CC BY
50
Прежде всего, массовое обращение к религии следует рассматривать сквозь призму весьма точной диагностики серьезных социальных «заболеваний». Данный вывод есть не что иное, как свидетельство «естественности» и органичности актуализации религиозной идеи, позволяющее увидеть в ней своеобразный социальный заказ. Религиозный «ренессанс» позволил по-новому взглянуть на современный глобальный кризис не просто как на кризис экономики, но как на специфический кризис духовности. Логика кризиса продемонстрировала концептуальную несостоятельность универсализации представлений в отношении прогресса и их экстраполяцию на все без исключения сферы общества. Артикуляция религии в жизни общества может быть интерпретирована и как протест против понимания человека исключительно в качестве средства, против отношения к нему как к объекту в эксперименте с негарантированным результатом.
Конечно, религиозное возрождение в его сегодняшнем виде следует воспринимать скорее
как процесс, чем как завершенный результат. Отдельные стадии этого процесса недостаточно структурированы и весьма аморфны. Но, несмотря на это, продуцируемые им идеи обнаруживают все более широкую общественную поддержку и не исключено, что в будущем они выкристаллизуются в самостоятельный устойчивый тип массового сознания.
Литература
1. Gillam R. Intellectuals and Power // The Centre Magazine. 2007. May, June.
2. Cram R. Why We Not Behave Like Human Beings? // The Superfluous Men. London, 1997.
3. Козловски П. Общество и государство. М., 1998.
4. Козловски П. Культура постмодерна. М., 1997.
5. Бергер П. Понимание современности // Социологические исследования. 1990. № 7.
6. Kristol I. On the Democratic Idea in America. N.Y., 2003.
С. П. Поцелуев
«НАЦИЯ» КАК НЕЗАКОННЫЙ И АНОНИМНЫЙ КОНЦЕПТ (К ВОПРОСУ О НАЦИОНАЛЬНОМ СТРОИТЕЛЬСТВЕ В ПОСТСОВЕТСКИХ ГОСУДАРСТВАХ ДЕ-ФАКТО)*
В статье развивается тезис о том, что основанием относительно устойчивого развития постсоветских государств де-факто является успешное строительство наций на их территориях. Автор анализирует проблемные стороны этих процессов. Подчеркивается, что в случае «расколотых наций» армяне и осетины элиты Южной Осетии и Нагорно-Карабахской Республики вынуждены строить свои нации анонимным образом. В других случаях возникает конфликт между этническим и гражданским пониманием нации (Абхазия) либо неясность конечных государственных целей нациостроительства (Приднестровская республика).
Ключевые слова: государство де-факто, строительство наций, национальная идентичность, право наций на самоопределение, анонимный концепт, концептуальный фрейм.
В политической науке и публицистике существует целый ряд терминов для обозначения территориально-политических образований, которые в той или иной мере обеспечивают государственный порядок на своей территории, но не получают признания со стороны международного сообщества. Речь идет о «непризнанных», «са-
мопровозглашенных» и «сепаратистских государствах», «псевдогосударствах» [1], «государствах де-факто» [2], «квазигосударствах» и т. д. [3].
В данной статье мы сосредоточим внимание на тех аспектах, которые отличают внутренне устойчивые, но непризнанные государства от государств, формально признанных, но на деле
* Работа выполнена в рамках гранта Южного федерального университета .№ 213-01 -24/2013-180 от 30.04.2013 по теме «Разработка методов организационных форм политической концептологии в контексте центр-периферийных проблем постсоветской трансформации России».
являющихся мнимыми, неудавшимися. Точнее, мы будем говорить о «государствах де-факто», понимая под этим выражением вслед за британским политологом С. Пеггом [4, p. 1] территориально-политические единицы, где имеется организованное политическое руководство, пришедшее к власти благодаря собственным способностям и при поддержке местного населения. Такое руководство обнаруживает способность достаточно продолжительное время обеспечивать работу госучреждений и госконтроль на своей территории, включая монополию на легитимное применение насилия. Все государства де-факто располагают необходимым набором государственных символов, конституцией, строят национальные музеи и мемориалы, развивают культ национальных героев. Сверх того, любое государство де-факто считает себя способным вступить в дипломатические отношения с другими государствами, а потому добивается международного признания в качестве независимого суверенного государства.
И хотя многие такие государства, не получая международного признания, вынуждены испытывать из-за этого значительные трудности, они продолжают стабильно функционировать. По мнению норвежского политолога П. Кол сто, главной причиной жизнестойкости таких государств является то, что их лидерам удается заручиться внутриполитической поддержкой посредством формирования национальной идентичности [3, p. 723].
В связи с этим П. Колсто [3, p. 729-730] справедливо указывает на необходимость различать государственное и национальное строительство (state-building vs. nation-building). Первое представляет собой институционально-правовую, экономическую и военную основу государства, второе - строительство его национальной идентичности при помощи комплекса разнообразных символов и символических практик.
Как известно, даже при отсутствии эффективного государственного строительства непризнанные квазигосударства обнаруживают заметные успехи в строительстве наций. Это обстоятельство П. Колсто [3, p. 730] и другие исследователи объясняют рядом причин. К важнейшим из них относят память о гражданской войне, в ходе которой часто рождаются непризнанные государства. Причем гражданская война нередко сопровождается миграциями и чистками, которые делают население в этническом плане более однородным. Существуют и другие факторы, которые мы далее рассмотрим в контексте сценариев нацио-строительства в четырех постсоветских государ-
ствах де-факто: в Абхазии, Приднестровской республике, Южной Осетии и Нагорном Карабахе.
Что касается Абхазии, то в 1989 г. этническое ее население составляло лишь 17 %, а после гражданской войны 1992-1993 гг. это количество возросло до 44 % (по состоянию на 2003 г.). Но и при таком этническом раскладе положение конституции Республики Абхазия о том, что ее президентом избирается «лицо абхазской национальности» (ст. 49) выглядит двусмысленным для армян, русских и грузин (мегрелов), являющихся в данной республике лицами «неабхазской национальности». Это порождает в непризнанном кавказском государстве те «напряженные отношения между этническим и гражданским пониманием нации» [5, р. 498], на которое указывают многие исследователи данного региона.
В частности, отмечается очевидная недопред-ставленность русских и армян на всех уровнях административно-политической иерархии Республики Абхазия [6, р. 313]. Сами абхазы оправдывают свое привилегированное положение тем, что они в свое время понесли основную тяжесть потерь в отстаивании независимости своей страны. В большинстве своем русские и армяне с этим согласны, но этот негласный консенсус может измениться уже через одно-два поколения. Однако и сегодня есть немало других факторов, которые затрудняют строительство абхазской нации по этническому варианту: недоверие абхазов к русским как бывшему «имперскому» этносу; формальные привилегии абхазскому языку при фактическом русскоязычии даже среди самих абхазов; широко распространенный среди титульного этноса протекционизм и непотизм, закрывающий не-абхазам социальные лифты и пр. [6, р. 315-317].
Таким образом, наличие в Абхазии «титульной национальности», с одной стороны, существенно облегчает строительство именно этнической нации. Однако это же несет в себе авторитарные риски, присущие любой этнократии. (Под этнократией здесь понимается недемократический режим, стремящийся расширить либо сохранить диспропорциональный этнический контроль над спорной полиэтнической территорией [7].) Однако абхазскому руководству удалось добиться значительных успехов в строительстве абхазской национальной идентичности не только среди этнических абхазов, но также среди абхазских русских и армян [8, р. 25-26].
Случай Приднестровской Молдавской Республики в некотором смысле противоположен абхазскому сценарию нациостроительства. Население республики примерно поровну составляют этнические молдаване (румыны), русские
и украинцы. При этом молдавская часть населения, по мнению некоторых аналитиков, в массе своей лояльна к режиму в Тирасполе, а не в Кишиневе, разделяя неэтническую идентичность «приднестровцев». В качестве важных составляющих этой идентичности называются такие культурно-политические моменты, как русский язык (как язык межэтнического общения), ностальгия по мирному советскому прошлому, а также общая память о гражданской войне начала 90-х гг. XX в. [9].
После Приднестровского кризиса 2006 г. и последовавшего за этим референдума (большинство его участников (97 %) высказались за независимость ПМР и ее дальнейшее свободное присоединение к Российской Федерации) в риторике руководства Приднестровской Молдавской республики усилилась «русская тема». Но, несмотря на это, будущее Приднестровской республики видится внутри ее элит по-разному. Часть их ориентирована действительно пророссийски. Характерно в этом смысле создание в 2012 г. под руководством молодого депутата ВС ПМР А. Дируна общественной организации «Народное Единство», которая не только по названию напоминает российскую «Единую Россию», но даже содержит в своей эмблеме российский флаг. С другой стороны, реально обозримой целью на пути единения с Россией местные политики и политологи видят закрепление на международной арене независимости ПМР и формирование «приднестровской политической нации», понятой как «многонародная общность» [10].
В любом случае формирование «приднестровской нации» противопоставляется национальному проекту, реализуемому Кишиневом: там -«национальное государство с титульной нацией»; в Тирасполе - «пестрый плавильный котел с русским языком как скрепляющим фактором». Кишинев ориентируется на Европейский Союз, Тирасполь - на Союз Евразийский [11].
Правда, проект приднестровской нации, хотя и по-своему, но оказывается столь же неоднозначным, как и проект нации абхазской. Ведь вхождение в состав другого государства и формирование приднестровской нации - процессы вряд ли совместимые.
Напротив, для двух других постсоветских государств де-факто - Южной Осетии и Нагорно-Карабахской Республики - перспектива объединения в одном государстве с другой частью своего этноса представляется и логичной, и политически более реальной.
Но здесь возникает серьезная проблема: обе указанные республики добиваются международ-
ного признания, и для этого они апеллируют к «праву наций на самоопределение». Но могут ли карабахские армяне утверждать, что они - отдельная нация, имея рядом братьев из Республики Армения? И могут ли то же самое делать осетины из Южной Осетии по отношению к осетинам из Осетии Северной?
Особенно проблематичен в этом смысле случай Южной Осетии с численностью населения не более 50 тысяч человек. Правда, это миниатюрное государство располагает всеми атрибутами суверенитета: государственными символами, столицей, собственным гражданством, конституцией. В этой конституции отношения с Республикой Северная Осетия - Алания определяются как отношения «на основе этнического, национального, историко-территориального единства, социально-экономической и культурной интеграции» (ст. 8). Однако по вопросу объединения с Северной Осетией и тем самым вхождения в состав Российской Федерации руководство Южной Осетии занимает неоднозначную позицию. С одной стороны, оно регулярно выражает такое пожелание и даже оформляет его в официальные просьбы российским властям. С другой стороны, в сентябре 2008 г. южноосетинский президент Эдуард Кокойты заявил агентству «Интерфакс», что Южная Осетия не собирается отказываться от своей независимости, доставшейся ей ценой колоссальных жертв, и входить в состав России. Однако накануне, на встрече с участниками международного дискуссионного клуба «Валдай», тот же Кокойты заявил обратное: «Мы войдем в состав Российской Федерации и не собираемся делать какую-то независимую Осетию» [12].
Эта противоречивость суждений объясняется не только дипломатической «гибкостью». В ее основе лежит извечный конфликт между правом наций на самоопределение и принципом территориальной целостности государств. Ведь даже если прилагать принцип самоопределения не только к осетинам Южной Осетии, но ко всем осетинам, т. е. заявлять о праве осетинского народа жить в едином осетинском государстве, тогда все равно возникает противоречие с правом Грузии на территориальную целостность своего государства.
Указанная противоречивость высказываний южноосетинского президента отражает отсутствие у него концепта «южноосетинской нации», невозможность его формулировки с учетом существования Северной Осетии и понятия «разделенного осетинского народа (нации)». Отсюда ситуация «коммуникативной ловушки» для южноосетинского государства де-факто: в одно и то
же время оно должно утверждать себя и как отдельная нация (имеющая права на самоопределение) и только как часть нации («осетины - единая нация»). Заметно здесь и двойственное понимание «нации». В первом случае под ней подразумевается по преимуществу политическая общность, во втором - общность, прежде всего культурная.
Но точно перед такой же «коммуникативной ловушкой» оказался и никем не признанный «Арцах» - так называют Нагорно-Карабахскую Республику ее жители. Пример НКР показывает, что выходом из упомянутой «ловушки» является строительство нации как анонимного концепта и феномена.
Концепт «нация» употребляется в политическом дискурсе Арцаха исключительно в смысле «нации всех армян», или «панармянской» нации. Под ней подразумеваются два армянских государства (Республика Армения и Нагорно-Карабахская Республика), а также армянская диаспора за рубежом. При этом «нация всех армян» рассматривается не столько как фактически существующая общность, сколько как моральный долг и культурная практика. Заметим, что выражение «нагорно-карабахская (или ар-цахская) нация» нигде в положительном смысле в медийном пространстве НКР не встречается. Напротив, здесь подчеркивается, что Арцах как «колыбель, веками сохранявшая армянскую национальную культуру, может стать для диаспоры одним из столпов сохранения национальной идентичности» [13].
Однако в негативном своем значении концепт «арцахская нация» представлен у противников государственного суверенитета НКР. Здесь утверждается, что «в Нагорном Карабахе живут армяне, а нации или этнической группы, т. е. народа "нагорно-карабахцы" просто не существует в природе, что исключает обращение к принципу самоопределения народов» [14]. Заметим, что представители «матери-Армении» придерживаются в этом вопросе сходной позиции: «Нет нации карабахцев, а, значит, в Карабахе не может быть проблемы самоопределения нации» [15]. Очевидно, карабахские авторы, дабы не испортить отношений со своими соотечественниками из Армении, предпочитают не говорить об «арцахской нации». Но, с другой стороны, отрицание за карабахским народом права на существование (и самоопределение) неприемлемо для местной политической элиты, лишает ее внутренней политической поддержки и легитимных претензий на отвоеванные у Азербайджана («освобожденные» по местной терминологии) территории.
Демонстративный отказ от строительства «арцахской нации», отмечаемый и зарубежными исследователями [5, p. 500-501], не означает, однако, отказа от такого строительства на деле. Табуизация термина еще не означает исчезновения концепта. Последний присутствует у многих карабахских авторов имплицитно, как концептуальный фрейм, представленный вторичными дискурсивными формами, выражающими смысл того, что следует понимать под «арцахской нацией». Перечислим некоторые основные суждения, относящиеся к фрейму «арцахская нация», которые были выделены нами из материалов ежемесячного аналитического журнала «Аналитикон», издающегося на трех языках (армянском, русском и английском) в г. Степанакерт (НКР).
Здесь утверждается, что главная цель НКР не воссоединение с Арменией, а построение собственного национального государства; Армения есть отличное от НКР национальное государство; арцахская нация - политическая (а не только культурная) общность; Арцах обладает своей национальной территорией, которую он призван защищать и которой не поступится ни при каких обстоятельствах; Арцах имеет собственную национальную историю, в которой находятся истоки карабахской государственности.
В заключение следует отметить, что проведенный анализ концепта нации в политическом дискурсе постсоветских государств де-факто дает основание предположить, что явное или неявное использование этого концепта обеспечивает внутриполитическую поддержку местной элите, интересы которой не во всем совпадают с интересами правящего класса соответствующего государства-патрона. Одновременно национализм непризнанных государств оправдывает их апелляцию к праву наций на самоопределение, а также особые интересы руководителей этих государств перед лицом наиболее влиятельных внешних игроков в постсоветском регионе.
Литература
1. Kolossov V., O'Loughlin J. Pseudo-states as harbingers of a post-modern geopolitics: The Example of the Trans-Dniester Moldovan Republic // Boundaries, Territory and Postmodernity / D. Newman (eds.). London, 1998.
2. Pegg S. International Society and the De Facto State. Aldershot, 1998.
3. Kolsta P. The Sustainability and Future of Unrecognized Quasi-States // Journal of Peace Research. 2006. V. 43. № 6.
4. Pegg S. De Facto States in the International System. Institute of International Relations. The University of British Columbia. Working Paper. № 21. 1998.
5. Blakkisrud H., Kolsta Р. Living with Non-Recognition in South-Caucasian Quasi-states // Europe-Asia Studies. 2008. V. 60. № 3.
6. Clogg R. The Politics of Identity in Post-Soviet Abkhazia: Managing Diversity and Unresolved Conflict // Nationalities Papers. 2008. V. 36. № 2.
7. Yiftachel O., GhanemA.Understanding Eth-nocracies: The Politics of Seizing Contested Territories // Political Geography. 2004. V. 23. № 6.
8. O' Loughlin J., Kolossov V., Toal G. Inside Abkhazia: A Survey of Attitudes in a De Facto State // Post-Soviet Affairs. 2011. V. 27. № 1.
9. Kolsta P., Malgin А. 1998. The Transnistrian Republic: A Case of Politicized Regionalism // Nationalities Papers. 1998. V. 26 (March).
10. Стратегия Приднестровья. Информационно-аналитический портал о гражданском обществе. URL: http: //strategiya-pmr. ru/?p=1216
11. Приднестровье: взгляд в завтрашний день // Приднестровье XXI век. Тираспольская школа политических исследований. 2012. Вып. 37. URL: http: //www. pmr21. info/text.php? cat=5 9&
name=pridnestrovj e_vzglj ad_v_zavtrashnij _den& arch=onsite
12. Южная Осетия не откажется от своей независимости. URL: http: //www.lentacom. ru/re-views/455.html
13. Бегларян А. Основные направления отношений Арцах-Диаспора // Аналитикон. 2011. № 9. URL:http://theanalyticon.com/?p=856&lang=ru
14. Таривердиева Э. Ситуация с Нагорным Карабахом - прецедентов нет // Новое Восточное Обозрение. Интернет-журнал URL:http:// www.ru.j ournal-neo. com/node/117934
15. Ваградян В. Новый взгляд на принципы урегулирования карабахской проблемы // Ереванский геополитический клуб. URL:http://geoclub. info/?p=557
16. Поцелуев С.П. От «государства де-факто» к фактической нации: Нагорный Карабах как случай нациостроительства в непризнанном государстве // Государства де-факто Черноморско-Каспийского региона: проблемы внутреннего развития и влияния на политический процесс Юга России: сборник научных статей / под ред. Г. М. Бабаяна, В. В. Черноуса / Южнороссийское обозрение. ЦСРИ и ИППК ЮФУ и ИСПИ РАН. М.; Ростов н/Д, 2013. Вып. 77.
И. В. Глушко
СОЦИАЛЬНОЕ ДОВЕРИЕ: КОНЦЕПТ И СТРУКТУРА
В статье рассматриваются содержательные характеристики и структурные уровни феномена социального доверия. Речь идет о смысловых конструктах, отражающих наиболее общее содержание данного понятия. Автор дает философскую интерпретацию доверия в категориальном ряду «понимание-согласие-доверие» и анализирует социальное доверие как единый феномен в различных его аспектах: когнитивном, эмоциональном и поведенческом.
Ключевые слова: доверие, доверчивость, доверительность, вера, уверенность, согласие, понимание, доверие к себе, доверие к другому, доверие к миру, риски доверительности.
Понятие «доверие» в последние десятилетия прочно вошло в тезаурус социально-гуманитарных наук, несмотря на то, что является одним из самых многозначных понятий языка. Трудность его исследования состоит в том, что доверие нельзя изучать, используя исключительно рациональные средства познания, поскольку данный феномен относится к числу иррациональных феноменов действительности. В нашем прагматичном обществе люди стремятся к максимизации потребления и зачастую отодвигают на второй план социокультурные идеалы и ценности. Между тем доверие как социокультурное явление выполняет многочисленные социальные функции. Поэтому без обращения к пробле-
ме доверия невозможно обращение к целостному человеку и его жизненному миру.
Отметим, что в последние годы категория доверия все более актуализируется в социальном и гуманитарном знании. Актуальность задается также и практическими запросами современного общества, в том числе российского, отягощенного проблемами отчуждения и недоверия.
С нашей точки зрения, изучение феномена доверия, а также содержания данного понятия методологически верно начинать с описания социальных смыслов повседневного дискурса и исследования социально-бытового уровня доверительности. Категориальный ряд феномена доверия в повседневном общении включает такие смежные
