CC BY
151
УДК 930.1 ББК 63.Р30
Н.М. КАРАМЗИН В УЧЕБНИКАХ ПО ИСТОРИОГРАФИИ: О ЗИГЗАГАХ ФОРМИРОВАНИЯ КОРПОРАТИВНОЙ ПАМЯТИ*
I В.П. Корзун
Аннотация. Для академической культуры характерны определенные и многочисленные способы формирования корпоративной памяти. В статье речь идет об историографии как университетской дисциплине, важнейшей функцией которой всегда считалось и считается знакомство студентов с историей своей науки через творчество ее творцов. В фокусе внимания автора - исторические взгляды Н.М. Карамзина, представленные в советских и постсоветских учебниках по историографии. Учебники историографии рассматриваются как уникальные историографические источники. Уникальность заключается в их двуединой природе - взаимосвязанности процессов создания историографического знания и его трансляции и регуляции ((равняйтесь на образцы»). Эпифеноменом данного процесса является складывание корпоративной памяти сообщества.
Особое место в научно-образовательном поле советской историографии занимает «Русская историография» Н.Л. Рубинштейна (1941). В противовес трактовкам М.Н. Покровского, в центре его внимания -не классовая инкриминация Карамзина, а выявление реального места историка в процессе развития науки, значения его творчества и присущих ему внутренних противоречий. Рубинштейн обращает внимание на рефлексию Карамзина по поводу профессионализма историка.
В последующих учебниках (Л.В. Черепнина, В.И. Астахова, В.Е. Ил-лерицкого и И.А. Кудрявцева) вплоть до конца 1970-х гг. закрепляется определение Карамзина как основоположника официально-монархического, крепостнического направления в русской историографии - это «неправильный классик», «не до конца забытый классик».
Значительный шаг вперед в трактовке исторических взглядов Карамзина сделан А.М. Сахаровым (1978), его портрет представлен в интерьере проблематики закономерностей развития науки. В этом смысле речь идет о классике как важном ресурсе формирования не только академической памяти, но и профессионализма историка в целом.
С середины 1980-х начался этап присвоения «Карамзина» научным сообществом российских историков, формируется каноническая ин-
459
* Работа выполнена при поддержке Министерства образования и науки РФ, проект № 2467.
терпретация его образа, что объясняется изменившимися социальными условиями и состоянием как исторической науки, так и корпорации историков. Процесс самоидентификации обострил проблему пантеона классиков и их иерархии.
Ключевые слова: Н.М. Карамзин, «История государства Российского», историография, учебник, историографический источник, корпоративная память, академическая память, классик, профессионализм, классовый подход.
N.M. KARAMZIN IN TEXTBOOKS ON HISTORIOGRAPHY: ON ZIGZAGS OF CORPORATE MEMORY FORMATION
V.P. Korzun
460
Abstract. Academic culture is characterized by numerous and specific methods of formation of corporate memory. The article deals with the historiography, the most important function of which has always been considered an introduction of students to the history of their science through the work of its creators. The author focuses on Nikolay Karamzin' historical views presented in the Soviet and postSoviet historiography textbooks. The author examines the historiography textbooks as unique historiographical sources. Their unique nature lies in the dual nature - the interconnection of processes of creation of historiographical knowledge and its translation, and regulation ("follow samples"). Epiphenomenon of this process is the making up of corporate memory of the community.
A special place in the scientific and educational field in the Soviet historiography takes "Russian historiography" by N.L. Rubinstein (1941). In contrast with M.N. Pokrovsky's interpretations, its focus is not the class incrimination of Karamzin but the identification of the real place of the historian in the development of science, the value of his work, and his intrinsic contradictions. Rubinstein drew attention to the Karamzin's reflection on the professionalism of the historian.
In subsequent textbooks (L.V. Tcherepnin, V.I. Astakhov, V.E. Illeritsky and I.A. Kudryavtsev) until the end of 1970 Karamzin is defined as the founder of officially-monarchical, feudal trends in Russian historiography -he is a "wrong classic", "not fully forgotten classic".
A significant step forward in the interpretation of Karamzin's historical views was made by A.M. Sakharov (1978), his portrait is presented in the interior of the regularity issues of science development. In this sense, the historian is a classic, as an important resource not only for academic formation of memory, but also for the professionalism of the historian in general.
Since mid-1980 there began the stage of assigning "Karamzin" by Russian scientific community of historians, the canonical interpretation of his image was formed, which is explained by the changing social conditions and
ЕК
both by the status of a historical science and corporation of historians itself. The process of community self-identification has exacerbated the problem of the pantheon of classics and their hierarchy.
Keywords: N.M. Karamzin, "History of the Russian state", historiography, textbooks, historiographical source, corporate memory, academic memory, classic, professionalizm, class approach.
Предлагаемая читателям статья родилась под непосредственным влиянием книги Рольфа Тош-тендаля «Профессионализм историка и историческое знание» [1]. Р. Тоштендаль представляет исторический профессионализм как меняющийся продукт академического сообщества в рамках дисциплины. Возник соблазн рассмотреть обозначенную динамику применительно к отечественной традиции преподавания историографии — дисциплины, прямо или косвенно ориентирующей на признание / закрепление / отторжение норм исторического исследования. Как известно, историк формирует свою коллективную идентичность, профессионально анализируя прошлое своей науки, ее интеллектуальные генеалогии и вершинные достижения — образцы. Реконструкция прошлого науки есть в то же время и сотворение / свидетельство ее настоящего, а в определенном смысле и «воспоминания о будущем», то есть определение научных перспектив. Умение испытать на себе свой собственный профессионализм является свидетельством профессиональной легитимации. Учебники историографии являются в этом плане уникальным историографическим источником — благодаря им занимают свою
Врачу — исцелися сам.
Евангелие от Луки
историографическую нишу, соотносятся так или иначе с научным мэйн-стримом исследователи, произведения и научные направления, преимущественно уже устоявшиеся в ценностном реестре сообщества, но зачастую и те, кто не удостоился еще монографического исследования. Уникальность заключается и в двуединой природе данного источника, взаимосвязанности в его рамках процессов создания историографического знания, и его трансляции и регуляции («равняйтесь на образцы»). Эпифеноменом данного процесса является складывание корпоративной памяти сообщества. Познание историографического прошлого на страницах учебника принципиально многослойно — они весьма информативны не только в плане воскрешения или забвения на их страницах знаковых фигур (пантеона классиков) и событий истории науки, но и той историографической ситуации, когда это воскрешение / забвение происходит. Причем как раз отношение к классикам, стоящим на просвете историографического бытия, наиболее содержательно характеризует эту ситуацию. Итак, основными источниками для нас будут учебники и учебные пособия по историографии, вышедшие в советский и постсовет-
461
ский период. А классиком «стоящим на просвете бытия» — Н.М. Карамзин, «открывший древнюю Россию, как Колумб Америку», и не только потому, что в этом году отмечается юбилей историка — 250 лет со дня рождения. Н.М. Карамзин спровоцировал вечный спор в отечественной историографии о соотношении академического и неакадемического профессионализма, актуализировавшийся в современных реалиях в связи с меняющейся ролью историка в процессе производства исторического знания и его места в формировании исторической памяти. Сотрудничество историка с масс-медиа стало составной частью профессиональной компетенции современного историка.
Творчество Н.М. Карамзина является предметом профессионального интереса нескольких смежных областей гуманитаристики — филологии, философии и историографии. Причем первая из них преуспела явно больше — в первую очередь потому, что поставила проблему интеллектуальной генеалогии, «сотворения 462 Карамзина». Своего Лотмана в историографии пока не обнаружилось.
В начале всего в советской историографии, как известно, был Н.Л. Рубинштейн и его знаменитая «Русская историография» (с известной интерпретационной вольностью его можно назвать Карамзиным советской историографии). Речь идет, разумеется, об учебной литературе для студентов высших учебных заведений, специализирующихся по русской истории. В рамках советского историографического дискурса Рубинштейн, несмотря на все политико-идеологические перипетии, сохранял устойчивый статус вечно жи-
вого классика, образца профессионализма. Молодых преподавателей, начинавших читать курс историографии, их маститые коллеги напутствовали словами: «Берите Рубинштейна, пусть он будет основой вашего преподавания». И Н.М. Карамзин, и Н.Л. Рубинштейн принадлежат к миру «отцов и родоначальников, первых и лучших» героев отечественной историографии прямо-таки эпического масштаба. Тем интереснее их диалогическое взаимодействие. О нацеленности именно на такое взаимодействие (разумеется, в рамках советского историографического дискурса) убедительно свидетельствуют сформулированные Рубинштейном в предисловии к его работе целевые задачи — воспроизвести реальное движение науки (исторический материализм трактуется им часть этого пути, «закономерное и неизбежное завершение» его), считая при этом «излишним формальное противопоставление марксистской концепции каждому ложному, ошибочному утверждению дворянской и буржуазной историографии» [2, с. 4]. Таким образом, не классовая инкриминация, а выявление реального места историка в процессе развития науки, значения его творчества и присущих ему внутренних противоречий оказывается в центре внимания автора.
Историк констатирует пограничное, междумирное положение Н.М.Карамзина — «в историографии между XVIII и XIX вв.». К этому Рубинштейн, чье социальное и творческое позиционирование было, несомненно, сходным (между дореволюционной и советской наукой), оказывается несомненно чуток. Он выде-
ляет влияние на формирование мировоззрения Карамзина таких идейных течений, как масонство, западноевропейский сентиментализм, которые Карамзин трактует не в русле западноевропейской философской традиции. «В западноевропейских идейных направлениях, указывает автор «Русской историографии», Карамзин брал не их социально-политическое и философское содержание, а ту внешне гуманитарную, морализирующую тенденцию, которая характеризует его и как писателя, и как историка» [2, с. 189]. Рубинштейн фиксирует моменты адекватного восприятия философских импульсов Запада ранним Карамзиным. Под влиянием идей И.Г. Гердера для него актуализируется идея единства мирового исторического процесса, в его идеологии раннего периода (когда были написаны «Письма русского путешественника») «наличествуют следы известного космополитизма... Карамзин уже примыкал к наиболее передовой по содержанию философ-ско-исторической концепции своего времени» (Н.Л. Рубинштейн). Однако, указывает автор, «уже в «Письмах эти философско-исторические мотивы. имеют скорее внешний характер». Мировоззренческую основу творчества Карамзина составляют «иные идеи, более органически присущие XVIII веку». И в первую очередь, «чисто рационалистическая трактовка исторического развития, в котором решающая роль отводится выдающейся исторической личности, в трактовке исторических событий он намерен придерживаться юмовского принципа прагматического повествования и литературно живописующего стиля» [2, с. 196]. Таким образом, в
центре внимания автора — идейно-философские истоки формирования мировоззрения Карамзина. У него социально-классовая детерминация творчества Карамзина обозначена, но не развернута, занимает сравнительно незначительное место в общем объеме текста. Так, Рубинштейн с влиянием Великой Французской революции связывает консервативную политическую реакцию Н.М. Карамзина, принятие им политического идеала просвещенного абсолютизма, политико-назидательную тенденцию его творчества.
Соответствие творчества Н.М. Карамзина требованиям современной ему науки относится к числу приоритетных для Рубинштейна проблем. Историк фиксирует противоречивость научно-методологических основ творчества Н.М. Карамзина — с одной стороны, избираемый Карамзиным методологический принцип — «прагматика в противопоставлении философскому размышлению» принадлежит XVIII веку. И в тоже время, указывает он, Карамзин не мог полностью пройти мимо представления об истории как подлинной науке, «которое полностью утверждается в XIX веке. Этот принцип, «столь далекий от действительного содержания его Истории, от всего духа ее, сформулирован во Введении: «история не роман, и мир не сад, где все должно быть приятно: она изображает действительный мир» [2, с. 197]. По Рубинштейну, такому представлению об исторической науке соответствует трактовка Карамзиным ее предметной области — «весь состав гражданского бытия людей: успехи разума, искусства, обычаи, законы, промышленность». Противоречиво, с несо-
463
464
мненным разрывом между декларацией и реализацией преломляется в творчестве Н.М. Карамзина, указывает историк, основная философско-методологическая проблематика исторической науки конца XVIII — начала XIX века. Он констатирует источниковедческий прорыв, совершенный Карамзиным, его длительную и углубленную работу над документальным материалом, тонкое критическое чутье, придающее примечаниям не только археографическое, но и историческое значение. И в тоже время источниковедческая критика, содержащаяся в источнике, «остается за пределами повествования ... этот разрыв между примечаниями и текстом переходит иногда в прямое противоречие» [2, с. 199]. Противоречиво, считает Рубинштейн, трактует Н.М. Карамзин и исторический факт, который «превращается в психологический сюжет для литературного творчества, уже нисколько не связанного документальным обоснованием». Как следует из содержательного контекста книги Рубинштейна, в наибольшей степени разрыв между намерением и воплощением, проявляется у Карамзина при попытке «раскрытия реальной внутренней связи исторических событий,. определении причин политических трансформаций». Тем не менее, историк фиксирует отражение этой внутренней интенции (поиск внутренних взаимосвязей) и в архитектонике карамзинского текста «Истории», он отмечает выделение им общих глав, посвященных «состоянию России» за каждый отдельный период ее истории. «В этих главах читатель выходит за рамки чисто политической истории и знакомится с внутренним строем, экономикой,
культурой и бытом» [2, с. 210]. С начала XIX века выделение таких глав, отмечает Рубинштейн, становится обязательным. Таким образом, Карамзин, усвоив европейские культурные образцы [подробнее об этом см.: 3, с. 12-54], задает нормы профессионализма в формирующемся отечественном научном сообществе. И при многих отрицательных коннотациях в оценке историка, что, кстати, отмечал при защите докторской диссертации Рубинштейна Н.М. Тихомиров, весьма показателен акцент на складывании профессиональных норм как отражении движения науки.
Развернувшаяся кампания борьбы с космополитизмом в 1948 г. привела к «полузабвению» «Русской историографии», а согласно Приказа Министерства высшего образования «О книге Н.Л. Рубинштейна "Русская историография"» было запрещено использование монографии в качестве учебного пособия в высшей школе. Издание учебников по отечественной историографии возобновляется с середины 1950-х гг. в период так называемого «историографического ренессанса» второй половины 1950-80-х гг. Поворот к историографии был связан с поиском в научном сообществе новых оснований профессиональной самоидентификации. Именно в это время выходят в свет курсы лекций и учебные пособия Л.В. Черепнина, В.И. Астахова, В.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева, А.Л. Шапиро, А.М. Сахарова и др. Классический труд Н.Л. Рубинштейна пришелся на период формирования советского историзма, содержательно-нормативные рамки которого еще создавались / закреплялись / усваивались. С позиций этой содержательной динамики
возможно было воспринять динамическую противоречивость творчества Карамзина с высокой степенью адекватности. Но эти рамки уже четко и жестко были определены к периоду «историографического оживления», и оценка творчества Карамзина тому свидетельство.
В учебных пособиях по историографии В.И. Астахова, В.Е. Илле-рицкого и И.А. Кудрявцева Н.М. Карамзин вписан в контекст социально-экономического развития России, его взгляды жестко детерминированы условиями «кризиса феодально-крепостнического строя» и «страхом перед Французской буржуазной революций». Эти обстоятельства «определили реакционную сущность исторической концепции Карамзина, привели его к идеализации прошлого, к защите и оправданию существующего строя» [4, с. 162]. Налицо редукция мировоззренческих и теоретико-методологических взглядов историка, по сравнению с интерпретацией Рубинштейна. Авторы акцентируют классовую сущность исторических взглядов Н.М. Карамзина и подчеркивают, что главной целью его «Истории» было «внушить незыблемость монархической идеи», по Астахову, «задачи научно исследовательского порядка, поставленные в этот период на повестку дня, находились у него на втором плане» [4, с. 162]. В корпоративной памяти закрепляется негативный образ «классика» — неправильный классик, но и не до конца забытый, его место на книжной полке, скорее, для интерьера, чем до живой работы ума. Рефлексия Карамзина по поводу ремесла историка надолго выпадает из учебников и учебных посо-
бий, хотя нужно отдать должное, всегда упоминается источниковедческое значение его работ. Классик, но не интеллектуальный герой, подтверждением этого может служить такой источник, как хроника «50 лет советской исторической науке (1917—1967) [5]. В этой хронике имя Н.М. Карамзина упоминается лишь единожды за 1966 год, его 200-летие отметили на заседании Ученого Совета историко-филологического факультета горьковского университета. «Помнить нельзя забыть?.». С незначительными модификациями в различных учебниках вплоть до конца 1970-х гг. закрепляется определение Карамзина как основоположника официально-монархического, крепостнического направления в русской историографии.
Каноны советского историзма, но уже в его смягченном, модернизированном, в определенной степени научно-культурологическом варианте прочитываются и в учебном пособии А.М. Сахарова [6]. А.М. Сахаров начинает повествование не с жесткой социально-классовой оценки творчества Н.М. Карамзина, а с политического контекста, характеристики культурных традиций времени. Обращение к политическому контексту сближает его с непосредственными историографическими предшественниками — Сахаров так же, как и они, отмечает влияние Французской революции и наполеоновских войн на творчество Карамзина, говорит о стремлении историка «найти в истории такие начала, которые гарантировали бы незыблемость существующего строя и способность выстоять перед неотвратимым нашествием грозных сил Наполеона» [6, с. 91].
465
466
Но прямолинейно жесткая трактовка Карамзина как представителя реакционной дворянской историографии у Сахарова отсутствует. И более того, в описании образа историка появляются положительные коннотации — «одареннейший представитель» дворянской историографии, «внес немало позитивного в научное познание русской истории» и т.д. Хотя стоит отметить внимание к позитивному вкладу Карамзина в интерпретации отдельных проблем истории России и в более ранних учебниках [7;8]. Безусловно, новым является попытка А.М. Сахарова рассмотреть культурный ресурс эпохи, он замечает, что в традициях времени, века Просвещения было «измерять современность по меркам античности». Отсюда и героизация истории и соответствующий стиль историописания. Традиция времени рассматривается в учебнике в комплексе с конкретной политической ситуацией: «Если против России собиралась почти вся Европа, присвоившая себе славу античного наследия, долженствовало показать, что Россия не менее славна, нежели древние греки и римляне» [6, с. 93]. А.М. Сахаров не употребляет такое определение, как национальный нарра-тив, но по существу фиксирует его специфику и авторское целеполага-ние применительно к карамзинской «Истории». Соответственно из текста лекции о Карамзине уходят и отрицательные характеристики «литера-турно-живописующего стиля». Оспаривая тезис П.Н. Милюкова о том, что дальнейшее развитие науки истории шло не через Карамзина, а мимо него, Сахаров, по существу говорит о роли Карамзина в формиро-
вании научного сообщества историков. Н.М. Карамзин провоцирует интенсивную полемику, причины которой связаны с кризисом прежней познавательной парадигмы. Этот кризис характеризуется историографом не в инкриминационно политическом, а в академически научном ключе — тезис об определяющей роли самодержца не соответствует настроениям передовой части российского общества после Отечественной войны 1812 г.; значительно расширившийся корпус источников не может быть осмыслен с прежних методологических позиций; прагматический подход к истории должен смениться более «объективным анализом исторического материала» [6, с. 98]. Таким образом, классик в тексте Сахарова — не просто положительный или отрицательный интеллектуальный герой, его портрет представлен в интерьере проблематики закономерностей развития науки. В этом смысле речь идет о классике как важном ресурсе формирования не только академической памяти, но и профессионализма историка в целом.
С середины 1980-х гг. начался этап бурного «присвоения Карамзина» научным сообществом российских историков, что было связано с успехами прочтения «Колумба русской истории» Ю.М. Лотманом, но в большей степени, с быстро меняющимися социальными условиями и состоянием как исторической науки, так корпорации историков. Это было время перемен, сопровождающееся невероятной напряженностью научного поля по множеству направлений — от политических до методологических. Фрагментация научного пространства — результат этих про-
цессов. Процесс самоидентификации историков приобрел болезненный характер и обострил проблему пантеона классиков и их иерархии. Как тонко подметил один из современных историков-аналитиков, признаком перестроечного текста становится «гражданское морализаторство» [9, с. 93], и это одна из многих значимых причин особого внимания к Н.М. Карамзину. Карамзин оказывается востребованным в ситуации, когда разрушаются фундаментальны ценностные основания прежней картины историографического процесса, происходит деиерархизация его, усиливается тенденция возвращения к «честному нарративу» (назад к Геродоту). Отразились ли указанные процессы на интерпретации исторических взглядов Н.М. Карамзина в новейших учебниках по историографии?
Массово учебные пособия по историографии появляются уже в 2000-е годы. В качестве учебника Министерством образования Российской Федерации для студентов высших учебных заведений была рекомендована «Историография истории России до 1917 г. В 2 т.» под редакцией М.Ю. Лачаевой [10.], чуть позже с подобной рекомендацией выходит в свет учебное пособие для бакалавров «Историография истории России» под редакцией А.А. Чернобаева [11.]. Автором глав о Н.М. Карамзине в обоих учебниках является Н.М. Рогожин и, естественно, концепционно они не различаются. В анализируемых текстах уже отсутствует «классовая огранка». Взгляды историка характеризуются как монархические, но без принятых ранее отрицательных коннотаций. Н.М. Рогожин уде-
ляет гораздо большее внимание генезису личности Н.М. Карамзина, акцентирует внимание не только на политических событиях, но и на обстоятельствах семейного воспитания и личностных особенностях будущего историка. «Ключ к пониманию личности ученого — в природных наклонностях и талантах, в обстоятельствах его жизни, в том, как формировался его характер, в семейных и общественных отношениях» [10, с. 194]. Перед нами — то «веселый развязный молодой человек с шиньоном и лентами в башмаках», то пессимист и меланхолик, для которого обращение к истории было своеобразной терапией — он «ищет утешение своей душе, не зная еще, что входит в бессмертие»[10, с. 195] . Классик оживает, это уже не памятник. Безусловно, в такой интерпретации личности историка очевидно влияние антропологического поворота, который захватил и историческую науку.
В представлении исторических взглядов Н.М. Карамзина такого .„-, прорыва не наблюдается, по суще- 467 ству Н.М. Рогожин обращается к концепции Н.Л. Рубинштейна, учитывая, однако, и подходы современной гуманитаристики. Отсюда и некоторая непоследовательность в выводах автора. С одной стороны, им отмечает, что «в духе прагматизма XVIII в. Карамзин заменяет размышление над внутренней природой явлений, к которому подошел уже И.Н. Болтин, плодовитостью в изъяснении причин» [10, с. 167]. Люди и события у него — «тема для литературного поучения», психологизм — характер литературного стиля и средство объяснения фактов.
Вся историческая схема историка рассматривается Н.М. Рогожиным, как и ранее Рубинштейном, как внешняя по отношению к историческому процессу. В то же время автор учебника солидаризируется с оценкой Ю.М. Лотмана, согласно которой Карамзина несправедливо упрекают в отрицании смысла истории. Дело в том, что по Карамзину замысел Провидения скрыт от людей. Историк же должен заниматься деяниями человеческими, за которые они несут моральную ответственность [10, с. 171]. Замечу, что проблема альтернативности и дополнительности различных оценок методологических взглядов Карамзина нуждается в дальнейшем исследовании. Так же, как и в учебных пособиях Н.Л. Рубинштейна и А.М. Сахарова, автор учебника обращает внимание на рефлексию Карамзина по поводу ремесла историка и подчеркивает переход к освоению новых норм историописания, которые сочетаются со старым письмом XVIII века. Незамеченной оста-лпп лась трансформация литературно-468 художественной, во многом пафос-ной традиции века XVIII в одну из характерных черт национального нарратива уже века XIX — его предназначенности для широкого круга читателей. А национальный нарра-тив — это новый интеллектуальный конструкт нового века — века наций. Сошлюсь на значимое в этом плане утверждение С.И. Маловичко: «Национально-государственный нарра-тив Карамзина уже имеет набор черт, присущих "европейскому канону", к ним историк относит карам-зинские утверждения о родственности славянских языков с европейскими, о христианстве как шаге к про-
свещению и гражданственности, внедрение таких концептов, как "отставание", "задержка" и поиск конкретных причин, виновников таких процессов, выделение особых свойств своего народа [12, с. 256].
Большая или меньшая степень адекватности и комплиментарности в восприятии Н.М. Карамзина в долговременной перспективе не имеет, пожалуй, решающего значения. Согласимся с Ю.М. Лотманом, писавшем о том, что судьба наследия Н.М. Карамзина во второй половине XIX — XX веке — стать частью базисного, «почвенного» основания русской культуры, «продолжать жить, перерождаться, обретать новые виды и формы [9, с. 306]. По мере развития историографии и — в более широком смысле — отечественной культуры вообще становится все более возможным не только постижение того, что Лотман именует ракурсом «авторской преднамеренности (концеп-туальности)», но и сферы «авторской непреднамеренности», того содержательного пласта, который у Карамзина не обрел форму четких формулировок и концепций и не был вполне ясен его современникам и ближайшим потомкам. С моей точки зрения, к этой сфере безусловно относятся такие фундаментальные проблемы, интуитивно угаданные Карамзиным и актуализированные в современной историографии, как проблема соотношения исторической памяти народа и профессиональной памяти историка, критериев профессионализма науки и ее деятелей. То, что указанные проблемы занимают все больше место в рефлексивном анализе творчества Н.М. Карамзина, свидетельствуют о профессиона-
лизации интереса к нему, о возрас- 10. тающем стремлении включить Карамзина в процесс внутренней легитимации науки, хотя в то же время ц возникает и подозрение в канонизации классика.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ 12.
И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Тоштендаль, Р. Профессионализм историка и историческое знание [Текст] / / Р. Тоштендаль. - М.: Новый хронограф, 2004. - 346 с.
2. Рубинштейн, Н.Л. Русская историография [Текст] / Н.Л. Рубинштейн / Под ред.
A.Ю. Дворниченко, Ю.В. Кривошеева, М.В. Мандрик. - СПб., 2008. - 938 с.
3. Рудковская, И.Е. Политический мир Древ- ^ ней Руси в главном труде Н.М. Карамзина [Текст] / И.Е. Рудковская // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 17. - М.: КомКнига, 2006. - С. 12-54.
4. Астахов, В.И. Курс лекций по русской 1. историографии (до конца XIX в.) [Текст] /
B.И. Астахов. - Харьков, 1965. - 581 с.
5. 50 лет советской исторической науке. Хроника научной жизни [Текст] / Сост. 2.
A.И. Алаторцева, Г.Д. Алексеева. - М.: Наука, 1971. - 528 с.
6. Сахаров, А.М. Историография истории 3. СССР. Досоветский период: Учебное пособие [Текст] / А.М. Сахаров. - М.: Высшая школа, 1978. - 256 с.
7. Историография истории СССР с древнейших времен до Октябрьской социалисти- 4. ческой революции [Текст] / Под ред.
B.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева. -М., 1961. - 510 с.
8. Историография истории СССР с древней- 5. ших времен до Октябрьской социалистической революции [Текст] / Под ред. В.Е. Иллерицкого и И.А. Кудрявцева. Изд. 6. второе, исправленное и дополненное. -
М., 1971. - 458 с.
9. Чечель, И. «Профессионалы истории» в
эру публицистичности: 1985-1991 гг. 7. [Текст] / И. Чечель // Научное сообщество историков России: 20 лет перемен / Под ред. Г. Бордюгова. - М.: АИРО-XXI, 2011. - С. 56-118.
Историография истории России до 1917 г.: Учебник для студ. высш. учеб. заведений: в 2 т. [Текст] / Под ред. М.Ю. Лачаевой.-М.: ВЛАДОС, 2003. -Т. 1. - 384 с. Историография истории России: Учебное пособие для бакалавров [Текст] / Под ред. А.А. Чернобаева. - М.: Юрайт, 2014. -552 с.
Маловичко, С.И. Формирование национально-государственного нарратива в исторической культуре России первой половины XIX века [Текст] / С.И. Малович-ко // История, память, идентичность: теоретические основания и исследовательские практики: Материалы Международной научной конференции / Под ред. О.В. Воробьевой, О.Б. Леонтьевой, С.И. Маловичко, М.Ф. Румянцевой. - М.: Аквилон, 2016. - С. 255-258. Лотман, Ю.М. Сотворение Карамзина [Текст] / Ю.М. Лотман. - М., 1987. - 336 с.
REFERENCES
50 let sovetskoj istoricheskoj nauke. Hronika nauchnoj zhizni, Sostaviteli A.I. Alatorceva, G.D. Alekseeva, Moscow, Nauka, 1971, 528 p. (in Russian)
Astahov V.I., Kurs lekcij po russkoj istorio-grafii (do konca XIX v.), Harkov, 1965, 581 p. (in Russian)
Chechel I., "Professionaly istorii" v jeru publicistichnosti: 1985-1991gg., in: Nauch- 469 noe soobshhestvo istorikov Rossii: 20 let peremen, ed. G. Bordjugova, Moscow, AI-RO-XXI, 2011, pp. 56-118. (in Russian) Istoriografija istorii Rossii do 1917 g.: Uchebnik dlja stud. vyssh. ucheb. zavedenij: v 2 vols., ed. M.Ju. Lachaevoj, Moscow, VLADOS, 2003, Vol. 1, 384 p. (in Russian) Istoriografija istorii Rossii: Uchebnoe poso-bie dlja bakalavrov, ed. A.A. Chernobaeva, Moscow, Jurajt, 2014, 552 p. (in Russian) Istoriografija istorii SSSR s drevnejshih vre-men do Oktjabrskoj socialisticheskoj revolju-cii, ed. V.E. Illerickogo i I.A. Kudrjavceva, Moscow, 1961, 510 p. (in Russian) Istoriografija istorii SSSR s drevnejshih vremen do Oktjabrskoj socialisticheskoj revoljucii, ed. V.E. Illerickogo i I.A. Kudrjavceva, 2nd., Moscow, 1971, 458 p. (in Russian)
8. Lotman Ju.M., Sotvorenie Karamzina, Moscow, 1987, 336 p. (in Russian)
9. Malovichko S.I., "Formirovanie nacionalno-gosudarstvennogo narrativa v istoricheskoj kulture Rossii pervoj poloviny XIX veka", in: Istorija, pamjat, identichnost: teo-reticheskie osnovanija i issledovatelskie praktiki: Proceedings of the International Conference, ed. O.V. Vorobevoj, O.B. Leon-tevoj, S.I. Malovichko, M.F. Rumjancevoj, Moscow, Akvilon, 2016, pp. 255-258. (in Russian)
10. Rubinshtejn N.L., Russkaja istoriografija, ed. A.Ju. Dvornichenko, Ju.V. Krivosheeva,
M.V. Mandrik, St. Petersburg, 2008, 938 p. (in Russian)
11. Rudkovskaja I.E., Politicheskij mir Drevnej Rusi v glavnom trude N.M. Karamzina, Dialog so vremenem. Almanah intellektualnoj istorii. 17, Moscow, KomKniga, 2006, pp. 12-54. (in Russian)
12. Saharov A.M., Istoriografija istorii SSSR. Dosovetskij period: Uchebnoe posobie, Moscow, Vysshaja shkola, 1978, 256 p. (in Russian)
13. Toshtendal R., Professionalizm istorika i is-toricheskoe znanie, Moscow, Novyj hrono-graf, 2004, 346 p. (in Russian)
Корзун Валентина Павловна, доктор исторических наук, профессор, кафедра современной отечественной истории и историографии, Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского, [email protected] Korzun V.P., SсD in History, Professor, Modern National History and Historiography Department, F.M. Dostoyevsky Omsk State University, [email protected]
470
