CC BY
242
С. Н. Пушкин
Н. ДАНИЛЕВСКИЙ И К. ЛЕОНТЬЕВ КАК ФИЛОСОФЫ КУЛЬТУРЫ
Исходя из того, что всеобщих законов развития природы нет, Н. Данилевский приходит к выводу о том, что единой концепции развития культуры быть не может. Однако при этом его философско-культурологические идеи не представляют собой лишь «сколок с биологии». Он справедливо утверждал, что каждая культура органически принадлежит как природе, так и духовному миру. «Само развитие культуры, — подмечает одну из характерных особенностей концепции нашего мыслителя Э. Соколов, — следует понимать как процесс выделения культурного человеческого начала из природной стихии... »1. Поэтому у Данилевского действительным объектом исследования являются отдельные культурно-исторические типы. Каждый из них может прожить три этапа: этнографический, государственный и культурный. Обладающие достаточной «жизненной силой» к самостоятельному развитию «исторические народы» из этнографического состояния переходят в государственное и только затем — в культурное состояние.
Народ, утверждает Данилевский, формирует самобытную культуру в соответствии со своим психологическим складом и государственно-национальным характером. И, несмотря на то, что каждый культурно-исторический тип вырабатывает свои начала под влиянием других культурно-исторических типов, эти начала не передаются. Все это обосновывается мыслителем главным образом при помощи понятий «дух», «природа» народов, которые не заимствуются. Подобного рода заимствования неизбежно обусловили бы усвоение народом чужой культуры и утрату собственной. Но творить по чужим образцам — значит обречь себя на подражательность и эпигонство. Такие попытки чрезвычайно опасны, так как они могут перечеркнуть путь собственного культурного развития. Он может завершиться еще до перехода культуры в цивилизацию, которая, по Данилевскому, — неизбежное и органическое завершение культурно-исторического типа. Именно в это время расцветают искусства и науки, осуществляются идеалы свободы, общественного благоустройства и благосостояния. Но поскольку творческая активность довольно быстро иссякает, цивилизация впадает или в «апатию отчаяния», или в «апатию самодовольства», гибнет.
Обозначив десять существовавших ранее культурно-исторических типов, завершивших свой путь развития, и два культурно-исторических типа, погибших «насильственной смертью», Данилевский определяет действующие во второй половине ХК в. цивилизации: романо-германскую (европейскую) и славянскую. Рассматривая в этой связи проблему взаимоотношений России и Европы (проблемы за их пределами его не особенно интересовали), он утверждает, что слово «Европа» имеет не географический, а культурно-исторический смысл. «Европа есть поприще романогерманской цивилизации — ни более, ни менее; или, по употребительному метафорическому способу выражения, Европа есть сама германо-романская цивилизация, — заявляет он. — Оба эти слова — синонимы»2. Ибо Англия, Германия, Франция, по многочисленным утверждениям Данилевского, всего лишь политические единицы, тогда как культурной единицей является Европа в целом — германо-романская цивилизация.
Он явно сожалеет, что Россия была насильственно «перевернута на иностранный лад» Петром I, которому Европа внушала страстную любовь. Влюбившись в Европу, Петр и Россию стремился превратить в Европу. Поэтому петровские реформы — очень тяжелая и болезненная операция для России. Они не способствовали развитию самобытной русской культуры, европейская культура в России также не усваивалась должным образом. Данилевский полагал ненужным и даже вредным подстраиваться под европейскую цивилизацию, которая, уже пережив свои лучшие времена, клонилась к упадку. России, внушал он, необходимо переварить все западные заимствования, в противном случае она может превратиться в культурный придаток Европы, влачащий жалкое существование. Мыслитель в полной мере разделяет идею о том, что «Запад гниет». Он постоянно ищет и находит подтверждение «взгляду на общий ход европейской цивилизации, — взгляду, по которому ее творческие созидательные силы вступили уже около полутораста или двухсот лет тому назад на нисходящую сторону своего пути»3. Данилевский утверждал, что ни одна цивилизация не может быть вечной. На смену отходящему культурно-историческому типу неизбежно должен прийти более молодой, каковым во второй половине ХК в. и был, по его мнению, славянский культурно-исторический тип.
Объединенной Европе, по Данилевскому, может противостоять только объединенное Славянство. Но более или менее полное разрешение проблемы объединения славянских народов он полагал возможным лишь в результате решения Восточного вопроса, трактуемого как противостояние романо-германского и славянского миров. По этой причине Данилевский уделял значительное внимание Константинополю (Царьграду) — будущей столице всеславянской федерации, культурному центру всеславянской цивилизации. При этом им особо подчеркивалось, что Царьград ни в коем случае не должен стать столицей России, которой имеет право быть только Москва, не должен входить в состав Российского государства. Для решения Восточного вопроса «нужно не поглощение славян Россиею, а объединение всех славянских народов общею идеею Всеславянства как в политическом, так и в культурном отношении, и в первом — главнейше и преимущественно для возможности осуществления последнего»4. Ведь всеславянский союз для Данилевского — важнейшая основа, позволяющая взрастить самобытную славянскую культуру и обеспечить ее успешное развитие, реально осуществимое лишь после решения стоящих перед государством политических задач.
Он внушал, что России необходимо постоянно думать о сохранении культурной самобытности, для чего она и должна заниматься укреплением своей политической
самостоятельности. Утверждая, что культурная деятельность западных славян продолжалась и после утраты ими политической независимости, мыслитель указывает на ее весьма невысокий уровень. Среди всех славянских культур лишь русская, по Данилевскому, отличается наличием действительно выдающихся шедевров. А поэтому все славянские народы должны активизировать свою борьбу с Европой. Только в ходе этой борьбы может зародиться «спасительное отчуждение» от ценностей европейской цивилизации и проявиться интерес к своему родному, самобытному, славянскому. «Борьба с Западом, — писал Данилевский, — единственное спасительное средство как для излечения наших русских культурных недугов, так и для развития общеславянских симпатий... »5. Значительную роль во взаимном плодотворном культурном общении славян должен, по его мнению, сыграть русский язык, который после их объединения неизбежно станет общеславянским, хотя далеко не все из исследователей его творчества с ним согласны. У него не очень много последователей. Но, пожалуй, единственным, кто, ощутив на себе влияние Данилевского, не только развил его идеи, но и создал собственную оригинальную концепцию, был К. Леонтьев.
Испытывая вслед за Данилевским приверженность идеям циклического развития, Леонтьев утверждал, что национальные культуры, как и прочие социальнокультурные организмы, во многом уподобляемые им живым организмам, также рождаются, живут и умирают. Все они (если насильственно не обрывается их развитие) переживают три периода: «первичной простоты», «цветущей сложности» и «вторичного смесительного упрощения». Таким образом, одна из важнейших идей Данилевского — о подчиненности культурно-исторического бытия законам органической природы — получила у Леонтьева дальнейшее развитие в его концепции «триединого процесса», которой он очень гордился. В формировании его взглядов на культуру большое значение имели натурализм, эстетизм и религиозность.
При этом натурализм, являясь одним из важнейших элементов культурологических построений Леонтьева, как правило, активно дополняется эстетизмом. У него наблюдается не только сближение, но порой и совпадение натуралистического и эстетического восприятий и критериев. А. Корольков верно отмечает, что «в методологии К. Леонтьева жило утраченное ныне единство культуры, в которой не предполагалась несовместимость естествознания и гуманитарного знания. От фактов и обобщений естествознания он перебрасывал мостки к социологии, искусству, литературе»6. Утверждая, что в культуре необходимо разграничить эстетику жизни и отраженную красоту искусства, мыслитель ищет прежде всего многоцветия и силы. Эстетика жизни для него значительно важнее эстетики искусства. А поэтому в основе его требований к культуре — стремление к красоте, общий закон которой (в известной мере тождественный гармоническому развитию законов природы) он определяет как «многообразие в единстве».
Но если, по Леонтьеву, эстетика искусства большинство людей обычно утешает и успокаивает, то эстетика жизни, напротив, многих шокирует. Он убежден, что гармония законов культуры, как и законов природы, не исключает, а предполагает борьбу и страдания, требует контрастов. Красота для него—добро, а уродство зло. В этой связи мыслителя более привлекала не христианская, а языческая культура — культура красоты и силы. «Леонтьев ощущает красоту всего трагического и демонического. Где нет зла и насилия, порождающих трагедию, — пишет С. Франк, — там для Леонтьева жизнь скучна и пошла; всякое благополучие, всякая спокойная добродетель есть начало духовного разложения и смерти»7. И вместе с тем Леонтьев
пытается (особенно после 1871 г.) поставить христианские установки и критерии в положение, доминирующее в своих культурологических построениях.
Однако приоритет христианства над натурализмом и эстетизмом Леонтьевым так и не был осуществлен. И в последние годы своей жизни он, сам того не желая, провозглашает «примат эстетики». Вся его оставшаяся жизнь — борьба эстетизма с религиозностью. «Но в этой “жестокой борьбе” двух начал, — справедливо отмечал священник К. Аггеев, — помимо воли самого К. Н. Леонтьева побежденное в значительной мере стало победителем: религия подгонялась под эстетику»8. Очевидно, что его взгляды на культуру формировались на вполне выраженной дуалистической основе. И это неудивительно. Будучи эстетом в миру, он страстно стремился стать христианином в религиозной жизни.
Н. Бердяев, значительно смягчив в эмиграции свои оценки идей Леонтьева, писал о его «трагическом дуализме», в котором язычество и христианство оказались «раздельными, но сосуществующими». Подобное же «раздвоение между простою субъективною религиозностью и объективным культурным идеалом смешанного характера с преобладанием мирских элементов»9 отмечал и В. С. Соловьев. Являясь прежде всего «поборником красоты», Леонтьев вынужден бороться с самим собою, стремясь примирить эстетизм с религиозностью. В этой связи у него не могло не сложиться непростых отношений со многими русскими писателями, и прежде всего с Гоголем.
Испытывая к Гоголю — писателю «с лицом какого-то неприятного полового» — личное нерасположение, Леонтьев воспринимал абсолютное большинство его художественных образов или чудовищными уродами, или невзрачными и ничтожными людьми. (Хотя некоторые его произведения явно импонировали ему. Так, например, он весьма одобрительно воспринимал повесть «Тарас Бульба», очерк «Рим», лирические отступления в «Мертвых душах», могучую поэзию «Вия».) Вместе с тем мыслитель не мог не осознавать, что Гоголь внес в русскую жизнь тему, ставшую одной из центральных в отечественной интеллектуальной мысли, — тему русской православной культуры. Леонтьев не мог не обратить внимание, что у Гоголя обосновывалась идея, которая ранее в России имела преимущественно декларативное выражение. Он, заявляет В. Зеньковский, указывал, что «путь России по существу иной, чем путь Запада, так как дух Православия иной, чем дух западного христианства»10.
Взывая к перестройке отечественной культуры в духе православия, заявляя о самобытном пути России, Гоголь несомненно вызывал у Леонтьева симпатии. Для Гоголя также было характерно и восхищение историческим наследием русской культуры, и критика ее уже значительно подорванного Европой современного состояния. Призывая вскрывать недостатки русской жизни, они предостерегали от намерений видеть в ней исключительно положительные черты и в то же время взывали не забывать свои культурно-национальные основы. К современной же культуре Европы, где, по их убеждению, преимущественно господствовала пошлость, они относились весьма негативно. В этом Леонтьеву помогал и Герцен.
Понятно, что он имел в виду не Герцена времен «Колокола», его Леонтьев не любил, а Герцена, издевающегося над «буржуазностью и прозой» современной европейской культуры. Он сам утверждал, что выражения «средний человек», «средний европеец», определяющие цель либерально-эгалитарного прогресса, разрушающего всякую самобытную культуру, были придуманы им, «следуя Герцену». Ему явно импонировали заявления Герцена, что мещанство, жестко определяющее культуре лишь обслуживающую роль, является идеалом, к которому активно стремится
современная Европа. Такие необходимо присущие мещанству «таланты», как умеренность и аккуратность, вызывали у них раздражение. Они усматривали в них проявление вульгарности, ограниченной посредственности. При этом Леонтьев подчеркивал, что расставание Герцена со сколько-нибудь серьезными надеждами на Запад, завершающий свое культурное развитие, произошли в период его европейской эмиграции.
Именно в Европе, утверждает Леонтьев, Герцен осознал очевидность скорого духовного вымирания, гибели европейской культуры. Но заявляя о приближающемся конце европейского буржуазного мира, Герцен начинает серьезно задумываться над перспективами самобытного культурного развития России, над ее небуржуазным будущим, с чем Леонтьев был, конечно, также полностью согласен. И тот и другой с удовлетворением констатировали, что в России европейская культура, распространившись в основном среди дворянства, по существу не затронула традиционно ориентирующееся на отечественную культуру крестьянство. Они утверждали, что в такой крестьянской стране, как Россия, чувство чрезмерной почтительности к западным ценностям не должно доминировать. Русский народ, по словам Герцена, «народ будущего». Но поскольку «будущее импровизируется на тему прошедшего», России ни в коем случае не следует вспоминать «европейские зады». Закончив период ученического подражания культуре Запада, встав на путь самостоятельного развития, она не должна повторять печальные итоги Европы.
Леонтьев резко отрицательно относится к современной ему Европе с ее культурой, порождающей уравнительные тенденции. Его взгляды на западноевропейскую культуру ХК в. формируются на основе критики идеалов буржуазного равенства, либерализма, парламентаризма и т. п., ведущих «к какому-то среднеевропейскому типу общества». А поэтому мыслителя не может не беспокоить, что Россия все более напоминает разрушающуюся Европу. «Увы!—восклицает он,—до Петра I мы были слишком похожи на Византию, с Александра П-го мы становимся слишком похожи на Европу (не на Францию, не на Англию или Германию, а именно на Европу), на какую-то среднепропорциональную Европу»11. Это, по его мнению, самым негативным образом повлияло на самобытные основы русской культуры. Леонтьеву жизненно необходимо, чтобы Россия избрала свой особый путь, для чего ей надо «совершенно сорваться с европейских рельсов», «заморозить» свою историю и культуру.
К. Леонтьев — один из первых русских мыслителей, почувствовавших всю опасность подмены духовных ценностей утилитарными ценностями буржуазного общества. Испытывая ужас от надвигающейся на Россию западноевропейской массовой культуры, он не любит современную Россию, так как не приемлет ее либераль-но-прогрессистские настроения, повсеместно разрушающие многовековые ценности отечественной культуры. Ему российский буржуа так же неприятен, как и буржуа европейский. Ибо насаждавшееся Западной Европой культурное однообразие, по утверждению мыслителя, неизбежно «ведет к холодной бездне тоски и отчаяния». И тем не менее он постоянно заявлял, что счастье и достоинство русской культуры, как и несчастье и недостоинство культуры западноевропейской прежде всего — в их историческом возрасте, а не истинности или ложности их содержания. Хотя, по его же словам, «большего противу прежнего разнообразия исторической жизни, увы, теперь уже нечего ждать впереди! Человечество пережило его — оно уже перезрело»12, —сокрушенно замечает Леонтьев.
Он утверждал, что культурное своеобразие гибнет не только от разрушения кра-
соты, но и от распространения политических свобод. Цветение культуры у него обусловлено и разнообразием, и неравенством. Ибо любые уравнительные процессы (эстетические, политические и др.) принижают уровень культуры. То же самое можно сказать и о буржуазной цивилизации, которая самым неблагоприятным образом влияет на культуру. И это закономерно, так как культура, по определению мыслителя, состоит в «совокупности всех тех признаков, которыми одна цивилизация отличается от другой»13. Еще в детстве впитав в себя обаяние красоты и поэзии русских помещичьих усадеб, русского быта, русского православия, Леонтьев ощутил, и ощутил необычайно остро, всю бездуховность западноевропейской (германороманской) цивилизации. Заявляя, что ее влияние на Россию неизбежно, он предупреждал: не следует заимствовать все предлагаемое Западом, а то, что заимствуется, необходимо обязательно «перерабатывать в себе».
Стремясь сохранить национальное своеобразие России, Леонтьев заявляет, что в известном смысле даже безграмотность простого народа не горе, а счастье для самобытной русской культуры. Ибо безграмотный народ, в отличие от развращенных эгалитарными европейскими идеями дворян, чиновников и интеллигенции, только и сохранил свою «национальную физиономию», «без которой не может создаться своеобразная цивилизация»14. И вместе с тем мыслитель не был принципиальным противником распространения научных знаний среди народа. Он лишь полагал, что время для его просвещения еще не наступило. Заявляя, что просвещение России надо начинать с «предмета», определяемого им как «национальное своеобразие», Леонтьев подчеркивал, что простой народ им хорошо владеет. Стало быть, вначале обучать надо не его, а «зараженную» современной западноевропейской культурой часть русского общества. Для отечественной культуры благо, что хорошо усвоивший национальное своеобразие народ не только не стремится подражать европеизированному населению России, но, напротив, относится к нему с недоверием.
Леонтьев полагал необходимым четко разграничить национализм политический и национализм культурный, ибо первый воздействует на второй самым неблагоприятным образом. И если культурный национализм для него — основа самобытности различных народов, то политический национализм — «принцип племенной национальности» — путь к космополитизму, лишающему Россию национально-культурного своеобразия и оригинальности. Выступая против политического национализма, который наиболее заметно проявляется в движении, называемом Леонтьевым «эгалитарно-либеральным разложением романо-германской цивилизации»15, он ратовал за возрождение культурного национализма, называя себя культурным славянофилом, хотя и не любил западных и южных славян за то, что они оказались в зависимости от западноевропейской цивилизации и в большей или меньшей мере были развращены ею. Поэтому, предостерегая против политического сближения с другими славянскими народами, Леонтьев призывал сохранить в России оригинальные самобытные начала русской культуры.
Однако он отнюдь не был равнодушен к проблеме освобождения славян. Полагая, что «судьбы исторические должны совершаться вопреки историческим соображениям», мыслитель заявлял: освобождение славян для России должно быть не целью, а только средством. «Цель, - по его мнению, — была цивилизация своя, непохожая на западную, культура по возможности независимая от хода европейской культуры»16. Огорченный, что славянского в славянах остается все меньше, а европейского становится все больше, Леонтьев подвергает критике современную ему Европу. Именно из-за ее влияния свое старое у славян погибает. Однако они еще могут создать и
свое новое, но только с помощью России. В этой связи В. Розанов утверждает, что Леонтьев пытается «продлить культурное существование человечества чрез отсечение славянского мира от очевидно разлагающейся культуры Западной Европы»17. Для него важны не столько сами славяне, сколько их культурная оригинальность.
Леонтьева страшили призывы повторить путь западноевропейской буржуазной цивилизации, порождающей главным образом не духовные, а материальные ценности. При этом он постоянно напоминал, что эгалитарный буржуазный прогресс губительно влияет как на природную жизнь общества, так и на его культурное развитие. «Тема о судьбе культуры, — замечает Н. Бердяев, — была им очень остро поставлена. Он предвидел возможный декаданс культуры»18. Утверждая, что культура — это «не что иное, как своеобразие», Леонтьев не мог не размышлять над проблемой сохранения культурного своеобразия России. Для него современная Западная Европа — только пример неподражания, ее культурные ценности, «изуродованные мещанской цивилизацией», не могут в достаточной мере соответствовать подлинным духовным запросам. Яркая культурная самобытность России, ее цивилизации — единственная задача, которую до конца жизни он пытался решить.
Несмотря на известную утопичность некоторых своих взглядов, Данилевский и Леонтьев выдвинули идеи, ценность которых в настоящее время не только сохраняется, но и умножается. Они одни из первых отечественных мыслителей, кто, предупреждая об опасности космополитизма в истории и культуре, большое внимание уделяли постановке и рассмотрению национальных проблем. Мыслители предостерегали от угрозы денационализации культуры, навязывания Западом всему миру своего единственного цивилизационного пути, собственных культурных ценностей, выдаваемых за общечеловеческие и пр. Данилевский и Леонтьев искренне стремились к тому, чтобы Россия отказалась от поверхностного культурного подражательства. Однако лишая Запад статуса единственного обладателя общечеловеческих культурных ценностей, они неизбежно ограничивали его влияние на многие из них как во времени, так и в пространстве.
Стремление ускорить возрождение России, часто отождествляемое с поклонением нашим религиозно-духовным святыням, придают культурологическим построениям Данилевского и Леонтьева повышенную актуальность. Неудивительно, что в настоящее время эти мыслители вызывают значительный интерес. Они становятся все более современными, их идеи привлекают многих. И так, по-видимому, будет и впредь. По крайней мере до тех пор, пока Россия не только определит пути развития своей самобытной культуры, но и будет способна успешно их осуществлять.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Соколов Э. В. Проблема взаимодействия культур в теории культурно-исторических типов Н. Я. Данилевского // Взаимовлияние форм культуры в духовной жизни общества. Л., 1986. С. 12.
2 Данилевский Н. Я. Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. СПб., 1995. С. 48.
3 Там же. С. 144.
4 Там же. С. 329.
5 Там же. С. 368.
6 Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1991. С. 25.
7 Франк С. Л. Мировоззрение Константина Леонтьева // Критическое обозрение. 1909. №11. С. 83.
8 Аггеев К. М. Христианство и его отношение к благоустройству земной жизни. Опыт критического изучения и богословской оценки раскрытого К. Н. Леонтьевым понимания христианства. Киев, 1909. С. 245.
9 Соловьев В. С. Памяти К. Н. Леонтьева // К. Н. Леонтьев: pro et contra. СПб., 1995. Кн. 1. С. 24. См.: Бердяев Н. А. Константин Леонтьев. Очерк по истории русской религиозной мысли. Париж, 1926. С. 261.
10 Зеньковский В. В. История русской философии. Л., 1991. Т. 1. Ч. 1. С. 192.
Леонтьев К. Н. «Моя литературная судьба». Автобиография // Литературное наследство. М., 1935. №22-24. С. 448.
12 Леонтьев К. Н. Кто правее? // Наш современник. 1991. №12. С. 172.
13 Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1913. Т. 7. С. 527.
14 Там же. С. 23.
15 Леонтьев К.Н. Собр. соч. М., 1912. Т. 5. С. 388.
16 Там же. С. 264.
17 Розанов В. В. Сочинения. М., 1990. С. 148-149.
18 Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX в. и начала ХХ в. // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 125.
