедь, которую прежде был приучен почитать» [15, с. 32]. Эта тема вырастает в романе не только как целенаправленное подавление развития личности в армейской жизни США, но и как протест против подготовляемых
братоубийственных мировых войн вообще.
В армии Адам сопротивлялся как мог давлению насилия. А вернувшись домой после стольких лет мучений и бесплодной жажды душевной теплоты, он весь жар сердца приносит на алтарь своей первой и единственной любви, не ведая, что отдает себя в жертву нравственному уроду. Его жена изменяет ему с братом, и сразу же после рождения двойни бросает своих сыновей, покушается на жизнь Адама и уходит, чтобы стать содержательницей борделя. Адам же лежит в глубокой депрессии.
В сложившейся ситуации китаец Ли, работавший кулинаром в семье Сайруса Траска, счел своим нравственным долгом начать воспитывать младенцев; а живший неподалеку Гамильтон, который «не мог отгородиться от чужих страданий» стал ему помогать. У них зародилась крепкая дружба. Решив дать близнецам имена, достойные многозначительного имени «Адам», они, таким образом, втягиваются в проблематику библейского мифа о Каине и Авеле.
Миф привлек внимание Стейнбека не случайно. Он играет в романе многофункциональную роль. Именно в рамках этого мифа Стейнбек доносит до читателя выстраданную мысль относительно того, в каком направлении должен изменяться менталитет людей. Позиция Стейнбека известна: необходимо заново утверждать нравственные первоосновы Христианства. Миф помогает писателю обосновывать свою позицию и «дойти до корня» в поисках истоков, то есть мотивировок зарождения тех или иных (положительных или отрицательных) чувств в душе молодого, а то и совсем еще юного человека. Сравнивая душу Каина и души Гамильтона и Ли, писатель как бы держит руку на пульсе психологических механизмов, определяющих суть формирующейся личности.
Вот уже изгнанный из рая Каин впускает в свою душу новые греховные чувства - гордыню, зависть, ненависть, мстительность, приводящие его к братоубийству. А к середине ХХ века чувства эти - как дает понять Стейнбек -расцвели пышным зловещим цветом и привели
к войне, грозившей гибелью всему человечеству.
На таком историческом подтексте Стейнбек и развертывает художественными средствами свою методику правильного формирования человеческой души, т.е. приведения всех людей Запада и Востока к искомой Исти-
не - добровольной решимости руководствоваться в жизни фундаментальным выбором в пользу божественных нравственных законов.
На уровне сюжета кредо писателя облечено в форму новой, непривычной для многих интерпретации мифа, высказываемой Гамильтоном в острых по характеру, но вполне дружеских диалогах с китайцем. «Бог вовсе не осуждал Каина - убежденно говорит он - . ведь даже Бог может отдавать чему-то предпочтение? Допустим, Богу баранина была милее овощей. . Но Каин огорчился. Разобиделся. А человек обиженный ищет, на чем сорвать досаду, - и Каин сорвал гнев на Авеле. И не странно ли, что трое взрослых людей через столько тысяч лет обсуждают это преступление, точно всего лишь вчера оно совершилось.» [15, с. 316 - 317].
И здесь дает о себе знать отзывчивая душа Ли, которую новизна мысли Гамильтона пробуждает от сковывающей «безмятежности Китая», положив начало бурной духовной деятельности. Ли стремится найти доказательства правоты Гамильтона в самом тексте Библии, ища, по сути дела, решение как коренной проблемы мифа, так и всего романа: предоставлял ли Бог обнадеживающую перспективу развития души Каина, а следовательно и всего человечества, - его детей? За помощью Ли обращается к группе китайцев-мудрецов, живущих в Сан-Франциско и воплощающих мудрость Востока, с просьбой прояснить смысл важнейшего глагола мифа, определяющего трактовку человека в священном писа-
4
нии .
Изучив древнееврейский язык, китайские мудрецы открыли новый, явно обнадеживающий перевод этого глагола как «можешь господствовать» над грехом. Ли убежден, что такой перевод дает человеку выбор: говорит, что путь открыт для того, чтобы человек превозмог свои грехи и духовно выпрямился. «И в слабости своей, в грязи и скверне братоубийства он все же сохраняет великую возможность выбора. . это облекает человека величием. Он может выбрать путь, пробиться и победить» [15, с. 352 - 353].
Китаец увязывает психологическую матрицу мифа с жизнью обыкновенных людей, нередко порождающей взаимонепонимание отца и сына. Как будто предчувствуя, что в дальнейшем придется разрешать подобные недоразумения в ходе воспитания близнецов, Ли сразу же пытается взглянуть на ситуацию под углом зрения ее исправления. «Моя мысль
4
Подробнее о лингвистических доказательствах см. [4, с. 87 - 100].
идет сейчас ощупью, так что не взыщите.» -говорит он другу. Но под пером Стейнбека мысли Ли прорываются к широчайшему горизонту. Он осознает общечеловеческую значимость христианского мифа, в котором «заключена человеческая история всех времен, культур и рас» [15, с. 354]. Ли догадывается, что «в этой повести - весь корень, все начало беды». Беда содержится в психологических механизмах души греховного человека, превратно воспринимающего урок Господа как осуждение и отвержение. Она в том, что старший («сильный») - отец, воспитатель, наставник - не соблюдает божественный закон любви, исключающий отвержение младшего («слабого») -сына, воспитуемого, подчиненного. «Для ребенка ужасней всего чувство, что его не любят, страх, что он отвергнут - это для ребенка ад», - убежденно говорит Ли -. «тянущийся за любовью и отвергнутый», ребенок «дает пинка кошке и прячет в сердце свою тайную вину; а другой крадет, чтобы деньгами добыть любовь; а третий завоевывает мир - и во всех случаях вина, и мщение, и новая вина. . думаю каждый на свете в большей или меньшей степени чувствовал, что его отвергли. Отверженность влечет за собой гнев, а гнев толкает к преступлению, в отместку за отверженность, преступление же родит вину - и вот вся история человечества» [15, с. 317 - 318].
Описанные события стали для друзей ярким озарением. Оно преобразовало нравственный строй души Гамильтона, пробуждающейся для активной и бескомпромиссной борьбы за духовную поддержку окружающих людей. «Конечно, - говорит он в своем последнем дружеском «раунде» с Ли - большинство бойцов гибнут побежденными, но есть и другие, что, подобно столпу огненному, ведут испуганных людей сквозь темноту». И подводит итог: «Все изменили твои два заново переведенных слова. «Можешь господствовать». Они взяли меня за горло и тряхнули. И когда голова перестала кружиться, открылся путь - новый и светлый» [15, с. 359].
Ли полон решимости свято продолжать дело своего «духовного отца». Сюжет переключается на изображение разнообразных судеб уже представителей нового поколения: девятерых детей Гамильтона и двоих Адама Тра-ска. Духовное восхождение китайца блестяще раскрыто через его роль воспитателя юной души Кейла, возмужание которой - как и у его отца Адама - встроено в уже известную нам
матрицу взаимоотношений отца и сына, напоминающую библейский миф.
В сердца и уста главных персонажей романа Стейнбек вкладывает свои недюженные педагогические знания. Писатель целенаправленно формирует в сознании читателя веру в необходимость добровольным усилием воли реализовывать потенциал человеческой души, этого «блистающего чуда». Той же цели служит и стремление открыть перед читателем - на примере увлекательной научной работы китайских мудрецов - вдохновляющий эффект и красоту борьбы за Истину. «Вот бы вам, мистер Гамильтон, - говорит Ли - просидеть с нами одну из тех ночей за обсуждениями и спорами. О, какая красота, какая прелесть мысли!» [15, с. 352].
Должное восхождение менталитета Стейнбек представлял себе как переживание череды озарений (в оригинале - glory). Английский термин содержит религиозную грань, связанную с «нисхождением» на человека чего-то свыше, и тогда «в мозгу что-то вспыхивает, и мир предстает перед тобой осиянный светом» [15, с. 153]. Можно предположить, что такая тональность изложения связана с влиянием русской классики XIX века; она насыщена особой «потаенной» христианской энергетикой спасения и «обращается к человеку не от имени одного только «человеческого, слишком человеческого», а от имени высшей правды с ее небесным максимализмом» [12, с. 322].
Стейнбек сам неоднократно переживал подобные состояния. Он говорил, что для него «некоторые книги были реальнее, чем жизненный опыт. Я их читал, когда был очень молод, но я помню их не как книги, но как события, которые случились со мной» [6, с. 4]. И на первом месте в этом списке книг стоит роман Достоевского «Преступление и наказание». Читая его молодой Стейнбек осознанно или неосознанно знакомился с идеей Православия.
Озарениям писатель придавал особое значение. Он пишет: «Я думаю, значимость человека в этом мире измеряется числом и природой посетивших его озарений. Если в нас погасят искру, рождающую озарения, мы пропали» [15, с. 154, 155]. Но для того, чтобы переживать их, человек должен быть внутренне свободен. Свободу писатель понимал не как расслабленность и безответственность, а как свойственное православному человеку огромное напряжение творческого духа, взыскующего более глубокого постижения своей ответст-
венности за все, происходящее на Земле.
Писатель крайне озабочен тенденциями в современной ему социально-политической жизни различных стран, направленными на подавление свободной личности. «Чтобы. сковать, притупить и одурманить независимый мятежный разум, его унижают, морят голодом, преследуют, насилуют, истязают беспощадными запретами и ограничениями». Отвечая на поставленный самому себе вопрос: «Против чего я должен бороться?», - он пишет: «Против любых идей, религий и правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность. Таковы мои убеждения, и в этом я весь» [15, с. 155].
Страстно защищая свободу индивидуума, Стейнбек доходит до отрицательного отношения к самому понятию «коллектив». «Массовый, или, как его еще называют, коллективный, метод уже вошел в экономику, в политику и даже религию, отчего иные народы подменяют понятие Бог понятием Коллектив. Этим то и страшно время, в которое я живу» [15, с.154]. Здесь, судя по всему, дает о себе знать одна из национальных черт мышления американского писателя -индивидоцентризм - которая ярко проявила себя в XIX веке, в ходе движения трансцендента-листов. Его лидер Ральф Эмерсон внес выдающийся вклад в развитие прогрессивной литературно-философской мысли в США, помогавшей бороться с рабством. Но, вместе с тем, его доктрина «Доверие к себе», или «Опора на себя» (Self - Reliance, 1841) коренится в индивидуализме. В дальнейшем Эмерсон начал «соскальзывать» на позиции предшественников социал-дарвинизма. Стейнбек же, - и это принципиально важно - эволюционировал в сторону Православия.
На последних страницах романа Стейн-бек использует образ китайца Ли, чтобы подвести итог своим взглядам. Мысленно оглядываясь на прожитую жизнь, Ли признается Кей-лу: «Главная моя глупость состояла вот в чем: я считал, что добро всегда гибнет, а зло живет и процветает. Но это обманчивое чувство.» - внушает он юноше [15, с. 681]. Какой смысл вкладывается здесь в понятие «добра» и «зла»? Создавая роман, Стейнбек делился мыслями со своим издателем. Писателю хотелось рассказать «. возможно, самую великую историю о добре и зле, силе и слабости, любви и ненависти, красоте и уродстве. Я попытаюсь показать. как эти двойники неразделимы - . и как из их союза рождается созидательность», то есть как верх берет добро, как историческая
чаша весов складывается в сторону Добра [15, с. 646]. Стейнбек убежден в неистребимости творческих потенций человеческой души. Свидетельством являются бесконечные попытки достижения того, «к чему никто и никогда не перестанет стремиться, - совершенства» [15, с.682]. Будущее за такими, как Гамильтон и Ли. Они оказываются блестящими воспитателями, умеющими духовно выпрямлять юные души и открывать им путь кристаллизации прекрасных человеческих взаимоотношений.
В эпоху, когда борьба между Добром и Злом идет «на острие ножа», Стейнбек готовит соотечественников (да и не только их) для духовного прозрения и возрождения. Роман несет в подтексте идею возможности прорыва на уровне всего общества к альтернативной системе ценностей, основанной на заново утвержденных нравственных принципах. Финальное слово романа - «можешь» звучит как удар колокола, побуждающий решительно действовать.
В романе Уайлдера «День Восьмой», написанном в притчевом жанре с чертами эксперимента, выстраданные мысли Стейнбека получили мощное развитие. В нем изображен контраст двух цивилизаций: американской, в официальной идеологии которой важную роль играет философия социал-дарвинизма, с ее двойными стандартами, чреватыми гибельными последствиями, и российской, базирующейся на русской духовной и культурной традициях, и открывающей - благодаря всемирной отзывчивости - пути к спасению. Спасение человечества мыслится писателем в тесной связи с появлением на исторической арене Спасителя - Мессии. Ребром встает вопрос: какая же страна сможет родить Мессию и когда - в ближайшем будущем или через столетия?
Уайлдер убежден, что для преодоления трагедий ХХ века человечество должно подняться на более высокий уровень Духа, то есть стать достойным «Дня Восьмого». Тогда возникнет общество людей, способное открыть новую страницу в истории. Именно поэтому в Прологе ставятся кардинальные вопросы, затрагивающие всех людей. Например: «. вправе ли мы надеяться что однажды придет пора, когда в человеке-животном окончательно восторжествует духовное начало?» [18, с. 300]. Положительный ответ дается всем содержанием романа, который и посвящен проблемам воспитания человека периода «Дня Восьмого».
Костяк сюжета таков: в небольшом угледобывающем районе штата Иллинойс, в шахтер-
ском городке Коултаун, в начале XX века живут две семьи: Джона Эшли - инженера шахты, и Брекериджа Лансинга - управляющего шахтой. Однажды они устроили около своих домов дружеское соревнование в стрельбе по цели. Когда Эшли прицелился и выстрелил, Лансинг, стоявший поблизости, вдруг упал замертво. Убил его, выстрелив из окна дома, его сын Джордж, так как отец, по его мнению, был невыносимым тираном в семье. Но обвинили в убийстве Эшли, и суд приговорил его к смертной казни. Когда Джона в вагоне везли к месту казни, какие-то люди в черных масках спасли его, сумев выкрасть из вагона, и посадили на приготовленную лошадь, чтобы бежать из страны. Американское правосудие установило невиновность инженера только через пять лет, когда его уже не было в живых.
У Эшли осталась больная пассивная жена и четверо детей: старшему - Роджеру -17 лет, старшей дочери Софи - 14. И еще две девочки помоложе. Общество городка - и власти, и обыватели - подвергают ни в чем не повинных детей остракизму, им грозит долговая тюрьма и - в конечном итоге - гибель. Судьба подростков зависит от того, сумеют ли они ощутить в себе достаточно крепкий нравственный стержень личности и проявить необходимую силу воли. Результат их развития превзошел ожидания. Через несколько лет, к удивлению окружающих, оставленная семья возродилась как птица Феникс: почти все дети Эшли, а также молодой Джордж Лансинг стали удивительными неординарными личностями - как бы подтянулись к искомому уровню Личности периода «Дня Восьмого».
С большой художественной силой Уайл-дер представляет все три основные источника эффективного воспитательного воздействия: главу семьи англосакса Джона Эшли, религиозную общину ковенанторов, т.е. сторонников дружбы с индейцами и русскую женщину Ольгу Дубкову. Все эти персонажи едины в главном: несущий стержень человеческой личности - ценностная ориентация - направлена у них на идею нестяжательства, в то время как окружающие обыватели, живут согласно протестантской философии материального успеха: «По христианскому учению, как его толковали коултаунские пастыри, существовала прямая и неразрывная связь между божьей милостью и деньгами. Впасть в нужду - было не просто потерей человеком своего места в обществе. Это было знаком, что всевышний от него отвернул-
ся» [17, с. 142]. Писатель ставит своих персонажей в позицию свободного выбора религиозных убеждений. «. ведь религия - только платье истинной веры, и платье это зачастую прескверно сшито, если судить по Коултауну, штата Иллинойс» [17, с.194]. Читателю предоставляется возможность судить литературных героев не по словам, а по делам.
Начнем с отца семейства - Джона Эш-ли, так как именно он явился основой воспитания характера детей, начиная с ранних лет.
Скромный инженер шахты многим окружающим казался человеком «странным». У него не было честолюбия, он получал «мизерный оклад» и «был бедным», но жил «ни в чем не чувствуя недостатка» [17, с. 124]. Не деньги, а душевный покой составлял богатство семьи Эшли. В ходе расследования дела об убийстве обыватели обнаружили сенсационный факт: Джон в течение семнадцати лет нарушал «непреложный закон цивилизации», а именно: не копил деньги и не имел весомых сбережений в банке. Он не испытывал чувства страха. Кому-то из сидящих в зале суда в ожидании приговора Джон казался «тем пришельцем извне - быть может из будущей эры - что везде и всегда обречен на участь изгоя» [17, с. 417]. В нем чувствовалась внутренняя гармония, непринужденность бытия. То был голос веры, истой и бескорыстной. В описании характера Эшли читатель может почувствовать какое-то отдаленное сходство с обликом князя Мышкина из романа Ф.М. Достоевского «Идиот». Главной особенностью героя Уайлдера была приверженность в глубине души «вере». Но Джон «не знал, что умеет верить, и. он бы рьяно стал отрицать, если бы ему сказали, что он человек религиозный» [17, с. 194].
Личность Джона сформировалась под влиянием двух факторов: его бабушки, в духовном облике которой чувствуются лучшие черты маргинальных религиозных верований в Америке начиная с середины XIX - I половины ХХ веков (имеются в виду различные общины, коммуны, секты и т.п.) - с одной стороны, а с другой - под влиянием классической русской литературы, которая, как писал наш известный философ И.А. Ильин, «является цветением русского духа из корней православия» [9, с. 799].
Строй души Джона с раннего детства формировала его бабушка. Воспитанная в католическом окружении, она порвала с католицизмом и примкнула к секте аскетов. Сама читала там проповеди, самозабвенно обращаясь к Богу.
«Мысли были сосредоточены на одном: на устройстве мира, как его замыслил Творец, просила указать ей ее место в этом мире» [17, с. 235]. И она сумела воспитать во внуке ориентацию на нравственные ценности, такие как трудолюбие, нестяжательство, стремление жить по совести. Разочаровавшись в официальной протестантской церкви Коултауна, молодой человек стал тянуться к иной церкви, напоминавшей ему ту, куда водила бабушка: расположенная на окраине Коултауна, на Геркомеровом холме и принадлежавшая общине ковенанторов.
Созданная фантазией писателя община ковенанторов играет важную роль, помогая Уайлдеру доносить до читателя свои представления о том, где, на каких путях, он видит спасение страны, а, стало быть, и всего человечества. Община состоит из людей, наполовину имеющих индейскую кровь. Их принципы жизни построены на высокой нравственности и противостоят окружающему их деградированному обществу потребления.
Духовный образ общины создает в романе сложный двухслойный подтекст: он созвучен и духу американских отцов-пилигримов, у которых еще не было ни индивидуализма, ни частной собственности, и - в то же время, - духу нравственных первооснов христианства, сохраненных православием. Здесь и проект возврата к христианской аскезе в противовес официальному протестантизму коултауновского типа, и сострадательность, и борьба за справедливость. Здесь и свобода духа, предполагающая великую ответственность перед Богом за все, происходящее на Земле, и своего рода религия творчества - «пассионарное» трудолюбие, а не присвоение готовых продуктов. Джон Эшли искренне симпатизирует ковенанторам, и когда их храм - самое главное для общины - погиб в результате природного бедствия, Эшли, как истинный друг, помог восстановить его «сделав больше, чем он мог» - как скажет позднее Дьякон [17, с. 486]. А когда с семьей Эшли случилось несчастье, ковенанторы взяли ее под опеку.
Созвучие с принципами православия можно услышать и в описании жизни Джона Эшли в изгнании. Если раньше он жил «ни о чем не задумываясь», то теперь происходит динамичное душевное взросление. «Он почти миновал тот период, когда каждый нормально развивающийся юноша задается философскими проблемами бытия. И теперь. Эшли испытывал муки разума, которые должен был испытывать
на двадцать лет раньше. его мысли перекликались с мыслями другого молодого человека» [18, с. 426-427], который оказывается Константином Лёвиным. И следует цитата из романа «Анна Каренина», характеризующая полное отчаяние в душевном состоянии Лёвина, как раз накануне его «откровения», излечившего от влияния социал-дарвинизма. «В бесконечном времени, в бесконечности материи, в бесконечном пространстве выделяется пузырек-организм, и пузырек этот подержится и лопнет, и пузырек этот - я» [16, с. 661]5.
Эшли тоже переживает в изгнании сходные откровения, которые побуждают его обратить теперь уже вполне сознательный взор на себя и оценивать предыдущую жизнь, свои поступки и поступки окружающих людей. Начинает звучать тема самосовершенствования. «Отец был скуп. Джон понял вдруг, что стремился стать противоположностью своему отцу» [17, с. 233-234]. И Эшли стремится делать Добро, в нем проявляется «дух рыцарственности» Он думает об «удивительной возможности» даруемой процессом самосовершенствования: платить старые долги, искупать старые ошибки, допущенные «по слепоте, по глупости» [17, с. 262].
После исчезновения главы семьи, эстафета воспитания подростков была подхвачена русской женщиной, Ольгой Дубковой, волею судеб оказавшейся в Америке. По происхождению она - графиня, получившая блестящее отечественное образование, прежде всего в области классической литературы.
Будучи принята в обеих семьях - как прекрасная вышивальщица, портниха и просто уважаемый и интересный человек, она параллельно с Джоном, в которого была «немного влюблена», ненавязчиво проводила работу по духовному воспитанию подростков. После катастрофы она сразу начала ориентировать их не на выживание, а на полноценное развитие личности. Ольга Сергеевна любовно формирует юные души американцев.
Ярче всего воспитательный талант Дуб-ковой раскрывается в ее отношениях с Джорджем Лансингом. Прекрасно понимая душу несчастного подростка, Ольга первая догадалась, что именно он убил отца. Своим состраданием русская женщина сумела излечить страшную душевную рану Джорджа и подготовила юношу к покаянию. Осознавая неизбежность близ-
5 При переводе романа «День Восьмой» на русский язык переводчица Е. Калашникова не распознала цитату из «Анны Карениной» и дала свою собственную огрубленную версию одной из ключевых фраз романа. Не помогли и специалисты, писавшие предисловия.
кого отъезда из родных мест, она стремится укрепить молодую душу, направляя духовное развитие Джорджа в лоно божественных истин: внушает, что в настоящее время он не испытывает счастья, т.к. еще слишком молод и не имеет заветной цели в жизни. Но ведь «Бог перед каждым из людей поставил одну главную задачу. Мне кажется, та, которую предстоит решать тебе, потребует много мужества, много стойкости; путь твой будет нелегок, но ты победишь». Джордж как завороженный слушает ее рассказы о русских писателях, являющихся «величайшими писателями в мире», - и юноша проникается любовью к Пушкину [17, с. 406, 411, 412]. У него появляется идея изучить русский язык и уехать жить в Россию. Джордж с энтузиазмом овладевает русским языком. Форму уроков он изобрел сам, в соответствии с открывшимся актерским даром и богатым воображением: «. вот он будто приехал в Санкт-Петербург, входит в гостиницу, снимает номер. Идет в церковь. Посещает трактиры и вступает в беседу с молодыми людьми своих лет. Советует не забывать, что Россия - великая страна, самая великая в мире» [18, с. 410].
Под влиянием Дубковой Джордж становится знаменитым актером и как бы эталоном человека «дня Восьмого».
Образ Ольги Дубковой, судя по всему, близок самому автору. Он несет лежащую в основе романа мысль, что западноевропейские страны в свое время изменили важнейшим принципам христианства, которые необходимо заново утверждать. Своим воспитанникам она внушает: «Государства Европы с каждым днем все более приходят в упадок. Я это наблюдала своими глазами. Их губит жажда богатства и наслаждений. Они позабыли Бога» [18, с. 613]. Мысли, вложенные в уста русской женщины, перекликаются с позицией нашего современного философа: «Если мы и в самом деле мечтаем об освобождении всего человечества, а не одной только привилегированной его части, нам предстоит переинтерпретировать эмансипаторский проект европейского модерна, избавившись от его гедонистическо-индивидуалистической, потребительской интенции» [12, с. 485].
В романе явно чувствуется осознание писателем, что и в современной ему России господствует богоборческий дух. Но героиня Уайлдера убеждена, что русский народ сохранит веру в Бога в своих душах, и она восторжествует: «Мы, русские, храним Бога в сердцах своих, подобно тому, как прячут фонарь под
полой, выходя из дома в бурную ночь.». Более того, писатель вкладывает в ее уста слова об исключительной исторической миссии России: «. ее истории, ее величии, ее священном предназначении и ее будущем, которое удивит мир. Россия - внушает она молодым слушателям - тот ковчег, где спасется человечество в час всемирного потопа» [19, с. 406 - 409].
Смысловым апогеем романа является эволюция семнадцатилетнего Роджера, сына Джона Эшли, который как и его отец, несет на себе отблеск новаторской фигуры Константина Лёвина. Именно этот образ наиболее ярко представляет собой модель формирования характера молодого человека периода «Дня Восьмого» и окончательно высвечивает «момент Истины» в философской притче.
Судьба Роджера такова: После исчезновения отца он сразу решил отправиться на заработки в Чикаго, чтобы спасать осиротевшую семью. Нравственность, воспитанная в семье, помогала преодолевать огромные трудности и
- что особенно важно - выбираться из духовной трясины нигилизма и декадентства, куда ему суждено было погружаться, живя в Чикаго. И сколько бы ни внушали Роджеру новые знакомые, что «человек ничтожен, и все его усилия измениться к лучшему бесплодны», что «прогнил весь земной шар», а «собственность
- самое священное в этом мире, священней, чем совесть» [18, с. 305, 317] - все такие доводы нейтрализовались приверженностью Роджера к вере отца, к его духовному облику.
В процессе поисков жизненной цели Роджер держит курс на философское ее осмысление. «Что-то есть неправильное в самой основе мироустройства, и он докопается, что именно. он хотел придумать объяснение человеческому бытию и такие житейские правила, которые позволят людям сосуществовать разумно и мирно.» [17, с. 501]. Он стремится выводить «законы человеческого общения», намечать «конституцию идеального государства». Но затем наступает «прозрение: он понял, что ничего не знает» [17, с. 502]. Предстоит огромная работа по самовоспитанию, увлекательно изображенная в романе. Делом жизни Роджера станет нравственное совершенствование народа посредством создания журналистики особого рода, какой раньше не бывало. Как журналист он становится известным всей стране, узнаваемым по словам «человека, привыкшего убеждать нравственными доводами» [17, с. 484].
Через десять лет после появления Роджера в Чикаго, люди начали задаваться вопросом о
судьбе семьи Джона Эшли. Особенно их озадачила судьба Роджера. «Никто не мог обнаружить ту скрытую пружину, что приводила в действие и направляла его неуемную энергию» [17, с. 484].
Много позже один философски мыслящий знакомый Роджера скажет, что юноша «пришел в Чикаго круглым невеждой. Через пятнадцать лет. он был самым образованным человеком в Америке». [17, с. 289]. Не без глубокой иронии в адрес американской цивилизации, знакомый определил, каковы были у Роджера «преимущества перед всеми нами: . В социальном плане он был парией. В философском - только что у него на глазах его семью сглодало живьем цивилизованное христианское общество. В экономическом - он не имел никакой собственности. В академическом -он в жизни не слышал ни одной лекции и не держал ни одного экзамена». [18, с. 486].
Где же была «скрытая пружина», позволявшая юноше прорываться к Истине? Ответ дает финальная глава романа, которая посвящена изображению решающего момента в становлении личности Роджера. Дух этой главы созвучен способности самого Уайлдера тонко чувствовать и глубоко переживать все то, что преподносит жизнь, задевающая струны его души. Дело в том, что Уайлдер стоит несколько особняком в истории литературы США XX века в результате необычности формирования его личности. Судьбе было угодно еще в юные годы познакомить будущего писателя с древней мудростью Востока (подолгу жил в Китае, где работал отец-дипломат). Соприкосновение с иной цивилизацией не могло не раздвинуть горизонты его духовного видения за пределы мировоззрения других американских литераторов.
Большое влияние оказывала на Уайлдера и европейская культура, особенно древнегреческая и римская античность, а также эпоха Возрождения. Помимо Йельского университета он учился в Риме, участвовал в археологических раскопках, что развивало творческое воображение. Его энциклопедическая образованность сочеталась с очень активным и смелым отношением к жизни. Он испробовал себя во множестве ролей: романиста, драматурга, режиссера, актера, военного (добровольно участвовал во Второй мировой войне), преподавателя университета, профессионального лектора, побывавшего во многих уголках страны, музыковеда.
В 65 лет писатель удалился в пустынные области штата Аризона, по-видимому,
чтобы сквозь «магический кристалл» своего богатейшего духовного опыта, увидеть будущее человечества. Через пять лет, в юбилейный для себя год семидесятилетия он, неожиданно для всех, издал свой шедевр - «День Восьмой».
Священнослужитель [1, с. 56] разъясняет, что, согласно писаниям святых отцов, эти слова несут в себе идею победы светлых праведников в грядущей судьбе человечества.
Но вернемся к Роджеру. В финальной главе представлены события, которые и станут «трамплином», возносящим юношу к Истине: переживания и откровения, связанные с чтением письма отца, написанного перед отправлением к месту казни и переданного Дьякону для вручения Роджеру в день совершеннолетия; последовавшая многозначительная беседа Дьякона; сосредоточение духовного видения Роджера на лице русской женщины.
Авторская стратегия этих сцен направлена на то, чтобы как можно глубже пробудить в читателе ощущение сопричастности переживаниям Роджера. Сцены до предела насыщены эмоциональностью и психологической детализацией.
Перед чтением письма Роджер испытывает «страх» из-за того, что общение со святым для него письмом может застать врасплох, поскольку он еще недостаточно ясно осознал свое место и обязанности в ходе идущей перед его глазами «жестокой схватки», «светлых сил» и «темных» («the powers of light and the powers of darkness»). ведущейся под покровом внешней благопристойности, - страшно, да, страшно, что ему суждено до конца жить жизнью раба или четвероногой твари с низко опущенной головой» [17, с. 696]. Но проникновенные слова письма духовно выпрямляют юношу. Вот он доходит до самых важных финальных строк: «Я отправляюсь (к месту казни - И.Б.) . повторяя про себя любимую молитву моей бабушки. Она молилась о том, чтобы наша жизнь служила осуществлению промысла Господня. Хочу надеяться, что я прожил свою жизнь не напрасно» [17, с. 697]. Юноша потрясен. Чтение письма вызывает у него озарение, которое, как он чувствует, определит всю дальнейшую судьбу.
В беседе Дьякона с Роджером, только что закончившим читать письмо, Уайлдер устами священнослужителя подводит итог циви-лизационной теме романа. Как мудрый человек, Дьякон избегает давать какие-либо твердые прогнозы на будущее, хотя и не ставит под сомнение появление Мессии - Спасителя чело-
вечества. Он распахивает окно в будущее, произнося, с задумчивым видом, ряд вопросов, обращенных к собеседнику, и содержащих предположения и сомнения, способные дать Роджеру (а заодно и читателю) богатую пищу для размышлений. Например:
«- Может ли быть, что именно этой стране суждена такая великая участь - этой стране, причинившей столько зла моим предкам?...
Пути Господни неисповедимы. Я не берусь ответить на все эти вопросы . Возможно, я заблуждаюсь. Возможно, и эта семья, и эта Америка - миражи моих старых глаз. Есть другие страны и другие «родословные древа.» [17, с. 699-700].
Чтение письма и общение с Дьяконом привели юношу в состояние экстаза. Выйдя из храма он «бегом побежал вниз. Он спотыкался; он падал; он пел» [18, с. 700]. Дома, за рождественским ужином, Роджер «внимательно вглядывался в лица своих домашних», упорно размышляя о том, кто сможет теперь, по-настоящему, разделить его мысли и чувства. Взор остановился только на одном лице - «Мисс Дубкова» [18, с. 700]. Он выделил именно ее из всех.
Этот финальный взор - символичен: герой «Дня Восьмого» останавливает его на русской женщине, душа которой соткана из православных нитей сострадательности и стремления помогать слабым. Происходит это в момент его высшей духовной концентрации и ощущения прорыва к Истине, решительно бороться за которую он теперь твердо решил.
Ни Стейнбек, ни Уайлдер не оперируют таким цивилизационным понятием, как Православие, но рискнем предположить, что оно как бы незримо присутствует в подтексте их романов в качестве той искомой и притягательной альтернативы, к которой стремится стрелка их духовного компаса. Подтекст играет большую роль в обоих романах. В письме к издателю Стейнбек признавался, что в готовящемся произведении должно получить объяснение необъяснимое - ведь «искусство писания заключается в неловкой попытке найти обозначения для невыразимого словами» [15, с. 646].
Конечно, трудно находить слова, говоря о вере, поскольку это понятие имеет трансцендентный, божественный характер. Оба писателя страстно надеются на спасение человечества через свободу духа и их книги - призыв к мобилизации духовных сил, с тем, чтобы в ходе «жестокой схватки» склонить чашу весов в сторону «светлых сил» (Уайлдер) и «добра»
(Стейнбек). Да, пока что в меньшинстве те, кто «подобно столпу огненному, ведут испуганных людей сквозь темноту. . Но все меняет возможность выбора - возможность победы!» [15, с. 359].
«И тогда нам открывается подлинный лик свободы, каким он открылся христианству: свобода духа есть богосыновство и оно предполагает величайшую всеохватывающую ответственность за всех живущих на земле людей. Свобода есть не расслабленность, а величайшее сосредоточение, величайшее напряжение духа, прорывающегося за пределы очевидного - . к трансцендентному, от материи - к идее, от готовых результатов - к истокам и генезису» [12, с. 485].
Думаю, что писатели-мудрецы США ХХ века не отказались бы подписаться под такими мыслями нашего современного философа.
В статье сделана попытка под цивилиза-ционным углом зрения проанализировать два крупных литературно-философских произведения, проблематика которых созвучна с такими историческими вызовами нашего времени, какие едва ли смогут обойти вниманием будущие работники дипломатического фронта. Она носит в определенной мере дискуссионный, порой экспериментальный характер, и ограничена в отношении количества как исторических периодов, так и писательских имен.
Список литературы
1. Андриянов Геннадий, протоиерей. О смысле, вложенном в понятие «дня Восьмого» святыми отцами. Москва: «Аргументы и факты» № 1. Раздел «Вопрос - ответ». 2016.
2. Бабушкина И.Е. Роман Л.Н. Толстого «Анна Каренина» и роман Ф. Норриса «Спрут» / Русская литература. № 1 Ленинград: «Наука». 1982.
3. Бабушкина И.Е. Фрэнк Норрис и Лев Толстой. Москва: МГИМО Филологические науки, № 4. 2000.
4. Бабушкина И.Е. Тема единения этносов Запада и Востока в романе-мифе Стейнбека «На Восток от Эдема» / Американский характер. Очерки культуры США. Москва: «Наука». 1995. 318 с.
5. Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации и опыт США. Москва: «Наука», 1991.
6. Иванько С. Джон Стейнбек. Предисловие к собранию сочинений в шести томах. Т. I. Москва: «Правда», 1989.
7. Лондон Джек. «Мартин Иден». Сочинения т. V. Москва: Государственное издательство художественной литературы. 1955.
8. Лондон Джек. Рецензия на роман М. Горького «Фома Гордеев». Сочинения т. V. М.: Государственное издательство художественной литературы. 1955.
9. Морозова Т.Л. Русская литература в американском контексте / История литературы США. Литература между двумя мировыми войнами. Т. VI, кн. 2. М. ИМЛИ РАН, 2013.
10. Норрис Фрэнк. «Спрут». Москва: Государственное издательство художественной литературы. 1958.
Русский перевод романа «Спрут», к сожалению не всегда адекватен. В подобных случаях ссылки даются в переводе автора статьи.
11. Осипова Э.Ф. Русская литература и литературная жизнь США. История литературы США. Литература начала века. Том V. Москва: ИМЛИ РАН. 2009. 987 с.
12. Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. Москва: «Алгоритм». 2002.
493 с.
13. Сохряков Ю.И. Русская классика в литературном процессе США XX века. Москва: «Высшая школа». 1988. 110 с.
14. Стеценко Е.А. Джон Стейнбек. История Литература США. Литература между двумя мировыми войнами, т. VI, книга 1. М: ИМЛИ РАН. 2013. 851 с.
15. Стейнбек Джон. «На восток от Эдема». Собрание сочинений в 6-ти томах. Том V // Москва. Издательство «Правда». 1989.
16. Толстой Л.Н. «Анна Каренина». Москва: «Наука». 1970.
17. Уайлдер Торнтон. «День Восьмой». Москва: «Радуга». 1983.
18. Уайлдер Торнтон. «День Восьмой». Москва: «Прогресс». 1977.
19. Урнов Д. О творчестве Торнтона Уайлдера. Предисловие к книге: «Мост короля Людовика Святого», «Мартовские иды», «День восьмой». Москва: «Радуга». 1983.
20. Фицджеральд Ф. Скотт. «Великий Гэтсби». Москва: «Художественная литература».
1965.
21. Norris Frank. Responsibilities of the Novelist // N.Y.Doublday, Page and Company.
1903.
22. September 11, 2001. American Writers Respond. Edited by William Heyen. An anthology. // Etruscan press, 2002.
23. Интернет ресурс. Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси. Доклад Святейшего Патриарха Кирилла на ХХ Всемирном русском народном соборе. 1 ноября 2016 г.
Об авторе
Бабушкина Ирина Евгеньевна - кандидат филологических наук, Московский государственный институт международных отношений (университет) МИД России
