CC BY
11
С.А. Голомазов
Театр на Малой Бронной, Москва, Россия
О ПАВЛЕ ОСИПОВИЧЕ ХОМСКОМ
Аннотация:
Статья посвящается Павлу Осиповичу Хомскому (1925 — 2016) — замечательному режиссеру, много лет возглавлявшему Театр им. Моссовета, педагогу, профессору ГИТИСа, человеку, прошедшему войну.
Встречи с П.О. Хомским явились творческим и человеческим открытием для автора — и в смысле работы в мастерской, сотрудничества, и в философском осмыслении происходящего, в понимании истинного профессионализма и интеллигентности.
Ключевые слова: П.О. Хомский, режиссер, педагог.
S. Golomazov
The Malya Bronnaya Theatre Moscow, Russia
ABOUT PAVEL KHOMSKIY
Abstract:
The author is devoting the present article to Pavel Khomskiy (19252016), a prominent thea-tre director, who headed The Mossovet Theatre for many years, a professor of GITIS, a man who used to fight in the World War II.
The meetings with Pavel Khomskiy served as a creative and personal discovery for S.Golomazov — in the sense of their functioning in the laboratory, cooperation as well as in the philosophical comprehension of life and realizing what a pure competence is.
Key words: Khomsliy Pavel, theatre director, professor
Как и всё хорошее, ни наша встреча, ни наше сотрудничество, ни наш педагогический дуэт не планировались. Так сложились обстоятельства, что один художественный руководитель покинул институт, образовалось вакантное место, и я помню, что на кафедре встал вопрос, кто будет работать с Павлом Осиповичем. У меня состоялся разговор с Владимиром
Алексеевичем Андреевым, и я сказал, что с радостью бы взялся за бюджетный курс, тем более, что у меня к тому времени уже было два или три внебюджетных выпуска. Карина Левоновна Мелик-Пашаева поддержала эту идею.
С Павлом Осиповичем Хомским до этого я был знаком шапочно. Я видел его спектакли, будучи, по-моему, ещё школьником девятого класса. Первый его спектакль, который меня вдохновил, был «Братья Карамазовы», это было где-то в конце 70-х...
А потом была наша встреча. Владимир Алексеевич Андреев вместе с Павлом Осиповичем Хомским пришли в Театр на Малой Бронной. И, входя в мой кабинет, где мы с вами сейчас разговариваем, Павел Осипович посмотрел в это большое окно напротив, сквозь которое виден дом, выходящий на Малую Бронную, и спросил: «Серёжа! Видите эти три окна на втором этаже?» Я ответил: «Да, конечно, вижу. Там постоянно свет вечером горит». «В этой квартире я родился!» — сказал Павел Осипович. Он рассказал о том, что прожил в ней сколько-то лет, что в соседний двор на Большую Бронную они, ребята с Малой Бронной, ходили драться. Под соседним двором, я так понимаю, он имел в виду соседний двор, где сейчас стоит знаменитый советский кооперативный дом, в котором жили Равенских, Гончаров, Плучек и много хорошего народа. Так началась наша встреча. А позже он как-то добавил: «По вечерам я иногда наблюдал, как в окнах этого вашего кабинета металась тень Михоэлса. И мы с ним даже встречались!» Родители Хомского были большие театралы, и он, будучи ещё мальчиком, встретился с Михоэлсом, который спросил его, кем он хочет быть. Павел Осипович ответил, что летчиком (тогда все хотели быть лётчиками!), и Михоэлс сказал: «Правильно! Не надо становиться режиссёром!» Но судьба распорядилась так, что Хомский стал театральным режиссёром, очень удачливым, очень значительным, очень своеобычным, занявшим какую-то свою особую творческую и педагогическую нишу в советской и постсоветской режиссуре.
Ну, так вот... Вы знаете, я готовился к тому (и собрал весь свой дипломатический талант или его остатки, если он вообще у меня есть), чтобы найти рядом с Хомским своё педаго-
гическое место, прекрасно понимая, какой величины фигура рядом со мной. Я закончил школу Андрея Александровича Гончарова и некоторых его учеников, и я прекрасно понимал, что, когда один режиссёр находится рядом с другим режиссёром, это чисто психологически (да и в традициях мастерской Гончарова) ситуация особая, предполагающая определённые испытания — на прочность, на дипломатию, на ум, на выдержку... я не знаю, на что ещё... на этику!
И каково же было моё удивление, когда я понял, что встретился с человеком удивительной доброты, удивительно толерантного философского понимания того, что происходит вокруг. Хотя иногда рядом происходили вещи достаточно противоречивые и не очень приятные (я не имею в виду вещи, которые были связаны с нашим сотрудничеством и с нашей работой в мастерской). Он обнаружил терпимость и при этом достаточно критический и очень острый, аналитический ум, а вы знаете, что Павлу Осиповичу Хомскому было не просто много лет, ему было очень много лет! Ясность ума, способность видеть какие-то ключевые, качественные проявления, которые возникали в работах студентов, в их показах; умение анализировать это, точность советов — все это, честно говоря, меня поражало, удивляло и восхищало!
С его стороны я не встретил (как это очень часто бывает) никакой ревности. Ну, пришёл тут со стороны какой-то выскочка! Ну, кто я для него? Он был намного меня старше! Он был удивительно тактичен ко всем моим педагогическим, режиссёрским эскападам, заскокам и желаниям всех студентов выстроить согласно творческой дисциплине. Он относился к этому философски и достаточно увлечён был нашими режиссёрскими и актёрскими поисками. Я хорошо помню, как он внимательнейшим образом прислушивался и приглядывался на репетициях, когда мы разбирали «Трёх сестёр» или пытались разбирать другие работы. Ко всем нашим просчётам, удачам и неудачам относился очень ровно, очень спокойно. Какой повышенный тон? Какое грубое слово? Какой окрик? Ни о чём подобном даже и речи быть не могло! Это, конечно, было совершенно удивительно, поразительно для меня, человека, привыкшего, в общем, к несколько иной
жизни и воспитанного, прямо скажем, в несколько иной психоэтической традиции! (С.А. Голомазов смеётся.) Для меня это было какое-то неожиданное открытие и, не скрою, очень приятное, потому что я понял, что могу спокойно работать. Важно, что через какое-то время я ещё понял, что могу спокойно экспериментировать, потому что заниматься тупой педагогикой мне было не интересно ни в тот момент, ни сейчас. Я пытался сразу договориться с Павлом Осиповичем, что заниматься школой я могу, но мне это скучно, и у меня это не будет получаться. Мне нужны какие-то игры, необходимо педагогическое и актёрское озорство! И он философски, с педагогическим тактом и спокойствием ко всему относился, более того, он даже с радостью включался. Я очень хорошо помню его точные, внятные, чёткие замечания относительно тех или иных работ.
Поражала работоспособность Хомского. Это «поколение победителей» какое-то совершенно железное! Несмотря на свой преклонный возраст, он сидел рядом со мной по семь-во-семь часов, приходил на прогоны перед экзаменами. Я очень благодарен ему за то, что мог позволить себе на первом-втором курсе какие-то педагогические пробы, экзерсисы, эксперименты, может быть, не очень привычные. Я очень благодарен за то, с каким тактом и чувством достоинства он вступался за меня и за наши поиски.
Надо сказать, первые полгода мне было чрезвычайно трудно в его присутствии репетировать, вести занятия. Я это знаю по себе. Когда я прихожу на репетицию к какому-то своему ученику, для него это серьёзное психологическое испытание, экзамен. В такой ситуации всегда руки опускаются, не знаешь, что делать, мозги слипаются, мысль никуда не катится; чувствуешь, что каждая фраза, которую говоришь, абсолютно глупая. Наверное, это естественно. Поначалу и у меня в присутствии Павла Осиповича было то же самое. Но через какое-то время я почувствовал рядом ним такой комфорт и такую свободу, что мне стало ясно, что рядом со мной человек, который всегда поддержит и которому интересно то, что мы делаем. Я понял, что ему было интересно, он ходил на занятия. И, несмотря на то, что, казалось бы, у человека все
уже есть, он ходил на занятия, он сидел с нами, он наблюдал за тем, как мы работаем.
Это, конечно, был человек своего поколения, своего понимания и представления о человеческом достоинстве. Это был осколок той эпохи и того поколения, которое принято называть «поколением победителей», к которому принадлежал и мой учитель Андрей Александрович Гончаров. Павел Осипович Хомский прошёл ад войны и остался человеком, режиссёром, гражданином, художником, интеллигентом. Иногда понемножку, по чуть-чуть он рассказывал об этом прекрасном и страшном времени. Например, о своих назначениях — о том, как однажды чуть не стал художественным руководителем Театра имени Ленинского комсомола, но не отпустили из ТЮЗа, и поэтому назначен был Марк Захаров. Не «отпустил» Сергей Владимирович Михалков, он был автором пьесы, которую Хомский поставил очень удачно. (Видите, уже тогда Михалковы могли оказывать влияние на внутрите-атральную политику!) Наблюдая в своё время за Андреем Александровичем Гончаровым, потом за Павлом Осиповичем Хомским, за Леонидом Генриховичем Зориным, тоже принадлежащим к этому поколению, я получал, может быть, неглубокое, в какой-то степени частное, но при этом личное представление об их времени. Оно было не только страшным, оно было прекрасно такими людьми — такого объёма, такой величины, такой мощи! Поколение Хомских, Гончаровых, Зориных (Андреева, который, может, чуть моложе), с которыми я лично соприкоснулся, — это последнее или предпоследнее поколение, которое несло в себе понимание того, что такое человеческое достоинство, что такое честь, что такое неподдельная, настоящая любовь к Родине, что такое интеллигентность и чем отличается настоящий культурный человек. Сейчас, к сожалению, эти понятия либо находятся где-то на периферии, либо окончательно утеряны, либо так размыты, что перепутались с тем, что находится с этими понятиями в вопиющем противоречии. Это поколение категорически отличается о нас, категорически! Наверное, Хомский был последний из тех самых могикан, которых было принято называть русской интеллигенцией. Конечно, это была уже со-
ветская интеллигенция в первом поколении. Наверное, это были культурные «сталинские соколы» (хотя надо сказать, что все они к Сталину относились однозначно), но всё равно, это был дух глубокой интеллигентной культуры, культуры человеческого достоинства, и я всегда это понимал. Причём это не декларировалось на каждом углу, нет, это просто в них было. Именно поэтому они воспринимались как человеческие и творческие глыбы. Хомский и был такая глыба, несмотря на то, что, как глыба, он себя не вёл.
Это было моим везением — наблюдать и копить впечатления рядом с человеком, в общем, уже ушедшей эпохи. Ну, сколько осталось таких людей, этого возраста среди нас? Да практически никого! Наблюдения, высказывания, опыт, восприятие, вся его моторика (как и впечатления от общения с Гончаровым, Зориным) всегда заставляли меня думать, что это такая машина времени (смеётся), что я наблюдаю наше прошлое, нашу историю, и она явлена мне в удивительном человеческом и творческом примере, во всех достоинствах Хомского. К ним, например, относился профессиональный такт, с которым он говорил о других. Ведь в нашем кругу хлесткое словечко ни за кем не задерживается! «Любим» друг друга! К сожалению, это данность нашей жизни. Наверное, это нормально. Но - до известной степени, до известных пределов. Никогда, ни при каких обстоятельствах Павел Осипович не сказал дурного слова о ком бы то ни было. Ни-ко-гда! Я его спрашивал о многом: «А как было? А как это? Как то? А как тут? А как там?» Но он был чрезвычайно далёк от того, чтобы использовать какие-то оценочные категории, практически всегда избегал этого. Вероятно, в какой-то степени, жизнь заставила, но тем не менее это было так. Я считаю это как раз удивительным качеством для нас, для поколения, привычно живущего в море огромного количества ушатов грязи, которые люди друг на друга выливают. Нет, в его суждениях этого даже в размере чайной ложки не было!
Мы проработали вместе шесть лет. И у нас никогда не было никаких столкновений. Более того. Когда я позволял себе какие-то эксперименты со студентами, иногда даже радикальные, я краем глаза, тревожно оглядывался на Павла Осиповича. Но встречал только лукавый, хитрый, полный ин-
тереса взгляд Хомского. Таких разговоров: «Вы, Сергей Анатольевич, ошибаетесь... или увлекаетесь... или заблуждаетесь! Это несколько не в традиции чего-то... или того-то...» — нет, ничего этого не было даже близко!
Поэтому я с радостью, в очередной раз, благодаря театру и этой мастерской, почувствовал удивительный вкус и воздух свободы! И какой-то лёгкости, когда не стоит над тобой никакой цензор, никакой редактор с программой по мастерству артиста и не указывает, что надо делать в этом семестре, а что надо делать в другом. Во-первых, я это сам хорошо знаю, а во-вторых, невозможно было бы так работать!
Записал А. Ахреев
Данные об авторе:
Голомазов Сергей Анатольевич — профессор кафедры режиссуры драмы Российского института театрального искусства - ГИТИС, заслуженный деятель искусств РФ. E-mail: [email protected]
About the Author:
Golomazov Sergey — Professor of the department of directing of GITIS, Honored worker of arts RF. E-mail: [email protected]
