CC BY-NC-ND
73
Д.В. Лукьянов
ИСТОРИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ КОНСТРУИРОВАНИЯ РЕАЛЬНОСТИ СОВРЕМЕННОСТИ
В статье анализируются исходные исследовательские практики исторического конструирования реальности в современном социально-гуманитарном знании. Современная историография рассматривается в качестве общей «среды» (М. Фуко) развития гуманитарных наук, центральным объектом которых является сегодня поиск «теории настоящего». Раскрываются содержательные характеристики используемых принципов исторического мышления, которые определяют практику конструирования реальности: историзация, репрезентация и перформативность.
Ключевые слова: историческая эпистемология, историографическое знание, историческое мышление, паттерны исторического сознания, исто-ризация, репрезентация, перформативность, конструирование реальности.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. историографическое знание становится показателем определенного качества саморефлексии профессионального сообщества гуманитариев, относящих себя к представителям широкого круга общественных наук. Не столько история, как отмечал М. Фуко1, но история прежде всего в форме истории историографии образует сегодня привилегированную среду социальных и гуманитарных наук. Последнее обстоятельство во многом является результатом того, что науковеды уже давно отмечали: «Современный когнитивизм решительно переходит на позиции историзма в трактовке познания, признания и исследования эволюционно-исторической динамики познавательных структур, возникновения и смены парадигм, существования различных
© Лукьянов Д.В., 2013
исторических типов когнитивности, в том числе научной и вообще рациональной когнитивности»2. Вариативность научного знания, наличие одновременно множества когнитивных структур и типов научно-познавательной деятельности делают все более необходимым обращение представителей различных научных сообществ к выработке историографических оснований и принципов изучения результатов развития теорий и практик их дисциплин3.
История ранее составляла единую среду для большинства социальных наук по вполне понятным основаниям, которые определялись складывающимися на протяжении большого периода времени представлениями о характере, принципах, формах и содержании взглядов на саму природу исторического4.
Переоценка фиксации на прошлом в исторической науке заставляет до сих пор отводить ей лишь место определенной и специализированной области знания в системе общественных наук5. Между тем развитие исторического знания в ХХ в. как преимущественно историографического познания не принимается в расчет и не рефлексируется социологизирующими историю учеными как определяющее и значимое6. Не учитывается как раз то, что история, ранее понимаемая как наука - по методу, и знание о социальном мире - по предмету, преодолела свою локализацию в отношении социальных и гуманитарных наук по главному критерию - времени, что исключительная направленность исторической науки на «знание о прошлом» была нивелирована самим ее дальнейшим развитием как преимущественно на знание историографическое. Общий смысл и результат поворота исторической науки к историографии, как и прежде, представляет сегодня достаточный интерес, поскольку позволяет глубже проникнуть в содержательные и смысловые основания результатов развития научно-исторического знания и образования, которые вполне отчетливо определились за последние десятилетия. Можно со всей ответственностью констатировать, что на первый план для историков выступила абсолютная самоценность изучения современности.
Дискурсы или структуры социального знания согласно М. Фуко образуют «реальность» современности как определенного когнитивного феномена. Историографическая феноменология современности во многом отражает характер складывания «мета-дисциплинарных связей» в системе социальных и гуманитарных наук. Отсутствие приемлемого социального проекта будущего
рефлексируется сегодня в когнитивных науках как выработка определенной «теории настоящего»7, фрагменты которой представлены в форме различных конструкций социального познания (в том числе «конструкций прошлого»). В историческом конструировании реальности с профессионалами-историками, традиционно занимающимися различными стратегиями «присвоения прошлого», благополучно соседствуют представители социальных и гуманитарных наук, которые не менее активно «обращаются к прошлому»8. И во многом именно практики такого «обращения к прошлому» непрофессиональных историков задают современной историографии принципиально важное измерение как мульти-, транс-, междисциплинарного пространства исторического конструирования реальности9. В настоящее время историографический «тренд» междисциплинарных исследований, испытав на себе влияние множества методологических «поворотов», показывает, что существует фиксация на «историческом повороте» в социально-гуманитарных науках, и выражается это именно в возможности применения «исторического подхода к объяснению природы и сути любого социального явления или социального института»10. Несмотря на то что историческое сознание зачастую перестает компенсировать постоянно возрастающую утрату знакомых смыслов современности за счет опоры на ее прежний опыт в прошлом, феноменология исторического подхода к вариантам конструирования реальности «настоящего» является, на наш взгляд, определя-ющей11. Зачастую, таким образом, историческое конструирование реальности прошлого и настоящего за счет трансгрессии границ понимания данных феноменов совпадает в установке ряда научных социально-гуманитарных дисциплин на «реализм» изучения современности12.
На сегодняшний день подробно проанализированы основные стратегии изменений и перспективы развития историографической практики на рубеже предшествовавшего и нынешнего столетий13. Далее нам хотелось бы остановиться на анализе произошедших сдвигов, которые затронули практику использования принципов исторического конструирования реальности, и рассмотрении определившихся тенденций, характеризующих современную историографическую ситуацию.
Представление о том, что в современной гетерогенной науке историография не является единым проектом, основанным на «единственном, автономном, историческом способе мышления» и соответствующем методе познания, достаточно распространен-
ный аргумент14 в обосновании причин уменьшения в целом влияния исторического знания на повседневность. Другим следствием данной аргументации, основанной на отсутствии в историографии сколько-нибудь разделяемого всеми историками собственного «гранд-нарратива»15, является констатация того, что результатом произошедшего отхода от «эссенциалистской» традиции в мировой историографии стало появление неопределенного множества областей исследований, «которые прежде расценивались как простые "упоминания", не имеющие значения для генеральной сюжетной линии истории»16.
Фрагментированная история вызывает беспокойство разве что у философов, как традиционных «местоблюстителей истины» (Ю. Хабермас), которых не устраивает диссипация существующего историографического дискурса в различиях интерпретаций прошлого. Наличествующая ситуация конфликта исторических интерпретаций заставляет их ставить перед собой ряд острых и неудобных вопросов: есть ли в целом потребность в знании о прошлом у современного человека? являются ли когерентными истине высказывания и интерпретации относительно прошлого, предлагаемые в рамках различных конструктивистских подходов? не может ли и вовсе исчезнуть сама история, став наконец-то «строгой наукой»?17 Между тем в философском дискурсе о «познании истории в ускользающем мире» вполне спокойно выглядит общее утверждение о том, что «более или менее внятных, законченных и полностью признанных исторической наукой содержательно-сущностных концепций исторической эпистемологии пока нет»18.
Нельзя не согласиться с тем, что когнитивная институционали-зация исторической науки на уровне исторической эпистемологии представляет сегодня рискованную процедуру отыскания новой онтологии для истории, что неприемлемо, за редким исключением, для большинства практикующих историков19. Однако нельзя одновременно согласиться и с тем, что в современной историографии «ремесло историка» остается лишь прерогативой историков-архивистов и источниковедов, которые продолжают аутентично историзировать историю в исходных практиках реконструкции прошлого, «показывая его таким, каким оно было на самом деле». Историческое сознание в своей основе остается прежде всего интенциональным и темпоральным20, но к данным традиционным атрибуциям можно добавить еще и третью - «спасиализи-рованность» («опространственность»)21. Для понимания значимости существования исторической эпистемологии в современных
условиях это означает следующее. Во-первых, в изменившемся социокультурном контексте существования научного знания произошел «переход рациональности от объектно-констатирующего типа к проектно-конструктивному», и показателем здесь является прежде всего «конструктивная работа в пространстве коммуникации различных познавательных позиций»22. Во-вторых, произошла так называемая смена в парадигме историзации знания о прошлом, особый когнитивный поворот к современности как «сокращенному настоящему» (Г. Люббе)23, когда настоящее - активно «музеефи-цируется», а будущее - «буквально» не определено как общая социальная стратегия. Все это сделало возможным говорить о том, что и «прошлое оказывается не менее проективным, чем будущее»24. И наконец, в-третьих, «опространствование» исторического познания означает то, что направленность языковых стратегий исторического воображения предполагает легитимацию существующих представлений о конструируемой реальности и таким образом «закрепляется» в научном дискурсе как объективированная данность.
Отсутствие общей содержательно-сущностной генерализации в современной исторической эпистемологии - это тем не менее «присутствие в знаке» названных «трендов» и паттернов исторического сознания, которые, как писал Л. Февр, «куда сложнее увидеть» современной историографии, нежели просто «описать то, что видишь», как это делали «историзирующие историки»25. Поэтому в пространстве конкурирующих идентичностей современной историографии можно говорить о тех научных практиках и стратегиях исторического конструирования дискурса настоящего, которые по-прежнему когерентны базовым атрибуциям исторического сознания и представлены как определяющие принципы моделирования социальной реальности.
Среди наиболее часто применяемых практик исторического конструирования реальности (прошлого), в которых используются определяющие «паттерны»26 исторического мышления, наиболее когерентными в современной историографии могут быть названы: историзация, репрезентация и перформативность.
Историзация как исходный принцип «исторического поворота» в социальных и гуманитарных науках считается ad hoc наиболее распространенным способом интеграции исторического (прежде всего темпорального) измерения в изучение и восприятие социальной реальности27. Стратегию историзации можно по праву назвать универсальным механизмом развития большинства социально-исторических наук, которые по-разному и на различных стадиях
своего становления начинают отстаивать эпитет «исторический», активно примеряемый к своим инновационным интеллектуальным проектам (примерами здесь могут быть исторические - социология, антропология, экономика, психология, демография и т. д.) Так, до момента констатации «ситуации кризиса» исторической науки начала 1990-х годов в отечественной традиции историопи-сания был распространен жанр так называемой историзирующей истории (термин Анри Берра)28, в основе которой исключительная презумпция познания исследуемой реальности содержалась в наиболее полном описании исходной «истории событий».
Сегодня «историзирующее» направление в историографии основывается на критическом отношении к основам формирования «символического универсума» исторической науки (прежде всего понятий и представлений в языке историка, зависимых от идей Просвещения и историцистов XIX в.) и соответствующим формам производства исторического знания, понимая, что со сменой контекста в гуманитарном знании требуется тщательная «археология» (в смысле М. Фуко) всего арсенала понятийной структуры науки о прошлом29. Прояснением традиционных понятий и смыслов в содержании исторического на новом этапе существования современного социума, который в своих социальных устремлениях не ориентируется уже на образ «должного будущего», и занимаются такие историки, например, как Р. Козеллек, П. Нора, Н. Копосов, М. Кромм и др. В определенном смысле «темпоральная карта» новых «историзирующих историков» не детерминирована исключительно представлениями о прошлом, она раскрыта таким образом, что в ней присутствуют «топосы» и «настоящего прошлого» и «настоящего настоящего», - т. е. предполагает прежде всего реалистическую установку в выстраивании каузальной структуры самой социальной реальности исторического на фоне присутствия сложных конфигураций современности.
Ситуация «смены парадигм», как считают отдельные историки, изменила сегодня историографические установки и интенции нарративизма на формирование когнитивного репертуара теоретической истории30. Такую ситуацию иногда строгие критики обозначают как «бегство от реальности» или как результат «колебания академической моды»: историки в большинстве своем достаточно осторожно относятся к изменению ориентаций в исследовательской практике гуманитарных наук с установки на объяснение эмпирического мира на установку, рассчитанную на его интерпре-тацию31. Но как раз такие принципы исторического конструирова-
ния реальности в современной историографии, как репрезентация и перформативность, ближе всего, на наш взгляд, отражают проект-но-конструктивистский тип рациональности современного научно-исторического познания.
Репрезентация как один из принципов исторического конструирования реальности наиболее адекватно отвечает самим задачам применения данного метода (конструирования): в самом широком смысле ее цель - организация оптимальных функциональных связей необходимых и достоверных элементов и представлений о прошлом в композиционной структуре восприятия исторического. Историографическая феноменология возникновения и эволюции взглядов на проблематику «репрезентация в истории» в зарубежной науке к настоящему времени достаточно подробно проанализирована32. Отметим лишь, что ранее проблему репрезентации в истории актуализировал выход в конце 1980-х годов книги Маркса Вартофского «Модели. Репрезентация и научное понимание»33, в которой автор тематизировал данную проблематику применительно к решению актуальных задач современной «исторической эпистемологии» (кстати, он и является автором данного термина) и показал, что специфика репрезентации лежит в основе предлагаемого им метода моделирования исторической реальности34.
В рассмотрении репрезентации как одного из базовых принципов исторического конструирования реальности в современной историографии можно выделить следующие моменты. Во-первых, процедуры исторической репрезентации непосредственно связаны с существующими вариантами интерпретаций прошлого в том, что они соединяют данные утверждения (о прошлом) с идеями настоящего для «производства эффекта реального проявления опыта истории настолько, насколько он может быть репрезентирован в истории»35, чтобы стать средством познания и инструментом организации жизни реальных субъектов в наличной действительности. Во-вторых, репрезентация как определенный тип «наррации» является основанием для понимания специфики интеллектуального моделирования исторической реальности и методом историографического восприятия самого понятия «модель» в исторической науке36. В-третьих, представление о результатах конструирования реальности как систематизированной репрезентации исследовательского опыта и соответствующей познавательной деятельности в процессе моделирования истории позволяет эксплицировать и проанализировать ключевые когнитивные установки, согласно которым была выстроена сама композиционная стратегия репрезентации.
Как отмечала в конце 1990-х годов А.Л. Ястребицкая, осознание в профессиональном сообществе существенной разницы между тем, «как история делается», как она «описывается историческими памятниками и документами, и тем, как она моделируется истори-ком»37, становится все более очевидным. Важным следствием из этого для современного историка является то, что перед ним тем самым «на передний план выходит проблема самой исторической реальности и ее репрезентации»38, что, соответственно, требует выбора необходимой методики и приемов, с помощью которых данная «реальность» будет определяться и анализироваться. Существующая научная система, касающаяся представления об «исторической реальности», традиционно разделяемая многими историками, выражается на сегодняшний день в «исследовательских структурах и обусловленных ими системах знаков», «обнаруживается в языке» и таким образом для исследователя сводится к различению «незнаковой реальности» и форм ее репрезентации39.
Также подчеркнем, что современная историографическая ситуация характеризуется сознательным исследовательским поиском именно «модельных отношений» с историческим развитием и построением интеллектуальных моделей исторического процесса. Именно в этом смысле собственная деятельность авторов данных моделей отличается особой исследовательской рефлексией и настойчивым стремлением преодолеть кризис собственной идентичности в условиях нынешнего разнообразия различных позиций научно-познавательной деятельности. В этом смысле модели репрезентируют не только внешний мир исторического, но и самого познающего субъекта - конкретного историка. Поэтому единственное, чего следует избегать историкам, так это унифицированные репрезентации прошлого, поскольку «посредством творимых нами репрезентаций мы трансформируем наши собственные формы восприятия и познания, способы видения и понимания»40.
С последним принципом, который нам хотелось бы упомянуть в контексте исходной проблематики рассмотрения существующих в исследовательской практике оснований для исторического конструирования реальности, связан особый методологический «поворот» в современной историографии и гуманитарном знании, который и получил от него самого название - перформативный. Суть отношения к перформативности как очередному «вызову» современности, принявшему черты историографической определенности преимущественно в актуальном англо-американском новом гуманитарном знании, достаточно четко определена на
сегодняшний день Эвой Доманской41. (Хотя отметим, что внимание к анализу перформативности как атрибуции ряда текстов философской классики ХХ в. было проявлено в отечественной историографии еще в конце 1990-х годов в работах и диссертации Ю.Б. Грязновой42.)
Чем обосновывают исследователи актуальность перформатив-ной теории и «перформанс-исследований» (performance-studies), продвигающих данную установку на перформанс как ведущую стратегию научно-познавательной практики конструирования исторического на современном этапе развития историографической рефлексии? Данное обстоятельство опирается на ряд размышлений, которые, на наш взгляд, весьма симптоматичны для анализа сложившейся историографической ситуации в отношении существующих когерентных форм проявления паттернов исторического сознания в современности.
Э. Доманска подчеркивает, что история как научная дисциплина «не предложила многих работ, выполненных в духе перфор-мативного поворота»43, тем самым отмечается, что современные историки, за редким исключением (автор приводит лишь одну статью из журнала «Rethinking History» - Петера Берка), остались равнодушными к новомодному гуманитарному тренду44. Между тем у других исследователей «вопрос о перформансе и перформативности в исторической репрезентации» звучит «как один из ключевых, в котором указанные понятия создают новую методологию изображения прошлого в истории»45. Таким образом, перформативный поворот - это «новая парадигма гуманитарного познания» и «новая методология науки», в основе которых в содержательном плане присутствует констатация «сдвига в нашей мотивации изучения истории» от прежних интеллектуальных практик созерцательно-рефлексивного ее «присвоения» в сторону реальной и радикальной включенности познающего актора в наличную темпоритмику исторического посредством решительного действия, направленного на конкретное изменение современной социальной и политической реальности46. Нужно отметить, что в целом анализ Э. Доманской значения и познавательных установок перформативного поворота для истории недвусмысленно отсылает к известному призыву К. Маркса не объяснять, но изменять мир47: в особенности это становится ясным, когда сторонники «перфор-манс-исследований», пишет Э. Доманска, ратуют за возвращение в историю «сильного субъекта», напрямую отсылая к возрожденному и трансформированному марксистскому взгляду на историю48.
Перформативный поворот как заявленный «тренд» в поле современной историографии, таким образом, предлагает переориентацию социально-гуманитарных наук на производство следующих познавательных инноваций, которые становятся приоритетными сегодня в понимании стратегий конструирования реальности настоящего. В чем же проявляется его своеобразие?
Первое. Дополнительное понимание междисциплинарности как «антидисциплинарности». Данный тезис, несмотря на свою тривиальность, в действительности расширяет классификацию междисциплинарных подходов, предлагаемую в историографии49, наряду с «предикатами-приставками» о меж-, поли-, транс-, суб-и пр. Деструкция представлений о «дисциплине» связывается с разрушением привычного исторического дискурса в локусе трансгрессивного понимания социального, которое в действительности оказывается нелокализованным и безграничным, уловимым разве что в ритуальных практиках «повторения»-перформанса.
Второе. Сознательная установка на стратегию историзации, помимо прочих интеллектуальных трендов постмодернистского дискурса (в пику различным «смертям» и «исчезновениям» авторства, субъекта и т. д.), которая наряду с возвращением упомянутого выше сильного субъекта истории означает и своеобразное «постгуманистическое» измерение гуманизма50. Это в традиции Б. Гройса означает переход к анализу «контекста контекста» человеческого и исторического в познании51.
Третье. Одновременное совмещение различных «историографических идиом»: презентация как тип новой историзации как «заглавная тема» включает в себя репрезентацию истории, совмещая одновременно данные стратегии в одной - перформатизме. На наш взгляд, «новый историзм» перформатизма - это горизонт исследований влияния и значения современной так называемой медиаистории, который будет развитием и продолжением изучения данной темы.
Четвертое. Перформатизм необычайно реалистичен, «презен-теозен» - вернее, рассчитан на трансценденцию настоящего как не-исчезающую значимость смыслов, которая предполагает восстание против «реальности реального», данного вне перформативного действия: признание возможности создавать Другого и Другим себя, внимание к незначительным локусам реальности, меньшинствам и т. д. - новый тип «чувственной эпистемологии», когда прошлое говорит само за себя в повторяющихся перформативных ритуалах человека-актера.
Данные позиции, отмеченные нами в перформатизме как стратегии «схватывания» истории, являются скрытыми эквивалентами «социальной депривации»52, которую в историографии обычно именуют кризисом, но никак - «бегством от реальности в гуманитарных науках»53. Как видно из изложенного выше, последнее - весьма категоричная точка зрения, напротив, принцип пер-формативности, как отмечает А. Мегилл, это «оптимизация работы системы»54.
«Вместо заключения» - традиционная концовка современных исторических исследований, которая весьма показательна. Историки осторожны в силу их профессиональных предпочтений и навыков. Историзация, репрезентация и перформативность являются определяющими эпистемологическими конфигурациями исторического сознания, которые когерентны современной истории историографии как среды гуманитарного знания.
Радикальный взгляд на проблематику способов исторического конструирования реальности предполагает понимание того, что, во-первых, принципов конструирования реальности в современных социальных и гуманитарных науках, как мы показали, не так уж и много. Во-вторых, многообразие понимания социального вне контекста гуманистического измерения исторического затрудняет понимание границ рефлексии на историю, понятие и категория сознания недостаточно определены даже в когнитивной психоло-гии55, не говоря уже об исторической науке, хотя оптимизм последней - просто неисчерпаем56. В-третьих, реальность конструирования исторического является изначально используемым в познании конструктом, инструментальная ценность которого заключается лишь в том, что, имея дело с реальностью, мы говорим о способах и стратегиях конструирования, элементы которого нам предзаданы извне источниками и потому предстают нам как изначальные данности.
Такой эпифеноменальный аспект осуществления исторических стратегий конструирования реальности современности придает историографии статус определяющей гуманитарной технологии и науки.
Примечания
1 См.: Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 389.
2 Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры. М., 2003. С. 143.
3 См.: Рорти Р. Историография философии: четыре жанра // Джохадзе И.Д. Неопрагматизм Ричарда Рорти. М., 2001. С. 180-198; Принципы историографии естествознания: ХХ век. СПб., 2001.
4 См.: Лукьянов Д.В. Историографическое знание и гуманитарные технологии современности // Коммуникативные стратегии культуры и гуманитарные технологии: Научно-методические материалы. СПб., 2007. С. 80-87.
5 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. Теория исторического знания: Учеб. пособие. СПб., 2008. С. 320.
6 См.: Лукьянов Д.В. Историографическое знание...
7 См.: Гумбрехт Х.У. В 1926 году: На острие времени. М., 2005. С. 477, 485.
8 См.: Савельева И.М., Полетаев А.В. История в системе социального знания // Способы постижения прошлого: методология и теория исторической науки. М., 2011. С. 76.
9 См.: Репина Л.П. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. М., 2011. Гл. 1.
10 См.: Карнаухова О.С. Введение в междисциплинарные исследования: Учеб.-метод. пособие. Ростов-н/Д, 2007. С. 2-3.
11 О феноменологии и феноменологическом подходе как определяющем типе научной рефлексии и общей универсальной методологии гуманитарных и естественных наук см.: Пружинин Б.И. Ratio serviens?: Контуры культурно-исторической эпистемологии. М., 2009. С. 128.
12 Не удивительно поэтому, что исторический подход наиболее эффективно применяется в таких сферах научного знания, как политология, социология, социология знания, культурная антропология, социальная психология и т. д.
13 См.: Репина Л.П. Указ. соч.
14 См.: Мегилл А. Историческая эпистемология. М., 2007. С. 297, 302.
15 См.: Кукарцева М.А. Трансформация эпистем: познание истории в ускользающем мире: Вместо введения // Способы постижения прошлого. С. 7.
16 Мегилл А. Указ. соч. С. 299.
17 См.: Знание о прошлом в современной культуре: Материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 2011. № 8. С. 3-45.
18 См.: Кукарцева М.А. Указ. соч. С. 14.
19 На отсутствии необходимости выработки для истории какой-либо онтологии активно настаивают, например, представители так называемой новой культурной истории (Линн Хант и Виктория Боннел). Это также, отмечают исследователи, входит в установку и представление современной так называемой постнеклас-сической парадигмы истории, для которой ориентация на онтологию является анхронизмом предыдущего «неклассического» этапа.
20 См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 39, 49.
21 См.: Копосов Н.Е. Как думают историки. М., 2001. С. 33.
22 Швырев В.С. Указ. соч. С.151-152.
23 См.: Люббе Г. В ногу со временем: О сокращении нашего пребывания в настоящем // Вопросы философии. 1994. № 4. С. 94-113.
24 Репина Л.П. Указ. соч. С. 454.
25 Л. Февр, в частности, писал: «Ибо в конце концов не так уж сложно описать то, что видишь; куда сложнее увидеть то, что должен описывать» (Февр Л. Историзирующая история: О чуждой для нас форме истории // Февр Л. Бои за историю. М., 1991. С. 69).
26 О понятиях «паттерн» и «метапаттерн» исторического мышления см.: Гречко П.К. Концептуальные модели истории. М., 1995. С. 19-24.
27 См.: Романовский Н.В. Историзация социологии - понятие и сущность // Вестник РГГУ. Серия «Социология». 2008. № 8; Он же. Историзация - закономерность развития социологической теории._ http://www.isras.ru/flles/File/ 8о<^/2008-10/Кошам^Ыу_1.ра!
28 См.: Февр Л. Указ. соч. С. 67-71.
29 См.: Зарецкий Ю.П. Стратегии понимания прошлого: Теория, история, историография. М., 2011. С. 68.
30 См.: Медушевский А.Н. Знание о прошлом в современной культуре: Материалы «круглого стола». С. 11.
31 См.: Шапиро И. Бегство от реальности в гуманитарных науках. М., 2011. С. 26, 35.
32 См.: Кукарцева М. Репрезентация в истории // Бенн С. Одежды Клио. М., 2011.
С. 5-22.
33 Вартофский М. Модели: Репрезентация и научное понимание. М., 1988.
34 Подробнее см.: Лукьянов Д.В. Поиск профессиональной идентичности историка: своеобразие диалога с исторической реальностью // Россия в новое время: центральное и периферийное в системе культурного диалога: Материалы Рос. межвуз. конф. 28-29 апреля 1999 г. М., 1999. С. 232-236.
35 Кукарцева М. Указ. соч. С. 9, 11, 22.
36 Представление о качественной природе «модели» исторической реальности в науке и существующей принципиальной основе см: Лукьянов Д.В. Поиск профессиональной идентичности историка...
37 Ястребицкая А.Л. Культурное измерение историографического: Предисловие // Культура и общество в Средние века - раннее Новое время: Методология и методики современных зарубежных и отечественных исследований: Сб. аналит. и реферат. обзоров. М., 1998. С. 32-33.
38 Там же. С. 33.
39 Там же. С. 38.
40 Микешина Л.А., Опенкин М.Ю. Новые образы познания и реальности. М., 1997. С. 30.
41 См.: Доманска Э. Перформативный поворот в современном гуманитарном знании // Способы постижения прошлого: Методология и теория исторической науки. М., 2011. С. 226-235.
42 См.: Грязнова Ю.Б. Перформативные тексты в методологии науки: Автореф. ... канд. филос. наук. М., 1998.
43 Доманска Э. Указ. соч. С. 228.
44 Такая позиция не совсем точная, можно привести примеры «перформативных текстов» в современной историографии, которые соответствуют данному качеству: Пивоваров Ю.С. Политическая культура пореформенной России. М., 1994; Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия: традиции самовластья сегодня. М., 2001; и др. См.: Лукьянов Д.В. Коммуникативная рациональность российского историографического дискурса рубежа ХХ-ХХ1 вв. // Интеллектуальная культура современной историографии. М.: РГГУ, 2006. С. 122-130.
45 Кукарцева М. Указ. соч. С. 21.
46 См.: Доманска Э. Указ. соч. С. 227.
47 В работе К. Маркса «Тезисы о Фейербахе» (1845) последний, напомню, звучит так: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его».
48 См.: Доманска Э. Указ. соч. С. 232-233.
49 См.: Репина Л.П. Указ. соч. Гл. 1.
50 Лумановский «антигуманизм» в понимании современного «общества общества» оказывается весьма продуктивным для понимания социальной реальности, когда в понимании социальных систем он проводит принципиальное различение психического и социального по коду действия и коммуникации (см.: Луман Н. Что такое коммуникация?_ http://gtmarket.ru/laboratory/expertize/2954).
51 См.: Гройс Б. Посткоммунистический постскриптум. М., 2007. С. 105.
52 См.: Бляхер Л.Е. Нестабильные социальные состояния. М., 2005. Гл.4; Гарр Т.Р. Почему люди бунтуют. СПб., 2005.
53 См.: Шапиро И. Указ. соч.
54 Мегилл А. Указ. соч. С. 179.
55 См., например: Аллахвердов В.М. Сознание как парадокс. СПб., 2000.
56 А.Л. Юрганов, например, осуществил «моделирование структурных состояний средневекового сознания» и выявил «исследовательскую модель реконструкции самооснов самосознания субъекта исторического процесса». См.: Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998. С. 440.
