CC BY
84
№ 310
ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
Май
2008
ИСТОРИЯ
УДК 930.1
Л.А. Гаман
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ КОНЦЕПЦИИ СОВЕТСКОЙ ИСТОРИИ Н.А. БЕРДЯЕВА
Рассматриваются представления выдающегося русского религиозного мыслителя Н.А. Бердяева (1874-1948) о советской истории, обосновывается необходимость их исследования в связи с его общетеоретическими взглядами. Подчёркивается актуальность размышлений Н.А. Бердяева для формирования более объективных представлений об этом отрезке отечественной истории.
Концепция советской истории Н.А. Бердяева, в которой представлен комплексный анализ вызванных революцией 1917 г. многоплановых последствий в России и мире, являлась логическим завершением его концепции Русской революции. Феномен Советской России неоднозначно воспринимается в современном российском обществе. Столь же неоднозначным было отношение к нему в различных эмигрантских кругах в 1920-1950-х гг., о чем свидетельствует широкий спектр оценок, порой взаимоисключающих друг друга. Ярким примером тому является информация, содержащаяся в письме Ф.А. Степуна к Е.Ю. Рапп (от 18.06.1951 г.), в котором упоминается ежегодное мероприятие - отмечавшийся эмигрантами, проживавшими в Мюнхене, праздник «непримиримости / непримиримости с советской властью». Его символическим элементом была декларация участниками следующего положения: «Россия и СССР не имеют ничего общего; русский не коммунист и коммунист не русский». Сам Ф.А. Степун оценивал это положение как «глубоко неверное не только с научной, но и с нравственной точки зрения» [1. Л. 3]. Другой религиозный мыслитель И.А. Ильин категорично настаивал: «Советский Союз - не Россия» [2. С. 323-373]. Н.А. Бердяев придерживался точки зрения, согласно которой «Советская Россия... и есть Россия» [3. С. 494].
Н.А. Бердяев в числе первых показал всю многогранность и сложность советской истории, которую он рассматривал как один из этапов российского исторического процесса. Являясь противником упрощенных интерпретаций истории, он подчеркивал полисемантическую природу советского периода, обусловленную одновременно особенностями отечественной истории и направленностью общемировых процессов в XX в. С определенными оговорками можно утверждать, что размышления ученого о Советской России предвосхитили так называемую «ревизионистскую советологию», «парадигмальное единство которой основывалось на замене представлений о жёстком, насаждённом сверху порядке более “диффузной” моделью, согласно которой советская система стала результатом многопланового взаимного приспосабливания государственной власти и общества» [4. С. 327]. Источниками для освещения этих представлений ученого являются его публицистические статьи и фундаментальные произведения, относящиеся к 1930-1940-м гг.
Общая тональность бердяевской модели советской истории задавалась его оригинальным восприятием ключевого символа христианского вероучения о при-
шествии Христа как воплощенной воле Бога о переходе мира к качественно новому состоянию. «Центральна в христианстве не идея оправдания, - подчеркивал он, -а идея преображения» [5. С. 178]. Значительность этого вывода высвечивается в связи со стремлением мыслителя рассматривать советскую реальность в свете необходимости преодоления кризиса европейской культуры, ярким показателем которого стали такие катастрофические события XX в., как Русская революция и две мировые войны.
Позиция Н.А. Бердяева в решении проблемы переустройства мира определялась его убежденностью в том, что мировое сообщество вплотную подошло к осознанию необходимости создания качественно новой модели общественного устройства, альтернативной капиталистической системе, исчерпавшей свой творческий потенциал. Заметим, что критика ученого была направлена именно на капиталистическую систему, но не на западную цивилизацию в целом, которая объективно воспринималась им как значительно более сложное образование. Он подчеркивал в этой связи: «...не существует реальной, единой капиталистической цивилизации западных стран» [6. С. 275]. Настаивая на необходимости выработки новых универсальных принципов сосуществования, Н.А. Бердяев отказывался признавать в качестве основы для таковых либеральные ценности западной формальной демократии, утратившие, по его убеждению, свое подлинное содержание: «.капиталистический строй держится скрытым насилием» [7. С. 208]. Мировое сообщество, полагал мыслитель, оказалось поставленным перед сложной задачей создания новой творческой демократии, структурно и функционально соответствующей изменившимся реалиям. Свое понимание вектора общемирового развития он выразил в следующем суждении: «Мир идет к трудовому обществу... » [8. С. 65]. Согласно Н.А. Бердяеву, опыт построения социализма в Советской России должен был рассматриваться в свете этой мировой перспективы. Несмотря на колоссальные общественно-политические деформации, происходившие в Советской России, он до конца жизни не сомневался в правильности этого своего вывода. «Западу следовало бы помнить, - писал ученый в 1948 г., - что Россия страшными жертвами спасла Европу от рабства и что русский народ первый сделал социальный опыт, необычайный по смелости, и поставил новую тему для всего мира. Пусть он иногда ошибается, но это лучше, чем ничего не делать и остаться в самодовольстве» [6. С. 279].
Размышления Н.А. Бердяева о перспективах мирового развития венчались в 1930-е гг. теорией персонали-стического социализма, предполагавшей создание общественности, базированной на религиозных началах. Ключевыми принципами такого социализма провозглашались свобода, «признание высшей ценности человека в жизни мира и его творческого призвания» [7. С. 181], отсутствие «тоталитарного миросозерцания», разборчивость в средствах достижения идеальных целей [9. С. 601]. Являясь сторонником идеи «социализации и национализации» экономики при одновременном отрицании «коллективизации всей личной жизни человека», он включил в свою модель идею синдикализма, способную, по его убеждению, блокировать тоталитарные тенденции в обществе [6. С. 276]. Не приходится сомневаться в том, что социалистическая ориентированность персонализма Н.А. Бердяева, вытекавшая из религиозного источника, сказывалась на его оценках процессов, протекавших в Советской России, на что справедливо обращает внимание Б.Г. Могильницкий [10. С. 108].
Итак, ведущая тональность представлений Н.А. Бердяева о советской истории определялась его суждениями о сущности системного кризиса, поразившего западную культуру, включая российскую ее ветвь. Напряженные размышления над путями его преодоления привели ученого к выводу о неизбежности ревизии принципов, лежавших в ее основе, утративших свою жизнеспособность, что должно было стать ответом на основной вызов эпохи: «. мир вступает в социалистическую и коммюнотарную эпоху» [7. С. 284]. В свете этого вывода он предпринял свое исследование процессов, протекавших в Советской России.
Интенцию размышлениям Н.А. Бердяева по обозначенной проблеме задавала «русская идея», по его убеждению, сохранявшая свою действенность в качестве внутреннего принципа культуры и в советский период отечественной истории. «Русскому народу в его исторической судьбе, - подчеркивал он, - выпало на долю осуществить более справедливый и более человечный строй, чем тот, который существует на Западе. Он должен осуществлять. братство народов. Такова русская идея. Русский народ должен осуществить новый мир, не капиталистический и не буржуазный мир. Но в путях этого осуществления он может подвергаться всякого рода соблазнам. Ничто в истории не осуществляется прямыми и лёгкими путями» [7. С. 255-256]. Традиционные для Н. А. Бердяева представления о мессианизме русского народа составили основу фундаментального положения его концепции советской истории, в соответствии с которым предназначение Советской России, ее мировая роль связывались с социальным переустройством мира на началах, отличных от капиталистических. Своеобразие представлений Н.А. Бердяева о советской истории было обусловлено и его пониманием природы русского коммунизма. «Русский коммунизм, - писал он, - если взглянуть на него глубже, в свете русской исторической судьбы, есть деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания царства правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы. Но русский коммунизм более связан с русскими традициями, не только хорошими, но и очень плохими» [11. С. 126].
Впоследствии К. Померанцев писал, что Н.А. Бердяев «одним из первых, а может быть и первый, отметил этот религиозный оттенок, “мистическую сторону коммунизма”» [12. С. 218]. Двойственность русского коммунизма, по его убеждению, обусловила противоречивый характер природы Советской России.
Наблюдения за деятельностью большевистской власти, отмеченной как несомненными достижениями, так и глубочайшими провалами, подтолкнули Н.А. Бердяева к важному для его концепции выводу об осуществленном ею синтезе двух российских традиций, ставшем основой ее разноплановой деятельности, а именно «империалистической традиции исторической власти и революционной социалистической традиции русской интеллигенции». С особым сожалением он добавлял: «Правда, усвоена была, главным образом, традиция Нечаева и Ткачева, а не традиция свободолюбивая. И деспотизм советский во много раз превзошел деспотизм императорский». Искусственность синтеза обусловила своеобразие внутренней и внешней политики советского государства. «Две воли разъединяют Россию, - подчеркивал ученый, - воля к господству и воля к осуществлению христианской правды, правды и в жизни социальной» [13. С. 19]. В другой своей работе он детализировал этот тезис: «Русский коммунизм стремится к могущественной мировой империи, но империи рабоче-крестьянских советов, основанной на радикальном изменении социального строя» [14. Л. 15]. Одним из наиболее ярких примеров разворачивания «обоих элементов» русского коммунизма для Н.А. Бердяева служила активная внешняя политика Советской России накануне и после Второй мировой войны.
Н.А. Бердяев подчеркивал динамическую природу коммунизма, выражавшуюся как в позитивных, так и в негативных формах, обусловленную, как он полагал, его нацеленностью на создание нового мира, непохожего на мир буржуазный. Отдельное внимание он уделял истокам «огромной витальной силы, необычайной динамичности» советского народа, которые он связывал с переключением его религиозной энергии на социалистическое строительство. «Русский народ, - писал философ, - очень религиозный народ, но возможны псевдоморфозы его религиозного настроения, его религиозной энергии...» [15. Л. 13-14]. Религиозная составляющая марксизма как идеологического фундамента русского коммунизма нашла благодатную почву в этой религиозной предрасположенности народа. Религиозную, точнее псевдорелигиозную, подоплеку Н.А. Бердяев находил и в Советском государстве как таковом, практика которого определялась догматическим следованием своеобразно истолкованному марксизму. «Новое русское коммунистическое государство... - подчеркивал он, - тоже имеет корни в верованиях народа. тоже сознаёт себя и оправдывает как священное царство, как обратную теократию» [11. С. 117]. Советский этатизм, согласно Н.А. Бердяеву, оказался ухудшенной модификацией традиционно русского этатизма с характерными для него тоталитарными притязаниями. Вывод Н.А. Бердяева о связи большевизма с традицией российской деспотической власти, в свете которого следует рассматривать такие его известные метафоры, как «Третий Рим - Третий
Интернационал» [11. С. 118] и «красный коммунистический империализм» [13. С. 19], оспаривался многими эмигрантскими деятелями. Ф. А. Степун, например, полагал, что подобное смешение заметно затрудняло идейную борьбу с большевизмом как политическим течением [16. С. 279]. Представители правых эмигрантских кругов оценивали эту бердяевскую идею как глубоко антиисторическую, что, конечно, неверно.
Рассматривая русский коммунизм как «самое серьезное явление современного мира», Н.А. Бердяев призывал к активизации усилий по его сущностной трансформации. «Такая трансформация возможна, и она постепенно происходит», - настаивал он [7. С. 213]. Это было возможно и необходимо, по его убеждению, в силу своеобразного «маргинального» статуса русского коммунизма как феномена, одновременно связанного с исчерпавшей себя капиталистической эпохой и «новой эпохой», «новым Средневековьем», в его терминологии. «Коммунизм - одна из значительных сил, - подчеркивал он, - которая оказалась посреди мучительной агонии умирающего мира и посреди не менее жёсткой боли мира нарождающегося.» [7. С. 158] В таком восприятии коммунизма Н.А. Бердяев не был одинок: безотносительно к его оценкам подобного взгляда придерживался Ф.А. Степун. «Большевизм не только злостный поджог и страшный пожар России, - писал он в 1932 г., - он ещё и вечерняя заря старого мира, и утренняя заря какого-то нового дня истории, быть может, очень жестокого и безумного... Вот этой-то зари не расстреляешь, ни демократическим красноречием не зальёшь» [17. С. 153].
Н.А. Бердяев глубоко верил в способность русского народа к преодолению негативных сторон советского строительства. Этому могли способствовать, полагал он, исконные свойства русского народа: «Для этого есть человеческий материал» [18. Л. 27]. Неслучайно проблема природы российского менталитета становится ключевой для него в эмигрантский период творчества. Перспективы построения качественно новой общественности Н.А. Бердяев связывал с этической системой русского народа, в структуре которой не нашлось места буржуазным ценностям. «С этим антибуржуазным и антикапиталистическим характером России, -писал он в 1948 г., - не коммунистической только, но вообще России, связана миссия русского народа...» [6. С. 275]. Ученый упрекал в политической близорукости Советское государство, не сумевшее выразить и защитить перед лицом мирового сообщества это преимущество России: «...подлинно русский, человеческий и всечеловеческий голос не слышен в международной политике» [6. С. 275]. Подчеркнем, что такая позиция Н.А. Бердяева вызывала критику его оппонентов. Так, М. Карпович, находивший в русском крестьянстве выраженные «буржуазные» и «капиталистические инстинкты», подчеркивал, что «нет никаких данных для того, чтобы усмотреть в русском народе особую готовность к выполнению предназначенной для него миссии - распространения “антибуржуазных” и “антика-питалистических” начал в мире» [19. С. 283].
Своеобразие этики русского народа, полагал Н.А. Бердяев, было глубоко связано с его восприятием «чудного русского слова правда» [9. С. 619]. Его глу-
бокий анализ был осуществлен другим русским религиозным мыслителем С.Л. Франком: «Правда», с одной стороны, означает истину в смысле теоретически адекватного образа действительности, - писал он, - а с другой - “нравственную правоту”, нравственные основания жизни, ту самую духовную сущность бытия, посредством которой оно становится внутренне единым, освящается и спасается» [20. С. 84]. Высоко ценимое Н.А. Бердяевым свойство «коммюнотарности», связанное с непосредственным переживанием Бога, «жертвенность» (необыкновенно ярко проявившаяся в годы революции и войны, ставшая основным мотивом советской литературы), «сострадательность», «выносливость к страданию» и «социальность», не тождественная «социализированное™», - эти и другие компоненты российского менталитета наделялись им особым значением в процессе перехода к новому типу социальных взаимоотношений.
Тема особенностей российского менталитета как необходимого концепта трансформации общества к новому мироустройству постепенно начала играть основную роль в историко-философских построениях Н.А. Бердяева. В этом ключе следует интерпретировать его размышления о «советском неогуманизме», представленные на страницах его работ 1930-1940-х гг. Само признание существования подобных процессов в Советской России этого времени, отмеченного невиданными ранее репрессиями, вызывало - и продолжает вызывать - неоднозначную реакцию. Во избежание превратного толкования взглядов Н.А. Бердяева подчеркнем его важную общетеоретическую установку, в соответствии с которой понятия «народ» и «государство» он рассматривал лишь как частично совпадавшие друг с другом. Неизменное следование этому принципу обеспечивало ему свободу суждений относительно столь сложной советской реальности. Заметим, кроме того, что его размышления о советском гуманизме сложно дополнили магистральную для его творчества в целом тему о диалектике европейского гуманизма, переродившегося в антигуманизм, что нашло свое крайнее выражение в Советской России. «Такой переход гуманизма в свою противоположность, - писал он, -мы видим в крайней, предельной форме в коммунизме, его можно открыть во всех характерных течениях нашей эпохи - современной науке, философии, морали, складе быта, технике» [5. С. 216]. Положительное восприятие Н.А. Бердяевым симптомов неогуманизма в Советской России, проявившихся, по его наблюдениям, во второй половине 1930-1940-х гг., не означало принципиальной ревизии представлений о природе и значении губительной диалектики безрелигиозного гуманизма [21. С. 319-324].
Констатируя факт зарождения советского гуманизма, Н. А. Бердяев писал: «Коммунизм принял у нас сначала формы антигуманизма, и лишь теперь в Советской России ищут нового гуманизма» [15. Л. 12]. В своих поисках новой парадигмы человека, подчеркивал он, страна находилась в русле процесса, характерного для всей Европы, лучшие умы которой были озабочены этой проблемой. Одновременно с тем Н.А. Бердяев указывал на существенные отличия советской модели неогуманизма от зарубежных аналогов: «Русский гу-
манизм может быть только коммюнотарным, и это связано с русской традицией» [7. С. 181]. Основу советского неогуманизма, по его мнению, составляла русская человечность. Он писал в одной из своих работ: «. остается несомненным, что человечность, отражавшаяся во всей русской литературе, остается характерным свойством русской души. Это по-новому обнаруживается в советской литературе и в советском искании неогуманизма» [7. С. 247]. Своеобразной манифестацией неискоренимости человечности из русского сознания, по мнению ученого, стал настоящий культ А.С. Пушкина в Советской России, всечеловечность которого оказалась созвучной широким народным массам. «Один из самых замечательных результатов русской революции - это культ Пушкина во всем русском народе... Народный культ Пушкина обозначает обнаружение чувства человечности, которое в потенциальном состоянии всегда было в русском народе» [7. С. 247]. Феномен всенародного интереса к творчеству русского поэта в Советском Союзе привлекал внимание и других представителей русской эмигрантской мысли, таких как Б.П. Вышеславцев, И. А. Ильин, Ф.А. Степун, Г.П. Федотов, С.Л. Франк и др.
В рамках рассматриваемой проблемы уместно подчеркнуть усилия Н.А. Бердяева в новых исторических условиях обратить внимание мирового сообщества на специфическое понимание личности в России, направленное на разрушение сложившихся стереотипов по этой проблеме на Западе. Правда, значительная доля ответственности за деформированное восприятие представлений о личности в России европейским сообществом лежит на самом Н.А. Бердяеве. В наиболее известных на Западе его произведениях мотив слабой личной выраженности русского народа продолжительное время оставался одним из ведущих. Трансформация же его взглядов по этой проблеме осталась для многих незамеченной. Импульсом для Н.А. Бердяева к активизации усилий по преодолению негативных стереотипов о личности в России являлось осмысление им событий Второй мировой войны. «С чем связано, - писал он в послевоенный период, - недоразумение в вопросе о личности в России? Думаю, что это, прежде всего, связано с тем, что русский народ самый коммюнотарный в мире народ» [7. С. 235]. Предостерегая от ложного отождествления «коммюнотарности и безличности», он заявлял: «Я даже хочу выставить тезис, обратный общепринятому. В России личность всегда была более выражена, чем в нивелированной, обезличенной, механизированной цивилизации современного Запада, чем в буржуазных демократиях. <...> Индивидуализм совсем не означает яркой выраженности личности». Подлинный же гуманизм, по его убеждению, «ставит не только проблему человеческой личности, но и проблему общества, проблему «мы» [7. 192-193].
Таким образом, по убеждению Н.А. Бердяева характерная для России коммуникативная модель, в основе которой лежала религиозно-этическая система ценностей русского народа, нашла свое специфическое развитие в феномене советского гуманизма. Этими суждениями он существенно дополнил собственную оценку позитивных последствий Русской революции: «Огромное и неожиданное значение русской революции.
заключается в том, что после неё качественные и реальные оценки начинают решительно преобладать над количественными и формальными» [22. С. 376]. Являясь сторонником бесклассового общества - «братской бесклассовой организации человеческого общества», Н.А. Бердяев позитивно воспринимал такое неоднозначное для своего времени мероприятие Советского государства как «обобществление и национализация экономики», что было, по его мнению, «элементарно необходимо и справедливо» [23. С. 163]. Однако новые социально-экономические отношения, по сути своей не противоречившие христианским представлениям о социальной справедливости, утверждались на фоне дальнейшей дегуманизации человека. Констатируя это обстоятельство, он с тревогой писал: «Остается, сложный и беспокойный вопрос, почему социальное переустройство общества происходит через период ослабления чувства личности и антигуманизм» [7. С. 247].
Отдельное внимание в рамках этой проблемы Н.А. Бердяев уделил проблеме «буржуазности» («царства социальной обыденности») как духовного феномена, продолжив тем самым развитие темы «духовного мещанства», начатой еще Н.В. Гоголем, А.С. Хомяковым, К.Н. Леонтьевым, А.И. Герценом. В эмиграции его анализ этой темы усложнялся обращением к идее К. Маркса «об отчуждении человеческой природы в капиталистическом мире» («объективации» в интерпретации
Н.А. Бердяева) [9. С. 197]. Мыслитель не сомневался в том, что личность должна быть значительно менее подвержена давлению буржуазности в подлинно социалистическом обществе, в котором социальное взаимодействие будет реализовываться «не под символом денег, а под символом труда». В этой связи особую его горечь вызывало постепенное становление государственного капитализма в СССР, в рамках которого было осуществлено переиздание крепостного права, превратившее труд «в крепостной, в смысле закрепощенности его государству, которое в лице коммунистической бюрократии его жестоко эксплуатирует». Несмотря на это он продолжал верить в способность русского народа преодолеть перекосы советской реальности и продолжить строительство новой общественности, альтернативной буржуазнокапиталистическому обществу. «Мне представляется ужасной мысль, - писал Н.А. Бердяев в 1930-е гг., - что падение коммунистической власти могло бы быть возвратом к господству буржуазных классов...» [24. С. 10].
Особое место в рамках концепции советской истории Н.А. Бердяева занимает проблема природы и социальных последствий советского варианта индустриализации. Ученый рассматривал ее в свете большой темы «цивилизация - культура», поставленной особенно остро представителями российской и немецкой мысли. В общих чертах бердяевская интерпретация этой проблемы корреспондирует с современными теориями модернизации. Он не сомневался в неизбежности и необходимости индустриализации современного мира как наиболее оптимальном варианте решения экономических проблем. «Индустриализация, - подчеркивал он, - всё более рационализированная, есть фатум не только Европы, но и всего земного шара. Рост народонаселения, рост потребностей толкает её в этом направлении. Проблема экономики, проблема “хлеба” должна быть решена, без этого нельзя идти впе-
рёд и ввысь» [7. С. 224]. Не сомневался Н.А. Бердяев и в ее универсальности, необратимости и кумулятивной природе, что особенно подчеркивается авторами современных теорий модернизации. Об этом свидетельствует его взвешенная оценка технических достижений современной цивилизации: «Совершенно невозможен возврат к доин-дустриальному, дотехнико-машинному периоду человеческой истории.» [7. С. 224].
Н.А. Бердяев рассматривал советскую индустриализацию по «принципу дисплея», упомянутого В.В. Би-бихиным, высвечивая различные ракурсы. С одной стороны, он усматривал в ней провиденциальный смысл. В конечном счете именно индустриализация с ее ускоренными темпами привела к созданию базы для победы над фашизмом: «Индустриализация России, имевшая свои неприглядные стороны, привела к русской победе над Германией и спасла не только Россию, но и всю Европу от грозившего рабства» [7. С. 260]. В широкой историософской перспективе победа России над Германией рассматривалась Н.А. Бердяевым как победа русской идеи «братства и единения народов» над германской идеей «власти и господства». С другой стороны, советская индустриализация рассматривалась Н.А. Бердяевым в русле теории модернизации как необходимое условие преодоления промышленной отсталости России. Анализируя ее особенности, он отмечал, что многие сопутствующие ей негативные явления отнюдь не являются отличительными чертами именно советского её варианта. «В России, - писал ученый, - происходит процесс острой индустриализации, процесс, мало считающийся с ценностями человеческой личности, как и многие процессы истории. В России индустриализация происходила под знаком коммунизма. В Англии начала XIX в. происходила под знаком индивидуалистического капитализма. Был ли процесс в Англии. менее жесток и более человечен?» [7. С. 260].
Н.А. Бердяев систематически подчеркивал необходимость учитывать особенности социокультурной модернизации России, прежде всего ее форсированный характер, в его терминологии «катастрофический темп в переходе от старого Средневековья к новому Средневековью» [18. Л. 13]. Интенсивность деструкции традиционных ценностей при отсутствии в историческом сознании русского народа опыта «западного ренессансного гуманизма», смягчавшего подобные процессы на Западе, рассматривалась Н.А. Бердяевым в качестве существенного фактора, обусловившего трагический характер многих процессов в Советской России. Однако подлинная специфика советского варианта модернизации задавалась социалистической идеологией, которая, по его убеждению, в общих своих чертах соответствовала русскому национальному характеру. Он подчеркивал, что в Советской России «этот процесс (индустриализации. -Л.Г.), в отличие от Запада, происходит под знаком социализма, что соответствует старой русской идее социальной правды» [7. С. 224]. Отличительной чертой советской индустриализации стала и принципиально иная мотивация труда, воспринятая в первую очередь молодым поколением. «Появилось новое поколение молодёжи. которое понимает задачу экономического развития не как личный интерес, а как социальное служение», -писал Н.А. Бердяев [11. С. 119].
«Социальное служение» в его интерпретации выступало понятием, онтологическим по своей природе. Однако в условиях тоталитарного государства, как, впрочем, и любого другого современного государства, это ценное свойство находится под угрозой трансформации в «социальный заказ»: в капиталистических государствах этому способствовала «скрытая диктатура денег», в тоталитарных - «открытая диктатура вождей» [23. С. 216]. Вместе с тем ученый находил многочисленные проявления такого служения в Советской России, которые он высоко оценивал. Служение сверхличной цели, демонстрировавшееся советским народом, являлось для него весомым аргументом в пользу признания его религиозной природы. Однако в случае растраты религиозной энергии, переключённой на социалистическое строительство, полагал он, заметно возрастёт вероятность «обуржуазивания» русского народа. Вновь и вновь Н.А. Бердяев стремился найти позитивный потенциал в советском обществе, более того, некую точку опоры, которая могла бы составить основу для религиознодуховного преображения не только лишь России: проблема социального переустройства мира на началах социальной правды представлялась мыслителю актуальной для всего мирового сообщества. Было бы поспешным оценивать эти представления ученого в качестве утопических: опыт современных развитых демократий показывает, что основной вектор развития им был угадан правильно. К сожалению, постсоветская Россия чрезвычайно быстро отказалась от многих позитивных достижений предшествующего периода.
Основным препятствием для развития положительных достижений советской системы Н.А. Бердяев считал отсутствие в России подлинной свободы. Критика ущемления свободы в Советском Союзе стала одним из основных направлений его публицистической деятельности. Сохранилась его негативная реакция на процесс «Антисоветского объединенного троцкистско-зино-вьевского террористического центра», проходивший в Москве в 1936 г. Анализу его подлинных причин он посвятил специальную статью «Об аморализме в политике». В послевоенный период Н.А. Бердяев был глубоко возмущен гонениями против М. Зощенко и А. Ахматовой. Эта акция советской власти побудила его написать статью «О творческой свободе и фабрикации душ». В 1948 г. он писал: «Что в Советской России нет никакой свободы, есть истина, которую нечего (и нельзя) скрывать» [6. С. 277]. Заметим, что такое же негодование вызывало у него преследование инакомыслия в русской эмигрантской среде. Наиболее яркими примерами этого могут служить его статьи в защиту С.Н. Булгакова и Г.П. Федотова. Вместе с тем в отличие от многих других своих современников Н.А. Бердяев не переставал верить в духовную силу человека, способного противостоять натиску этатизма. Как показал исторический опыт России, эта его вера оказалась исторически оправданной. В данной позиции он приближается к современным концепциям динамических самоорганизующихся систем. Сегодня не вызывает сомнения тот факт, что при всей давящей силе тоталитарного советского государства общество сумело избежать трансформации в исключительно пассивный объект манипуляций, особенно в сфере повседневной практики. Нельзя не согласиться с Н.А. Бердяевым, который писал в 1948 г.:
«Советская Россия, совсем не покрывается коммунизмом. Жизнь русского народа, которую плохо знают, гораздо сложнее и индивидуализированнее, чем абстракция, созданная марксистской доктриной» [6. С. 273].
Важное место в историко-философской концепции Н.А. Бердяева занимала проблема русофобии, охватившей Запад на рубеже 1930-1940-х гг. Главной причиной тому послужил стиль внешней политики Советского государства, способствовавший широкому распространению стереотипа о «коварстве и жестокости русского народа». Признавая обоснованность критики политики Советского государства, ученый считал в корне ложным возлагать ответственность за нее на весь русский народ. «Россию считают темным Востоком, - писал он в этой связи, - который находится в стадии, предшествующей процессам гуманизации... Западные люди, обвиняющие русский народ в исключительной жестокости, немного забыли собственное прошлое» [18. Л. 11]. По окончании Второй мировой войны закреплению атмосферы страха в мире способствовало целенаправленное распространение на Западе мифа о Советской России как носителе зла, а в ней самой - мифа о враждебном «капиталистическом окружении». Подчеркивая их негативное значение для перспектив мирового развития, призывая к исторической трезвости своих современников, Н.А. Бердяев писал: «Деление западного и восточного мира, западного и восточного блока не может быть делением на царство света и царство тьмы, царство Добра и царство Зла. Лучше бы обратить внимание на то, что в каждом из нас есть свет и тьма, добро и зло» [6. С. 277].
Настойчиво развивая идею о деструктивной природе страха, Н.А. Бердяев уже в самом начале «холодной войны» указывал на опасность формирования антисоветского фронта. Политическая конфронтация, ведущая к изоляции России, обоснованно оценивалась им как серьёзное препятствие для внутренней трансформации негативных явлений советского общества, равно как и для моделирования новых международных отношений. «Судьба русского народа должна быть решена самим русским народом, - писал он в 1947 г., - и нужно лишь рассчитывать на процессы, происходящие в русском народе. Вот почему я отрицательно отношусь к западному антикоммунистическому фронту, к вражде Америки к Советской России, всё это только мешает развитию свободы внутри России». Указывал он также на возможные негативные последствия атмосферы страха для мира: «Нужно победить страх и не определяться им. Войны не будет, и её меньше всего хочет Россия, но будет психология войны, которая будет терроризировать мир». К сожалению, его прогноз оказался исторически верным. С этой темой связан и программно звучавший призыв мыслителя: «Нужен не страх коммунизма и не антикоммунистический фронт, который неотвратимо превращается во фронт фашистский, а христианизация. коммунизма при признании в нём положительной социальной правды» [25. С. 225].
По окончании Второй мировой войны Н.А. Бердяев еще более настойчиво, чем ранее, подчеркивал неизбежность интеграции мирового сообщества и необходимость формирования многополярного мира. «Во время последней войны, - писал он в 1946 г., - германский нацизм выдвинул лживую. идею новой Европы,
за которой скрывалось мировое господство Германии. Эта идея задумывалась без расчёта на Россию. Теперь нельзя уже строить новую Европу, можно лишь строить новую вселенную» [7. С. 217]. Различия капиталистической и социалистической систем, по его убеждению, не могли препятствовать интеграционным процессам. Он отмечал: «Федерация народов, которая была бы федерацией капиталистических государств, и невозможна, и нежеланна. И никакая федерация невозможна без участия России» [6. С. 278]. Предлагая свое решение этой проблемы, внося тем самым вклад в преодоление блокового мышления, он призывал к формированию в мировом масштабе социалистического общества, по его мнению, структурно одинаково противоположного европейскому капитализму и русскому коммунизму. «Европейская федерация народов будет возможна, если мир станет социалистическим, говорю социалистическим, а не коммунистическим... Настоящее примирение Востока и Запада невозможно ни на почве материалистического коммунизма, ни на почве столь же материалистического капитализма» [6. С. 278]. Платформой для искомого объединения Н.А. Бердяев считал «религиозный социализм», т.е. такую версию социализма, которая имеет «духовную основу». В состав этой новой общественности должен был войти и положительный опыт русского коммунизма. Он писал: «Менее всего такая ориентация в мировых событиях должна быть антисоветской, и она ни в чем не должна походить на антикоммунистический блок. Наоборот, она должна признать и правду коммунизма, должна признать, что Советская Россия ставит великий вопрос перед миром» [6. С. 278]. Н.А. Бердяев не переставал подчеркивать, что русский народ в состоянии предложить миру новую модель социальных отношений. Он сумел выразить эту мысль в афористической форме: «Через реформу Петра Западная Европа вошла в Россию, через коммунистическую революцию Россия входит в Западную Европу» [7. С. 257]. Признаем, что в этом фрагменте, как и в ряде других, отчётливо проявилось глубокое несоответствие собственных представлений Н. А. Бердяева о коммунизме и реальной практики социализма в России. Во всяком случае, проблема цены социалистических достижений в Советском Союзе не ставилась им во всей её остроте. Однако признаем и то, что советский опыт, как в позитивных, так и в негативных проявлениях оказался действенным фактором мирового развития.
Таким образом, Н.А. Бердяев рассматривал русский коммунизм как некое связующее начало между качественно различными историческими этапами. По его убеждению, это и стало решающим фактором, обусловившим в равной степени как его достоинства («правда коммунизма»), так и его недостатки («ложь коммунизма»). Это позволяло ученому, с одной стороны, неизменно критиковать негативные стороны советского строительства -«ложь коммунизма». С другой стороны, он не переставал подчеркивать, независимо от политической конъюнктуры, наличие в нем позитивного потенциала, «правды коммунизма», делающего принципиально возможным внутреннюю его трансформацию. Многие выводы Н.А. Бердяева, особенно позднего периода творчества, не находили понимания среди соотечественников. Ученики и друзья были разочарованы его «просоветской ориента-
цией». Так, Г.П. Федотов, анализируя бердяевские взгляды этого времени, обвинил его в реанимации славянофильских мотивов, блокировавших, по его мнению, в мировоззрении маститого мыслителя «подлинное ощущение вселенского целого» [26. С. 200-201]. В данном пункте интерпретация критика представляется особенно спорной. Напротив, защита Н.А. Бердяевым позитивных достижений Советской России мотивировалась его стремлением не допустить ее изоляции по окончании Второй мировой войны, сохранить ее религиозно-духовное - «мессианское» -предназначение и значение в составе все более глобализирующегося мира. В такой атмосфере прошел слух о принятии им советского гражданства. Свою роль в его распространении сыграл Ф.А. Степун, позднее оправдывавшийся перед свояченицей Н.А. Бердяева Е.Ю. Рапп. «Мою ошибку, - писал он в 1950 г., - в которой я, однако, не повинен, так как мне многие, даже и близкие Н.А. (Бердяеву. - Л.Г.) люди говорили, что он принял советский паспорт, я с удовольствием исправлю...» [2. Л. 1]. Порой в его адрес звучали обвинения в фашизме. Н.А. Бердяев, в свою очередь, болезненно реагировал на отсутствие должного патриотизма у своих соотечественников за рубежом. Так, в письме к С.Н. Прегель, редактору журнала «Новоселье», издававшегося в Америке, он писал: «Направление большей части русских журналов и газет в Америке вызывает во мне не только несогласие, но и возмущение (например, «За свободу»)... Недопустимо восстанавливать западные державы против своей родины...» [27]. Беспокоила его и неустойчивость патриотических чувств у его бывших единомышленников по пореволюционному сознанию. В одном из своих писем к Е. Извольской он писал: «Некоторые находят, что моя ориентация слишком советско-патриоти-
ческая. Меня очень огорчили дошедшие до меня сведения, что Георгий Петрович (Федотов. - Л.Г.) настроен совсем иначе, что его ориентация недостаточно русская...» [28. С. 217-218].
Н.А. Бердяев был вынужден постоянно пояснять свою позицию. «Всё определялось главным образом отношением к советской власти, - подчеркивал он в 1947 г., - или стопроцентным и безоговорочным её принятием, или ненавистью к ней и отвержением всей пореволюционной России. Но отношение к русскому народу, к смыслу революции в исторической судьбе народа, к советскому строю не тождественно с отношением к советской власти, к власти государства» [29. С. 328]. Не менее важным представляется и более прагматическая составляющая его позиции. «Отношение к советской власти, - писал ученый, - не может не быть двойственным. Она делает много дурного и непосредственно к ней у меня нет никакой симпатии. Но она является единственной исторической властью, принужденной защищать Россию перед лицом мира.» [25. С. 263]. За многими негативными явлениями советского общества Н.А. Бердяев усматривал величие и мощь России и русского народа. Будучи патриотом своей страны, он верил в то, что «начинающийся новый период будет в значительной степени стоять под знаком России. Огромные потенциальные силы русского народа актуализируются, большие дарование русского народа. смогут себя реализовать» [7. С. 257]. Такая уверенность может быть адекватно истолкована только с учётом религиознофилософской подоплёки его размышлений, ведь Н.А. Бердяев, как подлинный русский мыслитель, неизменно стремился к целостному мировоззрению.
ЛИТЕРАТУРА
1. Письма Ф.А. Степуна к Е.Ю. Рапп // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 982.
2. Ильин И.А. Советский Союз - не Россия // Ильин И.А. Собрание сочинений: В 10 т. М.: Русская книга, 1998. Т. 7.
3. Бердяев Н.А. Памяти Ромена Роллана // Бердяев Н.А. Философия творчества, искусства и культуры: В 2 т. М.: Искусство, 1994. Т. 2.
4. Волков В.В. Советская цивилизация как повседневная практика: возможности и пределы трансформации // Куда идёт Россия?.. Трансформа-
ция социальной сферы и социальная политика / Под общ. ред. Т.И. Заславской. М.: Дело, 1998.
5. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. Проблематика и апология христианства // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человече-
ского. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2005.
6. Бердяев Н.А. Третий исход // Новый журнал: Нью-Йорк. 1953. № 32.
7. БердяевН.А. На пороге новой эпохи: Сб. ст. // Бердяев Н.А.Истина и Откровение. Пролегомены к критике Откровения. СПб.: Изд-во РХГИ, 1997.
8. Бердяев Н.А. Парадоксы свободы в социальной жизни // Новый град. 1931. № 1.
9. Бердяев Н.А. Царство духа и царство кесаря // Бердяев Н.А. Дух и реальность. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2006.
10. Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX века: Курс лекций. Вып. 1: Кризис историзма. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2001.
11. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990.
12. Померанцев К. Бердяев и современный мир // Мосты. 1961. № 7.
13. Бердяев Н.А. Россия Ксеркса и Россия Христа // Новая Россия. 1939. № 74/75.
14. Бердяев Н.А. Советская Россия и мировая война // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 219. Л. 15.
15. Бердяев Н. А. Трансформация марксизма в России // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 263.
16. Степун Ф.А. Николай Бердяев // Степун Ф.А. Портреты. СПб.: Изд-во РХГИ, 1999.
17. Степун Ф.А. Чаемая Россия. СПб.: РХГИ, 1999.
18. Бердяев Н.А. Двойственный образ России (К пониманию русской человечности). Статья 1930-е - 1940-е гг. // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 240.
19. Карпович М. Комментарии. В поисках «третьего исхода» (о статье Н.А. Бердяева) // Новый журнал: Нью-Йорк. 1953. № 32.
20. Франк С.Л. Сущность и ведущие мотивы русской философии // Философские науки. 1995. № 5.
21. Бердяев Н.А. Неогуманизм, марксизм и духовные ценности // Современные записки. Париж, 1936. № 60.
22. Бердяев Н.А. Ответ на письмо монархиста // Путь. 1926. № 3.
23. Бердяев Н.А. Судьба человека в современном мире // Бердяев Н.А. Дух и реальность. М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2006.
24. Бердяев Н.А. О формальной демократии, свободе и социализме // Новая Россия. 1936. № 6.
25. «В четвертом измерении пространства.» Письма Н.А. Бердяева к кн. И.П. Романовой 1931-1947 гг. / Публикация, предисл. и коммент. В. Аллоя и А. Добкина // Минувшее. 1994. № 16.
26. Федотов Г.П. Ответ Н.А. Бердяеву // Федотов Г.П. Собрание сочинений: В 12 т. Т. 9: Статьи американского периода. М.: Мартис, 2004.
27. Отдел рукописей и редких книг Российской государственной библиотеки. Ф. 218. К. 1315. Ед. хр. 11.
28. Письма писателей (Бердяева, Мочульского, Горького, Есенина, Куприна) // Новый журнал. Нью-Йорк. 1969. Кн. 95.
29. Бердяев Н.А. Самопознание. М.: ДЭМ, 1998.
Статья представлена научной редакцией «История» 27 февраля 2008 г.
