CC BY
56
6. Орозбаков С. Манас // Кол жазмалар фонду. 572-инв.
7. Орозбаков С. Манас. Т. 1.
8. Орозбаков С. Манас. Т. 2.
9. Чолпонбаев К.С., Мамбетов М.А., Переверзев В.Г., Чиншайлоо С.К. История становления лекарственной помощи населению Кыргызстана. Бишкек: «Билим куту», 2006.
«НОВАЯ МИФОЛОГИЯ»: ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ
МОДЕРНА Сидоров А.М.
Сидоров Алексей Михайлович - кандидат философских наук, доцент, кафедра онтологии и теории познания, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет, г. Санкт-Петербург
Аннотация: статья посвящена анализу попытки преодолеть онтологические и социальные проблемы, возникшие в результате развертывания европейского проекта модерна. Эти проблемы были связаны с детрадиционализацией, в которой заключалась суть новоевропейской рефлексии, а, следовательно, с утратой чувства онтологической безопасности, укорененности в бытии, которое обеспечивала традиция. Немецкие философы конца XVIII - начала XIX вв. выдвинули проект «новой мифологии», которая должна была восстановить целостность распадающихся фрагментов жизни.
Ключевые слова: новая мифология, модерн, онтология, романтизм, эстетика.
В проекте модерна пострелигиозные и посттрадиционные ценности Просвещения плохо сочетались с поддержанием моральных и социальных отношений, с течением повседневной жизни, и вели к их прогрессирующей деградации. Романтики пытались дать ответ на вопрос о смысле жизни после того, как отвергнуты религиозные очевидности. Если Просвещение определяло себя через разрыв с традицией, то романтики пытались восстановить связи, разрушенные Просвещением. Романтический образ человечности вступал в конфликт с просветительским гуманизмом, основанным на идеях автономии, освобождения от внешних авторитетов, критического использования разума, универсальных принципов, с точки зрения которых подвергаются критике религия, история, нравы, политика для достижения прогрессивного движения к более цивилизованному и рациональному обществу. Человек романтизма ищет избавления от этой пустоты формальной автономии, которая уже стала вызывать тревогу, переживание развоплощенности. Выше познавательных и инструментальных способностей человека романтики ставят чувствительность, проникнутую духом, в которой чувства и разума совпадают. В этой идее эстетического единства заключался радикальный подрыв дуализма западной традиции, берущего начало еще у Платона - дуализма тела и души, материи и духа, множественности и единства, времени и вечности, человеческого и божественного, конечного и бесконечного. Универсальное воплощается в частном, его образом является символ, его сущностью, более глубокой, чем аналитические способности разума - творческое воображение. Из этого неприятия просветительского абстрагирования человека из жизненного контекста вырастает и романтическая критика новоевропейской метафизики субъективности, идеи самоопределяющегося субъекта, дуалистической эпистемологии, помещающей
наблюдателя вне пределов мира и проекта основания нового общества автономных индивидуумов. Таким образом, центральной для романтиков оказывается тайна воплощенности, которая, именно в качестве тайны, то есть, будучи только взыскуемой, но не достигаемой в действительности, становится источником парадоксов романтизма, неразрешимости между трансцендентным и имманентным. Романтическая концепция экзальтированного субъекта - в учении о гении - противопоставляется новоевропейской идее субъекта как основания. Творчество гения, пронизанное бессознательными силами природы и истории, уже не может быть описано как автономная и прозрачная для себя субъективность, но только как медиум мировых энергий.
Романтический поворот к искусству и философское возвышение эстетики связаны еще и с нерешенной проблемой кантовской критической философии - с отсутствием рациональной связи между природой и духом, которые Кант связал лишь косвенным образом, через эстетическое и телеологическое суждение. Красота выступает как символ нравственности, а телеологическое суждение может претендовать лишь на рефлексивный статус в качестве критического принципа. Но последователи Канта решили, что именно природа и искусство должны стать местом воплощения разума в открывшемся пространстве между наукой и моралью, метафизикой и историей. Кантовская «Критика способности суждения» стала исходным текстом для романтических концепций природы и истории, поскольку романтическая природа -это природа, увиденная эстетически, а романтическое искусство - продукт природы в субъекте (гений). «Это прямой путь к «эстетическому модерну»... и истоки этого модерна лежат в новой радикализированной трактовке новоевропейского субъективизма, позаимствованной идеалистами и романтиками из учения Канта» [2, с. 61]. «Критика способности суждения» может рассматриваться как текст, находящийся между Просвещением и романтизмом, еще и потому, что в нем отсутствует исторический подход, который преобразовал бы единство природы и искусства в способ интерпретации истории. Шиллер в «Письмах об эстетическом воспитании человека» сочетал кантовскую философию с исторической рефлексией, сравнив древность и современность с целью осуществления политической философии другими средствами. Ответ Шиллера Французской революции заключался в утверждении, что возможно эстетическое примирение природы и свободы: практический разум (форма) и чувственная природа (материя) могут быть соединены только в игре, в свободной гармонии красоты. Прогресс цивилизации был достигнут за счет отчуждения и фрагментации индивида, который может вернуть себе целостность только через эстетическую игру. Кантовская дихотомия между природой и свободой преобразуется в набросок диалектической философии истории, которая соединяет греческую природу и современную свободу в новом, более высоком единстве. Шиллеровские «Письма об эстетическом воспитании человека» являются красноречивым свидетельством того, как требование «эстетического государства» начинают играть такую важную роль в немецкой философии и идеологии.
Поворот к эстетике в поисках ответа на кризис оснований модерна и в попытках вообразить национальное и культурное возрождение был метко назван Ф. Лаку-Лабартом «национал-эстетизмом». Его «мифологическое» выражение можно найти в двух похожих текстах - «Первой программе системы немецкого идеализма» и шлегелевской «Речи о мифологии» (это раздел «Разговора о поэзии»). Хотя сегодня установлено, что основным автором «Программы» был Гегель, очевидно, что этот текст - продукт «симфилософии», как это называли романтики, то есть, совместного философствования Гегеля, Шеллинга и Гельдерлина. Каждый из них обладал сознанием кризиса и необходимости философско-поэтического «всемирно-исторического» синтеза античности и современности. Эта программа находит дальнейшее философское продолжение в шеллинговской философии искусства, а поэтическое - в поэзии Гельдерлина. Гегель, однако, порвал с грезами об
33
эстетическом исцелении современности, утверждая, что греческая «религия искусства» осталась в прошлом, разрушенная христианской субъективностью, которая готовит путь философского решения проблем модерна. Тем не менее, несмотря на гегелевский вердикт о конце искусства в современную эпоху, выдвинутый против его же собственной юношеской программы «новой мифологии», эта программа с ее притязанием на всемирно-исторический синтез, с ее парадоксом «оригинальной имитации», с ее видением уникальной «греческой» миссии Германии, миссии эстетического разрешения антагонизмов современности, продолжала воодушевлять немецких мыслителей, открывая дорогу онто-поэтическому историзму, развернутому Ницше и Хайдеггером. «Программа» - текст необычайной плотности, изображающий объединение морального, физического и исторического миров в идее свободы. Превращение мысли в реальность требует создания системы идей и в то же время создания мира как акта абсолютной свободы. Первая идея дана моей саморепрезентацией в качестве абсолютно свободного существа. Из этой идеи возникает целый мир, понимаемый как подлинное «творчество из ничего», и вопрос -как должен быть конституирован мир для морального субъекта. Вопрос об отношении природы и свободы приводит к проблеме реализации свободы в истории. Идея человечности - свободы всех духовных существ, заключающих в себе интеллектуальный мир - соответствует органическому принципу истории. Государство с его конституцией, правительством, законами и религией это механизм, который должен уступить место подлинному органическому единству людей, сплоченных идеей, объединяющей в себе все идеи - идеей красоты. Высший объединяющий акт духа есть, соответственно, акт эстетический. Из этого вытекает необходимость для философии духа стать эстетикой и вернуть поэзии ее подлинное значение, заключающееся в формировании человечности. Монотеизм разума и сердца должен быть объединен с политеизмом воображения и искусства, если философии суждено стать эстетической, а мифологии - рациональной. «.Я разовью идею, которая, насколько мне известно, никому не приходила в голову: мы должны создать новую мифологию, но эта мифология должна стоять на службе идей, должна быть мифологией разума» [1, с. 213]. Это величайшее деяние как цель истории определяет настоящее одновременно как конец и как начало.
Для Ф. Шлегеля ситуация современности отмечена отсутствием центра -нехваткой мифологии. Осознание этой нехватки уже присутствует в настоящем, чреватом новыми возможностями - об этом говорит, прежде всего, величайшее явление эпохи, рождение идеализма, ничем не обусловленное. «.Новая мифология должна быть создана из сокровеннейших глубин духа» [4, с. 387]. Это означает, что современность представляет собой революционный кризис, который разрешится либо окончательным крушением человека, либо его возрождением. В центре этой борьбы духа за самообновление находится идея новой мифологии, объединяющий центр романтического знания, в котором сходятся вместе философия и поэзия, физика и мистика. Шлегелевская мифология искусства, так же как и мифология разума «Программы» - это мифология самосозидающегося духа. Обе вдохновлены радикальным историцизмом и представляют, следовательно, мифологию мифологии. В отличие от старой мифологии, которая была природным, естественным произведением искусства, новая мифология будет творением природы, пришедшей к самосознанию в духе, творчеством из ничего. Из первозданного хаоса человеческой натуры родится новый пантеон богов. Создание этого пантеона будет вдохновлено учением Спинозы, в котором содержится «святое откровение» тайн природы. Кроме мистицизма Спинозы, можно отметить также и влияние теософии Якоба Беме, чьи идеи позволяют установить скрытую связь между новой мифологией и онто-поэтическим горизонтом романтического воображения. Шлегелевское видение мира как творческой игры, отражающейся в творчестве художников, прямо предвосхищает ницшеанскую эстетическую космогонию мира как произведения искусства, дающего
34
рождение самому себе. Общие черты «Программы» и «Речи о мифологии» очевидны: осознание революционного кризиса; сравнение древности и современности; напряжение между природой и свободой, которое должно быть преодолено обращением к продуктивности природы и духа и волюнтаризмом творчества. Кроме того, оба текста имеют социально-политическое измерение; они ищут источник связующих общество сил, которые преодолели бы разлагающее действие аналитической рациональности и открыли путь за пределы «механистического» государства к «органической» связи между мифом и сообществом. Философская критика настоящего и историцистская дедукция новой религии встречаются здесь с эстетическим синтезом античности и современности, когда начало повторится как конец истории, как преображенная природа, осознавшая в человеке свою творческую силу, философия вновь станет поэзией, но не непосредственной, как в древности, а проникнутой эстетической автономией творящего и синтезирующего духа. «Поэзия может, как только она станет публично действенной в форме новой мифологии, заменить объединяющую силу религии» [3, с. 99]. Круг божественной игры мироздания замкнется, отразившись в символизме нового мифа, вобравшего в себя исток и завершение.
Список литературы
1. Гегель Г.В.Ф. Первая программа системы немецкого идеализма // Работы разных лет в 2-х тт. Т. 1. М., 1940. С. 211-214.
2. Никонова С.Б. Эстетическая рациональность и новая апофатика // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 6. Политология. Международные отношения, 2009. № 3. С. 60-66.
3. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003.
4. Шлегель Ф. Разговор о поэзии // Эстетика. Философия. Критика. В двух томах. М., 1983. Т. 1. С. 365-418.
5. Сидоров А.М. Искусство и истина (об эстетической теории Т.Адорно) // Наука, техника и образование, 2015. № 1 (7). С. 41-44.
6. Сидоров А.М. Онтология образа в современной видеосфере // Вестник науки и образования, 2015. № 1 (3). С. 55-58.
7. Сидоров А.М. Фрагментарный императив романтизма // Проблемы современной науки и образования, 2015. № 2 (32). С. 52-57.
8. Сидоров А.М. Онтология нигилизма (Дж. Ваттимо и «преодоление метафизики») // International Scientific Review, 2016. № 2 (12). С. 131-132.
