CC BY
18
Памяти П.О. Хомского посвящается
В.А. Андреев
Российский институт театрального искусства - ГИТИС,
Москва, Россия
О П.О. ХОМСКОМ
Аннотация:
Материал посвящен П.О. Хомскому, замечательному режиссеру, много лет возглавлявшему Театр им. Моссовета, педагогу ГИТИСа.
В.А. Андреев рассказывает о своих впечатлениях, в частности, спектакле МТЮЗа «Мой брат играет на кларнете», поставленном Хомским, опыте их творческого сотрудничества в Ермоловском театре, альянсе Хомского и Голомазова, просто дружбе. Речь идет об удивительных людях, с которыми сопряжены не только понятия психологического театра, но и понятия профессионализма, истинной интеллигентности, высоких нравственных критериев.
Ключевые слова: режиссер, педагог, творческое сотрудничество, психологический театр, профессионализм.
V.A. Andreev
The Russian Institute of Theatre Arts -GITIS
Moscow, Russia
ABOUT PAVEL KHOMSKY
Abstract:
The article presents Pavel Khomsky, a remarkable theatre director, who used to head The Mossovet Theatre for many years, and was a professor at GITIS. Above all, the author shares his impressions about performance 'My Brother Plays the Clarinet' staged by P. Khomsky at the Moscow Theatre of a Teen Spectator. The author mentions about his cooperation with P. Khomsky at the Yermolova Theatre. He also writes about Khomsky's alliance with Sergey Golomazov and just about his friendship with P. Homsky. The article describes the amazing people associated with the physiological theatre, who were the great theatrical experts with a high ethical criteria.
Key words: theatre, professor, creative cooperation, physiological theatre, competence
Наверное, мало сейчас найдётся людей, которые помнят спектакль Московского театра юного зрителя «Мой брат играет на кларнете». Это было первое впечатление моё, я не был знаком с Павлом Осиповичем, с Пашей тогда, но впечатление это живо сохранилось и сегодня в моём сознании. Просто потому, что тогда так повеяло весной театральной, искренностью, дыханием вот этих ферментов, которые в то время уже, слава Богу, наполняли нашу жизнь! И когда Паша ушёл из Театра юного зрителя (его очень умело выпроводил человек, который потом и многих других побеждал, оставаясь незыблемым — ну, Господь с ним, это особое дело!), короче говоря, было время, когда Паша был без театра. И я, не зная его лично, сказал себе: «Ходит Хомский! Его приглашают в другие города и республики и так далее, а он ходит в Москве!» И я познакомился с ним (слава Богу, нашлись люди, которые заинтересовались возможностью такого человеческого альянса) и пригласил его на постановку в Ермоловский театр. И до сих пор я помню, с каким — нет, не ажиотажем! — а с каким человеческим участием и интересом встретили его в Ермо-ловском театре. И известный, выдающийся художник сцены Всеволод Семёнович Якут, и молоденькая Наталья Архангельская, и озорной Владимир Васильев и другие встретили его, и поверили в него, и полюбили. У меня это не вызывало чувства ревности, потому что мне, как и всем нам, с самого начала Хомский (тогда ещё почти мне не известный как человек, как товарищ в будущем) был не просто симпатичен... И спектакль «Здравствуйте, дядюшка!» пользовался успехом, был озорной и весёлый спектакль! (Думаю, что не ошибусь, если скажу, что оформлял его тогда Борис Бланк, с которым я до той поры не был ещё знаком, но он потом неоднократно работал с нами.) И вот эта румынская классика вдруг зазвучала таким радостным, таким весёлым, таким озорным звуком, что Паша — всегда не очень громкий и не всегда крикливый человек — вдруг засверкал какими-то гранями своего таланта: вот как самоцветы светятся, так и актёры в этом спектакле существовали очень разнообразно и открывали у себя с его помощью какие-то свойства, качества, которые раньше вроде бы видны не были. Это был Хомский!
Прошло некоторое время... Был такой драматург Яковлев, такой негромкий человек, но известный. Он написал пьесу, которая называлась «Я и моя дочь Нюша». И Всеволод Семёнович Якут прочитал пьесу, заинтересовался и говорит: «Владимир Алексеевич, если вы не будете против, то я просил бы подумать, может быть, в будущем будет у меня возможность сыграть в этой пьесе?» А там всего два человека — дочь Нюша и отец её. Я говорю: «Всеволод Семёнович, а кого пригласить-то на постановку?» Он говорит: «Я бы пригласил Хомского». И он снова появился у нас в театре и создал спектакль уже не такой озорной и шумный, как «Здравствуйте, дядюшка!», а лирическое повествование о судьбах, о настроениях, о необходимости и умении поддерживать друг друга в непростых условиях. Вот и возник спектакль об одиноком отце и о его верной дочери Нюше. И тут Хомский по-другому проявился уже.
Вообще, надо сказать, что он был человеком, может быть, не разнообразным по внешним проявлениям, а по существу он нёс в себе — знаете, как художник, как живописец — разнообразие красок. Разнообразие красок, которые воплощались и в атмосфере, и в отношении к людям, в философии, негромкой, но верной и точной. И, наверное, по-другому быть не могло, потому что трудно было представить себе Хомского, восседающим на скакуне или несущимся на мотоцикле в стан врагов, чтобы... Нет! А армию-то он прошёл! И у меня до сих пор хранится его фотография, где Паша в армии — такой... нет, не лихой, но такой: фуражка сдвинута чуть-чуть набок, и глаз такой... такой весёлый глаз, лукавый чуть-чуть! Говоря об этом, я вспоминаю одну из последних фотографий Хомского, где он (что бывало с ним нечасто) со своими орденскими планками, в очках, посматривает на нас, ныне живущих и говорит: «Ну, ребята, как вы там? Как вы там? Я не очень навредил вам своим уходом?» Нет, не навредил! Хотя должен вам сказать (и это не слова), что я до сих пор чувствую и буду чувствовать, что Хомского нет рядом.
Мы с ним были дружны по-настоящему. Вместе с нами был в этой человеческой компании Леонид Генрихович Зорин, удивительный человек, дай Бог ему здоровья! Паша ставил спектакли по его пьесам, я тоже ставил его пьесы — и
не одну, и не две, и не три. Посчастливилось мне встретиться с его драматургией, а с некоторыми пьесами и не один раз. И вот Павел Осипович очень любил, повторяю, Зорина, и до сих пор мы с ним встречаемся и вспоминаем Пашу. И уже при жизни, которая нам ещё отпущена Богом, мы его и забыть-то не сможем. Мы бывали вместе не только во всяких беседах, касающихся профессии, но и на человеческих сходках, как говорится. Помню, когда я сыграл в пьесе Зорина «Пропавший сюжет», Паша пришёл за кулисы и сказал мне: «Володя! Выбирай любую роль, любую пьесу и найди время. Давай репетировать у меня в театре!» Для меня это было неожиданно и очень дорого. Так я и не сыграл на сцене его театра, своих было дел достаточно, но вот это приглашение Паши, которое потом проявлялось и в следующих случаях, оно мне было очень дорого! Очень дорого потому, что он был негромок на оценки, но если он что-то принимал, то это было всерьёз и, как говорится, навсегда.
У него было одно удивительное качество — он мог вроде бы как полудремать иногда — то ли на экзамене, то ли на репетиции... На самом деле это было всё не так, он всё видел и всё слышал... Как-то я его спросил: «Пашка, слушай, у меня такое ощущение, что ты дремлешь!» Он говорит: «Нет! Я думаю!» Он думал, и чтобы ему ничто не мешало, он прищуривал глаза, и вдруг — эврика! — что-то нашёл; ой, к какому-то выводу пришёл! И надо сказать, что это приносило удивительную пользу и в жизни нашей кафедры. Потому что наступило время, когда... и так бывает в нашей жизни!.. когда, как в песне поётся «молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почёт». Наступает время, когда думают — ой, надо бы что-то перестроить, и кому-то бы уже надо на отдых! Если не вечный, то, так сказать, на доброе каждодневие пребывания с самим собой! И возникли идеи: а вдруг Хомскому предостаточно уже его театра — большого! — который он так уверенно и так мудро сохраняет и держит; может быть, Хом-ский уже отработал здесь?
Слава Богу, мы убедили оппонентов в том, что это ошибочное мнение и что дело не только в подсчётах тех дивидендов, которые может получать человек или, например, терять. И было
придумано, что рядом с Хомским возникнет Голомазов, человек значительно более молодой, художник ищущий. Но возникало не то, чтобы беспокойство, но мысли: а как они сойдутся в паре? Но ведь были ситуации в ГИТИСе, когда Пыжова и Бибиков работали, когда Мария Осиповна Кнебель работала с Алексеем Дмитриевичем Поповым в одной упряжке, а до этого с Хмелёвым... Были... И надо сказать, что тут возник удивительный человеческий конгломерат, альянс Хомского и Голомазова!
Голомазов в своё время поставил спектакль в Ермоловском театре «Фотофиниш», который был создан по произведению Питера Устинова и который уже — не поверите! — двенадцать лет, если не больше, идёт на ермоловской сцене, причём идёт с неизменным успехом. Наверное, это подтверждение тому, что театр психологический должен существовать и существует. Голомазов — художник формы, но вместе с тем и единой нашей школы, которая от Лобанова переходила к Гончарову, а от Гончарова к его ученикам. Многие были его учениками: и те, кто сейчас постарше, как ваш слуга покорный, и помоложе, как Голомазов... Я говорю об этом потому, что я тогда почувствовал, что может быть такое сочетание - Голомазов и Хомский, - который никогда не предавал идей театра психологического, всегда живого! К тому же чувствует музыку и пластику Паша...
И вот родилось! Когда был какой-то первый показ или перед ним, я спросил у Голомазова: «Как вы с Павлом Осиповичем?» И он сказал: «Ничего, кроме благодарности, Владимир Алексеевич, это вызвать не может! Он не просто полезен, он и мудр, и так много знает, и так много ещё умеет! Он представитель такой философии, такого вечного театра, если хотите, когда в центре есть человек и интерес к нему. Все от человека к человеку, и всё для человека. И Хомский вот такой!»
И они дружили!
Всё связано со всем, и когда я разговариваю сейчас о Хом-ском и вспоминаю с теплом Голомазова, то одновременно вспоминаю, как Гончаров нам, студентам, в давнишние времена говорил о Лобанове: «Вы должны понимать, что приход Лобанова один раз в месяц стоит десяти моих занятий». Я почему говорю это? Потому что это понимал и чувствовал Голо-
мазов, и никакой ревности не было, а просто родился конгломерат двух художников разных возрастов, но таких живых!
Я и сегодня испытываю и буду испытывать горечь, что Паши нет рядом, нет его удивительного, талантливого — если не сказать больше — молчания и умения держать паузу, которая потом рождает её величество мысль, ту самую мысль, которая потом приглашает нас к действию. В одном из последних спектаклей по пьесе Зорина «Дион», который Паша создал уже незадолго до ухода в мир иной, подтверждалось, что не случайно было встретиться однажды в те далекие времена с Хомским и позвать его в дружбу на помощь, и не случайно он был рядом с Зориным, одна компания! Был ещё один человек, которого любил очень Хомский, был верен ему, это Юрий Саульский. Это тоже из нашей компании человек, из нашего, из того сообщества, для которого Юра Саульский писал много музыки. И Хомскому писал, и в Ермоловском театре. Они дружили, в чём-то были похожи друг на друга, в тех самых — вдруг! — как бы точнее сказать, не паузах, а тех зонах молчания, которые возникали. Иногда, знаете, молчать бывает так полезно и так нужно! Мы собирались иногда, я помню один из таких мальчишников наших, где Зорин, Юра Саульский, ваш слуга покорный и, конечно, Хомский... и мы молчали. Молчали не потому, что в иные времена особенно громко-то говорить и не полагалось, а молчали потому, что как будто вдруг просеивали через это сито жизни свои ощущения, свои надежды, свои печали...
Вот так вот было это всё! Паша Хомский... Спасибо ему за то, что он был в нашей жизни... И, думаю, он продолжает существовать, когда сегодня в театре, которым он так умело и негромко руководил, сохраняются спектакли, сделанные им; и актёры, которые работали с ним, помнят его и будут его помнить. Это всё не случайно, потому что Хомский нёс заряд мудрости, чего-то высокого и человеческих свойств и умения прислушиваться и брать на вооружение то, что может возникнуть как нечто интересное. Он этого не боялся — видеть и слышать. Он относился к той редкой категории людей, которые способны не только слушать, но и слышать, учил нас этому. То, что я сейчас говорю, может быть, несколько пате-
тически прозвучит, но говорю я то, что я чувствую, я говорю правду. Вот и всё.
Могу добавить к этому. Существует категория — заслуженно, достойно — людей, которые звонко живут и громко о себе заявляют. И в ряде случаев это подтверждается тем самым талантом, на который эти художники, люди театра имеют право. Хомский был негромок! Хотя иногда возникали работы его очень звонкие. Я помню время, когда мы были ещё молоды. Прилетаешь из Еревана, поздно, вдруг входит Хомский. «Паша, ты куда?» —«В Ереван. А ты?» Я говорю: «Я оттуда, с фестиваля». Был такой Театральный фестиваль дружбы народов в Грузии, и Армении, и Узбекистане. Проходит время, снова встреча в аэропорту. «А ты, Паша, куда?» — «А я оперу ставить в Ереван». И он работал очень много. Много, много, много работал, был азартен и любил работать. Любил работать! И не один раз было так: или ты улетаешь — Паша прилетает: «А я оттуда! Ты туда?» — «Что делал?» — «Это. А ты что делал?» — «Это». — «Получилось?» — «Вроде бы получилось», — говорил он негромко, а не кричал «конечно, это гениально» в очередной раз. Он и получал от властей поменьше, чем другие, кто громко о себе заявлял. Это тоже надо уметь, а он нет. Но всё равно в историю театра российского он своей поступью вошёл. Он вошёл!
В давнишние времена царь Соломон говорил: «Обдумай стезю для ноги своей, и да пусть будет поступь твоя тверда!» Вот это про этого человека.
Данные об авторе:
Владимир Алексеевич Андреев — народный артист СССР, профессор, заведующий кафедрой мастерства актера Российского института театрального искусства — ГИТИС. E-mail: [email protected]
About the Author:
Andreev V.A — The People's Artist of the USSR, the professor of Russian Institute of Theatrical Arts (GITIS). E-mail: [email protected]
