CC BY
42
ное как дальнозоркую и близорукую стратегию. Однако в необходимости самого выделения и соответственно противопоставления рационального и ценностного как двух типов знания латентно присутствует онтология монизма, берущая свое начало от элеатов. В этом, если угодно, не вина автора, точнее - наша общая вина, а наша «общая беда». Вольно или невольно, но мы па-радигмально, особенно после работы новоевропейской мысли (которая, на мой взгляд, сильно модернизировала и самих элеатов), сводим рациональное к дискурсивному, отчетливо-ясному, доступному рефлексии, а ценностное - к незаметному, скрытому, потаенному, интуитивному. Да, у нас нет на сегодняшний день какого-либо иного общепринятого способа донесения целостности рационального и ценностного, кроме пропозициональной формы, и даже грамматически мы все равно напишем или скажем: ценностно-рациональный или рационально-ценностный, но не как, например, «рцаецниноонсатлньонго-го», ибо данное выражение идентифицируемо как абсурд. Другими словами, мы пребываем в уверенности, что истины знания непосредственно не-усматриваемы, но только мыслимы и требуют специальных процедур, а ценности предполагают, в первую очередь, «живой» опыт социализации и принципиально неинструментализируемы. Это дает автору основание заявить, что «ценности соприродны человеку, это человеческое в человеке», и если я провозглашу: соприродно человеку - знание, это то, что делает человека человеком, то, пожалуй, предвижу зачисление себя в антагонисты уважаемого профессора. Соглашусь с этим предполагаемым обвинением и одновременно не соглашусь. Да, ценности - неизмеримы. Но ведь, как показали процедуры вузовского тестирования, знания также неизмеримы, ибо знание, получаемое в высшей школе, предполагает понимание не только результативного знания, но и пути получения и того, что М. Фуко обозначил «диспозитивом», иначе - становления знания. Как процесс зафиксировать и «схватить» тестом?
Ценности принадлежат сфере морали, моральный закон предписывает альтруизм, но современная биология приводит убедительные примеры альтруистического поведения высших животных и даже насекомых. Очень хочется сказать, что морально само знание, но предвижу справедливую отсылку к Сократу. Заявление, что сегодня ценностна сама истина (знание), не просто повторение высказанного некогда открытия.
Сегодня, когда знание становится источником порождения стоимостей и растет роль теоретического в структуре знания, требуется новая стратегия высшего образования, включающая в качестве необходимости такую его составляющую, как
пропедевтическая работа, т. е. не только обсуждения проблемы «знание и ценности», а введения в проблему «знание и ценности». Иначе говоря, у каждой дидактической единицы должны быть свои «Пролегомены»: вузовский образовательный процесс должен строиться в первую очередь из необходимости формирования методологической культуры будущего специалиста, независимо от уровня получаемого им образования. Именно в этом курсе речь должна идти и об ответственности (ценностной) составляющей любого знания и о том, что ценности не впитываются так же естественно, как трава растет в поле. Они не существуют вне образования, оформлено оно или нет в качестве специального социального института. Но поскольку мы живем в мире стремительно институционализирующемся, то именно институту высшего образования надлежит формирование социальной ответственности дипломированного специалиста как ответственности за свою жизнь, т. е. знание о самоценности человека как существа разумного (рационального) и социального.
В. А. Кутырев
ЖИЗНЬ И ЦЕННОСТИ ПРЕЖДЕ ЛОГИКИ, ИЛИ О КОНСЕРВАТИВНОЙ РЕВОЛЮЦИИ
В XX в. человечество «догадалось» о своей смертности. В целом, как рода. Оно попало в ситуацию индивида и должно научиться теперь жить вопреки тому, о чем говорит мысль. Несмотря на «прогресс к смерти». Жить вопреки прогрессу для человека как родового существа означает поддерживать традицию, социальные и культурные константы бытия - так, как поддерживаются иммунная система индивида и определенные параметры природной среды его обитания. Все это вписывает задачу сохранения традиции как хранителя ценностей жизни, в борьбу человека за выживание вообще. С точки зрения бесконечности и вечности бытия в нем никто никуда не исчезает. Это в принципе. И столь же принципиален вывод, что любая форма имеет конец, погибает. «Нелогичная» реальность отдельного существования всегда находится между этими принципиальными крайностями. Человек есть «нечто», живущее в действительном времени.
Рассуждая чисто логически, мы вынуждены признать конечность человека и человеческого
КУТЫРЕВ Владимир Александрович - доктор философских наук, профессор Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского © Кутырев В. А., 2008
рода, а также и мира, Вселенной, ее схлопыва-ние или рассеивание. Подобным образом можно рассуждать относительно любой отдельно взятой вещи, о любом нечто. Стремление «остановить время», сохранить молодость и здоровье -абсурдная цель, но благодаря ориентации на эту цель мы и живем. Быть, сохранять себя во времени и пространстве - вот действительная, первичная, исходная, фундаментальная, основная, главная, определяющая цель любой выделившейся из хаоса системы, особенно органической, живой, в том числе человека как целостного телесно-духовного существа. Она реализуется в его желании жить, питаться, влечься к другому, размножаться, чувствовать, переживать. Все остальные его цели производны от этой. Если человек практикует единственно логичное отношение к миру, он теряет смысл жизни, потому что жизнь - фундамент смысла, а ценности, как убедительно показал наш уважаемый докладчик, фундамент рационального знания. За потерей смысла жизни в той или иной мере всегда стоит потеря ее чувства. По-настоящему не противоречат себе одни самоубийцы. Чисто теоретическое обретение смысла жизни невозможно вообще. Его надо не столько «искать», или «задавать», или «проектировать», о чем без конца спорят в литературе, - сколько переживать, чувствовать. В диалоге Алеши и Ивана Карамазовых у Ф. М. Достоевского хорошо показан фундаментальный характер чувства жизни в сравнении с ее смыслом.
- Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
- Непременно так, полюбить жизнь прежде логики, как ты говоришь, непременно, чтобы прежде логики, и только тогда я и смысл пойму.
Для этого в философско-мировоззренческом плане надо ориентироваться на феноменологический реализм, утверждающий первичность Бытия и вторичность рефлексии над ним, на положение, что существование предшествует сущности. Установка феноменологического реализма и экзистенциализма должна быть принята как принцип гуманистического философствования, отличающий его от всех других форм. Некорректна, хотя ее поднимали, ломая над ней голову, многие выдающиеся философы, сама проблема: «как возможно бытие». Некорректна, ибо бытие обладает атрибутом действительности по своей сути. Оно первично, ниоткуда не выводимо и не обязано оправдываться перед своей рефлексией. Вперед бытия можно поставить Мысль или даже Ничто и из него выводить все. Но этот акт сразу превращает ее/его в бытие. Или предполагает Творца, который, само собой, обладает бытием. Различные возможности, вплоть до наи-
более абстрактных, являются возможностями именно бытия. Ставящий проблему обоснования бытия философ сам обладает модусом существования и допускает существование обсуждаемой им проблемы, подтверждая таким образом, что ее решение заключается в отказе от решения. Это случай, когда ответ состоит в раскрытии несостоятельности вопроса.
Феноменологический реализм противодействует засилью инструментализма и функционализма в нашем технизированном мире, превращающем субъектов в агентов, отводя им роль элементов, существующих «ради организации» и потому теряющих психологическую базу для чувства самоценности, а следовательно и смысла существования.
После появления человека и тем самым прогрессивного отрицания всех предшествующих форм живых существ как «низших» многие из них продолжают сосуществовать с нами миллионы лет. Подобно этому, «вопреки прогрессу», могут существовать, длиться разные формы разума, в разном качестве, на разном субстрате. Мы, следовательно, имеем основание вести речь об их коэволюции, со-развитии, сотрудничестве. Более того, в отличие от истребляемых нами бессловесных животных, человек обладает преимуществом в возможности сознательного отстаивания ниши своего обитания. Делать это можно тем успешнее, чем раньше мы отдадим отчет в изменившемся положении. «Ничто» приближается само, стихийно, а традицию бытия надо культивировать. В этой цели может быть найден новый смысл, новая «идея для существования» человека как личности и частично как актора, позволяющая задержать его перерождение в бессубъектного агента-фактора. Или разделиться на тех, кто готов раствориться в технологии, служа пищей (смазкой на стыках) в системе машин, и тех, кто хотел бы сохранить свою антропологическую идентичность.
Одной из самых ключевых мировоззренческих идей, бастионом надежды в борьбе за сохранение человека является идея вечного возвращения. В сравнении с прогрессом, она более глубоко укоренена в культуре и авторитетнее его. Перед лицом бесконечности идея вечного возвращения «крепче», обоснованнее прогрессизма, «логичнее» идеи восхождения к цели, которой нет, из-за чего ее приходится обозначать точкой, называя, например, «омегой» (Тей-яр-де-Шарден). Математический смысл точки -обозначение конца, «ничто». Ее принятие в качестве цели есть лишь маскировка бессмысленности непрерывного становления, отсутствия в нем какого-либо нечто. Напротив, логика вечного возвращения - всегда «наполненная», т.е. бытийная, завершенная, а значит более совер-
шенная, хотя она вступает в конфликт с современной наукой, ее ориентацией на универсальный эволюционизм и безусловную абстрактность. В свое время этот конфликт между наукой и бытием заметил Ницше. «Под воздействием науки сотрясается почва понятий, отнимая у человека фундамент, на котором покоятся его уверенность и спокойствие, а также вера в устойчивое и вечное. Должна ли господствовать жизнь над познанием, над наукой или познание над жизнью? - обострял он вопрос и предлагал подход, который перед фактом все более устрашающих достижений науки становится прямой потребностью нашей эпохи: «Наука нуждается в высшем надзоре и контроле; рядом с наукой должно возникнуть учение о гигиене жизни, а одно из положений этого учения гласило бы так: неисторическое и надисторическое должны считаться естественными противоядиями против заглушения жизни историческим, против исторической болезни». И когда мы говорим о необходимости консервативной революции, то мы имеем в виду, чтобы высшей духовной ориентацией человека был не прогресс, а вечное возвращение, может быть точнее, «возвращение к вечному». Назначение же философии, вместо обслуживания науки и прогресса, состоит в том, чтобы быть защитницей жизни, полнее - Бытия. Эту роль она лучше всего может выполнить в качестве perennial philosophy - вечной философии, т. е. Мудрости.
Когда признают, что традиция не пепел, который надо хранить, а огонь, который надо нести, или повторяют хайдеггеровскую мысль, что бытие требует возврата к истокам, редко додумывают эти положения до конца. Для своего исполнения они действительно требуют «консервативной революции», изменения характера нашей активности, ее направления и целей, признания, что человечество прошло фазу подъема на вершину и теперь свою энергию должно прилагать к тому, чтобы тормозить, а не двигаться. Это наиболее ответственный этап бытия. Альпинисты чаще гибнут на спусках, чем на подъеме. Прогресс приобрел силу инерции, поэтому управлять теперь - значит прежде всего регулировать творческую деятельность, особенно в части внедрения ее новых результатов в практику. «Если вы думаете, - писал М. Мамардашвили, - что можно естественным образом продолжать традицию, как если бы она была просто самой жизнью, - то это заблуждение. Можно подумать, что традиция - как твое дыхание: ты дышишь и живешь, чему-то следуешь и тем самым она продолжается. Между тем человеческий опыт кричит о том, что нет этого, что ткань, которая ткется над бездной, иная». Хотя в целом М. Мамардаш-вили был интеллектократом, его подчеркивание,
что человек - это усилие и быть человеком не есть объективное естественное состояние, представляется весьма ценным. Оно сугубо ценностное. Человек - это непрерывное напряжение, своего рода воля к существованию. К бытию. Не к «белокурой бестии», не к «новому» или «пост-» человеку, а к сохранению идентичности существующего. Для этого теперь нужно усилие. Как к сохранению природы и культуры, всего, что является нашим домом. Домом бытия. А держит этот дом, служит его фундаментом, в живой природе - геном, в культуре - традиция. Традиции -это геном культуры. Не прогресс, а оптимизация по критериям продолжения своего бытия как особой системы - вот непосредственная задача современного человечества, попавшего в пограничную ситуацию.
В. М. Шемякинский ОТВЕТ УЧАСТНИКАМ ДИСКУССИИ
Мне хотелось бы поблагодарить за положительную в целом оценку моей статьи. В то же время хочу воспользоваться правом ответить на высказанные в ее адрес критические замечания, осознавая при этом, что эти замечания, возможно, навеяны отчасти неясностью некоторых ее выражений.
Первое. Название статьи не только не ведет к противопоставлению науки и ценностей, а напротив, позволяет установить между ними более тонкие, сложные и богатые отношения. Те, кто делает подобное замечание, неявно исходят из позитивистской трактовки науки, которая была преодолена постпозитивизмом. Источник недоразумений - онтологическая трактовка соотношения науки и ценностей, выражаемая отношением «вне», хотя вся статья связана с амбивалентным пониманием науки, в рамках которого «вне» означает принцип запрета на редукцию ценностей к специально-научным процедурам. Например, идея Бога как ценность у Ньютона выполняла конститутивную функцию, тогда как у Эйнштейна она стала выполнять только регулятивную функцию.
Второе. Вызывает удивление оценка содержания статьи, что она «отражает лишь этап пред-науки». Весь пафос статьи связан прежде всего с учетом физики XX в. - физики Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Дирака и др. Методологическая рефлексия науки - это парадигма позитивизма, тогда как явный учет роли ценностей в научном познании - это парадигма постпозитивизма, которая предвосхищается в высказываниях великих физиков XX в., критиковавших ограниченность методологического анализа науки
задолго до постпозитивизма и доказывавших, что ценностное измерение науки выходит за рамки исторического подхода. В современной философской литературе по истории науки является общим местом выделение внутренней и внешней истории науки, а проблема ценностей связывается с первой, поскольку духовная природа ценностей исключает их пространственно-временную схематизацию. На ограниченность историческо-
го подхода к соотношению науки и ценностей обращает внимание и В. А. Кутырев.
Странным выглядит и замечание о том, что рационалистическую парадигму следует связать не с Бэконом, а с Декартом, поскольку само высказывание «рационалистическая парадигма» связывается сегодня в литературе по философии науки с переопределением (расширением) понятия рационализма, данного постпозитивистом Т. Куном.
М. И. Ненашев
СИНТЕТИЧЕСКИЕ СУЖДЕНИЯ A PRIORI И. КАНТА
В статье показывается, что кантовское учение об априорных синтетических суждениях в геометрии отражает реальные свойства геометрического знания.
Настоящая статья посвящена кантовскому учению о пространстве как априорной субъективной форме созерцания. Изложение будет построено на различении проблематики, связанной со свойствами геометрического знания, от которой отталкивается Кант, и собственно априорист-ского ее решения.
Приступая к рассмотрению теоретического знания как знания строго всеобщего и необходимого, Кант обнаруживает, что это знание состоит из аналитических и синтетических суждений. При этом «первые суждения можно было бы назвать поясняющими, а вторые - расширяющими суждениями, так как первые через свой предикат ничего не добавляют к понятию субъекта, а только делят его путем расчленения на подчиненные ему понятия, которые уже мыслились в нем (хотя и смутно), между тем как синтетические суждения присоединяют к понятию субъекта предикат, который вовсе не мыслился в нем и не мог бы быть извлечен из него никаким расчленением» [1].
Поэтому «все аналитические суждения целиком основываются на законе противоречия и по своей природе суть априорные познания, все равно каковы понятия, служащие ей материей, -эмпирические или нет» [2]. Другое дело - синтетические и тем не менее априорные суждения, которые нуждаются в ином принципе, нежели закон противоречия [3].
НЕНАШЕВ Михаил Иванович - доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой философии и социологии ВятГГУ, действительный член РАЕН © Ненашев М. И., 2008
В то же время требование строгой всеобщности и необходимости должно исключать, по Канту, возможность выведения такого знания из всегда ограниченного и случайного опыта. Ведь, с одной стороны, «хотя мы из опыта и узнаем, что объект обладает теми или иными свойствами, но мы не узнаем при этом, что он не может быть иным» и опыт, с другой стороны, «сообщает им (суждениям. - М. Н.) только условную и сравнительную всеобщность (посредством индукции)» [4].
Таким образом, оказываются неудовлетворительными известные способы опытного знания и тем не менее задача осмыслить, понять, каким образом разум все-таки может получать строго теоретическое, способное к расширению, знание об опыте - остается.
Нам известно, как справился с этой задачей Кант. Возможность геометрии, например, как всеобщего и необходимого знания делается понятной, если признать, «что пространство есть не что иное, как только форма всех явлений внешних чувств, т. е. субъективное условие чувственности, при котором единственно и возможны для нас внешние созерцания» [5]. И тогда получается, что «пространство вовсе не представляет свойства каких-либо вещей в себе, а также не представляет оно их и в отношении друг другу, иными словами, оно не есть определение, которое принадлежало бы самим предметам» [6].
Переходом или заключением от свойств теоретического знания к лишь субъективной природе форм познания Кант последовательно решает встающие перед ним на протяжении всей «Критики» гносеологические проблемы.
Рассмотрим реальную проблематику, на которую Кант натолкнулся при разборе свойств геометрического знания и которую он попытался решить и выразить своим учением о пространстве как лишь субъективной форме чувственности. Эту проблематику мы постараемся выделить отдельно без априористского ее истолкования и для этого обратимся к одной из «докритичес-ких» работ Канта - «О первом основании различения сторон в пространстве».
