CC BY
133
УДК 81'42
Л.М. Нюбина
О КОНЦЕПТУАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
В автобиографическом иарративе реконструируется социально-исторический и индивидуальный опыт вспоминающей личности. Жизненная реальность предстает перед читателем как лингвокультурная картина мира, в которой взаимодействуют разнообразные концепты. Выстраиваемый возможный мир сопровождается оценками как средством выражения ценностных установок личности. Процессы вербализации автобиографической памяти претворяются в семантике, синтаксисе и прагматике текста.
Ключевые слова: память, воспоминание, концепт, родство, время, пространство, качество, лингвокультурная картина мира.
Автобиография как литературный жанр входит в многочисленные модификации мемуарной литературы: дневники, письма, путевые заметки, исторические, военные мемуары и др. Их онтологической основой является искусство памяти - мнемоника, выстраивающая автобиографические события в определенную временную, пространственную или каузальную последовательность. Основная цель автобиографического нарратива - это презентация собственного «Я». Знание о себе самом включает социально политическую организацию общества, историю нации, искусство, науку, мораль и религию, а также эмоциональные концепты, которые проявляются в ценностно-смысловом отношении к прошедшей части жизни в целом и мотивационно-эмоцио-нальной насыщенности конкретного автобиографического воспоминания [Нуркова 2000: 22].
Целью данной статьи является показать полифункциональность и концептуальное разнообразие автобиографической памяти, ведь человек вспоминающий отражает ментально-бытийный мир как модель «всего сущего и мыслимого: предметов, лиц, действий, качеств, отношений, событий» [Гак 1998: 313-315]. Являясь составляющим компонентом человеческого сознания, память рассматривается как весьма сложная статическая структура, запечатлевающая познание в форме семантических концептов, «структурная целостность которых обеспечивается единой объектно-денотативной отнесенностью к сущностям ментальных миров, отражаемых и конструируемых сознанием» [Никитин 2003: 175]. Конечно, рамки статьи позволяют рассмотреть не все, а лишь некоторые наиболее существенные концепты автобиографической памяти.
Автобиографический нарратив является повествованием абсолютно эгоцентрическим, воспоминание формирует трехликое «Я»: оно высту-
пает как субъект речи, как объект, о котором рассказывает «Я», и как субъект, наблюдающий и осознающий самого себя. В иных терминах автобиографическое «Я» выступает как рассказывающее «Я», как рассказываемое «Я» и как анализирующее сверхЭго, координатор отношений между двумя первыми ипостасями «Я» [Породин 2006: 58, 63]. «Я» становится в тексте автобиографии основной точкой эгореференции, координирующей события и факты своей жизни в пространстве текста. Тройная эгоориентированность автобиографического «Я» приводит к тому, что автор балансирует между текстом и не-текстом, находясь в реальном и текстовом пространстве одновременно [Ье_)иепе 1994: 24]. Многозначность автобиографического «Я» определяет амбивалентность этого жанра, его промежуточное положение между литературой документальной художественной. По мнению Ж.-Ф. Лиотара, любой нарратив -это форма употребления знаний, это повествовательные структуры, характеризующие определенный тип дискурса в различные исторические периоды [цит. по: Хомякова 2002: 28].
Положение субъекта воспоминаний осложняется еще и тем, что повествование о себе происходит на основе метафоры времени, которая как некоторый регулятор профилирует содержание жизни и отбирает из прошлого судьбоносные для «Я» концепты. Воспоминания направляются из настоящего в прошлое, а время является перекрестной референцией между действительной историографией и рассказом о ней. Осознание жизненного опыта воссоздает иллюзорную ткань настоящего, освещенного эмоциями и оценками. Эгоцентрическая перспектива представляет собой «двойное переживание», если понимать эгоцентризм как особое свойство языка отражать ментально-бытийный мир говорящего сквозь призму его мировосприятия на определенном уровне раз-
вития самосознания [Хомякова 2002: 80]. Вспоминающее «Я» архивирует в своей памяти полученные индивидуальные и универсальные знания, они отражают его личный ментальный опыт и опыт поколений. Содержание когнитивного опыта индивида состоит из культурного и исторического наследия как сформировавшихся систем самовыражения общественной формации и языка как знаковой системы, тезауруса общества, устоявшейся и меняющейся одновременно [Хомякова 2002: 136].
В автобиографической памяти исследователи выделяют две состоящие во взаимодействии структуры: базовое автобиографическое сознание (Kernbewusstsein) и расширенное автобиографическое сознание (erweitertes Bewusstsein) [Damasio 2007: 28]. Базисное сознание предшествует расширенному сознанию, является фундаментом для него. К компетенциям базового или биологического сознания относится ощущение самого себя «здесь и сейчас», что включает физическое тело субъекта, а также всю его деятельность, как биологическую, так и интеллектуальную. Расширенное сознание, представляющее вершину человеческой эволюции в фило- и онтогенезе, включает в себя идентичность и индивидуализацию, отношения «Я и Ты», «Я и Другие», располагает личность на оси индивидуально-исторического пространства и времени, концентрирует все воспоминания в пространстве автобиографического субъекта. Систематическое воспоминание о ситуациях, которые составляют фон индивидуальных событий, способность представить их в соотношении общего и частного может осуществить лишь расширенное сознание. Эгоцентрическое «Я» выступает как говорящее, наблюдающее, познающее, рефлектирующее эго, что определяет множество его функций в тексте. Находясь «в трехмерном пространстве языка», автобиографическое «Я» производит номинацию, предикацию, эго-референцию и, как вершину этой деятельности вербализацию, которая использует все эти глубинные уровни речевого мышления [Хомякова 2002: 177]. Ментальный мир человека, в котором и существуют концепты, помогает осознать когнитивная лингвистика с ее обращением к процессам концептуализации и категоризации мира и его языковой репрезентации, ведь именно в словесной форме осуществляется хранение и передача автобиографических воспоминаний потомкам. Язык и является феноменом, обеспечивающим репрезентацию знаний, так как сознание оперирует чувственным познанием, предметно-практической деятельностью, научной, мыслительной,
вербальной и невербальной деятельностью человека [Болдырев 2001: 25].
Когнитивное поведение, механизмы получения и извлечения заархивированных знаний всегда субъективны, так как представление как о всей жизни, так и о каждом ее отрезке не может быть одинаковым для каждого индивида. Возникающие картины мира косвенным образом отличаются друг от друга в силу интеллекта, характера, тендерных факторов, психического типа личности и т. п. К тому же процесс воспоминания сложен и неоднозначен, мы не осознаем, каким образом мы согласуем сенсорные, эмоциональные, интеллектуальные воспоминания, какие из них переходят в долговременную память, а какие исчезают, насколько одни ярки, а другие поверхностны. Невыдуманная история собственной жизни возникает из глубин памяти, сливается из разрозненных эпизодов в мозаичную структуру текста или, по В.И. Карасику, в «неравномерную концептуализацию» мира [Карасик 2004: 224]. К. Манн так пишет об этом:
Erinnerungen sind aus wunderbarem Stoff gemacht - trügerisch und dennoch zwingend, mächtig und schattenhaft. Es ist kein Verlaß auf die Erinnerung; und dennoch gibt es keine Wirklichkeit außer der- die wir im Gedächtnis tragen. Jeder Augenblick, den wir durchleben, verdankt dem vorangegangenem seinen Sinn. Gegenwart und Zukunft würden wesenslos, wenn die Spur des Vergangenen aus unserem Bewußtsein gelöscht wäre (Mann K., p. 23).
Воспоминания сделаны из удивительного материала - обманчивы и все-таки принудительны, могущественны и призрачны. Нельзя полагаться на воспоминание, но все-таки нет другой действительности, кроме той, которую мы носим в памяти. Каждое мгновение, которое мы проживаем, благодарно прошедшему своим смыслом. Прошлое и будущее были бы иллюзорными, если бы из нашего сознания был стерт след прошедшего.
Автобиографическая субъективность проявляется благодаря двум процессам: отбору воспоминаний и их облачению в слово, именно язык придает воспоминаниям собственный смысл. Сложность автобиографического нарратива и определяется этой амбивалентностью, соотнесенностью с фактологическим материалом, с одной стороны, и его творческим отражением в тексте -с другой. В каждой автобиографической памяти содержится индивидуальный «фильм» собственной жизни. Каков его сценарий, какие сюжеты он включает, какие участники его сопровождают - этот
процесс своеобразен, как своеобразна и судьба каждого человека. Вот как об этом пишет Г. Грасс в своей автобиографии «Луковица памяти»:
Diese Zeitspanne kommt mir als nicht datierbar und wie ein aus verschiedenen Handlungsabläufen gestückelter Film vor, der mal in Zeitlupe, dann überschnell abläuft, mal rück-, mal vorwärtsgespult, immer wieder reißt, um mit dem anderen Personal in einem ganz anderen Film von anders getretenen Zufallen zu handeln.
Ab dann reißt der Film. Sooft ich ihn flicke und wieder anlaufen lasse, bietet er Bildsalat. Keine Gedanken, nur Bilder bleiben (Grass G., p. 137-139).
Этот промежуток времени представляется мне недатируемым, как бы смонтированным из различных меняющихся действий фильмом, который идет то под взглядом лупы времени, то в убыстренном темпе, прокручивается то вперед, то назад, потом снова рвется, чтобы действовать с совершенно другим персоналом, совсем в другом фильме, с совершенно другими случайностями.
С этого момента фильм обрывается. Всякий раз, когда латаю пленку и снова запускаю фильм, он представляет мне салат образов. Ни одной мысли, остаются только образы (здесь и далее перевод наш. - Л. Нюбина).
Это рассуждение имплицитно представляет конститутивные параметры автобиографического текста - его фрагментарность и гетерогенность, так как субъект воспоминаний не может представить жизненный опыт во всем реальном объеме и временной и пространственной последовательности. Тем не менее автобиографическая проза представляет такие концепты универсальных систем, как РОДСТВО, ПРОСТРАНСТВО, ВРЕМЯ, КАЧЕСТВО и другие.
Информация, формирующая «я», имеет разные источники и разный характер, «так как память производит некоторую манипуляцию знаниями и позволяет автору вести прагматический отбор, высветить некоторые из них или остановиться на особо значимых» [Нюбина 2000: 4]. Приведем некоторые фрагменты, которые говорят о тематической неоднородности автобиографической прозы:
Мои школьные годы - глубокое недоразумение всей моей жизни. Очень любознательный, способный, одаренный острою памятью мальчик учился из рук вон плохо и приводил в отчаяние всех педагогов. Когда я переходил в Феодосийскую гимназию, у меня по всем предметам были годовые двойки, а по-гречески «1» (Волошин М., с. 210).
Все говорило здесь о южных странах: об Италии и об Испании. Думаю сейчас, что этот стиль юга Италии имел для меня самое серьезное значение. Вообще, в Феодосии тех лет я на каждом шагу сталкивался с разными пережитками староитальянского прошлого, и Феодосия как бы помнила о том, что Генуя - ее метрополия (Волошин М., с. 220).
Вышла книга Бердяева «Смысл творчества». Толстый том. Сотни пламенных, парадоксальных страниц, Книга не написана - местами выкрикнута. Местами стиль маниакальный: на иной странице повторяется пятьдесят раз какое-нибудь слово, несущее натиск его воли: человек, свобода, творчество. Он бешено бьет молотком по читателю. Не размышляет, не строит умозаключений, он декретирует. Открываю наугад - какие сказуемые, то есть какая структура словесного древа: «Мы должны... необходимо... надо, чтобы... возможно лишь то-то, а не то-то... ». Повеления. Это утомляет и раздражает читателя (Герцык Е., с. 221).
Автобиографические концепты как «оперативные содержательные единицы» знания, отраженные в человеческой психике [Кубрякова 1996: 90], имеют объективные эгореференциальные привязки в автобиографическом нарративе. Когда «Я» выбирает из свого памятийного архива события и факты для словесной экспликации, то оно представляет при помощи языка свой «дом бытия» (по М. Хайдеггеру), свое понимание мира. В первую очередь, это дом человека и его родственные связи, друзья детства, пространственные концепты, важные временные вехи, что помогает осмыслить их роль в общей структуре «Я», а также выстроить определенную композиционную конфигурацию воспоминаний.
Семантическое представление концептов показывает индивидуальную направленность личности, преломление концептов через фокус субъективной значимости, единичность его языкового представления в каждом жизнеописании. Одним из базисных концептов автобиографической личности является семья. Так, например, К. Манн, находящийся всю жизнь под сенью своего знаменитого отца Т. Манна, посвящает своему детству первую главу под названием «Mythen der Kindheit» в автобиографии «Der Wendepunkt». При этом он много внимания уделяет и отцу. Его мировосприятие опирается на весьма изысканную смесь интеллектуальных чувственно-перцептуальных оценок:
Ich schreibe diese traditionellen Formeln hin: 'Vater , 'Mutter , 'väterliche Autorität'- und ich finde
sie ungenau, beinah irreführend. Was haben diese Cliches mit einer Wirklichkeit zu tun, die sich aus tausend einmaligen, unwiederholbaren Nuancen zusammensetzt? 'Vater...: das ist die kitzelnde Berührung eines Schnurrbartes; der Duft von Zigaretten, Eau de Cologne und frischer Wäsche; ein sinnendes, zerstreutes Lächeln, ein trockenes Räuspern, ein zugleich abwesender und durchdringender Blick (Mann K., p. 29).
Я пишу эти традиционные формулы: 'отец', 'мать', 'отцовский авторитет' - и нахожу их неточными, почти обманчивыми. Что общего имеют эти клише с действительностью, которая составляется из тысячи исключительных, неповторимых нюансов? Отец ...: это щекотливое прикосновение усов; аромат сигарет, одеколона и свежего белья; чувственная, рассе-ЯННС1Я улыбка, сухое покашливание, одновременно отсутствующий и пронизывающий взгляд.
...denn Offi, ganz natürlich, ist Mieleins Mutter, unsere glanzvolle Großmama mit ausdrucksstarker, theatralisch geschulter Stimme, perlendem Gelächter und schönen, kurzsichtigen Augen, vor die sie meist eine Lorgnette hielt (Mann K., p. 28).
... так как Оффи, мама Милайн, наша блистательная бабушка с выразительным, театрально поставленным голосом, жемчужным смехом и прекрасными, близорукими глазами, перед которыми она держала лорнетку.
Muß ich wirklich erklären, wer die Affa ist? ... Die Affa also ist die Perle, das Faktorum, dass muntere Zimmermädchen mit dem roten, lachenden Gesicht, dem stolzen Busen, und den flinken Fingern (Mann K., p. 31).
Мне действительно надо объяснять, кто такая Аффа? Аффа - это жемчужина, это правая рука, расторопная горничная с румяным лицом, гордой грудью и ловкими пальцами.
К. Манн соединяет в этих описаниях универсальный концепт родства с его оценочно-экспрессивным осмыслением, так как оценка составляет «один из важнейших моментов в структуре отражательной деятельности сознания» и более того «она составляет самостоятельный уровень этой деятельности» [Никитин 2003: 66]. Оценка в ее разных типах постоянно сопровождает логическую репрезентацию информации у К. Манна и отражает общий стиль его творческой лаборатории. Приведенные примеры вместе с тем показывают эгореференциальные характеристики речевого субъекта в автобиографии, концепт РОДСТВО как когнитивно-эмоциональное образование подчиняется его индивидуальности как в экзистенциональном плане, так и в репрезентаци-
онном. «Смысл жизни автора, его возможная полнота достигаются лишь во взаимодействии прагматических (действенных), образных, вербальных и эмоциональных смыслов» [Зинченко 2008: 390].
Автобиографический текст представляет многочисленные вариации концепта родства, без которого нет человека и его предков. Сценарное проявление его в каждом произведении различно, в одном он представлен широко и подробно, в другом - скупо и мимоходом. Важна при этом роль эгореференциальных индикаторов - образов лиц, имен, названий, номинаций семейных черт, предметов быта и т. п., например:
Мой дед со стороны матери принадлежал к вольнолюбивому тверскому земству, а лицом был совершенный татарин. Его звали Иван Дмитриевич. С Дмитрия Львовича, отца его, Гончаров писал своего Обломова и однажды, будучи в гостях у своего героя, забыл бисерный футляр для очков, которым я в детстве играла (Берберова Н., с. 35).
Не раз и не два это имя (имя сестры Веры) упоминалось в моей хронике. Да и было ли в нашей жизни хоть одно, самое ничтожное событие, в котором активным участником не входила она? С какой бы точки своего пути я ни обернулась на нее - везде я найду ее в самом сердце дней (Герцык Е., с. 128).
Социализация личности проходит много стадий, в том числе и взаимодействие с Другим/Другими в рамках дружеских связей:
Есть что-то преувеличенно-трогательное и искусственно-слащавое в воспоминаниях о школьном классе взрослых людей, но когда я думаю о своих тогдашних подругах, я вижу перед собой не наивных маменькиных дочек в изящных платьицах и с бантами на голове, но совершенно зрелые существа, с определившимися вкусами, с политическими убеждениями, умеющие судить, спорить, рассуждать, выбирать книги для чтения и себе подобных для общения (Берберова Н., с. 77).
Значительное место в автобиографическом нарративе занимает один из центральных в понимании мира концепт ПРОСТРАНСТВО, который можно представить в антиномиях: человек - дом -страна - мир, представляемых в тексте дискретно и членимо, ведь история «Я» - это во многом и история его жизненного пространства. Разумеется, «Я» не выстраивает в воспоминании трехмерное геометрическое пространство, пространство наблюдается из перспективы удаления, воссоздается за счет памяти и воображения. Особенностью
пространства является его многомерность и эгосо-отнесенность: ментальное освоение пространства соединяет личное и чужое, далекое и близкое, физическое и психологическое, реальное и воображаемое. Кодирование пространства происходит при этом при помощи дат, реалий, топонимов, пространственной лексики. Приведем примеры:
Знаю, что семья жила на казенной квартире на набережной, а летом - на Елагине, в доме около Елагинского дворца, где 2 августа 1865 г. Д.С. (Дмитрий Сергеевич Мережковский) и родился (Гиппиус 3., с. 17).
Wenn man mich damals gefragt hätte, wo das Paradies gelegen sei, so hätte ich ohne Zögern geantwortet: in Österreich, sechzehn Kilometer östlich von Salzburg an der Reichsstraße, dicht am Wallersee (Zuckmayer С., р. 11).
Если бы меня тогда спросили, где расположен рай, то я бы ответил, не задумываясь: в Австрии, шестнадцать километров восточнее Зальцбурга, на шоссе, прямо на берегу Валлерзее.
Весьма своеобразен К. Манн в своих описаниях пространства. Родной город Мюнхен неинтересен для него, зато другие «пространства мира» его воодушевляют. В «годы странствий» он влюбляется в другие, неродные пространства:
Ich hielt München für die dümmste, langweiligste und provinzellste Stadt der Welt, wahrscheinlich, weil es die einzige war, die ich kannte (Mann K., p. 96).
Я считал Мюнхен самым глупым, скучным и провинциальным городом в мире, вероятно, потому, что это был единственный город, который я знал.
Nicht, als ob dieser erste Pariser Aufenthalt reich an sensationellen Erlebnissen gewesen wäre! Ich verliebte mich in eine Stadt - das ist alles; in eine Stadt mit ihren Gerüchen, Farben und Geräuschen, mit ihren königlichen Perspektiven und stillen Winkeln, mit ihrem Rhythmus, ihrer Melodie, ja, und mit ihrem Licht... (Mann K., p. 178).
Не то, чтобы это первое парижское пребывание было богатым на сенсационные переживания! Я влюбился в город - вот и все, в город с его запахами, красками, шумами, с его королевскими перспективами и тихими уголками, с его ритмом, с его мелодией, да, и с его светом.
Dies war die Stadt, die ich von allen Städten (nach oder neben Paris) am meisten lieben sollte. Ich wußte es gleich, als wir vom Hafen zum Hotel Astor am Times Square fuhren. ... New Jork wirkte auf mich sofort als eine vollkommene Metropole, die Kapitale unserer Epoche. Es war eine neue Schönheit,
fast gotisch mit ihren steil nach oben strebenden Konstruktionen und engen Perspektiven, die mich hier frappierte; ein kühn experimenteller, nüchtern grandioser Stil, der mir den Atem benahm und mein Herz höher schlagen ließ (Mann K., p. 206).
Это был город, который я должен был любить больше всего. Я понял это сразу же, как только мы поехали от порта в гостиницу Астор на Таймс-сквер. ... Нью-Йорк действовал на меня как совершенная метрополия, столица нашей эпохи. Это была новая красота, почти готическая с ее вертикальными стремящимися вверх конструкциями и узкими перспективами, которая меня поразила, смело экспериментаторский, рассудочно грандиозный стиль, от которого у меня захватывало дух и который заставлял мое сердце биться сильнее.
Пространство автобиографического нарра-тива часто связано с чисто психологическим восприятием субъекта. Так, например, В. Кеппен личное пространство противопоставляет пространству «Других», враждебных ему людей:
Ich versuchte die Stadt. Ich war ein Ärgernis. Ich wollte ein Ärgernis sein. Die Ordnung beobachtet mich. Die Bürger mikroskopierten mich in ihren Fensterspiegeln. Sie sahen ein Ungeheuer. Die Ordnung fühlte sich herausgefordert und wünschte ein Gesetz. Alle Ertüchtigter bliesen zur Jagt. Sie pirschten sich ran. Sie umstellten mich. Sie bauten Fallen, in die ich nicht fiel. Ich tat nichts. Ich tat keinem etwas. Das war verdächtig. Das war böse (Koeppen W., p. 130).
Я испытывал город. Я был возмутителем спокойствия. Я хотел быть возмутителем спокойствия. Граждане микроскопировали меня через зеркала окон. Они видели чудовище. Порядок чувствовал вызов и хотел закона. Все здоровые силы дали сигнал к охоте. Они подкрадывались к дичи. Они окружали меня. Они строили ловушки, в которые я не попадал. Я ничего не делал. Я никому ничего не причинял. Это было подозрительно. Это было плохо.
Создание автобиографического текста включает, как отмечалось, и субъект-субъектное взаимодействие, что позволяет «Я» сознательно отделить свои ментально-психические реакции от самого себя и посмотреть на себя со стороны. Расщепление личности проявляет «Я» как наблюдающее, чувствующее, оценивающее и др. Происходит это вследствие рефлексивного характера воспоминаний, их направленности на самого себя. Когнитивная организация человека как живой системы состоит в том, что он, человек, приобретает
самосознание исключительно благодаря самонаблюдению. Процесс самоидентификации через разные эгономинации помогает вычленению осей прошлого и настоящего, например у Г. Грасса в «Луковице памяти»: der Junge/юноша, der Zwölf-jährige/двенадцатилетний, der Junge meines Na-mens/юноша с моим именем, der Gymnasiast/ гимназист, der mittelgroße Bengel/пацан среднего роста, sein jugendliches Gegenüber/ero юношеское визави, jener vierzehnjärige Junge/тот четырнадцатилетний юноша, sein veijüngtes Ich/его помолодевшее Я, der Herr im Cordanzug/господин в костюме из корда, der erwachsene Sammler/выросший коллекционер, der
Künstler/художник, деятель культуры и мн. др. Экспликация разных ликов «Я», его разнообразные языковые представления становятся индикатором выражения прежнего, юношеского, детского, того «Я» и теперешнего «Я», «Я» настоящего времени рассказа о себе. «Я» субъекта, персонажное «ты» и «он/она» дают возможность отождествить себя и с автобиографическим персонажем, и с повествователем, показывая, что процесс порождения семантического обозначения субъектных номинаций тесно связан с категорией времени.
Расщепление «Я» субъекта позволяет, как правило, обозначить экспансию эго в создаваемый им возможный мир, полный субъект-субъектных отношений и их взаимодействий во времени, репрезентируя таким образом, концепт ВРЕМЯ. Это временное перенесение часто наблюдается у Г. Грасса, К. Манна и мн. др. В приводимых примерах отношение «Я» - «время» характеризуются противопоставлением настоящего времени времени прошлому, а точкой отсчета становится «Я», или «Origo», в терминологии К. Бюлера:
Dem gereiften Zeitreisenden aus Paris, der zwar Künstler, aber noch nicht berühmt ist, kommt sein jugendliches Gegenüber wie abgetaucht vor. Selbst wenn er ihn anriefe, immer wieder, fände er kein Gehör (Grass G., p. 5).
Путешественнику из Парижа, который уже деятель искусства, но еще не знаменит, его юношеское визави вспоминается несколько поблекшим. Даже если бы он ему позвонил, тот его бы все равно не услышал.
An was erinnern wir uns? An wieviel? Nach welchen Prinzipen bewahrt unser Geist die Spuren der Eindrücke, während wir andere in den Abgrund des Unbewußten versinken lassen? Gibt es irgendeine Identität oder authentische Verwandtschaft zwischen meinem gegenwärtigen Ich und dem Knaben, dessen
Lockenkopf ich von vergilbten Photographien kenne? Was wüßte ich von jenem goldhaarigen Kinde ohne Andenken und Erzählungen, die vom kollektiven Familien-gedächtnis - das heißt also von Augenzeugen der älteren Generation - überliefert werden? Wie mag es gewesen sein, die seidige Last dieser Locken zu tragen? (Mann K., p. 23).
О чем мы вспоминаем? В каком количестве? По каким принципам наше сознание сохраняет следы впечатлений, в то время как другим мы позволяем исчезнуть в глубине бессознательного? Есть ли какая-нибудь идентичность или аутентичное родство между моим сегодняшним Я и мальчиком, чью кудрявую голову я знаю с пожелтевших фотографий? Что знал бы я о том златокудром ребенке без памяти и рассказов, которые исходят из коллективной семейной памяти - это называется от свидетелей предыдущего поколения? Легко ли было носить шелковую тяжесть этих локонов?
Помимо таких сложных психологических переходов автобиографический нарратив обладает и традиционными способами обозначения времени, а именно: датированием, лексическими средствами обозначения времени.
В 1918 году познакомилась с художниками: Козлинским, Лебедевым, Тырсой, Пуни, Богуславской, С. Лебедевой. Но рисовать не стала. Я училась в театральной школе. <... > Когда в 1921 г. стала бывать в обществе Милашевского и Юр-куна, вероятно, соблазнилась рисовать сама (Гильдебрандт-Арбенина О., с. 34).
И хотя фактологические данные из жизни «Я» остаются неизменными, опыт и знания способствуют расширению когнитивного опыта, которому подчиняется и автобиографическая память. В процессе социальной адаптации человек приобретает разнообразные способности: различать добро и зло, красивое и безобразное, полезное и бесполезное и др. Все это сопровождается сложными интеллектуальными действиями: размышлением, классифицированием, появлением мысленных образов, ассоцитивным соотнесением, характеризацией и др. Представление о своем физическом и духовном состоянии, социальном статусе, о нормах и ценностях не только хранятся и накапливаются, но, что немаловажно, видоизменяются в автобиографической памяти с течением лет. Факторами влияния являются: образование, социальное и культурное окружение, унаследованные и приобретенные черты характера, тендерные особенности и др. То, чем человек становится, является результатом накопленного опыта,
потенциально в каждом из нас может присутствовать и Гамлет, и Яго, и Фальстаф, черты которых при определенных условиях могут проявляться и развиваться [Damasio 2007: 271].
Многие исследователи задумываются сегодня о роли эмоций и оценок в познании, взаимосвязь когниции и эмоций оценивается как неотъемлемое состояние сознания. Когнитивные процессы сопровождается эмоциями, «Я» регистрирует их как интроспективно-духовные и физически выражаемые организмом ценностные аспекты опыта, которые локализируются на оценочной шкале и помогают в приобретении знаний и ориентации человека в окружающем мире [Schwarz-Friesel 2007: 81]. Иногда в этой связи кажется, что память в автобиографическом нарративе не что иное, как функция эмоций. Многие автобиографические факты в этой связи представляют концепт КАЧЕСТВО. Приведем примеры оценочных суждений.
В Чехове был гений неподвижности. Не мертвого окостенения: нет, он был живой человек, и даже редко одаренный. Только все дары ему были отпущены сразу. И один (если и это дар) был дар -не двигаться во времени. ... Всякая личность (в философском понятии) - ограниченность. Но у личности в движении - границы волнующиеся, зыбкие, упругие и растяжимые. У Чехова они тверды, раз навсегда определены (Гиппиус 3., с. 397).
Париж не город, Париж - образ, знак, символ Франции, ее сегодня и ее вчера, образ ее истории, ее географии и ее скрытой сути. Этот город насыщен смыслом больше, чем Лондон, Мадрид, Стокгольм и Москва, почти так же, как Петербург, Нью-Йорк и Рим. Он сквозит этими значениями, он многосмыслен, он многозначен, он говорит о будущем, о прошлом, он перегружен обертонами настоящего, тяжелой, богатой, густой аурой сегодняшнего дня. В нем нельзя жить как будто его нет, законопатиться от него, запереться -он все равно войдет в дом, в комнату, в нас самих, станет менять нас, заставит нас вырасти, состарит нас, искалечит или вознесет, может быть - убьет (Берберова Н., с. 262).
Spiele und Leben bilden eine Einheit - magisch ineinander verwoben. Die Spiele nehmen eine kräftige Farbe der Wirklichkeit an, die Wirklichkeit hat den schillernden Zauber der Phantasie. Die Zeit der Kindheit scheint mir jetzt, in der Erinnerung, eine glänzende Reihenfolge heiterer Zeremonien und zeremonieller Freuden (Mann K., p. 40).
Игра и жизнь составляют единство, магически вплетенные одна в другую. Игры принима-
ют густые краски действительности, а действительность имеет мерцающее волшебство фантазии. Время детства кажется мне теперь, в воспоминании, блистательной последовательностью радостных церемоний и церемониальных радостей.
Эмоциональные концепты культурно обусловлены, изменчивы во времени и зависят от социально-экономических трансформаций общества, смены моральных ценностей и приоритетов, языковых изменений, обладают определенными этноспецифическими особенностями [Красавский 2000: 55-56]. Эмоции и их оценочный компонент обладают коллективностью и индивидуальностью значения одновременно: коллективная оценка отражает универсальный опыт этноса по отношению к естественным и ментальным мирам, в то время как индивидуальная оценка представляет индивидуальный ценностный опыт отдельного представителя нации. В автобиографии оценочно-референтные структуры сосредотачивают вокруг себя оценочное эгополе «Я», пространство его личных оценок и оценочных суждений. Следует отметить, что оценочная концептуализация может быть весьма вариативной в языковом отношении, ее могут представлять существительные, прилагательные, фразеология, тропы, экспрессивный синтаксис:
И вдруг замечаю, что у Достоевского изящные, холеные и маленькие руки (Н. Берберова, с. 64). Я знала очень рано, что с разумом не рождаются, что «разум свой мы постоянно сами создаем», по слову Чаадаева (Берберова Н., с. 105).
Нищая, глупая, вонючая, несчастная, подлая, все растерявшая, измученная, голодная русская эмиграция (к которой принадлежу и я)! (Берберова Н., с. 446).
Но «мужицкий ум» - сметка - не дремлет. Настоящей сладкой, почетной, вольной жизни нету. И чуть ему (Распутину) «пофартило» - он маху не дал. Зацепился и поехал, - поплыл по молочной реке к своим кисельным берегам (Гиппиус 3., с. 316).
«Специфическая комбинаторика» [Карасик 2002: 224] концептов представляет в автобиографическом тексте некую лингвокультурную модель мира, ведь концепт помимо его когнитивной сущности признается базовым концентратом культуры [Степанов 1997: 41], он как челнок движется от «культуры к индивидуальному сознанию и наоборот - от индивидуального сознания к культуре» [Карасик 2004: 117]. Большое значение имеет в этом отношении и категория ин-
тертекстуальности, передающая знания культуры путем прецедентных феноменов. Прецедентные феномены показывают взаимодействие между разными текстами и видами искусств, в автобиографическом тексте они весьма разноплановы и включают большой объем мифопоэтических, религиозных символов, представляют литературное, театральное, музыкальное, сказочное творчество, народные сказания, легенды и т. д. Возникающие семантические связи между различными прецедентными феноменами создают национальное культурное пространство текста. Прецедентные феномены отражают при этом кумулятивное наполнение автобиографической памяти за счет приобретения и пополнения знаний, которые обогащают ментальный мир «Я», например:
Wie viele unvergeßliche Stunden! Welche Mannigfaltigkeit der Gesichte und Melodien! >Rigoletto< und >Loengri<, >Madame Butterfly< und >Aida<, >Don Paskuale< und >der Rosenkavalier<; >Frei-schütz< und >Figaro<; >Hans Heiling< und >Don Giovanti<: welch großartig verschwenderische Überfluß des dramatischen Wohlusts! (MannK., p. 106).
Какие незабываемые часы! Какое разнообразие ликов и мелодий! >Риголетто< и >Лоэн-грин<, >Мадам Баттерфляй< и >Аида<,> дон Паскуале< и >Кавалер роз<, >Вольный стрелок< и >Фигаро<, >Ганс Хейлинг< и >Дон Джован-ни<: какое великолепно расточительное изобилие для наслаждения!
Волошин с сомнением косится на молоко (у них в солончаковом Коктебеле оно не водилось), как будто это то, которое в знойный полдень Полифем надоил от своих коз (Герцык Е., с. 190).
Запрет «Аси» переживался мною очень болезненно. Но вместе с тем он и прибавил мужества. «Первый учитель» тоже проходил со скрипом, но тут ситуация была уже практически безнадежной: картина, с уже выполненными поправками, твердо залегла на полку. Запретили одновременно «Рублева», к которому и я как сценарист приложил руку, и «Асю» (Кончалов-ский A.C., с. 49).
Теперь, когда я смотрю назад, я вижу, что Пушкин был русским возрождением, Блок - русским романтизмом, Белый - русским кубизмом (Берберова Н., с. 98).
Таким образом, каждый автобиограф выстраивает свой возможный эпистемический мир. Масштаб каждой индивидуальной личности носит космический характер по разнообразию жизненных событий и впечатлений, «человек - микрокосмос и заключает в себе все» [Бердяев 1991:
14]. Кроме эпистемического мира автобиография содержит и индивидуальный семантический мир, ведь «бродить по музеям своей памяти» означает не только извлекать воспоминания, но и «облачать их в словесные одежды». Как первый вид деятельности, так и второй являются субъективными и индивидуальными. Поэтика автобиографического жанра и состоит в соединении когнитивной реальности памяти с процессами номинации, предикации и эгореференции. Именно языковая способность дает возможность автобиографическому автору не только воссоздать концептуальную систему, но и представить ее уникальным способом в результате творческой энергии вспоминающего «Я».
Список литературы
Бердяев H.A. Самопознание: Опыт философской автобиографии. М.: Книга, 1991.
Болдырев H.H. Когнитивная семантика: курс лекций по английской филологии. Тамбов: Изд-во Тамб. ун-та, 2001.
Гак В.Г. Языковые преобразования. М.,
1998.
Зинченко В.П. Гетерогенез творческого акта: слово, образ и действие в «котле Cogito». Когнитивный подход: науч. монография / отв. ред. акад. РАН В А. Лекторский. М.: Канон+ РООИ «Реабилитация», 2008.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. М.: Гнозис, 2004.
Карасик В.И. Язык социального статуса. М.: ИТДГК «Гнозис», 2002.
Красавский H.A. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах: монография. М.: Гнозис, 2008.
Краткий словарь лингвистических терминов / Е С. Кубрякова [и др.]. М., 1996.
Никитин М.В. Основания когнитивной семантики. СПб.: Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2003.
Нуркова В.В. Свершенное продолжается: Психология автобиографической памяти личности. М.: Изд-во УРАО, 2000.
Нюбина Л.М. Поэтика и прагматика мнемонического повествования: дис. ... докт. филол. наук. СПб., 2000.
Породин И.В. Лингвопоэтические средства выражения эгоцентрической точки зрения в литературном тексте (на материале современной немецкоязычной художественной прозы: дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2006.
Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997.
Хомякова Е.Г. Эгоцентризм речемысли-тельной деятельности. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2002.
Domasio Antonio R. Ich denke, also bin ich: die Entschlüsselung des Bewusstseins, 7. Auflage. Berlin: List, 2007.
Lejeune Ph. Der autobiographische Pakt. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1994.
Schwarz-Friesel M. Sprache und Emotion. F. Francke Verlag, Tübingen, Basel. 2007
Источники языкового материала
Берберова Н. Курсив мой: Автобиография: в 2 т. N. Y.: Russica Publishers, INC, 1983.
Волошин М. Избранное: Стихотворения. Воспоминания, переписка. Минск: Мастацкая ли-ература, 1993.
Герцык Е. Лики и образы // Библиотека мемуаров. М.: Молодая гвардия, 2007.
Гшъдебрандт-Арбенина О. Девочка, катящая серсо. Мемуарные записи. Дневники // Библиотека мемуаров. М.: Молодая гвардия, 2007.
Гиппиус 3. Ничего не боюсь. М.: Вагриус,
2004.
Кончаловский A.C. Возвышающий обман. М.: коллекция «Совершенно секретно», 1999.
Bernhard Th. Die Ursache. Eine Andeutung. München: Deutscher Taschenbuchverlag, 1977.
Grass G. Beim Häuten der Zwiebel. Göttingen: Steidl Verlag, 2006.
Koeppen W. Jugend. Frankfurt am Main: Surkampf Verlag, 1976.
Mann K. Der Wendepunkt. Ein Lebensbericht. München: Edition Spangenberg, 1989.
Zuckmayer C. Als wär's ein stück von mir. Hören der Freundschaft. Frankfurt am Main: FischerTaschenbuch Verlag, 1966.
L.M. Njubina
ABOUT THE CONCEPTUAL SPACE OF AUTOBIOGRAPHICAL MEMORY
The autobiographic genre reconstructs the social, historical background and the individual experience of a remembering person. Life reality is represented to the reader as a linguistic and cultural world view in which diverse concepts interact. The reconstructed possible world is accompanied by evaluations as a means of expressing the personality's evaluation criteria. The processes of verbalization of autobiographical memory are realized in semantics, syntax and the pragmatics of a text.
Key words: memory, recollection, concept, affinity, time, space, guality, linguistic and cultural world views.
