CC BY
35
А.Ю. Мордовцев
НАСИЛИЕ И ВЛАСТЬ В РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННО-ПРАВОВОЙ
РЕАЛЬНОСТИ
В статье исследуются имеющие место подходы к пониманию феномена «насилие» в государственно-правовом контексте. Указывая на разнообразные проявления насилия, автор анализирует его формы и типичные причины, отмечает правовые и политические аспекты. В статье представлены некоторые тенденции понимания насилия в российском и зарубежном научных дискурсах.
Ключевые слова: насилие, воля, общество, государственная власть, политическая
власть, политика, самоуправление, правовая культура.
В рамках широко используемого в современной кратологии подхода к основным, определяющим содержание власти, специфику конфигурации властных институтов, как правило, относят: насилие, страх, ценностные ориентации властных элит, их первоочередные интересы, авторитет, уровень владения информацией, управленческий опыт, способы воздействия на сознание населения (манипулятивные практики) и др. Обобщив вышесказанное, можно утверждать, что понимание власти включает обязательный анализ следующих ее элементов: не менее двух сторон власти (ее субъекта и объекта); распоряжения осуществляющего власть, подкрепленные возможностью санкций (в том числе и правовых мер воздействия) за их невыполнение; особенности подчинения получившего распоряжение тому, кто его отдал (определяется, как известно, уровнем легитимации деятельности властных структур и институтов); принятие общественных норм, устанавливающих обязательность таких отношений.
Для осуществления же государственной власти необходимы, прежде всего, два элемента: общественное разделение труда между группой, осуществляющей власть, и группой, в отношении которой власть осуществляется; организованное принуждение как основа осуществления власти.
Отметим, что ни в зарубежной, ни в российской политико-правовой литературе нет общепринятого определения как государственной, так и политической власти [1], что свидетельствует о многогранности этого явления и полисемантичности категории. Тем не менее ряд отечественных и зарубежных исследователей, делая акцент на сущностной стороне политики, ее взаимодействии с правом, с разного рода административными, управленческими и правоприменительными практиками, стремятся сформулировать рабочее (необходимое им для решения конкретных задач) определение государственной (политической) власти, часто забывая при этом, что политика, например, по М. Веберу, «имеет очень широкий смысл и охватывает все виды деятельности по самостоятельному руководству».
Так, В.А. Бачинин предлагает несколько вариантов понимания политики, одним из которых является следующий: «Сфера публичной цивилизованной жизни, охватывающая общественные отношения субъектов, наделенных полномочиями и обязанностями, участвующих в управлении государством, деятельности властных институтов, выражающих и отстаивающих интересы определенных социальных слоев» [2, с. 179].
В целом же не случайно, что при определении специфики политики среди трех ее доминант на первое место всегда выдвигается власть, считающаяся наиболее традиционной основой национальной политической жизни. Причем вплоть до конца XIX - начала XX века
политику чаще всего идентифицировали с государственной властью, и только с завершением процесса политико-правовой институционализации различных негосударственных
образований (партий, лоббистских групп, СМИ и др.) субъект (или субъекты) государственной и политической власти перестали совпадать, а само явление политики, политической власти в значительной мере усложнилось, что, впрочем, и вызвало к жизни теории М. Фуко, Э. Дюркгейма, Р. Мертона и др.
Тем не менее политика всегда связана с поддержкой существующего строя, механизмом легитимации институтов государственной власти, содержание которого (используемый набор средств), конечно же, различается, зависит от множества факторов (правоментальной специфики, традиционной для того или иного этноса религии, национального состава государства, обычаев и т.п.), но в рамках принятых в современной юридической науке обобщений сопряжен с категорией «политический режим» как «совокупности норм, методов, способов взаимодействия власти и общества, проявляющихся в реализации права и закона, характеризующих качественное состояние государства и общества на определенном этапе его развития» [3, с. 29].
Ясно, что такого рода дефиниции описывают проблему в самом общем виде, т.к. ориентируют на обязательную «реализацию права и закона» в условиях любого вида политического (или государственно-правового) режима. Это же, скорее всего, вариант должного, но не сущего, т.к. властные практики, как в прошлом, так и в настоящем, более сложны, а значит, и нормы, и методы взаимодействия властвующих элит и общества не могут трактоваться как исключительно правовые (тем более что в непозитивистских теориях право и закон вообще различают).
В контексте же настоящей статьи вопрос распадается на несколько составляющих элементов:
1) государственная власть не может обойтись без использования тех или иных (хотелось бы, конечно, легитимных) форм насилия в отношении общества, что связано с природой государственной власти, а также с сущностью самого права как особого (государственного) регулятора общественных отношений, обеспеченного возможностью государственного принуждения (в практическом плане право, закон без воли государства, без соответствующего властного механизма не имеет никакого смысла). Хотя, например, в российской истории были случаи сохранения и функционирования правовых норм на уровне национального обычая, традиций, поддерживаемых силой народного мнения. Однако такого рода ситуации вовсе не подрывают атрибуты самого права, а лишь свидетельствуют о кризисном состоянии отношений между властвующими элитами и обществом («Царем и Землей»), что имело место в период Смуты, эпоху Петровских преобразований, на этапе постсоветского реформирования (академик В.Н. Кудрявцев еще в 90-е годы ясно обозначил политику двойных стандартов демократической власти в сфере законности и правового порядка [4; 5]);
2) государственная политика должна быть направлена на предотвращение насилия, разного рода его угроз в отношении общества в целом, отдельных социальных, этнических групп, конфессий, каждого человека, что должно осуществляться в рамках и с позиций права и закона, тем более что именно право в современном мире (с условием, что иные регуляторы, к сожалению, во многом уже исчерпали свой упорядочивающий ресурс) является основой, источником достижения консенсуса, дает возможность устранять рассогласования в общественных отношениях*;
3) специфика демократического, авторитарного или тоталитарного политических режимов заключается в том или ином варианте разрешения дилеммы «сила власти - власть силы», первый из вариантов которой предполагает весьма широкий набор способов воздействия на подвластных (от правовых до неправовых, от убеждения до принуждения, от легальных форм
использования насилия до насильственного произвола); второй же - подчеркивает исключительно насильственный вариант проведения государственной политики во всех или, по крайней мере, во многих сферах жизнедеятельности населения. Принято считать, что «сила власти» присуща развитому демократическому режиму, ряду «умеренных» видов авторитаризма, модели полицейского государства. Тоталитарный же режим опирается исключительно на власть силы, на открытое насилие или угрозу ему. Конечно, в отношении тоталитарного (или диктаторско-тоталитарного) режима нельзя утверждать абсолютное господство «насильственных практик» и, что называется, сбрасывать со счетов идеологически-манипулятивный фактор воздействия на подвластных (имеющий место, впрочем, во все режимах);
4) единой, универсальной для «всех времен и народов» формулы достижения и сохранения авторитета власти нет. Для одного типа политических и правовых культур «власть силы» привычна и понятна, действенна, а поэтому - легитимна, авторитетна. Использование же иных норм, методов и способов воздействия власти на общество может привести к хаосу, маргинализации многих слоев населения, возникновению насилия со стороны отдельных представителей общества (разбойников, нигилистов, бандитских группировок), этносов (столкновения на национальной почве) и даже к развалу самого государства. В России, например, господство насильст- венных форм - начиная с эпохи Ивана III и заканчивая советским периодом - обеспечивало сохранение государственности как таковой, приращение новых территорий, относительную гармонию в меж-этнических отношениях. При этом нельзя утверждать, что государственное насилие было «слепым», «оголтелым»,
«безграничным». Православно-религиозный дух, «печалование» церкви, отдельных ее деятелей за народ смягчали давление властных элит (правда, не всегда с ожидаемым результатом), влияли на то, чтобы «сила власти» не противоречила «силе духа», особой христианской «благодати». В условиях отсутствия гражданского общества такая деятельность РПЦ была очень важной, значимой для сохранения баланса отношений между властью и народом. Для иного рода цивилизационных образований «власть силы» имела место на определенном этапе исторического развития, а затем (опять же в силу ряда обстоятельств) эволюционировала в «силу власти»: на первый план, действительно, стали выходить правовые, договорные способы взаимодействия властных элит и населения. Тем более что «право Запада выросло из двух первоисточников: римского права и городского самоуправления» [6] и весьма быстро превратилось в основной его социальный язык, универсальный способ социального взаимодействия, легализирующий насилие со стороны институтов государственной власти и минимизирующий иные формы насилия в обществе, способствующий предотвращению этих негативных проявлений.
В настоящее время, в период серьезных глобализационных изменений, государственная власть, конечно же, сохранила способность навязывать свою волю подвластным - в этом ее природа, ее атрибут, сущностный аспект и т.п. Причем формы такого «навязывания» в современном мире, его способы стали весьма и весьма разнообразны:
1) прямое физическое насилие, легализованное принуждение;
2) стимулирование, поощрение;
3) коммуникативное воздействие, т.е. сотрудничество, соперничество, согласованное общение либо конфронтационное общение;
4) информационное общение (воздействие), т.е. обучение, трансляция информации, создание различных организаций и общественно-политических движений, через которые навязывается воля правящей группы, и др.;
5) идеологическое и психологическое воздействие;
6) подсказки, т.е. ненавязчивое внедрение в массовое сознание выгодных власти установок или предрассудков;
7) блокирование нежелательных последствий, т. е. помеха конкуренту в борьбе за власть;
8) политический маркетинг, т.е. искусственное нормирование нужд, которые может удовлетворить лишь носитель (субъект) власти;
9) понуждение: обещания, льготы, посулы, подкуп и др.;
10) информационный, прямой и косвенный, контроль, осуществляемый с помощью предостережений, рекомендаций, мести и т.д.
Очевидно, что государственная (политическая) власть обеспечивается и прямой грубой силой, и угрозой применения, и богатством, и престижем, и авторитетом, и контролем, и поощрением, и различными информационно-манипулятивными технологиями и проч. Следовательно, правовое государство обязано учитывать признаки власти, особенности механизма ее реализации и уметь вовремя устранять их негативные последствия и черты либо не допускать их перерастания за определение границы.
Таким образом, политическое насилие в современном мире - это физическое принуждение, используемое как средство навязывания воли субъекта с целью овладения властью, прежде всего государственной, ее использования, распределения, защиты [7].
Существуют и различные типологии политического насилия. Так, Ю. Гальтунг выделяет агрессивное и оборонительное политическое насилие, преднамеренное и непреднамеренное. Он полагает, что существует несколько комбинаций этих типов: преднамеренное агрессивное насилие, непреднамеренное агрессивное насилие, преднамеренное оборонительное насилие, непреднамеренное оборонительное насилие. Эта типология делает акцент на инициаторе политического насилия и на отношениях между действующим лицом и самим актом насилия [8, р. 87].
«... Людей не просто убивают с помощью прямого насилия, но также их убивает социальный строй» [8, р. 69].
Т. Гурр указывает на то, что существует насилие государства, его агентов и насилие самих масс и классов. Насилие государства - это использование силы для предотвращения отклоняющегося поведения граждан и поддержания внутреннего спокойствия.
Можно выделить разнообразные причины насилия: психологические, социокультурные и политические. Так, важнейшим фактором, влияющим на развитие политического насилия в обществе, является институционализация властных отношений.
Многие парадоксы национальной истории, ее неожиданные повороты это неоднократно демонстрировали: коллапс политического центра каждый раз влек за собой крушение государства, паралич привычных социально-регулятивных форм, часто грозивших тотальным распадом всей системы социальных отношений и, как следствие, национальной правовой системы как целостного культурно-исторического феномена. Это происходило и в начале ХУЛ века, после вымирания правящей династии Рюриковичей, и в 1917 году (и в 1991 г.). Предпосылкой же для преодоления государственного кризиса каждый раз было либо быстрое, либо постепенное восстановление сильного центра власти, а также привычных способов и форм влияния на население. Без этого Российское государство оказывалось практически не функционирующим, а российское общество - неуправляемым. Более того, политическая система России никогда не создавала ощутимых правовых и социальнопсихологических предпосылок для возникновения и интеграции сил, способных выступить в роли реальной политической оппозиции - необходимого противовеса государственной власти, сдерживающего эту власть фактора.
«Слаборазвитость (либо вовсе «неразвитость». - А.М.) среднего уровня власти и учреждений, расположенных между самодержцем и несущим тяготы крестьянским населением, являлась важной особенностью Московского государства. русскому дворянству лишь в конце ХУШ в. высочайшим указом Екатерины II было предоставлено право на самоорганизацию. Однако и это право вплоть до падения монархии
распространялось лишь на местное самоуправление», - отмечает немецкий исследователь Г. Симон [9, с. 123].
Таким образом, «по-западному» сложные и многогранные взаимоотношения общества и государства в условиях российской истории просто «растворяются», элиминируются спецификой отечественной юридико-политической сферы: «соборная» эгалитарность не просто не предполагает формирование классического гражданского общества, а отрицает его в принципе.
В подобном ракурсе возможно рассмотреть и современные государствоведческие дискурсы. События рубежа столетий обнажили старую как мир дискуссию о необходимости построения (в наших условиях - реанимации) так называемого сильного государства. В самых разнообразных терминологических конструкциях предстает эта идея.
Например, академик Б.Н. Топорнин предложил использовать понятие «сильное государство». М.В. Баглай справедливо возразил, что юридической науке данное понятие пока неизвестно, и предположил принадлежность этой категории сложившейся в последнее время практике неадекватной работы государственного аппарата, а Д.Н. Козак не просто употребил этот термин, но и достаточно легко «навесил» на него предикат правовое, отметив при этом «пренебрежительное отношение к огромному потенциалу, заложенному в сильном правовом государстве [10, с. 5-8].
Умеренно критическую позицию занял академик В.С. Нерсесянц, который перевел (наверное, один из немногих) обсуждение в юридическую (а не политическую!) плоскость и в связи с этим напомнил, что положение о сильном государстве выходит за рамки конституционных, что чревато утверждением государства силы, предложил сместить акценты и вести речь о становлении суверенной государственности в стране, верховенстве государственной власти и конституционно-правовой законности [10, с. 10]. «Антитезой “государству силы” является “государство права” (правовое государство)», - пишет наиболее известный представитель либертарно-цивилитарного направления в отечественной юриспруденции [11, с. 7].
Очевидно, что попытки одних «очистить» государство от права, а других «отделить» право от государства, к большому сожалению, более заботят современных правоведов, чем обозначившиеся в последние годы у немногих авторов приоритеты в исследовании национальных основ государства и права, что и должно привести к формированию необходимого для осмысления различных феноменов (в том числе и насилия) смыслового контекста.
Широкое распространение (в различных профессиональных сообществах и на обыденном уровне) представлений о «сильном государстве», равно как и укорененность преимущественно позитивистских схем в сфере научного и профессионального правопонимания, наверное, весьма поспешно объявлять ошибочными, случайными или «порочными» тенденциями в отечественной правовой и политической науке. Эти феномены просто не могут быть оторваны от конституирующих их социальных практик, поэтому и рассматривать их следует только в контексте доминирующего стиля юридического и политического мышления, способа политико-правовой деятельности и характера социальных отношений, а не с позиций каких бы то ни было, пусть даже самых благих и привлекательных, ценностно-целевых абсолютов.
Вероятно, и то, что подобный анализ привлекает не только своей телеологической ценностью, но и операциональностью, т.к. «связывает» концептуальные построения и эмпирически наблюдаемые правовые, политические и экономические явления (практики, события, процессы и др.), сообразует мысль о предмете и предмет мысли, придавая одинаковое значение этим сторонам научного исследования.
Литература
1. Любашиц В.Я., Мордовцев А.Ю., Мамычев А.Ю. Государственная власть: Введение в общую теорию. Ростов н/Д, 2003.
2. Бачинин В. А. Политология // Энциклопедический словарь. СПб., 2005.
3. Курскова Г.Ю. Политический режим Российской Федерации: теоретико-правовой аспект. М., 2008.
4. Кудрявцев В.Н. О правопонимании и законности // Государство и право. 1994. № 3.
5. Кудрявцев В.Н. Преступность и нравы переходного общества. М., 2002.
6. Берман Г.Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998. Гл. 11-14.
7. Пиджаков А.Ю. Сущность и разновидности политического насилия // Credo new. 2002. № 2.
8. Haltung J. The Specific Contribution of Peace Research to the Study of Violence // Violence and its Causes. Paris, 1981.
9. Симон Г. Мертвый хватает живого // Цивилизации. М., 1997.
10. Российское государство и право на рубеже тысячелетий: Всероссийская научная конференция // Государство и право. 2000. № 7.
11. Нерсесянц В. С. Постсоветское общество, право и государство: проблемы и тенденции развития // Государство и право на рубеже веков: Матер. Всероссийской конф. М., 2001.
* Не согласимся с мнением В.М. Розина, считающего, что «право внесоциально... Более того, оно надсоциально в том смысле, что является дополнительным, а не первичным условием жизнедеятельности человека». (Розин В.М. Юридическое мышление
(формирование, социокультурный контекст, перспективы развития). Алматы, 2000. С. 98.) Действительно, право никогда не было и не может быть, хотя бы в силу своей государственно-властной природы, первичным регулятором общественных отношений и уступает место морали, религиозным нормам, обычаям и др., но социальную природу оно от этого не теряет, сохраняя свое место в системе социальных нормативных регуляторов.
