CC BY
359
УДК 009:93/94 ББК 6/8
О СОВРЕМЕННОМ СОСТОЯНИИ И ПЕРСПЕКТИВАХ РАЗВИТИЯ ГУМАНИТАРНОГО ЗНАНИЯ: ВЗГЛЯД ИСТОРИКА*
I О.В. Воробьева
162
Аннотация. В статье анализируется состояние и возможные перспективы развития современного гуманитарного знания. Показывается специфика и особый потенциал гуманитарных наук, связанный с формированием пространства критического мышления, обозначается гуманитарный поворот в мышлении, суть которого заключается в движении от предметности к рефлексивности и превалировании в современной профессиональной деятельности дискурса о практике. Это способствует сближению гуманитарных дисциплин и философии, а в исторической науке проявляется в актуализации эпистемологически ориентированной историографии. Образование в этих условиях тоже становится гуманитарным, переориентируясь со сферы предметного знания на культуры языка и мышления. Особо выделяется «пространственный» поворот в гуманитарных науках, открывший для них большое междисциплинарное поле, в рамках которого формируются различные версии глобальной, транснациональной, интернациональной, связанной, перекрестной, новой мировой истории и близких к ним истории трансферов, новой истории империй, постколониальных исследований, - пытающихся найти другую миро-перспективу и сформировать другое, более «сложное мышление». В том числе речь идет о таких проблемах современного мира, которые в принципе не могут быть поставлены и решены в дисциплинарных границах, и на основе этого - о переосмыслении междисциплинарности как сложнейшей формы самосознания и профессиональной организации ученых. В этих контекстах автор размышляет о влиянии на гуманитарное знание процессов глобализации, которые невозможно осмыслить вне их гуманитарной компоненты, в том числе об изменившемся характере взаимоотношений профессионального гуманитарного знания и общества и об умении и готовности гуманитариев работать в публичной среде.
Ключевые слова: гуманитарное знание, гуманитарные науки, гуманитарное мышление, рефлексивный поворот, глобализация, пространственный поворот, междисциплинарность.
Статья выполнена в рамках проекта РГНФ № 14—01—00418а «Исследовательские стратегии и практики историков России (начало XXI века)».
CURRENT STATE AND PROSPECTS OF DEVELOPMENT OF HUMANITARIAN KNOWLEDGE: A HISTORIAN'S VIEWPOINT
I O.V. Vorobyova
Abstract. The article analyzes the state and possible prospects of development of modern humanitarian knowledge and shows special potential of the humanities related to the formation of the space of critical thinking. The article also defines a humanitarian turn in thinking the essence of which consists in the shift from objectivity to reflexivity and prevalence in modern professional activity of a discourse about practice. It contributes to the rapprochement of humanities and philosophy, and in historical science it is manifested in the actualization of epistemologically-oriented historiography. Education in these conditions becomes humanitarian too, being reoriented from the sphere of subject knowledge to the cultures of language and thinking. The "spatial" turn in the humanities which has opened a big cross-disciplinary field within which various versions of global, transnational, international, related, cross, modern world history and close to them the history of transfers, modern history of empires, post-colonial researches, trying to find another world-perspective and to create another, more "complex thinking" is especially allocated. The article presents such issues of the modern world which in fact can't be put and solved within disciplinary borders and deals with the inter-disciplinary issue as the most difficult form of self- consciousness and professional organization of scientists. In these contexts the author reflects on the influence on humanitarian knowledge on the processes of globalization which can't be comprehended beyond their humanitarian components. The article also analyzes the changed nature of relationship between professional humanitarian knowledge and society and the ability and readiness of humanists to work in the public.
163
Keywords: humanitarian knowledge, humanities, humanitarian thinking, reflexive turn, globalization, spatial turn, inter-disciplinary.
Анализ современного состояния гуманитарного знания и тенденций его развития в ближайшую перспективу является чрезвычайно сложным и в силу разнообразия и многогранности самого социального и гуманитарного знания (разные науки развиваются по-разному, порой, в них присутствуют разные векторы), и в силу постоянного привнесения в его бытование и развитие
привходящих обстоятельств (что позволяет говорить только о тех чертах и тенденциях, которые являются доступными для наблюдения и рефлексии только сегодня). Между тем, существование ряда общемировых и российских условий его развития позволяют зафиксировать некоторые принципиально важные моменты.
К числу общемировых можно отнести процессы глобализации и их
последствия, заключающиеся в формировании человечества как целостности, колоссальной динамизации общественного развития, формировании объединенной информационными потоками глобальной реальности и единого коммуникационного пространства, возрастании напряжения внутри и в транснациональном пространстве, между разными народами и культурами и т.д. Однако данные изменения чаще всего осмысливаются вне их гуманитарной компоненты, в сфере интересов которой находится формирование нового типа личности (готовой к диалогу, восприимчивой к расширяющейся информационной среде, умеющей адаптироваться к быстро меняющимся условиям, способной к постоянному самообучению, творческому решения профессиональных и жизненных задач и т.д.), новых моделей поведения и деятельности, новых способов управления, формирования глобального мышления. Но поскольку эти изменения, по своей сути, являются прежде всего гуманитарны-164 ми, речь должна идти о необходимости разработки новой гуманитарной парадигмы, интегрирующей знания и опыт различных дисциплин в осмыслении реалий глобального мира и призванной определять мировоззрение человека XXI века. Точно так же, как никакая модернизация невозможна без модернизации сознания, адекватные ответы на вызовы глобализации невозможны без нового типа личности, сознания и мышления, формирование которых находится в компетенции социально-гуманитарных наук.
Данная потребность, к сожалению, вступает в противоречие с чи-
сто российскими условиями протекания описанных выше процессов, что выражается в дегуманитаризация российского общественного пространства, девальвации в нем гуманитарного знания и образования: в сокращении бюджетных мест на гуманитарные специальности; отсутствии гуманитаристики в числе приоритетных направлений развития науки, несмотря на то, что все они содержат в себе гуманитарную компоненту; закрытии гуманитарных научных фондов; низком социальном статусе специалиста-гуманитария, и т.д. Это опирается, в том числе, на традиционное для российского общества «подозрение» к гуманитариям, не способным, якобы, производить полезное обществу знание. Частично это связано с советским наследием, но в большей мере — с непониманием специфики и особого потенциала гуманитарных наук, который можно назвать пространством критического мышления. Гуманитарные науки полностью раскрывают свой потенциал не тогда, когда стараются быть практичными, а тогда, когда занимаются производством и накоплением разных способов мысли, постановкой новых вопросов и проблем, влияющих, в конечном счете, на культуру и общественную среду, что позволяет им оставаться открытыми для перемен.
В этой связи позволю себе несколько наблюдений по поводу современного состояния и тенденций развития гуманитарного знания в собственно интеллектуальном и социальном пространстве.
1. Общая ситуация начала XXI века в гуманитарном знании в значительной мере определяется пере-
осмыслением того, что ранее считалось незыблемым, — убеждением в объективности собственной деятельности. Признание субъективности историка в ходе преодоления сциентистской модели научного знания и постепенное усвоение идеалов неклассической рациональности заставили гуманитариев в целом и историков в частности задуматься о когнитивных и ценностных предпосылках собственной деятельности, своем месте в культуре и т.д. Это осознание имеет существенные последствия, развивая рефлексию о собственной профессиональной деятельности. В результате вопрос, как это сдела-но и почему это сделано так, а не иначе, становится основным, конституируя дисциплинарную деятельность современных гуманитариев (вместо прежнего вопроса, что сделано, нацеленного на результат, а не процесс исследовательской деятельности). Отсюда столь заметная сегодня в гуманитарном знании тенденция к эксплицитной репрезентации в исследовательском тексте образа автора — авторской исследовательской и жизненной позиции, опыта и автобиографической истории [см., напр.: 1]. Совершенно очевидно, что в отношении недавнего прошлого, будь то история перестройки или холодной войны, проблема рефлексии историка тем более резко повышается, поскольку он сам оказывается частью той культуры и традиции, которую изучает. Неудивительно, что проблема авторефлексии исследователя недавнего прошлого, пожалуй, даже в большей степени, чем историков, затронула социологов и этнологов [см., напр.: 2]. Это превалирование в профессиональной деятельности дискур-
са о практике имеет важные последствия для исторической науки и всей гуманитарной мысли.
Одно из них заключается в переосмыслении предмета и задач историографии, которая начинает рассматриваться не как комплекс исторических идей, а как критически и эпистемологически ориентированная историография, занимающаяся изучением природы исторического исследования. Эта задача, на мой взгляд, замечательно сформулирована в книге Т.Н. Поповой: «Если История — это самопознание и самоидентификация личности и социума, то Историография — это способ самопознания и самоидентификации историка и самой Исторической науки. В современную эпоху многочисленных "вызовов" и "поворотов", с которыми столкнулась вечно "обновляющаяся" и находящаяся в "перманентном кризисе" профессиональная историческая наука, саморефлексия ее репрезентантов — представителей научного цеха историков — призвана через обращение в прошлое способствовать пониманию себя, настоящих, для определения перспектив своего бытия в условиях дискредитации собственного "поприща"» [3, с. 6].
Второе последствие тесно связано с первым. Оно состоит в наметившемся движении гуманитарных дисциплин в сторону философии. Не секрет, что с философией у исторической науки долгое время были напряженные отношения. В значительной мере это обусловлено позитивистским наследием, в рамках которого признавалось верховенство науки по отношению к другим способам познания реальности и предлагалось обозначить между ними четкую демар-
165
166
кационную границу. Более того, значительная часть историков по-прежнему чурается слова «эпистемология», относя его к арсеналу исключительно философов и потому мысля его как исключительно умозрительное и потому бесполезное в исследовательской практике историка. Однако междисциплинарные контакты между двумя дисциплинами стали более частыми и связаны они, помимо прочего, с отмеченным выше рефлексивным поворотом по поводу собственной исследовательской практики и письма. Существует и заметное встречное движение. Главное, на мой взгляд, заключается в признании современными философами того, что (цитирую Л.А. Микешину) «традиционный абстрактно-гносеологический подход, сохраняющийся в целом как философское основание, вместе с тем недостаточен, его категориальный язык беден, "узкоспециален" и нуждается в существенном обогащении, что и происходит в неклассической эпистемологии» [4, с. 14]. Речь идет и о том, что до недавнего времени «из сферы картезианского идеала» выпадала очевидное сегодня «историческое измерение», и научность мыслилась вне ее социальных и культурных ипостасей. Признание философами обусловленности познания социальными и культурными факторами привело к появлению сначала социальной, а потом и культурно-исторической эпистемологии [5—7]. Полагаю, что переосмысление философами эпистемологии именно в таком, культурно-историческом ключе и способствовало ее более тесному контакту с исторической наукой.
2. В истории исторического знания идеал исторического синтеза
всегда был тесно связан с феноменом междисциплинарного взаимодействия. В качестве синонимичных использовались и до сих пор используются такие понятия, как интер-, поли-, мульти-, плюро-, транс-, кросс-, мета- дисциплинарность. И это далеко не полный список. Однако их употребление зачастую никак не проясняется. Возникает вопрос, что это: терминологическая игра, признак неустойчивости семантики или наоборот утраты ею своего методологического статуса, банализация термина?
Полагаю, что данное положение дел тесно связано с поисками форм междисциплинарного взаимодействия в рамках сначала модернистской, а затем и постмодернистской парадигм и исследовательских культур, о чем мне уже приходилось подробно писать [см.: 8]. Модернистская парадигма исходила из того, что любая академическая дисциплина отличается либо своим предметом, либо своим методом, зачастую противопоставляя эти подходы и не всегда осознавая их глубокой взаимосвязи (хотя бы того, что формулировка предмета исследования уже предполагает выработку соответствующего ему метода). Некоторые к предмету и методу, как конституирующим факторам автономности дисциплины, добавляли еще и теорию. С этой точки зрения, отдельная наука существует тогда, когда она строит свою теорию ей подведомственного предмета, исследуя данный предмет методом (набором методов), присущим именно этой дисциплине. Такое понимание дисциплинарности задавало направление поисков способов междисциплинарного взаимодействия. Специфика междисциплинарности
усматривалась либо в предмете, либо в методе, либо в теории, либо сразу во всей триаде.
Формирование информационного общества и постмодернистской парадигмы внесло новые проблемы в развитие представлений о междис-циплинарности, а вернее, в корне изменило представление о ней. Хорошо известно, что в рамках постмодернистской парадигмы разделение мира на подведомственные разным академическим дисциплинам сферы рассматривается не как отражение естественного порядка вещей, а как культурная практика. Проблематика той или иной академической дисциплины рассматривается в таком случае как исторически сложившийся комплекс интеллектуальных задач, порожденных разными социокультурными контекстами, интеллектуальными и языковыми традициями, условиями профессиональной деятельности и так далее. Очевидно, что при таком подходе легитимность системы дисциплинарного знания оказывается под сомнением, а вместе с ней и легитимность междисциплинарного подхода, неотделимого, по своему определению, от дисциплинарного. Это, в числе прочего, дало возможность обнаружения таких предметов, которые находятся в трансдисциплинарном пространстве. Трансдисциплинарность при этом понимается как принцип организации научного знания, открывающий широкие возможности взаимодействия дисциплин при решении комплексных проблем природы и общества, которые в принципе не могут быть поставлены и решены в дисциплинарных границах. Это означает, что принцип междисципли-
нарности утрачивает свою актуальность в качестве чисто методологической установки и приобретает черты новой онтологии, т.е. более сложной модели мира, стремящейся вобрать в себя и отразить всю его сложность.
В результате вместо общих и чисто механических рассуждений на тему междисциплинарного взаимодействия на повестку дня встает вопрос о переосмыслении междисциплинар-ности как сложнейшей формы самосознания и профессиональной организации ученых. При этом поиск сегодня идет и, по-видимому, в ближайшее время продолжится по двум направлениям: 1) через изучение проблемных полей, алгоритмов и механизмов дисциплинарного развития, выделение гуманитарных констант, динамики функционирования в социальном и культурном пространстве, характерных для гуманитарного знания в целом (взамен «механического» суммирования разных гуманитарных дисциплин); 2) через поиск интегральной парадигмы междисциплинарного синтеза, нацеленной на синтез гуманитарного знания с естественнонаучным (в самом широком диапазоне). Об этом свидетельствует появление в исторической науке XXI века новых междисциплинарных полей (социальная биология, эволюционная экономика, моральная география), а также перенесение акцента при междисциплинарных контактах истории на такие дисциплины, как география, биология, экология, антропология, нейро-логия. Об этом же свидетельствует расцвет когнитивных исследований.
Эта же тенденция проявляется в еще одном новом явлении в мировой гуманитаристике — историзации це-
167
лого ряда дисциплин, что позволяет некоторым говорить даже об очередном, историческом познавательном повороте. Интерес многих современных дисциплин к темпоральным аспектам собственных предметов приводит к интересным результатам, в частности к переосмыслению самого человека как представителя определенного вида живых существ, его отношений с природой, а также грани между природой и культурой. Очевидно, что ответы на эти вопросы лежат в трансдициплинарной сфере и актуализируют т.н. когнитивные исследования.
3. Пространственный поворот («спациализация») открыл для гуманитарных наук большое междисциплинарное поле, в рамках которого сегодня формируется множество новаций. Основными из них являются версии т.н. глобальной, транснациональной, интернациональной, связанной, перекрестной, новой мировой истории и близких к ним истории трансферов, новой истории им-1С0 перий, постколониальных исследо-168 ваний. По сути, все они — это своеобразный ответ на вызов глобальной реальности, имеющей парадоксальный характер. Во-первых, внутри нее действуют разнонаправленные по вектору процессы, во-вторых, она включает в себя разнородные и разнотипные по своей сути части, не исключающие, тем не менее, наличие этой целостности. К тому же эти части с трудом поддаются иерархическому подчинению, которое в этой ситуации приобретает, скорее, ситуативный и функциональный порядок. У этого множества отсутствует единый центр, и основное значение начинают играть не части, а многочи-
сленные связи и отношения между ними (схватываемые через понятия «сети», «потоки», «пучки отношений» и т.п.), которые и вырабатывают механизмы и принципы соотнесения разнородных частей глобального целого и создают, в итоге, искомую когерентность.
Очевидно, что представить такой парадоксальный образ мира и объяснить его в рамках логики сущностей, равно как в рамках дисциплинарного идеала научного знания, просто невозможно. Понятно также, что целостность современного мира, явно принадлежа к объектам несистемного класса, не может быть выражена и в категориях системного анализа. Возможно, в этой ситуации следует говорить либо о несистемном анализе, либо о возникновении другого типа системности (конституированного не частями, а связями), либо о необходимости соединения системного и несистемного анализа [см. об этом: 9]. Поэтому вряд ли современный анализ мира возможен без обращения к идейному и концептуальному потенциалу синергетики, диатропики и др., то есть без активного сотрудничества естественнонаучного и гуманитарного знания в едином пространстве тран-сдисциплинарности.
Пытаясь найти адекватные способы схватывания мира, современная историография отдает предпочтение так называемой «связанной» и близким к ней по смыслам «перекрестной» и «транснациональной» историям, а также истории транфе-ров [см.: 10-13]. Первая видит свою нишу в изучении переплетения историй нескольких обществ, государств и т.п. Вторая делает акцент на пересечении и взаимодействие людей,
техник, практик, идей и т.п., при этом анализ пересечения понимается как «когнитивная структурированная деятельность, способная создать пространство понимания». Третья фокусирует свое внимание на контактах, движениях и силах, пересекающих национальные границы, либо имеющих надгосударственную природу и, стало быть, собственную сферу бытия. Четвертая ставит во главу угла культурные переносы и заимствования. Как следует даже из этого самого общего определения, все они, так или иначе, разделяют подходы, выходящие за национальные рамки, и пытаются найти другую мироперспективу — более объемную, разноплановую, диалогичную и, главное, неевропоцентричную (!) и одновременно другое, более «сложное мышление», другую методологическую основу, учитывающие разный уровень знания об исследуемых предметах, разный контекст их бытования и т.д. и т.п. Другими словами, самым важным здесь является не масштаб, а способ исследования, изменение самого взгляда на историю, что также требует повышенной рефлексии. По-видимому, требуется другая метафизика, другая методологическая культура и новый словарь, позволяющие осуществлять ре-историзацию прежних образов мира, переосмысление привычных для западного мышления концептов «Запада», «Востока», «центра», периферии» и др. Кроме того, мы нуждаемся в таком способе говорить, который имеет дело с текучестями, рассеиваниями, сплетениями, мы нуждаемся в том, чтобы научиться мыслить движение. К такой переоснастке исследовательского словаря и инструмен-
тария подталкивают не только отмеченные эпистемологические сдвиги, но и качественно новое состояние мира и человека в нем, формирующееся в первую очередь под влиянием глобализации и уже не укладывающееся в те термины анализа реальности, которые использовались в до-глобалистскую эпоху.
4. Для сферы образования формирование новой онтологии и эпистемологии как ответа на появление глобализирующегося, постиндустриального, информационно-коммуникативного общества имеет принципиальное значение в том смысле, что оно меняет характер мышления и тип культурных ориентаций человека. Постиндустриальные изменения по своей сути оказываются гуманитарными, вследствие чего образование во всем мире уже переживает и, видимо, дальше будет переживать гуманитарные трансформации (в России, как отмечалось выше, этот процесс осложнен свой спецификой). Поясню свою мысль.
В индустриальном обществе сформировался тип мышления, особость которого определялась тем, что вся система человеческого знания переводилась на язык естественнонаучных понятий и задавалась научной рациональностью. Этот тип мышления был санкционирован классической философией, предполагающей метафизическую заданность. Последняя, связывая транцеденталь-ную область пусть с предельными, но все же основаниями сущего, способствовала введению в мышление предметности, выступающей в форме всеобщности. Такое мышление, т.е. по поводу предметно закрытой реальности, — по своей сути, не гуманитар-
169
ное мышление. Оно не свободно в своих человеческих характеристиках, т.к. занято не собой, а внешними обстоятельствами предметного мира. Современная же наука, напротив, предлагает мыслить не по поводу предметного сущего, а по поводу того, как это сущее дается человеку, т.е. по поводу самого мышления. Это и есть гуманитарное мышление. Стало быть, гуманитарный поворот в мышлении — это все тот же поворот от предметности к рефлексивности.
И это влияет на всю систему образования, которое тоже становится гуманитарным, т.е. переориентируется со сферы предметного знания, которое требовало энциклопедического усвоения основ наук, на культуры языка и мышления по поводу конкретных учебных дисциплин. Важно, что такое понимание образования не требует насыщения его разнообразными гуманитарными дисциплинами, между которыми осуществляется взаимодействие. Гуманитаризация образования означает, что целью его является формирование особой куль-1/и туры критического мышления (по поводу физики, математики, истории и т.д.). Без этого важного условия преподавание даже гуманитарных дисциплин является негуманитарным, поскольку обращает мысль к содержательной предметности, а не к процессуальной работе самого сознания. Получается, что гуманитарность — это даже не только и не столько профессия, сколько, говоря словами О.И. Генисаретского, трансфессия, т.е. практика, выводящая субъекта за пределы какого-либо предмета, это открытая сетевая структура.
5. Одно из важнейших изменений в функционировании современ-
ного гуманитарного знания касается характера взаимоотношений профессионального гуманитарного знания и общества. Благодаря наличию и постоянному развитию информационно-медийной среды у гуманитариев возникает конкуренция с другими видами знания (прежде всего, обыденным), которые транслируются через социальные сети, бло-ги, веб-сайты и другие каналы медийного пространства, и наблюдается заметное вытеснение продуктов профессионального знания в марги-нальность, замена их имитирующими научность субститутами, идеологизированными стереотипами, установками обыденного сознания. Отечественная ситуация еще больше усугубляет ситуацию, способствуя снижению авторитета социальных и гуманитарных наук и общественного (и государственного) интереса к выполнению ими их критической функции, призванной стимулировать рефлексию и осуществлять демифологизацию практик властного манипулирования. Однако общественный и государственный запрос к гуманитариям в обществе все же существует. И заключается он, прежде всего, в растущей зависимости общества от экспертных оценок, подтверждений правильности, надежности, гарантированности знания и результатов его использования. Доверие к экспертным оценкам все больше становится первостепенным по важности условием достоверности знаний, имеющих глобальный горизонт анализа, выводов, прогнозов. Этому способствует как растущая сложность и абстрактность глобальных систем жизнедеятельности, так и быстрое обновление фундаментальных основ
и открытость горизонтов самого гуманитарного знания. Быстрая и неожиданно меняющаяся глобальная ситуация поднимает значение более операционных и репрезентативных критериев достоверности знания, нежели менее определенные критерии прежней научной доказательности. Все чаще приходится ориентироваться на критерии профессиональной подготовленности и компетенции экспертов. Процедура получения необходимых результатов, скорее, соответствует формату оценки экспертов и оценочных исследований. И в этом формате важна не только профессиональная, но и исследовательская компетентность (способность и готовность прояснять нечто неопределенное, неясное, не имеющее однозначного решения). Сложность заключается в том, что ответы гуманитариев на такой запрос требуют от них дополнительных умений работать в публичной среде. Это требует постановки и разработок новых тем, пересмотров приоритетов, выработки нового языка, новых подходов (коммуникационные исследования, ак-торно-сетевая теория и др.).
У историков этот вызов проявляется в заметном изменении функций историка в обществе. Если ранее именно он являлся главным компонентом механизма формирования исторической памяти, то сегодня у него появились конкуренты. В этих условиях важным становится выявление всех контрагентов историка, изучение того, как они связаны, как влияют и на память, и на саму историографию. А их достаточно много: государство, СМИ, Интернет; огромную роль сегодня играют такие организации, как издательства (от которых зависит, что
публиковать: серьезное историческое произведение или беллетристику), грантодающие организации, определяющие направления исследований и выпячивающие или наоборот затемняющие, уводящие в маргинальность определенные направления поисков, и т.д. Создается ощущение, что развитие историографии во многом определяется социальным заказом, нежели тенденциями внутри самого исторического знания. Об этом же свидетельствует и расцвет публичной истории. Важнейшим следствием отмеченных обстоятельств является размывание границ между академической историей и другими формами исторического знания — вызов, на который историки пока не готовы дать адекватный ответ.
В современном историческом знании есть несколько силовых линий, вокруг которых складывается новое понимание научности: новая культурная история, новая политическая история, новая экономическая история, история репрезентаций, интеллектуальная история, история памяти, с одной стороны, глобальная, транснациональная и т.п. истории, с другой. Все они опираются на достижения антропологического, лингвистического и культурного поворотов, предполагают глубокий интерес к проблемам исторического познания и шире — когнитивным исследованиям. Их разработка происходит в условиях отсутствия единства парадигмы (нелинейное пространство, в котором есть альтернативы), поэтому сообщество историков (как любое профессиональное сообщество сегодня), скорее, напоминает коммуникационную научную сеть, которая определяет набор общих координирующих пунктов
171
и предполагает развитие коммуникационных процессов в близких сетях и группах. Они появляются и исчезают как реализующиеся проекты. Это совершенно другая форма координации в науке и свобода перемещения тематических и методологических моделей анализа, в том числе за пределы дисциплин. Возможно, эта приведет в ближайшее время к появлению теоретических новаций, которые еще не были замечены в новом столетии — историческая наука пока осваивает и преобразовывает теоретический багаж, накопленный во второй половине XX века.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Нарский, И.В. Антропологизация авторства: приглашение к «лирической историографии» [Текст] / И.В. Нарский // Новое литературное обозрение. - 2012. -№ 3(115). - С. 56-70.
2. Щепанская, Т.Б. Полевик: фигура и деятельность этнографа в экспедиционном фольклоре (опыты автоэтнографии) [Текст] / Т.Б. Щепанская // Журнал социологии и социальной антропологии. -
1/2 2003. - Т. VI. - № 2. - С. 165-179.
3. Попова, Т.Н. Историография в лицах, проблемах, дисциплинах. Из истории Новороссийского университета. - Одесса: Астропринт, 2007. - 536 с.
4. Микешина, Л.А. «Философия Просвещения» Э. Кассирера в свете культурно-исторической эпистемологии [Текст] / Л.А. Микешина // Вопросы философии. -2014. - № 12. - С. 14-23.
5. Моркина, Ю.С. Моделирование в исследовании дискурса о научном знании (социальная эпистемология как неклассическая) [Текст] / Ю.С. Моркина // Философский журнал. - 2011. - № 1. - С. 86-102.
6. Касавин, И.Т. Социальная эпистемология. Фундаментальные и прикладные проблемы [Текст] / И.Т. Касавин. - М., 2013. - 560 с.
7. Культурно-историческая эпистемология: проблемы и перспективы: К 70-летию Бориса Исаевича Пружинина [Текст] / Институт научной информации по общественным наукам, Российская Академия наук, Институт философии, Н.С. Автономова и др. - М.: РОССПЭН (Российская политическая энциклопедия), 2014. - 632 с.
8. Воробьева, О.В. О понятии междисци-плинарности [Текст] / О.В. Воробьева // Сообщество историков высшей школы России: научная практика и образовательная миссия. Материалы всероссийской научной конференции, Казань, 13-14 октября, 2009 г. - Казань, 2009. С. 179-181.
9. Следзевский, И.В. «Пограничье без границ». Глобальная неопределенность мира и ее отражение в знании и культуре [Текст] / И.В. Следзевский // Социокультурное пограничье как феномен мировых и российских трансформаций. Междисциплинарное исследование. - М.: Книжный дом ЛИБРОКОМ, 2008. - С. 1-99.
10. Вернер, М. После компаратива: histoire croisée и вызов рефлективности [Текст] / М. Вернер, Б. Циммерманн // Ab Imperio.
- 2007. - № 2. - C. 59-90.
11. Репина, Л.П. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв. [Текст] / Л.П. Репина. -М.: Кругъ, 2011. - 560 с.
12. The Making ofthe Modern World: Connected Histories, Divergent Paths (1500 to the Present) [Текст] / Ed. by Robert W. Strayer.
- N.Y., 1989. - 515 p.
13. Unraveling Ties: From Social Cohesion to New Practices of Connectedness / Ed. by Yehuda Elkana et al. Frankfurt, 2002. 370 p.
REFERENCES
1. Kasavin I.T., Sotsialnaya epistemologiya. Fundamental,nye i prikladnye problem, Moscow, 2013, 560 p.
2. Kulturno-istoricheskaya epistemologiya: problemy i perspektivy: K 70-letiyu Borisa Isaevicha Pruzhinina, Institut nauchnoi infor-matsii po obshchestvennym naukam, Rossiiskaya Akademiya nauk, Institut filosofii, N.S. Avtonomova i dr., Moscow, Rossiiskaya politicheskaya entsiklopediya, 2014, 632 p.
3. Mikeshina L.A., "Filosofiya Prosveshcheni-ya" E. Kassirera v svete kulturno-istoriches-koi epistemologii, Voprosy filosofii, 2014, № 12, pp. 14-23.
4. Morkina Yu.S., Modelirovanie v issledovanii diskursa o nauchnom znanii (sotsialnaya epistemologiya kak neklassicheskaya), Fi-losofskii zhurnal, 2011, No. 1, pp. 86-102.
5. Narskii I.V., Antropologizatsiya avtorstva: priglashenie k "liricheskoi istoriografii", No-voe literaturnoe obozrenie, 2012, No. 3(115), pp. 56-70.
6. Popova T.N., Istoriografiya v litsakh, proble-makh, distsiplinakh. Iz istorii Novorossiisk-ogo universiteta, Odessa, Astroprint, 2007, 536 p.
7. Repina L.P., Istoricheskaya nauka na rubezhe XX-XXI vv., Moscow, Krug, 2011, 560 p.
S. Shchepanskaya T.B., Polevik: figura i dey-atelnost etnografa v ekspeditsionnom folklore (opyty avtoetnografii), Zhurnal sotsiolo-gii i sotsialnoi antropologii, 2003, T. VI, No. 2, pp. 165-179.
9. Sledzevskii I.V., "'Pograniche bez granits'. Globalnaya neopredelennost mira i ee otrazhenie v znanii i culture", in: Sotsiokul-turnoe pograniche kak fenomen mirovykh i rossiiskikh transformatsii. Mezhdistsiplinar-noe issledovanie, Moscow, Knizhnyi dom LIBROKOM, 2008, pp. 1-99.
10. The Making of the Modern World: Connected Histories, Divergent Paths (1500 to the Present), Ed. by Robert W. Strayer., New York, 1989, 515 p.
11. Unraveling Ties: From Social Cohesion to New Practices of Connectedness, Ed. by Yehuda Elkana et al., Frankfurt, 2002, 370 p.
12. Verner M., Zimmermann B., Posle kompara-tiva: histoire croisée i vyzov reflektivnosti, Ab Imperio, 2007, No. 2, pp. 59-90.
13. Vorobeva O.V., "O ponyatii mezhdistsiplinar-nosti", in: Soobshchestvo istorikov vysshei shkoly Rossii: nauchnaya praktika i obrazo-vatelnaya missiya, Materialy vserossiiskoi nauchnoi konferentsii, Kazan, 13-14 okty-abrya, 2009 g., Kazan, 2009, pp. 179-181.
Воробьева Ольга Владимировна, кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник, руководитель Центра сравнительной истории и теории цивилизаций, Институт всеобщей истории РАН; доцент, кафедра теории и истории гуманитарного знания, Российский государственный гуманитарный университет, Москва, vorobushek1@yandex.ru Vorobyova O.V., PhD in History, Leading Researcher, Chairperson, Centre of Comparative History and Theory of Civilization, Institute of World History, Russian Academy of Sciences; Associate Professor, Theory and History of Humanitarian Knowledge Department, Russian State University for the Humanities, Moscow, vorobushek1@yandex.ru 173
