Наука и ценности Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ

КРУГЛЫЙ СТОЛ «ЦЕННОСТИ И НАУЧНОЕ ПОЗНАНИЕ»

В редколлегию журнала поступила статья пермского профессора В. М. Шемякинского «Наука и ценности». Она нам показалась настолько интересной и своевременной, что мы предложили кировским и новгородским коллегам-философам обсудить ее содержание. В заочной дискуссии приняли участие профессора В. Ф. Юлов, А. М. Дорожкин, О. А. Останина, В. А. Кутырев и доцент Т. Г. Иванцева.

В. М. Шемякинский НАУКА И ЦЕННОСТИ

Наука изначально включает в себя ценностное измерение, которое определяет культурный смысл и направление научной деятельности. Ценности не только не препятствуют постижению научной истины, но и указывают путь к построению истинной теории, не вмешиваясь в способ построения содержательной научной теории.

Глобальные проблемы современной цивилизации существенным образом связаны с кризисом сциентистского мировоззрения, которое поставило человечество на грань уничтожения. На возможность такого сценария истории указали еще Б. Паскаль, Ж. Руссо, В. Гете. Но призыв Руссо «назад к природе!» был неконструктивным, поскольку скрывал то позитивное, что дает наука человеку. Сегодня этот призыв обнажает свою антигуманность, так как в современном мире наука является императивом выживания: ведь из 6 млрд человек 5 млрд живет за счет науки. Поэтому выход из современного кризиса заключается в поиске путей совмещения сциентистской и антисциентистской установок.

Гете писал, что «высшее искусство мудрости заключается в том, чтобы превратить проблему в постулат: на этом пути можно найти выход». В проекции на проблему соотношения науки и ценностей это означает возможность такого совмещения их, которое, допуская равноправие науки и ценностей, исключает их несовместимость. Но такой подход связан с критическим отношением как к науке, так и ценностям.

Философия рационализма определяла человека как существо разумное. Разум же понимал-

ШЕМЯКИНСКИЙ Владимир Михайлович - доктор философских наук, профессор по кафедре философии и религиоведения Пермского государственного технического университета © Шемякинский В. М., 2008

ся как высшая абсолютная ценность, включающая в себя способность к абстрактному мышлению, противоположному чувствам, эмоциям, инстинктам, интуиции. Язык науки был образцом философского языка. Сфера иррационального рассматривалась как сфера неявного знания, которое в конечном счете должно быть обосновано рационально («не плакать, не смеяться, а понимать»). Основные посылки рационалистической парадигмы применительно к человеку и его деятельности можно свести к следующим:

1) человек должен следовать только тому, что поддается научному обоснованию и пониманию. Поэтому традиции, обычаи, нравы, мораль, религия, искусство должны предстать перед судом разума и быть либо оправданы, либо опровергнуты им;

2) человеческая деятельность является успешной лишь тогда, когда ее цели и следствия заранее определены научным разумом.

Данная рационалистическая парадигма, берущая свое начало от эмпиризма Ф. Бэкона, получила свое дальнейшее развитие в философии марксизма. Особенно ярко это проявляется в трактовке К. Марксом роли традиций в эволюции общества. Известно его высказывание о том, что «традиции ушедших поколений как кошмар тяготеют над умами живых». Оценка роли религии и других общечеловеческих ценностей (искусство, мораль), свободных от учета классовых противоречий, как препятствий на пути исторического прогресса лежит в основе философии марксизма.

Но уже ученик Маркса М. Вебер убедительно доказал, что невозможно понимание успехов капитализма в Западной Европе без учета протестантизма, в атмосфере которого происходит формирование у человека в процессе воспитания трудолюбия, прилежания, расчетливости, бережливости, порядочности, скромности. Короче, не производство вещей определяет производство людей, а наоборот, производство людей в

определенной духовной атмосфере делает возможным материальное производство. И если есть учебные заведения, выпускающие специалистов по производству тех или иных вещей, то нет нравственных организаций и учреждений, выпускающих нравственных людей. Экономическое поведение человека невозможно вне определенного мировоззрения и коллективной психологии. Непроницаемость ценностей для рационалистического понимания означает их невыводимость и несводимость к научному пониманию. Мораль, религия, искусство - это святыни, свободные от расчета рассудка. Духовные ценности, свободные от рационалистического контекста, по Вебе-ру, определили те успехи, которые были бы невозможны, если бы их не было.

Отсюда следует вывод, что необходимо различать два вида знания, качественно отличных друг от друга. Усвоение ценностей в процессе воспитания, когда ребенок пропускает их через себя в процессе социализации, когда он усваивает их в контексте бытия, а не в контексте логики сознания, является исходным видом знания. Рациональное знание формируется в процессе образования. Оно носит инструментальный характер и играет решающую роль в процессе преобразования мира человеком с помощью науки. Именно этот вид знания выделяет парадигма Бэкона как основной в установлении господства человека над природой. Ценностное знание, по Бэкону, носит негативный характер и от него ученый избавляется с помощью метода индукции. Отсюда и вытекает его знаменитая критика идолов.

Правда, стоит подчеркнуть, что уже Коперник совместил теологию и астрономию в рамках более тонкого понимания соотношения между ними в сфере культуры, исключив при этом монополию теологии. Он отделил учение о Вселенной от учения о Боге, исходя из понимания двойственной природы самого человека. Человек как часть природы живет не в центре Вселенной, но как существо, наделенное верой и разумом, он сохраняет привилегированное положение в мире. Иначе, Коперник сохранил связь человека с Богом, изменив его место во Вселенной, аналогично тому, как Москва - это административный, политический и культурный центр России, тогда как географическим центром ее является Красноярский край. Короче, язык астрономии и язык религии - это разные языки, справедливые каждый в своей сфере. Поэтому как Коперник, так и Бэкон разделяли мир науки и мир религии, исключая смешение этих двух миров. Отсюда следует несостоятельность распространенных представлений о том, что гелиоцентрическая система мироздания и материализм Бэкона опровергают религию. В философию Возрождения и Нового времени религия входила как ее неотъемлемая часть.

В XVIII в. осознается принципиальное отличие ценностного знания от знания вещей. Юм доказал, что правила морали не являются умозаключениями разума и поэтому различие между пороком и добродетелью не может быть выражено на языке вещей и отношений между ними. Мир знания о природе и мир знания о человеке качественно различны и поэтому не могут быть редуцированы друг к другу. Эта идея получила название принципа Юма.

Гениальное открытие Юма получило свое развитие в критической философии И. Канта. Родоначальник трансцендентальной философии разделял мир природы («Звездное небо над нами») и мир свободы («Категорический императив в нас»), определяя человека как нравственное существо и доказывая примат практического разума над теоретическим. Если для Юма было непонятно, как человек в своих различных состояниях способен осознавать свое тождество, то для Канта этот вопрос является нелепым, поскольку само понятие «различные состояния» уже предполагает тождество, понимаемое как нравственный субъект, поведение которого не зависит от эмпирической ситуации, от обстоятельств пространства и времени.

Этот вывод соответствует как истории человечества (первобытный человек не различал истину и ложь, но различал добро и зло), так и становлению отдельного человека (в мире сказок ребенок осваивает добро и зло, тогда как способность различать истину и ложь формирует гораздо позднее, приобщаясь к науке). Подобно тому как глаз человека предназначен для зрения, но не был специально придуман для этого, так и формирование ценностей культуры предназначено для выживания человечества, но не было плодом сознательного процесса: человек стал тем, кем он стал, не сознавая этого.

Именно критическая философия Канта впервые дала понимание науки как феномена, обусловленного культурой, а тем самым и ценностями, составляющими ее основу. Наука как продукт человека, так же как и сам человек, не может быть исчерпана плоской рациональностью. Суть революции, произведенной Кантом, связана с отказом от наивной натуралистической гносеологии эмпиризма и рационализма, которая игнорирует культурный контекст научного познания. Критическая философия - это открытие ценностного измерения науки, без которого наука понятна быть не может. Отвергая гносеологическую робинзонаду догматической философии (внешнего нейтрального наблюдателя), критическая философия открыла новые перспективы в эволюции научного познания, признавая существование только человеческого разума. Накладывая запрет на достаточность эмпиричес-

кого и формально-логического объяснения оснований научного знания, философия априоризма сделала возможным анализ процесса познания в контексте культуры.

Философия Канта привела к открытию трансцендентальных предпосылок, которые делают возможным опыт и его понимание. Эти предпосылки определяют форму научного знания и носят нормативный характер. Поэтому они не могут быть обоснованы в рамках натуралистического подхода. К числу таких предпосылок относятся принцип сохранения, принцип инерции, принцип относительности. Они выполняют регулятивную функцию в научном познании, делая возможным построение научной теории. Действительно, принцип инерции, например, не может быть обоснован ни в рамках эмпиризма, ни в рамках рационализма, ни индуктивно, ни дедуктивно. Короче, в пределах физики его обоснование невозможно.

Уже со времен Ньютона и вплоть до Эйнштейна не прекращались попытки физического обоснования инерции. В работах К. Неймана, Л. Ланге, Э. Маха можно найти различные способы подобного обоснования. Но чем больше стремились обосновать принцип инерции в контексте физики, тем яснее становилась невозможность этого. Стремясь редуцировать принцип инерции к языку физики, физики увеличивали расстояние между ними. В конце концов стало понятно, физики выстрадали, что принцип инерции имеет смысл предписания, отделяющего органический мир от неорганического, это определение физического тела вообще: ведь если в принципе инерции («если на тело не действует никакая сила, то оно сохраняет состояние покоя или равномерного прямолинейного движения») заменить слово тело словом организм, то этот принцип становится ложным (организм способен к самодвижению). Таким образом, принцип инерции - это принцип физического познания, а не свойство физического мира, это требование к знанию о мире, в которое не должны входить понятия, характеризующие физическое познание, а не физическую реальность. Короче, принцип инерции вводит цель физического познания, делая возможным формулировку причинных законов.

Нормативность - это атрибут не только познавательной деятельности, но и всякой человеческой деятельности вообще: чтобы говорить об истине, добре, красоте, нужны соответствующие эталоны. Для достижения своих целей человек всегда действует согласно определенным нормам, которые регулируют их достижение. Нормы как правила построения знания о мире имеют познавательную ценность, поскольку без них познание невозможно. И это не тавтологическое обо-

снование их необходимости, а явный учет познавательной способности субъекта.

Априоризм Канта освобождает нормы от эмпирического и логического обоснования, которые носят тавтологический характер. Их регулятивная функция вытекает не из чистого мышления и не из мира, а из познания мира. Они - от нас, но кажутся принадлежащими объекту познания, так как участвуют в его осознании. Я волен действовать согласно им или нет, но если я хочу познать истину, то следование им становится обязательным предписанием. Иного пути к достижению цели познания просто не существует.

Ценности как основа культуры духовны, до-логичны, иррациональны, бессознательны, интуитивны. Психологическое обоснование их тавтологично, поскольку они безусловны, всеобщи и абсолютны, так как не зависят от обстоятельства места и времени: нельзя быть порядочным до обеда или только здесь. Поэтому они не могут иметь частей и не могут быть частью вещи. Как говорил М. Мамардашвили, «добро само себя в предметах видит». Рациональное обоснование их несостоятельно, поскольку они несут в себе свое основание и являются предпосылкой всякого рационального обоснования. Не случайно во французском языке слова «сознание» и «совесть» однокоренные. Слово «вина» предшествует и делает возможной категорию причинности. Известно, что Достоевский в рациональной идее прогресса в качестве предпосылки обнаружил совесть как ценность: идея прогресса была придумана состоятельными людьми, чтобы в мире бедности им было жить комфортно. Религия как ценность, разделив мир человека на два мира (мир естественный и сверхъестественный), сделала возможным возникновение естествознания. Благодаря ценностям, соприродным человеку, он осуществляет в мире то, что природа сама по себе автоматически осуществлять не может. Человек вписывается в мир природы, оставаясь человеком, а не растворяясь в ней.

Нет и не может быть рационального научного знания без ценностей, которые самодостаточны и являются атмосферой, в которой функционирует научный разум. Ценности противостоят не антиценностям, а миру необходимости. Ведь добро самодостаточно, а зло - нет, так как нуждается в причинном объяснении, поскольку учитывает эмпирические обстоятельства. Не Юм сам по себе разбудил Канта от догматической дремоты, а его протестантская установка позволила ему понять, что принцип причинности является не ублюдком воображения, не химерой, не фикцией, как считал сам Юм, а способом представления о мире, т. е. относится к стилю мышления о мире, а не самому миру. Именно гносеологи-

ческий анализ причинности позволил обнаружить Канту ценностное измерение данного принципа, недоступное католическому рационализму Декарта. Короче, если Юм дает психологическое обоснование причинности, то Кант - гносеологическое. Тем самым наука освободилась от ссылок на онтологический статус Бога, заменив их ссылками на культуру, которая является внешней к природе, но соприродна человеку как нравственному существу: для Канта вера в Бога производ-на от нравственности.

Кантовское понимание соотношения ценностей и науки разделяет и Эйнштейн. В противоположность рационализму Лейбница, обосновывающего свое учение о предустановленной гармонии между миром целей и причин с помощью идеи Бога, имеющей онтологический статус, создатель теории относительности признает конструктивную функцию ценностей, которые существуют вне специально-научных процедур в контексте культуры и направляют научное познание к его наивысшим достижениям: ценности, исключая эмпирические мотивы деятельности ученого, освобождают творческие духовные силы, независимые от борьбы «патологических», по Канту, то есть эмпирических чувств. Иначе говоря, если для Лейбница Бог - это надмиро-вой Разум, который управляет природой, не вмешиваясь в ее механизм, то для Канта и Эйнштейна идея Бога носит символический характер и, принадлежа миру культуры, регулирует научное познание, не вмешиваясь в специально-научные процедуры.

Ценности сами по себе не гарантируют выживание человечества, но без тех или других ценностей жизнь и эволюция общества невозможна. Именно они определяют стратегию выживания людей, тогда как рациональное знание определяет его тактику. Если ценности определяют образ жизни людей, то рациональное знание определяет образ мышления о мире. Одного без другого не существует. Рациональное мышление существует не в вакууме, а в атмосфере духовных ценностей, определяющих смысл и направление деятельности людей. Образно говоря, рациональное знание близоруко, ценностное -дальнозорко.

Но ведь самое важное происходит постепенно, медленно, незаметно, скрыто. Поэтому учет ценностей как долговременных структур необходим для понимания общества. Действительно, рационалистическое обоснование морали марксизмом при ближайшем рассмотрении оказывается иллюзорным, так как марксистская этика оправдывает зло, исходя из представления о добре. Редукция ценностей к науке, научное обоснование морали, как и марксистская критика религии, оказались несостоятельными проекта-

ми. Близорукая парадигма Маркса только во второй половине XX в. явно была осознана как не только ограниченная, но и опасная для жизни и будущего человечества.

Один из преподавателей кафедры философии нашего университета провел такой эксперимент: он предложил студентам пятого курса факультета авиадвигателей дать характеристику своего друга. Результаты были удручающими. Характеристики сводились к двум-трем фразам типа: «он хороший товарищ, друг» и подобные. Если бы им показали отдельную деталь авиадвигателя, то им и тетради могло не хватить для ее описания. Результаты были бы противоположными, если бы подобный эксперимент был проведен на филологическом факультете.

Обращаясь к студентам Калифорнийского технологического института, Эйнштейн сказал: «Чтобы ваш труд мог способствовать росту человеческих благ, вы должны разбираться не только в прикладной науке. Забота о самом человеке и его судьбе должна быть поставлена в центре внимания при разработке всех технических усовершенствований. Чтобы творения нашего разума были благословлением, а не бичом для человечества, мы не должны упускать из виду великие нерешенные проблемы организации труда и распределения материальных благ. Никогда не забывайте об этом за своими схемами и уравнениями» (Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М., 1967. Т. 4. С. 151).

Следует подчеркнуть, что внешний характер ценностей по отношению к специально-научным процедурам еще не гарантирует однозначного соответствия между ними. Если сциентизм абсолютизирует роль науки, то антисциентизм - роль ценностей. В критике науки антисциентизм обращает внимание не столько на возможность самоубийства человечества, сколько на деградацию человека, на его духовный распад. В своей автобиографии Ч. Дарвин пишет, что в юности он любил поэзию и даже сам сочинял стихи, но став великим ученым, он утратил интерес к поэзии. «Это равноценно потере счастья» - констатирует великий ученый. Хорошо известно высказывание Р. Оппенгеймера, что с изобретением атомной бомбы физики осознали, что такое грех. Внутренний дискомфорт, который испытали оба ученых, связан с тем, что научная деятельность сама по себе оставляет в тени ценностное измерение, которое дает о себе знать, когда ее результаты становятся очевидными.

Но, с другой стороны, хорошо известно, что ни Э. Ферми, создавший первую атомную бомбу, ни Э. Тейлор, создатель американской водородной бомбы, не мучились угрызениями совести, тогда как А. Сахаров искупал свой грех до конца жизни. Так что вирус сциентизма и анти-

сциентизма заражает далеко не всех. Но по большому счету существует гармония между ценностями и фундаментальными исследованиями в науке, что неоднократно подчеркивали великие ученые. Это и понятно, поскольку наиболее революционные открытия в науке связаны с максимальным духовным напряжением, свободным от внешних факторов. Поэтому на этом уровне гений и злодейство несовместимы. Облагораживающая функция науки в ее эволюции возрастает, поскольку путь к истине становится все длиннее, тоньше, богаче, укрепляя тем самым связь науки с культурой.

Следует отметить связь науки не только с моралью, но и другими сферами культуры, а именно: с искусством, религией, мифом. Один из американских физиков Ф. Капра признался, что он понял физику высоких энергий не тогда, когда изучал ее в университете, а тогда, когда установил ее внутреннее сродство с мистикой Востока, которая на языке мистицизма впервые построила динамическую картину мира. Явно связь науки с культурой устанавливает постпозитивизм, исключающий возможность понимания науки вне культурного контекста. Иллюстрацией этой связи является наблюдение И. При-гожина, сделанное им из дискуссий ученых, которые интересуются не столько наукой в контексте науки, сколько наукой, когда она касается проблемы человека.

Широко известно высказывание Р. Фейнма-на, что квантовую механику никто не понимает. Парадоксальность этого утверждения налицо: никто не спорит относительно языка математики, используемого в квантовой механике, и эмпирической проверяемости ее следствий. Проблема в другом. Основной вопрос физического познания, по мнению Бора, - это вопрос о том, что значит понимать. Расхождения в решении этого вопроса и были причиной спора между Эйнштейном и Бором о природе квантовой механики, спора, который до сих пор не получил удовлетворительного ответа. Ясно одно: решение данного вопроса связано с более тонким пониманием соотношения между наукой и культурой, чем то, которое сегодня разделяют физики.

Ценности, подчеркнем еще раз, определяют смысл, направление, стратегию человеческой активности, существенным образом формируя образ жизни человека. Существуя вне механизма рациональных процедур, не вмешиваясь и не препятствуя материальной деятельности, совершаемой в пространстве и времени, ценности влияют, направляют, придают духовный смысл характеру самой деятельности, максимизируя определенные ценности на деле. Действительно, если человек не любит свою работу, то он исполняет ее убого, если любит - работает играючи.

Ценности соприродны человеку, это человеческое в человеке, это безусловное условие человеческого бытия. Они обладают непосредственной непреднамеренной достоверностью. Они не выразимы в рациональном контексте не потому, что слишком сложны, а потому, что слишком просты. Они существуют в эмоциональном контексте. Чем упорнее мы стремимся дать им рациональную трактовку, тем яснее становится невозможность этого. Парадоксально, но факт: доказательство их существования связано с доказательством невозможности их рационального обоснования. Именно в этом процессе мы ощущаем непосредственную достоверность ценностей. Эмоциональный контекст убеждает нас в ограниченности рационального контекста. Ценности принадлежат бытийному контексту существования человека. Они исключают понимание человека только как звена в причинной цепи мировых событий. С помощью их мы вписываемся во внешний мир, оставаясь людьми. Мы не обращаем на них внимания, пока не нарушаем их. Ощущение дискомфорта, связанное с их нарушением, сигнализирует нам об этом. Их принудительный характер, определяющий поступки человека, превосходит силу материальных обстоятельств, поскольку, по словам Киркегора, «они тяжелее песка морского». Их сила в их духовности, независимости от материальных обстоятельств, от которых зависят материальные корыстные интересы, ослабляемые борьбой между собой.

Всякая деятельность человека амбивалентна. С одной стороны, в ней есть тот механизм, с помощью которого человек вписывается в мир, с другой - в ней есть направление, определяющее смысл и характер деятельности и учитывающее мир ценностей. Средневековая легенда гласит, что у людей, возводящих собор Парижской Богоматери, спросили, что они делают. Один раздраженно бросил: «Не видите, таскаю камни». Другой сказал: «Я зарабатываю на пропитание семьи». Третий с гордостью воскликнул: «Я строю собор Парижской Богоматери!». Согласитесь, для третьего даже тяжелый камень будет легким. Поскольку ценности носят всеобщий характер, то они присущи любой человеческой деятельности. Они не гарантируют успех деятельности, но без них нет самой деятельности.

В механизме человеческой деятельности нет ее ценностного измерения. Известен пример П. Сорокина, в котором четко видно их различие. Сорокин пишет, что инвариантная, однозначная трактовка убийства человека становится вариативной с точки зрения ценностей: это может быть акт жертвоприношения, акт войны, акт неудачной хирургической операции или, наконец, акт криминальных разборок.

Ценности - это предпосылки, а не гипотезы существования и развития общества. Они существенным образом входят в представление человека о мире, делая возможным построение рационального научного знания о мире. Поэтому Ньютон считал, что его основной заслугой при построении классической механики было то, что он раскрыл Божий замысел мироздания. Мир ценностей - это мир свободы, в котором человек с помощью ценностей управляет самим собой во всех сферах, включая и сферу научного познания. В этом мире имеет место то духовное принуждение, которое сохраняет за человеком свободу выбора. В мире науки мы имеем дело как с необходимостью, выражаемой в законах природы, так и со свободой, без которой наука построена быть не может.

Мир ценностей как духовный мир свободы, исключая мир природы, делает возможным построение представления о мире природы, то есть делает возможным построение естествознания. Поскольку наука о природе является результатом деятельности ученых, в ней неизбежно присутствует ценностное измерение, которое находится вне специально-научных процедур, но направляет деятельность ученого на построение определенной формы научного знания, которая не зависит от построения содержательной теории, не влияет на нее, не препятствует ей, а делает возможным ее построение. Если ценности -это ограничения на человеческую деятельность вообще, то принципы запрета в науке - это ограничения на деятельность человека в науке.

Современное математическое естествознание служит опыту, но не подчиняется ему, поскольку явно учитывает ценности, связывающие науку с культурой. Ценности внешни природе, но соприродны человеку. Мы можем говорить о форме научного знания на языке ценностей: «Физический закон должен быть математически прекрасен» (П. Дирак). Но мы не можем говорить о ценностях на содержательном языке научной теории. Язык ценностей и язык естественнонаучной теории качественно отличны и не могут быть редуцированы друг к другу. Именно поэтому Эйнштейн отказывался давать четкую формулировку принципа «внутреннего совершенства» теории, оговаривая при этом, что его коллеги отлично понимают, что он имеет в виду. То же делает и Дирак, отказываясь даже без всяких оговорок дать определение словам «должен быть» и «прекрасен». Сознательный учет ценностей не только не мешает, а напротив, способствует прогрессу науки, поскольку ценности, подобно компасу, указывают ученому путь к построению истинной теории, не вмешиваясь при этом в механизм построения содержательной научной теории.

Как математизация науки не удаляет от реальности, а напротив, приближает к ней, поскольку более сложный язык математики содержит в себе больше информации и поэтому позволяет описать мир с меньшей степенью огрубления, так и явный учет ценностей в научном познании не препятствует, а напротив, приближает к истине. О соотношении ценностей и математизации физики Эйнштейн писал: «Наша постоянная цель -все лучшее и лучшее понимание реальности... Чем проще и фундаментальнее становятся наши допущения, тем сложнее математическое орудие нашего рассуждения; путь от теории к наблюдению становится длиннее, тоньше и сложнее. Хотя это и звучит парадоксально, но мы можем сказать: современная физика проще, чем старая физика, и поэтому она кажется более трудной и запутанной» (Эйнштейн А. Собр. науч. тр. Т. 4. С. 492-493). Иначе говоря, простота и фундаментальность научного познания, связанная с миром ценностей, регулирует научное познание на пути к истине, не вмешиваясь во все более и более сложную рациональную деятельность ученого. Путь к истине становится сложнее, а сама истина - проще.

Явный учет ценностей в научном познании способствует достижению наивысших результатов в науке именно потому, что они включают огромный творческий потенциал ученого, который свободен от различных эмпирических мотивов, ограничивающих научный поиск. Бескорыстный научный интерес в познании истины по своей творческой силе превосходит эмпирические соображения ввиду именно своей чистоты. Только он способен сохранить культурное значение науки, без чего она становится ограниченной кругом узкопрофессиональных интересов, что ведет к ее изоляции от других сфер культуры. Фундаментальные научные идеи вызревают постепенно в контексте ценностей культуры, тогда как эмпирический подход к науке способен породить утопические идеи, относительно которых проблема научного метода корректно поставлена быть не может. Ведь в науке основной вопрос - это не вопрос об учете фактов, а вопрос о способе учета их, вопрос о том, что значит «учет»: чудаки, изобретающие вечный двигатель, учитывают отрицательный опыт своих предшественников, изобретая свой, отличный от них проект, но не учитывают научный метод, исключающий саму возможность такого проекта.

Соответствие научной теории опыту необходимо, но в нем выражается зависимость науки от внешнего мира. Но ведь наука должна соответствовать не только объекту, но и субъекту, не только природе, но и свободе, ценностям, культуре. Амбивалентность научного познания, по определению, исключает редукцию науки к цен-

ностям или научное обоснование ценностей. Четкое разделение этих двух миров является необходимым условием правильного понимания как природы науки, так и природы ценностей. Отношение между наукой и ценностями может быть последовательно понято с точки зрения принципа дополнительности Н. Бора. Дж. Хаксли где-то писал, что физики когда-нибудь опишут физические условия, сопутствующие ощущению красоты, но восторг и наслаждение всегда останутся вне мира физики. Как знание грамматики языка не вдохновляет писателя и поэта, знание музыкальных нот не вдохновляет композитора, знание анатомии человеческого тела не вдохновляет художника-портретиста, так и знание науки и ее методологии недостаточны для творчества в науке. Поэтому литературные институты не выпускают писателей, консерватории - композиторов, а аспирантуры и докторантуры - нобелевских лауреатов по науке. Образование не дает того, что дает природа.

Эмпирическая установка сама по себе близорука и жестко ограничивает возможности научного прогресса. Ценностное же измерение, свободное от специально-научных процедур, способно открыть такие перспективы, которые невозможны при эмпирическом подходе. Уподобления, аналогии, «сумашедшие идеи» (Бор), порожденные интуицией, управляющей научным познанием, играют решающую роль в научном творчестве. Поэтому Эйнштейн и говорил, что Достоевский дал ему больше, чем любой мыслитель, больше, чем Гаусс. В математике как абстрактной науке, не изучающей законы внешнего мира, роль ценностей особенно велика. Пуанкаре, например, писал, что сложные математические результаты нельзя оценить лишь на основе логических правил без учета эмоционального настроя, чувства красоты, гармонии, которые невозможно сформулировать точно и ясно, но можно ощутить. Паскаль где-то заметил, что сердце имеет доводы, которые разум не знает. Благодаря ценностям научное познание обладает, по словам Пуанкаре, проницательностью, тактом и деликатностью. С их помощью ученый выбирает и предвидит там, где научное сознание бессильно.

Ценности связывают бытие человека с бытием науки. Одним из критериев значимости научного открытия является его ценностное измерение. Немногие люди знают, например, геометрию Лобачевского, теорию относительности Эйнштейна, но почти все люди знают творцов этих теорий. Фундаментальность теории в значительной степени связана с ее ценностным измерением, с выходом ее в сферу культуры, с ее влиянием на мировоззрение человека. Именно в этом измерении возникают наиболее острые дискуссии в науке. Ни наука, ни ценности сами по себе

не гарантируют будущее человечества. Но без них и правильного понимания соотношения между ними у общества нет будущего. Наука позволяет человеку успешно вписываться во внешний мир, ценности позволяют ему оставаться человеком, не растворяясь в мире.

Обсуждение статьи В. М. Шемякинского В. Ф. Юлов ЦЕННОСТИ В НАУКЕ

Статья В. М. Шемякинского весьма содержательна и изобилует интересным материалом из истории философии, истории науки и культуры. В ней много ярких и замечательных сентенций, образов и метафор. И все же древняя герменевтическая мудрость рекомендует в любом многообразии текста найти сквозные идеи. Говоря образно, нужно за деревьями найти лес. И такая единая позиция у автора, безусловно, есть. Кратко ее сформулировать можно так: ценности культуры являются внешними по отношению к науке, и они определяют развитие научного знания. Все остальное работает на эту идею в качестве доводов и подтверждающих примеров. Примечательны метафоры автора - культура как контекст науки (с. 3), ценности являются атмосферой, в которой функционирует научный разум (с. 4). Все точки над «и» ставит название статьи, где ценности и наука находятся во внешней связи. Вот почему тезис, внесенный автором в преамбулу: «Наука изначально включает в себя ценностное измерение, которое определяет культурный смысл и направление научной деятельности» (с. 1), мы считаем совершенно не соответствующим идейному содержанию статьи. Данное противоречие вызывает лишь недоумение. В этой ситуации мы игнорируем преамбулу за ее декларативность и концентрируем усилия на критическом анализе идейного содержания статьи.

Нам представляется, что В. М. Шемякинский не взял в расчет историческое измерение науки. Правда, некоторые намеки на историчность есть там, где он пишет о «рационалистической парадигме, берущей свое начало от Ф. Бэкона» (с. 1) (такая связь нас удивляет, здесь более уместен Р. Декарт и ранее Платон), «принципе Д. Юма», априоризме И. Канта и т. п. Но все это случайные фрагменты, не работающие на принцип историчности науки.

Наша позиция сводится к тому, что, только исходя из принципа исторического развития на-

ЮЛОВ Владимир Федорович - доктор философских наук, профессор по кафедре философии и социологии ВятГГУ © Юлов В. Ф., 2008